Предисловие Дмитрия Кузьмина, переводы Д. Кузьмина, Д. Белякова и В. Нугатова
Опубликовано в журнале НЛО, номер 3, 2007
ПРЕДИСЛОВИЕ
Переводчики знают, что работать с близкородственным языком — занятие совершенно особое: общего довольно много, и невнимательный взгляд легко упускает различия, а в них-то зачастую всё и дело. Но зато внимательному взгляду и слуху именно в таком сопоставлении раскрываются неповторимые музыка и логика другой речи, бросающие отсвет и на свою. Должно быть, и с близкородственными культурами что-то в этом роде, — так что на положение дел в сегодняшней украинской поэзии мы из России не можем не смотреть с пристрастным интересом. И едва ли не первое, что бросается в глаза, — бурный всплеск активности младшего поэтического поколения.
Украинские “поэты-двухтысячники” — точная аналогия российского “поколения “Дебюта””. Рубеж поколений также пролегает примерно по 1977—1978 годам рождения. Центрами первоначальной кристаллизации младшего поколения также выступают премии и конкурсы, и российской оппозиции между более “прогрессистской” премией “Дебют” и более консервативным Форумом молодых писателей в какой-то степени соответствует конкуренция между более независимой премией издательства “Смолоскип” (основанного в 1967 г. в Балтиморе и перебравшегося в Украину после обретения ею независимости) и более официозным, подведомственным украинскому Министерству по делам молодежи конкурсом “Гранослов” (впрочем, украинская картина сложнее: есть еще конкурс имени Богдана-Игора Антоныча, проходящий не в Киеве, а во Львове, конкурс-фестиваль “Молодое вино”, где победителя определяют после многочасовых чтений участников, и несколько других подобных институций), — правда, наиболее заметные молодые авторы зачастую получают по дветри разные премии, так что украинские консерваторы, по-видимому, не столь консервативны, сколь российские. Так же, как центральные фигуры поколения “Дебюта” остро ощущают свою связь с российскими тридцатилетними, с поколением “Вавилона” — в диапазоне от Марии Степановой и Михаила Гронаса до Станислава Львовского и Андрея Сен-Сенькова, — украинские “двухтысячники” находятся в живом диалоге со “своими” тридцатилетними — Сергием Жаданом, Андрием Бондаром, — а связь двадцатилетних авторов с предшествующими поколениями в обеих национальных литературах существенно ослаблена. Так же, как в России, в младшем поколении в значительной степени стирается (в том числе благодаря Интернету) грань между столичными и провинциальными авторами, так что Илья Стронговский из Житомира или Олег Романенко из Сум не только заметны на литературной сцене, но и активно выступают в качестве организаторов общенационального литературного процесса (в России, конечно, расстояния больше и потому оказываются более сильным препятствием, но видно, что усилия организаторов масштабных литературных фестивалей — Егора Кирсанова в Нижнем Новгороде или Василия Чепелева в Екатеринбурге — нацелены не только на региональную, но и на общероссийскую литературную динамику). Так же, как в России, личная эволюция наиболее ярких молодых авторов происходит в сторону радикализации поэтики: от силлаботоники — к менее ортодоксальным просодиям (скорее к полиметрии и акцентному стиху, чем к чистому верлибру), от любовной лирики — к социально-психологическому портрету, от линейной композиции — к монтажу и смене планов: контраст между текстами 22-летнего и 26-летнего Олега Романенко вполне сопоставим с контрастом между текстами 20-летней и 24-летней Ксении Маренниковой — с той разницей, что на Украине первые книги выходят раньше, так что ранние стихи Романенко успели попасть в его сборники, а первая книга Маренниковой включает уже тексты, написанные после стилистического “скачка” (и в этом аспекте, пожалуй, России повезло больше)1.
На этом фоне особенно заметно, что различия в положении молодой русской и молодой украинской поэзии связаны, главным образом, с социально-политическими различиями между сегодняшней Россией и сегодняшней Украиной. Молодые украинские поэты в куда большей степени, чем российские, интегрированы в общеевропейский литературный и культурный процесс, чувствуют себя его частью — и не потому, что их чаще зовут в Европу (хотя и это отчасти правда — и, например, Олег Коцарев обязан обилием польской темы в своих стихах гранту польского культурного центра “Вилла Дециуш”, предоставившего поэту возможность прожить три месяца в Кракове), а потому, что они стремятся туда сами: так, украинско-немецкий интернет-проект “Десять европейцев” (по пять молодых поэтов с каждой стороны) характерен не только своим названием, но и тем, что создан этот проект — от начальной инициативы до переводов с немецкого — поэтом “поколения 2000-х” Александром2 Ушкаловым. Молодые украинские поэты гораздо в большей степени видимы в общелитературном пространстве: они лучше представлены в массмедиа, на крупных литературных акциях национального масштаба, — и не только потому, что у их старших коллег куда меньше, чем в России, институциональная “фора” (ведь добрая доля литературных институций, начиная с подавляющего большинства “толстых журналов”, унаследована сегодняшней Россией из советской эпохи — украинцам наследство досталось куда более скромное), но и потому, прежде всего, что они легче самоорганизуются (а способность малых групп к самоорганизации — свойство, как мы знаем, гражданского общества). И в самих стихах молодых украинцев — не всех, разумеется, но многих, — куда больше гражданской проблематики: иной раз протестной, иной раз иронической, но вполне недвусмысленной, — в России же, пожалуй, из заметных фигур младшего поколения устойчивую приверженность гражданской теме демонстрирует только Наталья Ключарева, причем гражданственность в ее лирике то и дело норовит обернуться танатографической метафизикой3.
И вот что характерно. Еще пару лет назад приходилось сетовать, что едва ли не во всех странах бывшего Советского Союза поэты “титульной” национальности практически не взаимодействуют с поэтами русской диаспоры (да и метрополии тоже) — за вычетом Латвии, где группа “Орбита” многие годы собирала “под одной крышей” (в одних сборниках, на одних и тех же фестивалях) русских и латышских авторов. У сегодняшних молодых украинцев нет никакого отторжения по отношению к русскому языку и русскому стиху. Кто-то из них, как Дмитрий Лазуткин, вообще пишет на двух языках. Кто-то, как Илья Стронговский, при случае сам себя переводит на русский. Все с удовольствием участвуют в инициативах, исходящих из “русского лагеря” (например, в поэтическом фестивале “Киевские лавры”, которым ведает русский поэт из Киева Александр Кабанов). А когда возник проект совместной русско-украинской молодежной поэтической антологии (позже, увы, замороженный) — молодые украинские поэты с энтузиазмом окунулись в перевод своих российских сверстников.
Вероятнее всего, есть у молодой украинской поэзии и свои проблемы, но выявлять их — дело украинских критиков. Наше дело — порадоваться тому, что у нас по соседству растет и развивается здоровая и полноценная национальная поэтическая школа. У которой и нам есть чему поучиться.
Дмитрий Кузьмин
Олег Романенко
Родился в 1979 г. Закончил филологический факультет Сумского педагогического университета имени Макаренко. Лауреат первой премии литературного конкурса имени Богдана-Игора Антоныча (2002) и конкурса “Гранослов” (2003), лауреат VI фестиваля поэзии “Молодое вино” (2002). Автор книг “Абстиненц╗я” (2003) и “Злоч╗н Iкара” (2004). По-русски опубликованы семь стихотворений в интернет-журнале “TextOnly” (перевод В. Шаповала). Живет в Сумах.
* * *
я знал одного человека он был властелин пустыни а впрочем какая пустыня так себе пустошь там не было нефти не было пальм и никого живого и мертвых там тоже не было последнее тысячелетье но явился другой и захватил его королевство где нечем было владеть и некем было править единственную его власть у него отобрали не пускать в свою пустыню ни живых ни мертвых
* * *
девушка всегда проходящая мимо своими духами напоминает о той что когда-то проходила не мимо — насквозь
* * *
— Улитки! — сказал он. — Улитки!
Что он этим хотел сказать?
Может, он хотел сказать: “Улитки”, вот и сказал.
Тогда почему он не сказал ничего больше?
Он плакал и повторял: “Улитки, улитки”.
Впервые в жизни он видел таких огромных и вкусных улиток.
Но плакал он совсем не от этого, просто два самых сильных
впечатления дня смешались у него в голове:
огромная любовь и огромные улитки, и вот, чем повторять имя любимой,
он повторял: “Улитки, улитки”, и плакал.
Но как он узнал, что если улитку клонировать
и развезти эти два воплощения одной платоновской идеи в разные концы света,
а потом одно из них уколоть иголкой, то на другом конце
его клон точно так же дернется от боли?
Как он узнал про это?
Жаль, что он так и не смог свое знание оформить в слова, и только
повторял: “Улитки, улитки…”
И тогда я пригляделся, как он плачет, как слюна течет у него изо рта,
и ведь это была не слюна, это улиточью слизь
он вытирал с губ бумажной салфеткой —
и губы его тоже, мне показалось, состояли из плоти улитки:
немного сморщенные, но такие мягкие, студенистые.
Еще чуть-чуть, и из него вылезли бы глаза,
как они вылезают у таких смешных и смелых улиток.
Все его тело стало дергаться в плаче, хотя
он оставался бессмысленным и бесцветным.
Тело его было сплошной примитивной плотью
здоровенной жирной улитки, казалось, можно отрезать
от него аппетитный шмат и зажарить его по-французски.
Ни тебе костей, ни желудка, ни легких, ни почек —
лишь сплошная однородная бескровная масса.
Вот такая вот мимикрия улитки под человека.
Но что значит — человек, если он
плачет и не от горя вовсе, а от того,
что кто-то кольнул его образ и подобие где-то на другом конце света?
Скольких еще дергало в этой нелепой харчевне, где мы сидели,
но они не выдавали себя, а молча терпели?
Я поглощал свою пищу медленно и методично, как улитка.
Все люди братья, и женщины тоже.
Все одна плоть.
* * *
государственные служащие покидают киев у министерства внутренних дел суета проезд перекрыт юные охранники, милиционеры, гаишники с оттопыренными ушами с кровью основательно просвечивающей сквозь кожу стерегут место действия
ты идешь по улице, и вроде все как всегда —
это плотное, затрудненное движение,
практически пробка,
машина за машиной —
маленькие ауди здоровенные джипы
рено мерседесы БМВ
даже москвичи и жигули
вот только что-то не так
ты начинаешь смутно догадываться
этот разнокалиберный автомобильный поток
на самом деле единая процессия
ты останавливаешься и почему-то вспоминаешь недавнюю статью в газете про небывалое как некие журналисты с FM-радио летели на вертолете над городом отслеживая дорожные пробки и зависнув над кабинетом министров сбросили на него на тросе некий прибор типа зонда чтобы взять со здания соскоб и отправить на анализ но едва прибор начал скоблить сразу заискрил, зашипел и взорвался трос тоже зашипел, как бикфордов шнур выделяя белый дым один из журналистов — даром что журналист — сообразил отцепить трос и скинуть на крышу шипение мгновенно прекратилось и они полетели прочь вскоре все они умерли при неясных обстоятельствах
ты начинаешь понимать
что государственные служащие покидают киев
они выносят из своих управлений вещи
— некоторые из них удивительны —
складывают в свои машины
и вливаются в общий поток
мчись духом в гараж, бери свою тачку
нету тачки — проследи
направление движения государственных служащих
и двигай туда электричкой
лети самолетом
скачи серым волком
государственные служащие покидают киев
спеши за ними
Перевод Дмитрия Кузьмина
Валерий Богуненко
Родился в 1977 г. в городе Часов Яр Донецкой области. Учился в Горловском педагогическом институте иностранных языков, работает в Часов-Ярском доме культуры руководителем культурно-просветительных программ. Лауреат литературного конкурса “Рукомесло” (2002). Переводы его стихотворений на русский ранее не публиковались.
* * *
Неприветливая весна
станет родной через полгода
еще родней через год
понемногу
подзабудешь подробности
кроме
одной или двух
для нее
и не только
в квартирке
день и ночь приоткрытой
будут доноситься
дальние раскаты
(бог весть что там грохочет)
близкие хлопки
выстиранного белья
* * *
Собака собака бренчит оборванной цепью собственной тени вдогонку исчезает навек пусть лишь для меня исчезает в черной сплошной фонарем нетронутой тьме черной сплошной собакой собакой
* * *
И уже, как ни кинь, добрый день По бутылочной зелени Проскользнул мимо февраля Чешет в небытие — Безо всякого утра
* * *
Мертвенным мартовским
утром над озимью
даже вороний
безмолвен лёт
крохи
трухлявого снега —
первых соблазнов весны
близорукие сны
и дальновидные планы
как с того света
флейта немая поет
* * *
в грязной луже
откуда взялся?
* * *
— как будто — как напев — полынный дым
как будто — поплывет напев полынный
качнет октябрь березняком златым
и дальше в том же духе: под дождем
сильней древесный запах в закоулке
унылом, ну а мир себе идет
невесть куда, пешком, как на прогулке
* * *
То шкворчит яичница как раз хлопочу над нею
Выспался вволю
Почти ничего не снилось кроме “Алло!”
слышишь какой-то дуб говорю зеленый
Под тем дубом колодезь и больше ничего не снилось
больше говорю ничего
Перевод Дмитрия Белякова и Дмитрия Кузьмина
Олег Коцарев
Родился в 1981 г. Лауреат премии имени Валерьяна Пидмогильного и конкурса издательства “Смолоскип”. Автор книги стихов “Коротке ╗ довге” (2003) и сборника “Ц╗лодобово” (2007, с двумя соавторами). Переводы его стихотворений на русский ранее не публиковались. Живет в Харькове.
МОЙ ПЕРВЫЙ НОЖ
И чего он мне Только не показывал!Даже шрамы на мерзких желтых ребрах.
И рассказывал что убил человека
И про ситуацию в республике Ичкерия
(Мы сидели за длинным неудобным столом)
Но под конец он показал мне нож
Танцуя с русой девчонкой
Девчонку привез из центра я:
Обычная шлюха с жалобной улыбкой
Очень-очень молодая
И с длинной конской гривой.
Потомки спросят
Чего я хотел и зачем привез ее в ту квартиру?
Трудно сказать
Теоретически я хотел с ней переспать
Пока вокруг крякали остатки бора
Видимо
Девчонка ему понравилась
Они танцевали
Именно тогда он и взял нож
Черный с серыми заклепками
И следами прошлогоднего хлеба и снега
Глядя на меня и на нее
Он рисовал им в воздухе блюда
Огромные
Больше смотрел именно на меня
И иногда чертил букву З
С тех пор я мог гордиться:
Я — вовсе не конченый человек
И не загнанный кабацкий кабанчик:
Ведь нож мне показали
Не из-под стола как кое-кому
А в быстром с намеком на страстность танце
Мой первый
Кухонный нож!
ЖИЗНЬ ПРОДОЛЖАЕТСЯ
Носит на левой ноге
Легкую золотую цепочку
Ногти ее фиолетовы,
А волосы — цвета
Горючей пластмассы,
Смотрела вчера фильм
О графстве Asssex
И знает пять
Восьмисложных слов
Через каких-то три метра
И четыре лотка
Черная колода
Пухлая
Магнитофон “Весна”
Вибрирует все сильнее
И оковы дрожат —
Трескучая пружина
Глобализации,
Эльвира
Будет — нашим ледоколом,
Бронетранспортером, АН-2 чугунным,
Слепящим блоком,
Что подобьет и потопит
Английский язык,
Но Эльвира дура и еще ничего не знает,
Зато все знает
Товарищ Гордиенко,
Впрягшись в рюкзак,
Она сигнализирует с угла:
Здрасьте, наиприбитейшее на свете радио!
С вами на связи — Рио-Куарте,
Вокруг Рио-Куарте
За один удар гонга,
Мачете и сердца,
Как седой одуванчик,
Выгорели леса,
И открылся желтогорячий дворец конкистадоров,
Золотое и хищное лесное барокко, В Рио-Куарте
Перерезают горло
Всем военным,
Агентам,
Владельцам железных дорог,
И видят, что это — хорошо,
Да.
Стройте санатории!
До революции — полтора месяца
Место для сомнений
И с детьми.
Перевод Валерия Нугатова
НАРЯДНАЯ КРЫМСКАЯ СТУДЕНТКА / ВОЙНА
Нарядная крымская студентка
Заверила:
“Тут у нас кончится войной”.
Брала губами тонкую сигарету,
Чтобы добавить гламурности,
Брала ртом бутылку
Резкого местного вина.
“Какая, к черту, война?”
- — спрашивало ее тело,
Чуть худощавое и все же почти персиковое.
“Что за война?”
— из-под юбки тревожилась щербатая скамейка.
“Война?”
— возмутились у продавщицы глаза-воланчики.
“Ага! Война!”
— скептически прошуршал санаторный кипарис.
“Надо ее немедленно окунуть в море!”
— настаивало мое махровое полотенце,
И горы вроде бы с ним соглашались.
Все высказались, а я молчал,
Вспоминая, как мечтал в 2004-м
В тяжелом скрипучем кожаном плаще
Пройтись по начальничьим кабинетам,
Расшвырять ногой дерматиновые дебри,
А то и рукой, продленной сантиметров на восемь…
И купаться-то не шла нарядная студентка —
Берегла прическу, грудь, макияж,
Да и маршрутка в столицу республики
Уже вот-вот, в 15-45.
Допила и говорит у выхода с пляжа:
“А я, прикинь, сперва подумала,
Что ты наш, с четвертого курса”.
ВИЛКИ, ОДУВАНЧИКИ, БАШНИ
Так много музыки!
Даже бело-зеленый поезд кажется еще одной мелодией.
Отвалился кусок штукатурки,
И теперь похоже,
Будто у ангелочка над четвертым этажом
Маленький желтый щит.
С Марьяцкого костела трубят шестой час,
Пьяный мужик хватается за светофор,
А в благотворительной столовой
Дружок его пытается ухватить вилку,
Вилка не слушается, ускользает,
Прячется между сестер-близняшек,
Так что не остается другого выхода,
Кроме как перевернуть к черту весь лоток,
И вилки разбегаются по столовой,
Пугают пенсионеров, внутривенных и украинских туристов,
А одна даже впивается в горло
Искусственной розе на соседнем столике.
Мужика выгоняют вон.
Он не поест борща.
Зато его широкое лицо
Похоже на картофельное пюре,
Размокшее в украинском борще,
А лицо его приятеля у светофора
Похоже на грядку, куда картофель посадят.
Здания — это просвещение,
Рельсы во все стороны — это солнце,
Краков — это один из пяти
Самых туристических городов Европы,
Тут американцы покупают дома,
Тут немцы пересаживаются в автобусы,
Чтобы ехать в Освенцим,
А те, кто едет бело-зеленым поездом,
Могут подумать, что Освенцим —
Очередная унылая станция
Со слепящими фонарями.
В шесть утра
Вы разве что вздрогнете во сне,
А вот автобусы уже плывут, переполненные,
Утренние флаги уже полощутся на ветру,
А готические башни, отражаясь в воде,
Превращаются в барочные,
Тут недавно запустили новенький красный локомотив —
Не попадите под него, пожалуйста,
Ведь вас так ждут —
Для вас тетка без одного пальца моет стол в столовой,
Для вас только что распустился одуванчик на Плантах
И уже щекочет рассветный воздух.
Перевод Дмитрия Кузьмина
________________________________________________
1) Российская серия “Поколение”, в которой вышла книга Маренниковой “Received files” (М.: АРГО-РИСК; Тверь: Колонна, 2005), опять-таки, вполне сопоставима с сериями, публикующими лауреатов “Гранослова” и “Смолоскипа”. В ней, однако, трудно вообразить предисловие старшего товарища, в котором встречался бы такой пассаж: “Так и хотелось мне взять карандаш и сократить строфу-другую подправить ритм, сделать полнозвучнее и точнее рифму”, — именно так пишет ответственный секретарь СП Украины Нина Гнатюк в предисловии к книге Олега Романенко “Злочiн Iкара” (К.: Гопак, 2004). Функционеры писательских союзов во всех странах одинаковы — заметим, впрочем, справедливости ради, что, если бы книга Романенко выходила сейчас, откомментировать ее таким образом уже вряд ли было бы возможно.
2) В украинской транскрипции — Олександром.
3) Вот, например, характерная цитата: “Будет тебе, бабушка, и Юрьев день, / и Вальпургиева ночь длинных ножей, / а после наутро: ура, первомай, / и мы все, оставшиеся в живых, / встретимся у памятника Ленину…” (Ключарева Н. Белые пионеры. М.; Тверь: АРГО-РИСК; Kolonna, 2006). Странным образом успех первой повести Ключаревой “Россия: общий вагон” (Новый мир. 2006. № 1) не заставил критику ни обратить внимание на книгу ее стихов, ни задуматься над тем, что повесть написана поэтом.