Опубликовано в журнале НЛО, номер 3, 2007
“Введенский” Ольги Мартыновой напоминает ораторию или кантату с речитативами рассказчика (евангелиста?), следующими за словами вроде “Also spricht…”: “Введенский о Хармсе…”, “Заболоцкий написал Введенскому письмо, примерно такое…”, “Введенский говорил друзьям…” и, наконец, “Я говорю: О, Ты, который…”. Такая форма, вероятно, впрямь подобает произведению, говорящему о том же, что всю жизнь интересовало героя этого “пассиона”, — о времени, о смерти и о Боге. И еще: это не только кантата, где звучат голоса (арии) “чинарей”, собеседников и оппонентов Введенского, — это также и попытка разговора со старшим товарищем по цеху, минуя смерть, разрыв во времени, но не минуя Бога, который, возможно, кругом. Вернее, даже не разговор, а, как формулировал это сам Введенский, “некоторое количество разговоров”. При этом не забудем, что разговоры в данном случае — не просто беседы, но разговоры в стихах — дьявольская разница.
Разговор в стихах с таким поэтом, как Введенский, предполагает владение его языком, его понятийным аппаратом, приемами его речи. Мартынова решается на такой разговор и демонстрирует беглое владение и идиоматикой, и приемами соединения прежде не встречавших друг друга слов. Но это все — лишь дань почтения гениальному поэту: Мартынова ни на минуту не перестает быть самой собой, то есть поэтом, обладающим собственным голосом, независимым взглядом и особым умением вести беседу, не пасуя перед великими партнерами (которых сама же и выбирает).
Из того немногого, что до сих пор говорилось о Введенском, все написано на философском или же филологическом наречии; Ольга Мартынова впервые взялась трактовать эту тему в стихах, и мне ее подход представляется существенным и продуктивным. Все труды, посвященные Введенскому, начинаются так или иначе со слов “звезда бессмыслицы”, с упоминания о том, что этот автор предвосхитил на двадцать или тридцать лет литературу абсурда и т.п. После упоминания бессмыслицы и цитаты о том, что поэт провел “как бы поэтическую критику разума, более основательную”1, чем критика Канта, исследователи, все как один, приступают к поискам смысла. Даже самый проницательный и близкий Введенскому Я.С. Друскин, который в начале своих заметок о поэте пишет, что невозможно искать смысл бессмыслицы, так как это еще большая бессмыслица, чем сама бессмыслица, — уже через три страницы утверждает: “…понять время (и жизнь) это и значит не понимать их. В этом смысл его бессмыслицы”2.
Слова имеют семантику, семантика не может не порождать смысла. Непривычное (алогичное) соединение слов приводит к неожиданному и шокирующему, но все же смыслу. Дайте нам дыр бул щир, и мы отыщем в нем смысл.
металл бессмыслицы сдается,
резвится, как щенок,
клубится, как вода,
которая слизывает себя сама:
((А воздух море подметал,
как будто море есть металл) —
Это очень обычное,
очень простое
очень правдоподобное описание моря под пасмурным
небом в ветреную погоду.
Но оно и стоит в скобках).
Реплика Мартыновой вторгается в напряженнейшую философскую дискуссию, но это реплика поэта, и она произведена не в рамках исследовательского дискурса, а подчиняется законам поэтической речи. Поэты часто тоскуют, как бы это без слов сказаться было можно, призывают молчание, как панацею, молят о немотствующих устах. Не верьте поэтам: больше всего на свете они любят слова. Поверьте поэтам: слова их убивают.
Тут входит слово никогда (Введенский)
И (продолжает Мартынова) непрогретая вода
Внушает вам, что вы не рыбы,
Иначе вы летать могли бы.
В произведении Введенского “Очевидец и крыса” герой, обозначенный как Он, обращаясь к женщине — Маргарите или Лизе, ныне ставшей Катей, говорит:
Маргарита Маргарита
дверь скорее отвори,
дверь в поэзию открыта,
ты о звуках говори.
Мы предметов слышим звуки,
Музыку как жир едим.
Маргарита для науки
мы не верим что мы спим.
Мы не верим что мы дышим,
мы не верим что мы пишем,
мы не верим что мы слышим,
мы не верим что молчим.
Дверь в поэзию открыта
Введенский не верит, что женщина в состоянии сказать то, о чем он ее просит, поэтому в “Очевидце и крысе” Он сам и говорит, пока дверь в поэзию открыта, в то время как Она прыгает в окно, хотя тут нигде не сказано, что она прыгнула в окно, но она прыгнула в окно, которое по его же просьбе и открыла.
Мартынова берет на себя смелость сыграть женскую роль по сценарию Введенского. Однако слова роли принадлежат не сценаристу (ему принадлежит лишь замысел), а ей самой, пусть и выполняющей просьбу Введенского (или его героя). Мне кажется, это очень важно, что вникнуть в суть исканий Введенского пытается поэт и что этот поэт — женщина.
Да, дело в том (говорит Введенский в дневниковом эссе), что тут есть с тобой еще участница, женщина. Вас тут двое. А так, кроме этого эпизода, всегда один. В общем, тут тоже один, но кажется мне в этот момент, вернее до момента, что двое. Кажется, что с женщиной не умрешь, что в ней есть вечная жизнь3 .
Бессмертия Вам, Александр Введенский!
А Мартынова пусть говорит еще — о вишневой косточке, о длинноглазом шумере, о рыбах и буквах, о мелком море на севере и глубоком — на юге, о том, на что у нее есть право цеха, нравится или не нравится это кому-либо (да хоть и самому Богу, который, возможно, кругом).
Ноябрь 2005
___________________________________________________
1) Введенский А. Полное собрание произведений: В 2 т. М.: Гилея, 1993. Т. 2. С. 157.
2) Друскин Я. Материалы к поэтике Введенского // Введенский А. Полное собрание произведений: В 2 т. Т. 2. C. 169.
3) Введенский А. Полное собрание произведений: В 2 т. Т. 2. С. 84.