(Москва, 17-18 ноября 2006 г.)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 3, 2007
17—18 ноября в Политехническом музее прошла конференция, приуроченная ко второй Московской биеннале современного искусства. Основной задачей конференции стало раскрытие актуальной проблематики философии, политики и искусства. Организаторами мероприятия выступили Иосиф Бакштейн, Даниэль Бирнбаум, Свен-Олов Валленстайн и Ирина Остаркова (Издательская программа “Интерроса”). Модераторами конференции были Свен-Олов Валленстайн и Анна Костикова.
Предупредить культурное событие теоретическим комментарием, очертить условия возможности самой событийности искусства — такова интрига современной ситуации, когда искусство практически невозможно без контекста, определяющего границы, а скорее даже горизонты эстетики[1]. Именно поэтому конференция была призвана выявить те механизмы и правила, по которым действует современный художник. Три сессии конференции — “Философия и образование понятий”, “Универсальность, причина, случайность” и “Пределы эстетики” — попытались с трех возможных сторон раскрыть проблематику актуальной философии, ее роли в искусстве, в эстетике и глобальном политическом пространстве, а также наметить варианты возможных концепций художественной деятельности.
Первую сессию конференции, озаглавленную “Философия и образование понятий”, открыли французский философ, “историк технологий” Бернар Стиглер и Валерий Подорога, российский философ, развивающий идеи “аналитической антропологии”.
Доклад Бернара Стиглера “Индивидуация, hypomnemata и грамматизация” полностью оправдал название сессии и предстал как кропотливый понятийный поиск, задачей которого был пересмотр отношения философии и техники, а также осознание внедрения последней в формирование политического пространства. По Стиглеру, техника не должна быть репрессирована средствами философии, скорее наоборот — речь идет о необходимости признания того факта, что сама философия как наследница и носительница определенной интеллектуальной традиции оказывается технична, технологична, фундаментально грамматизирована. Грамматология Стиглера распространяется как на язык, так и на бытие, логос, полис, тело, задавая траекторию технологии образования индивидуальности. Такие технологизированные процессы Стиглер назвал индивидуациями. Однако техника формальна, а значит, подразумевает двоякую интерпретацию: с одной стороны, она стабилизирует бытие, но с другой — репрессирует его, играет на забвении и подавлении желания. Во втором случае на сцену выходят механизмы, способные противостоять власти: предындивидуальное, hypomnemata — технология, удерживаемая коллективной памятью и препятствующая забвению, а также работающая на производство желания, капитализм (но не индустриальный или финансовый, основанный на долгосрочных инвестициях, а порождающий краткосрочные проекты, в том числе и проект формирования мобильных индивидуаций). Концовкой доклада была затронута еще одна ключевая для Стиглера проблема: гибель капитализма. Выстроив жесткую альтернативу — либо капитализм, либо тоталитарное использование технологии, — докладчик задал тон для последовавшей в процессе конференции игры бинарных оппозиций, таких, где один из вариантов представлялся как отыгранный, а другой — как апокалиптически мрачный (“социализм или варварство” Кагарлицкого), таких, где возможен и оптимистический сценарий (консенсус и агонизм Ж. Рансьера и Ш. Муфф), и таких, где очевидно лишь фатальное рассогласование (политика и философия после 11 сентября М. Рыклина).
Следующим прозвучал доклад “Политика философии. Новые вызовы” Валерия Подороги, сразу признавшегося, что не сможет предложить подобного Стиглеру категориального анализа, но будет вести речь скорее о предпосылках и условиях возможности. Основная часть доклада была посвящена фиксации расположения политического в отечественной интеллектуальной традиции и реконструкции вызова, посылаемого из аполитического пространства литературного текста. Данная двойственность (политического и аполитического) была обусловлена возникшей для докладчика необходимостью говорить сразу от двух лиц, из двух мест: российского и европейского интеллектуальных ландшафтов. Отсутствие политического (как изначальной свободы выбора) в философии — такова общая черта всех трех этапов истории развития мысли в России, смена которых отмечена значительными скачками, неким прерывистым движением: начиная с дореволюционной философии (преимущественно “духовного ренессанса”), через советскую, сформировавшуюся после 1917 года, и вплоть до так называемой “посттоталитарной” философии. Инъекция политики в философию на Западе, пришедшаяся на 1970-е годы и поддерживаемая длительной традицией взаимодействия областей философии и политики, в России не находит даже приблизительного аналога. Политическим мандатом здесь наделена скорее литература (докладчик обращается к фигурам “завершителей классического литературного опыта” — А. Солженицыну и В. Шаламову), способная стать орудием усвоения и хранительницей первичного опыта и в этом отношении бросающая вызов философии. С другой стороны, положение философа, вовлеченного в диалог с западноевропейской традицией, вынуждает докладчика обратить внимание еще на один вызов, возникающий уже изнутри этой традиции: политическое в западноевропейской философии осуществляет настолько широкую экспансию своих предпосылок, что начинает распространяться даже на методологические установки и онтологические картины, создавая ситуацию выбора в отношении самих оснований философии. Но это не значит, что философия заканчивается. Скорее, она сталкивается с необходимостью изменения своей конфигурации, чтобы быть способной если не влиять на ход событий, то хотя бы адекватно на них реагировать.
После небольшого кофе-брейка открылась сессия “Универсальность, причина, случайность”. Здесь докладчиками выступили Жак Рансьер, Саския Сассен (сама американский социолог, экономист и аналитик процессов глобализации приехать не смогла, текст ее выступления зачитала М. Несбит) и Шанталь Муфф.
Ожидаемый многими доклад Жака Рансьера (сработал эффект новизны: его книги о политике и эстетике переведены на русский язык сравнительно недавно[2]) “Злоключения универсального” затронул еще одну из центральных тем конференции — взаимоотношения искусства и потребления. В начале доклада Рансьер приводит описание художественных акций, организованных на Биеннале в Севилье (“Бездомные. Фантом сцены в глобальном сообществе”), акций против войны в Ираке, задуманных как диссонирующее соседство фотоснимков из горячих точек и глянцевых образов общества потребления. По мнению французского философа, подобная постановка проблемы свидетельствует об изменении взгляда на соотношение протеста и потребления. Изменении, например, по сравнению с тем, как потребление воспринималось лет 30 назад (слоган Ж.-Л. Годара “дети Маркса и кока-колы” Рансьер рассматривает как провозглашение возможности сочетания идей Маркса с культурой потребления). Таким образом, до крушения Советского Союза свобода потребления могла рассматриваться как протест против тоталитарных режимов, после — консенсус вокруг демократии рассеялся. Потребительский индивидуализм оказался не менее тоталитарен и террористичен, а ничем не ограниченная универсальность породила эффект интеграции критики внутрь системы, ставя под вопрос саму возможность критики, порождая цинизм и новые формы нарративов, спекулирующих на эфемерности (a` propos: постоянные аллюзии докладчиков на неких “плохих” постмодернистов, отвергающих или виртуализирующих политическое, обозначили пустое место, зияние в диалоге. Будь оно заполнено, напряжение мероприятия могло бы значительно повыситься[3]). Отсюда вывод, что если в современных условиях модель критики, разоблачения уже не работает (но лишь удачно продается), то необходимо искать иную форму организации интеллектуального пространства: возможно, такой новой формой станет политика как реализация открытого общения, равенства, “учета неучтенных”, внимания к роли тех, у кого нет своей роли.
Вслед за Рансьером прозвучал доклад Саскии Сассен “Города как зоны фронтира: неформальная политика”, основной темой которого было возникновение неформальной политики, развивающейся параллельно с цифровыми технологиями. Докладчица показала зависимость современной философии от глобализации и развития веб-пространства. В этом контексте неформальная политика напрямую зависит от массмедиальных структур, а также от социальных сетей, развитию которых способствует Интернет. Глобальный капитализм стремится, с одной стороны, расширить зоны своего влияния, а с другой — укрепить свои позиции с помощью новейших технологий, однако последние позволяют развиваться и протестной культуре. Неформальная политика уличных восстаний, интернет-акций оказывает безусловное влияние на интегрированное в “цифровую” среду общество, отсюда возникает раскол между политикой формальной и тем, что происходит внутри социума на самом деле. Цифровые СМИ создают в обществе эффект присутствия тех феноменов, которых может не быть в реальности. Это, в свою очередь, приводит к конфликтам, локальным войнам, неадекватному восприятию действительности.
Шанталь Муфф в докладе “Пространства публичной полемики, демократическая политика и динамика страстей” попыталась осветить недостатки доминирующих парадигм демократии и возможности ее альтернативы. Ключевая оппозиция политики/политического, напоминающая различие политики/полиции Рансьера, базировалась на противопоставлении консенсуса (политики как институции) и антагонизма (политическое как борьба позиций). Основное острие критики Муфф направила на современные демократические модели (Ю. Хабермас), которые рассматривают политику как набор абстрактных процедур и не принимают во внимание ее конкретность, основанную на аффекте, противопоставлении мы/они и стремлении каждой из приходящих в столкновение сторон к гегемонии. Докладчица настаивала на необходимости интеграции некоторых идей консервативного философа К. Шмитта в леволиберальную политическую теорию. Радикальность данных утверждений смягчилась, когда Муфф провела различие между антагонизмом (где “они” — это всегда враг) и агонизмом (где “мы” признает легитимность оппонента). Как политический мыслитель Муфф особо не сосредоточивалась на проблемах искусства. Выход к эстетике через идею Канта о споре и диспуте относительно прекрасного появляется только под конец доклада, причем скорее негативно: эстетическое функционирует в зоне плюрализма, а не антагонизма, поэтому какие-либо ассоциации этих полей на теоретическом уровне могут привести к неадекватному представлению о положении дел. Значительное сходство сказанного Шанталь Муфф с тезисами Жака Рансьера потребовало провести поиск мелких различий, каковые были найдены в традиции (для Рансьера это республиканская мысль во Франции, а для Муфф — немецкая и англосаксонская философия) и в вопросах о субъекте политики, о том, в каком процессе он участвует: идентификации (Муфф) или дезидентификации (Рансьер).
Что касается дискуссии, то по итогам первой секции, где прозвучали доклады Б. Стиглера и В. Подороги, она зарегистрировала некоторое напряжение: фиксация неясностей, оппонирующие реплики (вопрос А. Магуна В. Подороге о характере актуальной событийности, не имеющей ничего общего с опытом лагерей), упреки в непоследовательности (вопрос Б. Стиглеру о том, зачем необходимо “спасать” капитализм, если, по словам французского философа, он отмирает). Вторая же часть (доклады С. Сассен, Ж. Рансьера и Ш. Муфф) завершилась, как это ни парадоксально, относительным консенсусом по поводу необходимости антагонизма.
Второй день конференции был посвящен определению места эстетики и ее пределов, ее связи с современной философией. Сессию “Пределы эстетики” открыла докладом “Свет в Буффало” искусствовед, критик, куратор Молли Несбит. Начало доклада сопровождали слайды художественной акции (1971): известный художник Гордон Мата-Кларк решил провести один день своей жизни на дереве, но в самый разгар деятельности по освоению нового пространства реализации перформанса помешала разразившаяся гроза. Этот пример показывает, что между искусством и историческим движением возможен параллелизм: гроза, разогнавшая художников, отзовется социальной грозой, связанной с войной во Вьетнаме. Иными словами, искусство и политическое поле не изолированы. Вторая часть доклада была почти полностью посвящена деятельности М. Фуко (лекции в Буффало) и его влиянию на американскую художественную мысль: критика гегемонии знания, анализ живописи как альтернативного источника мысли, умение видеть истину в желании других и искоренять барьеры между реальным и воображаемым. Вопросы из зала от отечественных кураторов и журналистов вскрыли зазор между ситуацией арткритика в России, вынужденного писать заказные рецензии, больше считаясь с размером гонорара, нежели со своим вкусом, и свободой (по мнению М. Несбит) выражения для кураторов в США.
Завершали конференцию российские докладчики Б. Кагарлицкий и М. Рыклин. Борис Кагарлицкий в докладе “Рынок, государство и кризис классической культуры” поставил диагноз современному обществу как неспособному выработать оригинальный и новаторский комплекс культурных ценностей и потому навязчиво запрашивающему ценности прошлого. По мнению докладчика, объясняется это господством рынка, по самой своей сути не эстетичного (“лавочник не эстетичен”). На этом фоне государство выглядит, наоборот, как двигатель, способный порождать культурные события: от египетских пирамид до фильмов Эйзенштейна. Рынок же не порождает, а актуализирует культурное наследие для конкретных целей продвижения товара, так что в конце концов размываются всякие границы и становится неясно, где заканчивается мир бизнеса и начинается мир творчества. Эта ситуация знаменует кризис капитализма, совпадающий с разложением классического искусства. Какую же роль в данной ситуации играют или должны играть интеллектуалы и художники? Очевидно, критическую, но вся сложность и состоит в том, что критика при господстве рынка становится почти невозможной: интеграция в систему абсолютна, что ведет к исчезновению внешних стабилизаторов, реальных оппозиций, заменяемых симуляцией критики. В качестве вывода как выхода Кагарлицкий привел цитату из Розы Люксембург, задающую два пути, перед которыми стоит человечество: варварство или социализм. Все симптомы указывают на приход торжествующего варварства, “но может быть… социализм?”.
Михаил Рыклин в докладе “Искусство в зоне турбулентности” представил несколько тезисов, связанных с его недавней книгой “Свастика, крест, звезда”11, посвященной разгрому московской выставки “Осторожно: религия!” и его последствиям для российского культурного климата. Специфику своей позиции Рыклин обозначил как именно философскую ракурсировку искусства, в отличие от взглядов с позиций рынка, политики или критики. И с этой философской точки зрения произведение — это, прежде всего, событие, то, что меняет условия постижения реальности, переворачивая взгляд на мир. Но в последнее время мы становимся свидетелями того, как событийность уходит из искусства в какую-то иную сферу (Рыклин вспоминает события 11 сентября в Нью-Йорке, которые перекрыли все параметры обычного произведения и радикально изменили его статус, а также наметили разрыв между позициями интеллектуалов и политиков). В связи с этим конвенциональное искусство обречено либо на коммерциализацию, либо на музеефикацию. Ни философия как критическая рефлексия, ни искусство больше не несут смысла, а потому на их долю в ситуации современности, ситуации тотальной утраты конвенций, выпадает осознание нереальности реальности. С другой стороны, политическое превращается в навязчивый спектакль, взывающий к архаическим инстинктам, играющий на настроениях ксенофобии и фанатизма. В этих условиях художник оказывается наиболее уязвимым.
Тема необходимости конвенции, от которой зависит выживание искусства, создавала интересный диссонанс с высказанными накануне Ж. Рансьером и Ш. Муфф призывами мыслить политику как антагонистическую и даже травматическую область. Возможно, как раз это и было проблемным узлом конференции — нетождественность культурных контекстов выступавших. С российской стороны наблюдались навязчивые регистрации кризиса (Кагарлицкий), разрыва между политикой и искусством (Рыклин), событийная встревоженность и ретроспективный взгляд на изрубцованное прошлое (Подорога), а с западной — очевидность политических выходов философии и искусства, разговор об адекватном осмыслении сферы политического, концептуализация техногенной современности средствами философии (Стиглер), прояснение межкультурных связей США и Франции (Несбит) и поиск мелких различий.
Возможно, на наши выводы действуют законы прямой перспективы, уменьшающие резкость по мере удаления предмета, и то, что издали кажется нюансами, изнутри того далекого ландшафта приобретает вид самой основы. Тем не менее нельзя отрицать, что проведенная конференция послужила серьезной почвой для размышлений всем заинтересованным в вопросах современной политической и эстетической мысли и выявила множество связей между искусством и социальными процессами.
Дарья Мишина, Диана Цимошка
_______________________________________
1) Необходимо отметить, что первая Московская биеннале (2005) была подвергнута жесткой критике за отсутствие “дискурса” (см. об этом, например: Рифф Д. Фейс-контроль, или Потеря лица на Московской биеннале // Художественный журнал. 2005. № 57. С. 66—74; Чухров К. Game Биеннале: трэш и гламур в одном флаконе // Художественный журнал. 2005. № 57. С. 74—78). Вероятно, проведение широкомасштабной философской конференции с участием “звезд” международной интеллектуальной сцены на этот раз было обусловлено намерением компенсировать данный недостаток. — Примеч. ред.
2) См.: Рансьер Ж. Эстетическое бессознательное. СПб.; М.: Machina, 2004; Он же. На краю политического. М.: Праксис, 2006; а также рецензия: Тимофеева О. Зигмунд Фрейд и политика равенства // Синий диван. 2005. № 7. С. 203—209.
3) Попыткой заполнить это зияние стал вопрос московского философа А. Пензина о новых формах интеллектуального производства, описанных, в частности, итальянскими философами А. Негри и П. Вирно.