(Рец. на кн.: Беньямин В. Маски времени. СПб., 2004; The Cambridge companion to Walter Benjamin. Cambridge, 2004)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 3, 2007
Беньямин Вальтер. МАСКИ ВРЕМЕНИ: Эссе о культуре и литературе / Пер. с нем. и фр. Сост., предисл. и примеч. Александра Белобратова. — СПб.: Symposium, 2004.
THE CAMBRIDGE COMPANION TO WALTER BENJAMIN / Ed. by David S. Ferris. — Cambridge: Cambridge University Press, 2004.
Прочитываемый образ, т.е. образ, взятый в момент познаваемости, несет в наивысшей степени печать критического и опасного момента, который составляет основу всякого прочтения.
В. Беньямин1
Привычный процесс чтения оказывается деятельностью “опасной” и “критической”, экстремальной, если читать Беньямина “по Беньямину”. Такое чтение требует от комментатора, переводчика, критика личного позиционирования в актуальном настоящем как обязательного условия историчности взгляда на прошлое, только такой взгляд способен актуализировать исследуемый текст, “спасти” его от исторического руинирования и от присвоения “господствующим классом”. Опасная работа создания заряженных взрывной революционной потенциальностью “констелляций” прошлого и настоящего ставит читателя в положение, сходное с тем, в котором, по Беньямину, застыл “ангел истории” (“Angelus Novus”): он обращен лицом в прошлое, в котором видит лишь “сплошную катастрофу, громоздящую руины над руинами”, т.е. историческое время, состоящее в непрерывном разрушении и упадке, которое может быть выражено внешне переизбыточным и внутренне опустошенным тропом аллегории. Однако “шквальный ветер, несущийся из рая”, наполняет крылья ангела “с такой силой, что он уже не может их сложить” — он замер на мгновение, “чтобы поднять мертвых и слепить обломки”, т.е. выполнить мессианскую задачу “спасения” (“Erlösung”) явлений профанного, исторического мира.
В отечественной традиции более распространен другой, легкий способ чтения Беньямина: цитирование даже нескольких его афоризмов и понятий — “аура”, “меланхолия”, “фланер”, “созвездие”, “профанное озарение” (ничто не может быть дальше от представления самого Беньямина о цитировании!) — и упоминание доступных сентиментальному пониманию обстоятельств его биографии — любовь и революция, поражение и неудачи, одиночество, самоубийство2 — почти всегда способны создать текст хотя и темный, чаще всего для того, кто его пишет, но с “просветами” волнующих беньяминовских интуиций.
Гораздо более полезная, ответственная и трудная задача — “перевод” Беньямина на академический научный или просто на иностранный язык. Именно эта попытка предпринята в двух рецензируемых изданиях, вышедших в 2004 г., — сборнике русских переводов эссе Беньямина, озаглавленном его составителем А. Белобратовым “Маски времени”, и английском “Cambridge Companion to Walter Benjamin”, где собраны статьи, посвященные ключевым темам творчества Беньямина. Обе книги вышли в культурных издательствах (петербурский “Symposium” и английское “Cambridge University Press”), обе подготовлены известными специалистами в этой области — авторы почти всех статей английского сборника имеют за плечами монографии о Беньямине; в работе над русским изданием участвовали известные филологи-германисты и переводчики (А. Белобратов, С. Ромашко, И. Алексеева)3, — т.е. эдиционный уровень обоих изданий, несомненно, достаточно высокий, это хорошие качественные книги.
Оба издания не претендуют на “сильную”, конгениальную философско-теологическую интерпретацию Беньямина в духе Гершома Шолема или Джорджио Агамбена, ограничиваясь академической и просветительской задачей. Не случайно импульсом к появлению обоих послужила задача перевода (составитель английского издания связывает его замысел с выходом второго тома американского собрания сочинений Беньямина (на сегодня издательство “Harvard University Press”, начавшее этот проект в 1996 г., подготовило уже 4 тома)). Оба сборника — при том, что английский по жанру является исследовательским, а русский — переводческим в общепринятом смысле, — “переводят” Беньямина на доступный язык, причем каждое издание стремится к полноте репрезентации в своей области. Авторы английского сборника дают энциклопедические по охвату материала и ориентации на массового читателя статьи о таких ключевых понятиях творчества Беньямина, как “современность” (modernity), “марксистская диалектика”, “язык и мимесис”, “концепция культурной истории”, “романтизм”, “европейский авангард” и др. В русский сборник с подзаголовком “Эссе о культуре и литературе” включены такие важные для понимания Беньямина работы, как “Задача переводчика”, дающая представление о философии языка Беньямина, большие эссе о Бодлере и о сюрреализме, связанные с незаконченным opus magnum “Пассажи”, а также эссе о Федоре Достоевском, Поле Валери, Марселе Прусте, Карле Краусе, Иоганне Бахофене, Николае Лескове, Эрнсте Юнгере, Эрике Кестнере и др. Выбраны, за исключением эссе о Бодлере и статьи “Задача переводчика”, тексты, ранее на русский язык не переводившиеся, — очевидно, именно поэтому в сборник не вошли работы об одном из центральных персонажей Беньямина — Франце Кафке (они опубликованы в сборнике “Франц Кафка” (М., 2000) в переводе М. Рудницкого, с предисловием М. Рыклина и примечаниями С. Ромашко и М. Рудницкого), хотя Гершом Шолем в свое время писал Беньямину, когда тот собирался издавать сборник своих литературно-критических работ, что в нем обязательно должно найтись место работе о Кафке: “…ибо с моральной точки зрения просто невозможно помыслить, что ты издашь книгу критических работ, которая не включала бы в круг своей тематики Кафку”4. Непонятно, однако, почему в “Масках времени” не нашлось места для другого ключевого для понимания Беньямина объекта его интереса — Бертольта Брехта (хотя бы для эссе “Что такое эпический театр?”, включенного Ханной Арендт в том Беньямина “Озарения”, с которого фактически началось знакомство англоязычной публики с наследием немецкого философа)5. Русский сборник отчасти производит впечатление собранного по сусекам (хотя на самом деле не переведенными на русский остаются многие работы Беньямина, которые можно подверстать под рубрику “эссе о литературе и культуре”, — например, эссе о коллекционере Эдуарде Фуксе, важное для понимания связи беньяминовского коллекционирования книг и его “Тезисов о понятии истории”) и произвольно расположенного материала, вне эволюции Беньямина и вне силового поля его основных интересов (которое схематично было задано уже в упоминавшемся сборнике “Озарения”, начинавшемся с “Я распаковываю свою библиотеку (Речь о коллекционировании)” и “Задачи переводчика” и заканчивавшемся философскими “Тезисами о понятии истории” (в английском переводе — “о философии истории”, хотя “Begriff” следовало бы перевести, учитывая отсылки к Гегелю, как “идея”))6.
По сравнению с англоязычной культурной ситуацией русский Беньямин представлен с одной стороны, отрывочно, примерно на том уровне, который был достигнут в 1968 г. публикацией подготовленного Ханной Арендт сборника “Illuminations” (“Озарения”), а также “Reflections” (“Размышления”, 1978), — нет русского перевода ни собрания сочинений, ни “Пассажей”, ни обширного корпуса переписки с Гершомом Шолемом, Теодором Адорно и многими другими. С другой стороны, переведено несколько ключевых для понимания Беньямина философских текстов — от “Происхождения немецкой барочной драмы” (1923—1925) до “Тезисов о понятии истории” (1940) (см. библиографию в русской “Википедии” на страничке о Беньямине)7. Корпус исследований в основном ограничен качественным справочным аппаратом к переводам — предисловиями, послесловиями, комментариями Сергея Ромашко и Михаила Рыклина.
Проблема понимания Беньямина и проблема его перевода — по сути одно и то же. Эссе “Задача переводчика” (переводившееся на русский язык как минимум трижды — дважды профессиональными философами, Евгением Павловым (http://rema.ru:8101/komment/comm/11/6ben.htm) и А. Антоновским
(Z: Философско-культурный журнал. 2000. № 3), и теперь, в “Масках времени”, И. Алексеевой) посвящено не теории перевода, а философии, что в случае Беньямина означает теологическую философию языка. Истина, имеющая языковой характер, — ключевое понятие Беньямина, горизонт всех его работ. После блестящего анализа Полем де Маном неточностей и искажений до наоборот, сделанных при переводе этого эссе опытнейшими французскими и английскими переводчиками8, оно неизменно приводится в качестве свидетельства трудностей “теологического характера”, как сказал бы сам Беньямин, с которыми сталкивается его переводчик (“die Aufgabe” — это “задача”, но “der Ubersetzer gibt auf” — “переводчик отказывается, сдается”)9. “Перевод” Беньямина, который в свою очередь был прежде всего “переводчиком” прошлого, проявлявшим его на свет настоящего10, если он имеет целью раскрытие истинностного содержания оригинала, предполагает чтение профанного текста как сакрального хотя бы в том, что касается повышенного внимания к значению каждого слова. Именно философская и теологическая интенциональность всех сочинений и понятий Беньямина заставляет ответственных переводчиков испещрять свой текст вкраплениями слов из немецкого оригинала и комментариями к ним, как это сделано С. Ромашко в случае с “Trauerspiel” или как это делают авторы “The Cambridge Companion to Walter Benjamin”, почти всегда приводящие английские переводы из Беньямина со своими уточнениями. То, что в “Масках времени” этого нет, связано, очевидно, с тем, что составитель сборника считает Беньямина в первую очередь литературным критиком, а не философом: “Собственно, литературная тема, линия литературной истории в творческом наследии Беньямина (при всей емкости и рецепционной продуктивности его философских и культурологических публикаций) прочерчивается наиболее отчетливо” (с. 8). Возможна ли экспликация историко-литературной, искусствоведческой и культурологической составляющей творчества Беньямина вне языка философии и теологии? Безвестному журналисту “Вечерней Москвы” в 1927 г. простительно было назвать Беньямина “искусствоведом-социалистом типа Гаузенштейна”, автором “интересных работ “Теория искусства немецких романтиков”, “Теория перевода”, “Драматургия эпохи барокко в Германии””11 — он обманулся историко-литературной внешностью неточно переведенных заглавий не читанных им работ никому не известного немецкого гостя. Ложное представление о том, что у Беньямина есть тексты о литературе и искусстве, которые не являются философскими, сильно редуцировало справочный аппарат к “Маскам времени”: комментарий к “Задаче переводчика”, например, ограниченный краткими и общими историко-литературными сведениями о наиболее известных из упоминаемых Беньямином персоналиях, без указания на философские и теологические источники и без отсылок к другим текстам Беньямина на эту тему, хотя бы к переведенному на русский “Эпистемологическому предисловию” к “Происхождению немецкой барочной драмы” или к программе журнала “Angelus Novus”, для которого предназначалось это эссе, ровным счетом ничего не способен пояснить и говорит лишь о разительной неадекватности комментария тексту. Беньямин, конечно, писал Г. Шолему в 1930 г. о своей почти реализованной цели стать “первым критиком немецкой литературы”, однако тут же добавлял, что это предполагает полное пересоздание “критики как жанра”, что, в частности, было для него связано с традицией имманентной критики ранних романтиков (в сборник эссе Беньямина о литературе обязательно нужно было включить хотя бы отрывки из его докторской диссертации, защищенной в университете Берна, “О понятии критики искусства у немецких романтиков” (1919)) и экзегетики древнееврейских мистических текстов (тому же Шолему он писал, что “сможет достичь совершенно нового уровня только как критик текстов на иврите”). Несмотря на то что в английском сборнике нет специальной статьи о теологических интересах Беньямина — хотя анализ теологии, скрыто управляющей действиями беньяминовского исторического марксизма, может быть весьма виртуозным и увлекательным, как показывает эссе Дж. Агамбена “Скрытый подтекст тезисов Беньямина “О понятии истории””, — теология (или платоновская теория идей, лейбницеанская монадология) в достаточной степени учитывается во всех статьях как конечная, но невыразимая интенция мышления Беньямина, которое, по его собственным словам, “относится к теологии, как промокашка к чернилам. Оно полностью ею пропитано. Однако если бы все решала промокашка, ничто из написанного не сохранилось бы”. В коротком предисловии А. Белобратова, напротив, теологическая ориентация Беньямина проговорена явно (с. 10), однако в концепции комментария и перевода никак не реализована.
Понимание философского стиля Беньямина и его представления о критике — методологическое условие sine qua non как переводов его текстов, так и их исследований. Пример подал сам Беньямин, регулярно планировавший начинать свои работы с эпистемологических и теолого-политических вступлений. Именно поэтому предисловие составителя кембриджского сборника Дэвида С. Ферриса посвящено не экспликации задачи сборника и резюмированию входящих в него статей, как это делается обыкновенно, а комментарию к одному пассажу из “Trauerspiel”, призванному описать философский стиль Беньямина и его представление о задаче философской критики. В раннем эссе о романе Гёте “Избирательное сродство” (1921) Беньямин провел различие между задачей критика, направленной на “истинностное содержание” произведения искусства, и предваряющим и подготавливающим его трудом комментатора, историка литературы, занятого материальным, тематическим содержанием текста: “…история произведений искусства подготавливает их критику, и поэтому с историческим расстоянием возрастает сила их воздействия. Если, прибегнув к сравнению, рассматривать растущее произведение как погребальный костер, то его комментатора можно сравнить с химиком, критика — с алхимиком. Если первому для анализа остаются лишь дерево и пепел, второго интересует исключительно тайна самого пламени — тайна пребывания живым. Таким образом критик исследует истину, живой огонь которой продолжает гореть над тяжелыми бревнами прошлого и легким пеплом ушедшей жизни”12. Исследователь-“комментатор”, “переводчик”, соучаствуя в великой судьбе предмета своего исследования, до некоторой степени приносит ему жертву: мотивированный научной задачей отказ авторов английского сборника от характерных для философского стиля Беньямина логических цезур, неожиданных метафор и умственных крайностей, реконструкция логических цепочек, внезапно взрывающихся у Беньямина потрясающими парадоксами и метафорами, попытка превращения мозаики фрагментов в связный текст, т.е. “перевод” экстремального текста Беньямина на усредненный научный язык, неизбежно — на фоне цитат из текстов самого Беньямина — кажется пресноватым, скучным — однако несомненно полезным и нужным.
Оба рецензируемых сборника представляют собой, с точки зрения Беньямина, комментарий, а не критику (перевод, нацеленный на передачу тематического, а не истинностного содержания оригинала); отличает же их друг от друга горизонт исследовательского представления о величайшем немецком философе ХХ в. Философию произведения, по словам Беньямина, определяет не терминология, а позиция. Изображение эмпирических, профанных вещей, “das Kreatürliche”, исходящее из теологической ориентации мышления, дает этой реальности “просиять” истиной. То же самое происходит в области перевода и комментария: эта полезная научная деятельность, если она имеет имплицитную философскую и историческую ориентацию, соприкасается с истиной — в противном случае перевод фатальным образом искажается до наоборот и остается непрочитываемым.
__________________________________________
1) Цит. по: Агамбен Дж. Скрытый подтекст тезисов Беньямина “О понятии истории” / Пер. с ит. С. Козлова // НЛО. 2000. № 46. С. 96.
2) Отчасти такое представление о Беньямине восходит к раннему эссе Сьюзан Зонтаг “Под знаком Сатурна” (1979, рус. пер. в: Зонтаг С. Мысль как страсть: Избранные эссе 1960—70-х годов. М.: Русское феноменологическое общество, 1997).
3) Из шести русских изданий Беньямина (“Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости” (1996), “Московский дневник” (1997), “Озарения” (2000) “Франц Кафка” (2000), “Происхождение немецкой барочной драмы” (2002), “Маски времени” (2004)) только одно — “Озарения” (М.: Мартис, 2000) — можно назвать “переводческим хулиганством” и “скандалом” (см. рецензию Артема Магуна: Критическая масса. 2003. № 1. С. 71—75).
4) Письмо Г. Шолема В. Беньямину от 1 августа 1931 г. в пер. М. Рудницкого цит. по: Беньямин В. Франц Кафка. М.: Ad Marginem, 2000. С. 144.
5) Benjamin Walter. Illuminations: Essays and Reflections / Ed. and with an Introduction by Hannah Arendt. New York: Harcourt Brace Jovanovich, Inc., 1968.
6) Сборники, послужившие поводом для рецензии, связывает еще одно, внешнее обстоятельство: для читателей отечественных, даже столичных библиотек, например петербургской Публички, это самые новые тексты беньяминианы, вообще представленной крайне бедно (в РНБ это один (!) том немецкого собрания сочинений, английский перевод переписки с Теодором Адорно и французский перевод избранного, а также менее десятка исследований). Для студентов — а Беньямин входит в списки чтения для курсов и факультетов философии, литературы, истории, политологии, германистики, иудаики, кино, средств массовой коммуникации и др. — бедность отечественных библиотек и недостаток русских переводов в значительной степени определяют представление об этом немецком философе, что придает рецензируемым изданиям концептуальное значение, выходящее за рамки их достаточно скромных культурных задач.
7) В “Википедии” в библиографию Беньямина попала статья члена ЦК КПГ Оттомара Гешке, немецкий перевод которой вышел в “Вечерней Москве” 15 января 1927 г., абсолютно безосновательно приписанная А.С. Дмитриевым Беньямину и как его произведение републикованная им в “Социологическом журнале” (1996. № 1/2). Оттомар Гешке (Ottomar Geschke, 1882—1957) — реальная фигура, известный деятель немецкой компартии и антифашистского Сопротивления, его именем названы улица в бывшем Восточном Берлине и площадь в его родном Фюрстенвальде, см. о нем: Lutz Heuer. Ottomar Geschke. Trafo Verlag, 2006. Излишне добавлять, что никакого отношения к Беньямину он не имеет (остается все же надежда, что публикация А.С. Дмитриева — глупый розыгрыш). С другой стороны, в русском Интернете можно найти достаточно много русских переводов Беньямина, в том числе, например, фрагменты обширной переписки с Шолемом (http:// www.teena.org.il/index.php?a=st&id=242).
8) Man Paul de. Conclusions. Walter Benjamin’s “The Task of Translator” // Man Paul de. The Resistance of Theory. Minneapolis: University of Minnesota Press, 1986.
9) Еще один известный пример — заглавие диссертации Беньямина “Ursprung des deutschen Trauerspiels”: в английском переводе “The Origin of German Tragic Drama” смазывается ключевое для Беньямина противопоставление Trauerspiel и трагедии, в русском — “Происхождение немецкой барочной драмы” — обманчиво обещается историко-литературное сочинение о проблеме генезиса конкретного литературного жанра, тогда как у Беньямина речь идет, буквально, об “истоке немецкого театра скорби”, т.е. Trauerspiel рассматривается не столько как конкретно-исторический литературный феномен, сколько как идея.
10) То есть как раз снимающим маску с времени, поэтому придуманное составителем метафорическое заглавие “Маски времени” (очевидно, чем-то мотивированное, возможно, представлением о том, что критика снимает с времени посмертную маску) отчасти противоречит концепции самого Беньямина.
11) П-РО. Европейское и советское искусство // Вечерняя Москва. 1927. 14 янв.; цит. по: Беньямин В. Московский дневник / Пер. с нем. и примеч. С. Ромашко. Общ. ред. и послесл. М. Рыклина. М.: Ad Marginem, 1997. С. 183.
- Ханна Арендт в свое время не включила это эссе в сборник “Озарения”, мотивировав это тем, что значительная его часть является полемикой со школой Стефана Георге, которая потребовала бы пространного комментария, — однако в своем предисловии она ориентировалась на этот “шедевр немецкой прозы, по-прежнему занимающий исключительное положение в области немецкой литературной критики” (Arendt Hannah. Introduction // Walter Benjamin: 1892—1940 // Benjamin Walter. Illuminations. New York: Schocken books, 1988. Р. 8). Очевидно, в сборнике “Маски времени” оно могло бы, вместе с “Задачей переводчика”, хотя бы отчасти сыграть роль необходимого эпистемологического введения (вместо этого в русский сборник включена небольшая работа “История литературы и литературоведения”, которая без комментария об адресате и смысле ее актуальной полемики практически непонятна).