Опубликовано в журнале НЛО, номер 3, 2007
Проблемы “изобретения традиций” уже рассматривались на страницах “Нового литературного обозрения” как в общегуманитарных аспектах (конструирования групповой или персональной идентичности), так и применительно к традициям научным — при обсуждении наследия отдельных выдающихся ученых или при анализе тех или иных периодов в развитии науки — например, когда речь шла о таком сложном феномене, как наука советская.
Отмена идеологической цензуры и исчезновение прежних “фигур умолчания” обусловили существенное расширение горизонта историко-научных исследований. Открылась возможность свободного освоения все возрастающего фактического материала — вводимых в оборот документов научной жизни, переписки, дневников, мемуаров и так далее. Новый этап — подготовка собраний сочинений классиков отечественной гуманитарной науки минувшего столетия — дает возможность иначе увидеть масштаб и контуры доставшегося нам наследия, меняет наше восприятие ставших уже хрестоматийными текстов. Накопление целого массива новой информации, а также очевидный и повышенный интерес к нему со стороны академического сообщества (по сравнению с ситуацией начала или середины 1990-х) подразумевали и обращение к новой методологии.
При этом перенос акцента историко-научного исследования на прагматические смыслы и условия производства знания — не симптом интеллектуальной усталости современной эпохи, неспособной более на масштабные аналитические реконструкции, а закономерное продолжение предыдущего изучения истории гуманитарного знания. Эти прагматические режимы знания1 и являются содержательными факторами развития науки, а отнюдь не просто внешним социальным и культурным фоном “самодвижения” мысли.
Соответственно, меняется сегодня и характер актуализации “героического периода” отечественной гуманитарии — 1920—1930-х годов2. В 1960— 1970-е годы преобладал “антиципирующий” подход, когда, например, у формалистов и их оппонентов в первую очередь видели идеи, прямо или косвенно предвосхищающие структуралистский или семиотический образ научного мышления. Ныне же критическому анализу и переоценке подвергаются именно те зоны, которые были прежде — негласно — выведены за пределы историографии гуманитарного знания: отношения канонизированных ранее фигур с марксизмом, как классическим, так и советским3; выборочное присвоение этих нонконформистских мыслителей истеблишментной советской наукой (где порой неразличимо соединялись цензурирование и легитимация); наконец, предметом осмысления должны стать и сами исторические и культурно-эпистемологические ориентиры семиотики и структурализма 1960-х. Сейчас же главный интерес (не только у историков науки) вызывают не сами концептуальные схемы прошлого, но механизм и факторы их вывода и закрепления, специфический язык первичных формулировок и последующих их видоизменений.
И Выготский видится сегодня не одним из предшественников семиотики (на групповом портрете вместе с П. Флоренским, М. Бахтиным, С. Эйзенштейном и другими современниками4), а в культурно индивидуализированном и дисциплинарно фокусированном своеобразии его творчества — как зачинатель новой психологической науки, принципиально открытой разным областям гуманитарного знания, прежде всего — философии и филологии5. Междисциплинарность его поисков также оценивается сегодня по-иному, чем во времена переоткрытия Выготского в 1960-е годы, не из “нашей” метаперспективы и по ту сторону профессиональной принадлежности ученого, — но предметным образом и именно через психологию. Ведь психология в 1920—1930-е годы была и молодой, только становящейся наукой, и одновременно задавала горизонт мышления гуманитариев той эпохи (об этом напомнила Илона Светликова в недавно изданной книге)6. Особый интеллектуальный стиль Выготского и характер его мышления, естественно и органично сопрягающего данные вчерашнего эксперимента или положения прочитанной накануне статьи с фундаментальными принципами Декарта или Спинозы, — как раз и представляют важный отнюдь не только для психологов образец концептуального поиска и выхода на философские перспективы изнутри собственной предметной работы.
Так, Р.М. Фрумкина отмечает роль нейропсихологии А.Р. Лурия7 для сохранения и “спецификации” подлинного содержания концепции Выготского, в противовес канонизирующим установкам более официальной школы А.Н. Леонтьева (и его теории деятельности). В.Ф. Спиридонов показывает как принципиальная незавершенность культурно-исторического подхода Выготского оказывается чрезвычайно продуктивной для формулировки новых и нетривиальных исследовательских задач. Николай Вересов демонстрирует — в духе культурно-исторической антропологии науки — важность “пристального чтения” самых фундаментальных тезисов Выготского, для чего необходимо уяснение культурного и научного языка его эпохи. Наконец, публикация материалов из семейного архива Выготского (с комментариями и большой вступительной статьей Е. Завершневой) раскрывает потенциальные сюжеты и перспективы научной мысли позднего Выготского — автора “Мышления и речи”.
Публикуемые ниже материалы выстраивают теперешний характер восприятия Выготского именно изнутри психологии, а также ставят под сомнение локализацию наследия ученого исключительно в рамках утопических и рационалистических проектов его эпохи8. Относительно недавний прогноз Кирилла Кобрина о неизбежной антикваризации наследия Выготского в связи с исчерпанием этих проектов в нашей негероической современности9 не учитывает существования и “другого” Выготского, для которого центральными становились проблемы субъективности и свободы, конструирования себя, экспериментального познания мира переживаний и драмы личностного становления. Лаборатория мысли Выготского оказывается весьма актуальной пробной площадкой и для нынешних теоретических поисков в рамках отечественного “антропологического” поворота и культурной истории эмоций, которая по-новому осмысливает связи субъективного и социального.
А. Дмитриев
Редакция “Нового литературного обозрения” выражает искреннюю благодарность родственникам Л.С. Выготского за разрешение на публикацию материалов из семейного архива ученого.
__________________________________________________
1) См. подробнее: Козлов С., Дмитриев А. История филологии с прагматической точки зрения // НЛО. 2006. № 82. С. 7—12.
2) См. материалы блока “1920-е годы как интеллектуальный ресурс: в поле формализма” (НЛО. 2001. № 50).
3) См., например: Гаспаров М.Л. Ю.М. Лотман: наука и идеология // Гаспаров М.Л. Избранные труды. Т. 2. М., 1997. С. 485—493.
4) Таков статус Выготского у Вяч. Вс. Иванова (Очерки по истории семиотики в СССР, 1976), который был также редактором и комментатором первого издания “Психологии искусства” (1965). Более персонализированным было прочтение Выготского в контексте рождающейся диалогики у В.С. Библера (Мышление как творчество, 1975).
5) Следует отметить проникновенное эссе Ольги Седаковой “Сеятель очей” о Выготском (написанное еще в 1985 году), опубликованное в кн.: Седакова О. Проза. М.: Эн Эф Кью/Ту Принт, 2001. О литературных контекстах Выготского писал Л. Кацис: Кацис Л. Андрей Белый о Блоке и Выготский об Андрее Белом (Из комментариев к “Психологии искусства” Льва Выготского) // Логос. 1999. № 11—12. С. 64—86. См. также публикацию: Л.С. Выготский: начало пути: Воспоминания С.Ф. Добкина о Льве Выготском; Ранние статьи Л.С. Выготского. Иерусалим, 1996.
6) Светликова И.Ю. Истоки русского формализма. Традиция психологизма и формальная школа. М.: НЛО, 2005. Cм. также важные работы о культурном и интеллектуальном фоне современной Выготскому академической психологии: Danziger K. Constructing the subject: Historical origins of psychological research. N. Y., 1990; Idem. Naming the mind: How psychology found its language. London, 1997; Ash Mitchell G. Gestalt Psychology in German Culture, 1890—1967: Holism and the Quest for Objectivity. Cambridge, 1995; Kusch Martin. Psychologism. A case study in the sociology of philosophical knowledge. London, 1995.
7) См.: Лурия А.Р. Пути раннего развития советской психологии (Двадцатые годы по собственным воспоминаниям) // Лурия А.Р. Психологическое наследие. М., 2003.
8) См.: Эткинд А.М. Содом и Психея: Очерки интеллектуальной истории Серебряного века. М., 1996. С. 291—292. Совсем по-другому рассматривает эту связь (анализируя работу Выготского в ГАХН в середине 1920-х годов, в связи с идеями Шпета и Кандинского) И. Чубаров в только что появившейся работе: Чубаров И.М. Психология искусства Л.С. Выготского как авангардный проект // Ежегодники по истории русской мысли. 2004—2005. М., 2007. С. 215—233.
9) Кобрин К. Описания и рассуждения. Книга эссе. М., 2000. С. 94—97 (очерк “Фабрика и ее работник”).