Опубликовано в журнале НЛО, номер 2, 2007
Весной 1990 года авторы этого дневника заканчивали свое образование. Практически весь период с июля 1988-го по июль 1989-го мы провели в Восточной Европе. После интенсивной языковой программы в Москве, пройденной летом 1988 года, мы с 1 сентября по 1 января жили в Ленинграде (регистрационные документы, выданные нам на Ленинградском морском вокзале1 , позволяли оставаться в стране только до 32 декабря…). В течение следующих шести месяцев мы жили в Восточном Берлине (in Mitte’s Max-Beer-Strasse [в округе Митте, на Макс-Бер-штрассе]) — в квартире, которая по удобству превосходила все наше предыдущее аспирантское жилье. В спальне был даже сейф. (Представитель Министерства иностранных дел, который курировал студентов, приезжавших по академическому обмену, показывая нам квартиру, сообщил: «Сюда следует класть то, что не предназначается для чужих глаз».) Ранее, в 1986 году, Э.Несбет. уже провела часть лета в Восточном Берлине на языковых курсах. Несколько немецких студенток, координировавших ту программу (Эльке, Катя, Хайке, Нелли), стали нашими близкими друзьями, и с ними мы провели много времени в последующие несколько месяцев. Предполагалось, что Э.Несбет будет работать в архиве Союза немецких писателей [ГДР] — в частности, с обширной неопубликованной расшифровкой стенограммы первого Конгресса этой организации. Однако это стало возможным только в конце июня, за несколько дней до того, как мы должны были уехать.
Осенью 1989 года из Калифорнии мы по газетам и телевидению следили за событиями в Лейпциге и Берлине. Тон осторожных, бодро-обеспокоенных писем, которые мы так привыкли получать от друзей из Восточного блока, внезапно изменился. Ноябрьские и декабрьские письма были многословными и оживленными. Мать Кати прислала рождественское письмо, которое звучало как песня — оно чуть из конверта не выпрыгивало: все менялось! Могли ли мы вообразить себе, насколько велико было eе удивление — ее привычное цельное мироустройство подвергалось сложнейшим метаморфозам. Но это счастье вскоре было уравновешено другими голосами: многие письма, которые стали приходить в начале 1990 года и затем продолжали поступать, пока мы не уехали в Берлин в апреле, содержали более сложный комплекс эмоций и проблем. Родители Эльке волновались о своих рабочих местах; о том же тревожилась и Катя. Те, кто (как Катя) наконец добился, чтобы их освободили от обязательного распределения (после завершения педагогической практики), внезапно обнаружили, что для них не было никакой иной работы. Брак Кати распался; Карл и Нелли, которые казались нам воплощением семейного счастья, также оформляли развод. Германия объединялась, a «наши» немцы разъединялись.
Мы получили грант для завершения исследования по нашим диссертациям в Ленинграде, но перед поездкой в Советский Союз, запланированной на следующие два месяца, на три недели остановились в Берлине. С тех пор как мы начали путешествовать вместе, мы вели совместный дневник. В этом не было никакой определенной цели — по большей части это была запись наших ежедневных действий: дневник был посвящен работе, друзьям и событиям дня. Правда, на самом деле, эта характеристика больше подходит для нашего ленинградского дневника того лета, а в Восточном Берлине мы в большей мере ощущали то, что попали в этот город в важный исторический момент, и уделяли больше внимания хронике перемен: отражению их в настроениях улицы, а больше всего — в настроениях и речах восточных немцев, которых мы знали. Для них это было возбуждающим временем, «часом пик». Представление о будущем как о чем-то неизменном уступило — особенно среди 20-30-летних — дорогу предчувствию неограниченных возможностей.
Текст, который следует ниже, — наш дневник весны 1990 года. Мы включили в публикацию фактически всё, написанное в Берлине, но изменили почти все имена и удалили некоторую информацию, которая дала бы возможность легко узнать упомянутых здесь лиц. Записи в дневник обычно заносились в тот же день — сразу после событий, которые они описывают, но иногда задержка составляла два-три дня. Текст, набранный обычным шрифтом, написан Эриком Найманом, набранный курсивом — Энн Несбет. Дополнительная информация помещена в скобках2.
26 апреля
Наш самолет из Франкфурта (с располагающим названием «Clipper Competitor») продемонстрировал нам, что в Берлине произошли перемены, произведя роскошное снижение: самолет приближался к аэропорту Тегель не как обычно, «наматывая круги» над французским сектором [оккупации], а легко помчался над Стеной в наш Берлин, описав большую дугу прямо над пиком Fernsehturm [телебашни] (казалось, что ее верхушка была не более чем в ста футах под нашим левым крылом, — а затем мы смогли увидеть Neubauen [новостройки] на Макс-Бер-штрассе и наш балкончик тоже!). Это было что-то — особенно по сравнению с прошлым, когда мы, приземляясь, даже не могли по-настоящему почувствовать Восточный Берлин — ощутить его как реальное место (это было «где-то там»).
Через раздвижные двери в конце (не)таможни в аэропорту Тегель мы могли видеть Карла, Эльке и Юргена, но до тех пор, пока не доставили багаж, мы могли лишь махать им рукой. Вслед за багажом появились и мы и увидели среди ожидающих Катю и очень беременную Хайке. Они все удивительно хорошо организовали: тут же взяли нас в оборот, поместили наш багаж в зеленый автомобиль недавно умершего отца Хайке, и багаж отправился в Восточный Берлин, а мы (сопровождаемые Карлом и Эльке) поехали общественным транспортом на Фридрихштрассе. На Фридрихштрассе сразу было видно, насколько больше стало вокруг спешащих молодых людей и детей — место почувствовало себя живым, наполненным энергией, которую не могло иссушить даже прогорклое зеленое флуоресцентное «освещение». Мы заполнили визовые формы и достали марки, чтобы заплатить регистрационный взнос (80 марок ГДР), и тут же к нам подскочила полячка, предполагавшая, как я догадываюсь, что если мы осуществляем какие-то денежные сделки, значит, говорим по-польски. Ан нет, хотя Эрик попробовал. Человек в Grenze [пограничной] будке вел себя весьма холодно, показывая, что не возьмет «восточные» марки Эльке, а потом мы еще раз побывали на восточной Фридрихштрассе, внимательно вглядываясь в почти тот же самый Берлин, каким он был в прошлом году. Правда, стены изменились — или, по крайней мере, изменилось их оформление. Теперь повсюду были граффити (всю дорогу вниз по Пренцлауер-аллее шли надписи вроде «Hier beginnt die nazifreie Zone» [«Здесь начинается зона, свободная от нацистов»]), оставшиеся с выборов политические плакаты («SPD — Aufschwung durch Einheit»; «FDP-Starke Mitte — Regierung mit Vernunft» [«СДПГ: подъем в единстве»; «Свободная демократическая партия: сильный центр — разумное правительство»]); а какая-то маленькая левая партия приклеила поверх всего этого «Kohl blaht» [игра слов: «От капусты вздуешься», но «капуста» по-немецки — еще и фамилия тогдашнего федерального канцлера Г. Коля] и (третья перемена) реклама — главным образом (западных) газет и «Marlboro».
Карл пошел домой, чтобы проследить за Handwerker [мастером], приехавшим, чтобы заняться отоплением, а Эльке позвала нас к себе — в новую квартиру, которая оказалась действительно хороша: все выкрашено белым, соломенные циновки на полу, очень высокие потолки, две комнаты и кухня, полная солнца, когда солнце есть. Но, кажется, зимой здесь холодно (две угольные печи тыквенного цвета нагревают комнаты, а на кухне никакого отопления нет). Эльке приготовила кофе и сосиски по-венски, порезала хлеб, достала йогурт и салями, и я сделал еще одно открытие насчет ГДР: там, где «продуктов» или «брендов» немного, каждый вид пищи, начиная с горчицы (в полосатой синей фляге с белой резиновой крышкой), пива («Ambassador», хорошие бутылки из толстого стекла и симпатичная острая металлическая крышка), салями и т.д., имеет потенциал ностальгического узнавания. В США — бесчисленная череда возможных вкусов, фактур и ароматов, а здесь — внезапные вспышки идентификации: горчица ЯВЛЯЕТСЯ такой-то и такой-то; минеральная вода имеет именно такой вкус, и т.д. Пока Эрик дремал, мы с Эльке говорили. Сейчас в библиотеках Западного Берлина полки фактически пусты. Первые книги, за которыми Эльке туда пошла, были теми самыми — здесь запрещенными или недоступными. И только теперь она начинает отфильтровывать западногерманские вещи; но в выборе западного материала для чтения она колеблется, не знает, что она пропустила и что должна была читать. Хотя школьное Leitung [руководство] не изменилось, в школе изменилось все, говорит Эльке с насмешливой улыбкой. Ее больше не вызывают «на ковер» за незначительные нарушения руководящих указаний о том, что можно говорить, а чего нельзя, и вместо Staatsburgerkunde [основ государственного строя] преподают Gesellschaftssomething [общество-что-то-ведение]. Но все же еще читают те же самые книги.
«Я очень разочарована девятиклассниками — у них нет никакой энергии, никакой инициативы. Был разговор о создании студенческого совета в школе — девятиклассники не увлеклись. Ужасная Wandzeitung [стенгазета] с днями рождений известных людей и праздниками провисела вплоть до февраля, а затем был разговор о том, чтобы заставить учеников самостоятельно делать реальную Wandzeitung, полную их реакций на события — ну, вы понимаете… Но ничего не случилось. А ведь они — те, кто будет конкурировать за рабочие места в будущем».
Дети помладше кажутся большими энтузиастами, чем старшие, но их ошеломило и потрясло внезапное расформирование Thalmann-Pioniere [организации пионеров-тельмановцев] — лишь через месяц после того, как их туда торжественно приняли («повязали эти синие галстуки»). Все-таки еще год назад Эльке была ненавистна сама мысль о преподавании, а сейчас она, кажется, действительно втягивается в это. Она берет уроки в вальдорфской школе и думает, что ее рабочее место в настоящее время в безопасности. Ее родители оба под угрозой потери работы. Мать — потому что ее небольшое Betrieb [предприятие] выпускает какой-то (не помню, какой) устаревающий продукт. Они очень разочарованы, но взволнованы предстоящим рождением внука -Элькина сестра ждет ребенка к середине июля. Около семи мы отправились к Кате, в ее новую квартиру (очень большую, очень ярко окрашенную) на обед и воссоединение друзей. Были Карл, Нелли, и Штеффи, и Катя, и Хайке, и Юрген, и Эльке… Я просто сияла: настолько приятно было видеть каждого. Они почти сразу вступили в политический спор о последних выборах (K. поддерживал ПДС как единственную незападную альтернативу и ворчал: «Эти выборы были не свободнее, чем предыдущие», — но, возможно, он пробовал, как обычно, спровоцировать Юргена). Карл имел в виду рекламу и деньги Запада [т.е. Западной Германии — ред.], и большинство за столом, казалось, согласились с тем, как грустно видеть, что людьми даже на «свободных» выборах управляют при помощи денег. Узнать, кто за кого голосовал, трудно. Позже они попробовали преодолеть разногласия, и кто-то сказал: «Все-таки хорошо, что голосование было тайным». (Под тайной выборов большое число людей, кажется, понимает демократическую обязанность не разглашать название партии, за которую они голосовали.) Штеффи рассказала несколько забавных историй об исследовании, связанном с детьми, в котором она помогает группе из Дортмунда. Учителя объявили детям, что вопросы касаются их Taschengeld [карманных денег], но фактически исследуется, что дети понимают под Marktwirtschaft [рыночной экономикой].
«Вы когда-либо замечали, что цены в разных магазинах разные?»
«Да. Один ребенок сказал, что в одном месте киви были дороже, чем в другом». Киви — я была несколько удивлена.
Поздно вечером мы нанесли визит к linke Szene [левой общественности, букв. «левой сцене»], которая, оказывается, собирается в реконструированном полуподвальном помещении здания на Кольвиц плац. Там же находится «Кафе CW», названное так из-за надписи «C. Westphal», оставленной на фасаде дома прежним владельцем размещавшегося здесь заведения. Много дыма внутри, много Wessies [«весси», западных немцев] снаружи. Наша компания посмеялась над bayerische [баварским] акцентом. «Менеджмент» настолько стремился заставить людей либо зайти внутрь, либо разойтись, что это, как мне показалось, было несовместимо с таким местом, как linke Szene, — правда, я не уверена, что наши друзья это почувствовали. Хюзенманнштрассе все еще симпатичная, а тротуары все еще неровные, как всюду в Берлине. Я, кажется, четыре или пять раз ушибла не привыкшие к таким тротуарам пальцы ног.
«CW» — надпись неоднозначная, подразумевающая также и прочтение как «WC». К[арл], который ранее говорил, что прошлые выборы были не свободнее, чем предыдущие, и настаивал, что в ГДР демократия была всего в течение пяти дней, спорил с Нелли, была ли у населения ГДР когда-либо хоть какая-то самоидентификация. Для K. она существовала, даже при том, что была отрицательной — определялась как [коллективная] оппозиция режиму. А Нелли говорила, что этого недостаточно и что события это доказали.
27 апреля
Съели по куску хлеба и пошли в город, чтобы посмотреть, во что превратились наши старые любимые места. Всюду — плакаты, оставшиеся от выборов. Постер СДПГ был особенно неудачным: лозунг «Aufschwung durch Einheit» с широко улыбающейся парой и Fernsehturm [телебашней] фаллического вида (на сегодняшний день, 28-е, они сменили этот сюжет на столь же странный: та же самая пара — теперь на экзотическом пляже, видна тень пальмы, маленький черный мальчик, играющий в волнах, а над головами — самолет [восточногерманской] компании «Interflug»). Был еще плакат «Юлии» — Jugendliche Linke Alternative [Молодежная левая альтернатива — внепарламентская оппозиционная общественно-политическая организация], с парочкой в кровати. На Макс-Бир-Штрассе, 54, наши имена были заменены на «Маркузе» (!) — видимо, это дом для знаменитостей. Hinterhof [задний двор] зеленее, чем обычно. Все здания, которые строились в то время, когда мы здесь жили, теперь заселены, но парк через дорогу еще не материализовался. Мы шли по Унтер ден Линден к Бранденбургским воротам: иностранцы повсюду! Там устанавливали большую пирамиду из желтого металла, которая будет киоском по продаже сигарет «Кэмел». В конце Унтер ден Линден, за советским посольством, теперь большой магазин «Ямаха» с лодками и мотоциклами в витринах. Как мы ни были к этому готовы, тот факт, что люди могли просто так подойти к Бранденбургским воротам (находящимся на реконструкции), был для нас невероятен. Обращенный к Западному Берлину, висел щит «Berlin grusst seine Gaste» [«Берлин приветствует гостей»]. Матери гуляли с детьми внутри «зоны» — у Стены. Это место было похоже на парк, и, как я полагаю, может им стать. Мы прошлись по Kaufhalle [торговым рядам] — очень знакомое место, но там, где мы раньше обычно покупали зеленый перец с Кубы, теперь были апельсины и бананы Dole, ананасы Dole и авокадо. Когда мы вернулись, Эльке была дома — утомленная, но готовая смело продолжить день, а позже объявилась Нелли, и мы отправились в мир политики, а точнее, в Дом молодежи (ранее — центр FDJ [Союза свободной немецкой молодежи, в ГДР — аналог комсомола], запретный для всех остальных), где ALL (Alternative Linke Liste) [АЛС (Альтернативный левый список)] организовал вечер «рока и разговоров». «Там много молодежи, — как сказала Эльке, — man fuhlt sich doch alt hier [здесь чувствуешь, что здорово постарела]»: молодежь пришла главным образом на рок-отделение. Мы взяли несколько листовок — ALL и Alternative Jugendliste [Альтернативного молодежного списка]. Листовка ALL была довольно забавной.
Пальма на плакате СДПГ, кажется, кричит: «Где угодно, но только не Здесь!» Поняв, что телевизионная башня не была знаком единства, СДПГ сделала ясный вывод о том, что такой знак не может быть найден: «Это вам не «Здесь»!» — или что-то в этом роде. На Унтер-ден-Линден -множество обменных пунктов. Ворота, выводящие на Запад: через них можно было взглянуть на счастливых людей, прогуливающихся под каштанами. — Это напомнилo мне образ смерти у Брэдбери: берешь билет и, пересекая улицу, идешь в парк. Пока мы с Нелли шли за Энн и Эльке по Фридрихсхайн, она рассказала мне о том, насколько возросла Auslanderfeindlichkeit [ксенофобия]. Сегодня три подростка заметили маленького ребенка в забавной шляпке, сидящего рядом с матерью и читающего газету вверх ногами. Они громко обсуждали, не был ли он «ниггером или евреем». Эльке сказала нам, что ее сестра и палестинский шурин никогда не выходят в Шверине на улицу в дни крупных футбольных матчей.
(Назад к «Дому молодежи».) Относительно немногие молодые люди приняли участие в политической части вечера: стулья, стоявшие концентрическими кругами, так и не заполнились, в отличие от столов сзади, где молодые потягивали пиво и весело болтали. Самой энергичной за круглым столом была 41-летняя женщина по имени Ютта, которая сказала: «Мы должны продолжать заставлять себя УСЛЫШАТЬ друг друга (что, в контексте происходящего, было смешно). Мы должны говорить всегда о тех вещах, которые хотим сделать по-другому». Когда посетитель, представитель ПДС (курящий трубку), сказал кое-что о революции, Ютта заявила: «Wir hatten ja aber keine Revolution, sondern nur eine revolutionare Situation» [«У нас ведь была не революция, а только революционная ситуация»] (то есть возможность, но потерянная). Тем временем вокруг толпились дети с черно-красными шейными платками (знак Autonomen [автономы — собирательное обозначение ряда радикальных анархистских групп]), и по крайней мере у одной девочки был флаг ГДР, повязанный, как платок. Все выразили разочарование, что никто из центристов или каких-нибудь правых не счел целесообразным появиться на дебатах. Было много разговоров о Burgerrate [городских советах] (демократия снизу) — возможно, советах народных депутатов3 со статусом нижней палаты или с правом вето, но темноволосый мальчик передо мной сказал: «Все это — только сотрясение воздуха. Время подобных разговоров действительно vorbei [ушло]». А Ютта сказала, что она не оптимистка, но если она не будет действовать, то впадет в полную депрессию, и что высказывание — это важная вещь. Одна женщина очень беспокоилась насчет Kinderkrippen [яслей], и, действительно, темы молодежной Arbeitslosigkeit [безработицы] и сокращающихся прав женщин оказались действительно важными для каждого из выступавших, хотя к ним, на мой взгляд, обращались недостаточно определенно.
После этого мы пошли в один из наиболее известных besetzte Hauser [сквотов, букв. «занятых домов»] — рок-клуб «Im Eimer» [«псу под хвост», букв. «в ведре»), на котором снаружи в качестве символа заведения висит мусорное ведро, и закончили в «Sophieneck» [пивная «Уголок Софии»]. А потом был клуб, где теперь работает Карл. Вы ждете снаружи, пока вас не впустят. Долговязый темноволосый парень из Западного Берлина (или еще откуда-то оттуда) тоже ждал, а когда потерял терпение и спросил, где тут может быть другой клуб, кто-то порекомендовал что-то на улице Вильгельма Пика («Wo ist denn die Wilhelm-Pieck-Str.??» [А где вообще эта Вильгельм-Пик-штрассе?]). А затем, когда он спросил, хорошее ли это место, все по смотрели друг на друга и засмеялись: внезапно жители Восточного Берлина объединились и выставили жителя Западного Берлина недотепой. Он спросил немного обиженно: «Warum lachen Sie denn alle?» [«А почему вы все смеетесь?»] — но ему ничего не стали объяснять и ситуацию не сгладили. Уже в помещении Нелли сказала мне: «В Западном Берлине они смеются над нами точно так же».
Внутри было очень много народа. Мы увидели Карла и брата Нелли, наконец вернувшегося из армии и радостного оттого, что он здесь. В гардеробе, между прочим, K. показал нам свой маленький газовый баллончик и набор дубинок — кажется, скины устроили там однажды небольшой погром. Мы пришли очень поздно, слишком поздно, особенно с точки зрения Эльке, которая должна была встать на следующее утро в 5:30, чтобы сесть на поезд и поехать на воскресенье к матери, на ее Geburtstag [день рождения], который, наверное, она весь продремала.
За пару дней до того в штаб-квартире скинхедов в Лихтенберге был проведен рейд и было найдено много оружия (например, кастеты). Баллончики, очевидно, используются обеими сторонами. Брат Нелли сказал нам, что в октябре в ряде армейских частей 70% военных сказали, что скорее пойдут в тюрьму, чем согласятся подавлять массовые волнения.
Суббота, 28 апреля
Боюсь, что, когда мы встали, Эльке уже почти добралась до Шверина, но в конечном счете мы поехали в Западный Берлин через Фридрихштрассе. У нас было мало марок, мы не купили билеты на S-Bahn [«пригородное метро»] и выскочили на первой остановке в Западном Берлине, когда десять или около того полицейских вошли в наш вагон. Так что мы немного застряли, и нам пришлось идти через большой парк, чтобы добраться до Bahnhof Zoo [вокзала Цоо] и поменять деньги. И вновь мы были поражены тем, насколько более пышным был этот парк в ЗБ, чем парки ВБ. В значительной степени, я думаю, это потому, что в Западном Берлине занялись посадкой деревьев раньше. «Американ экспресс» уже закрылся к тому времени, как мы приехали, так что нам пришлось менять деньги в том сомнительном обменнике на Bahnhof, вокруг которого теперь стоят сотни типов с черного рынка.
Мы были рады выбраться из этого района — особенно потому что повсюду были припаркованы полицейские вэны4 и фургоны в ожидании, как я полагаю, выступлений первого мая, хотя все еще остается неясным, что произойдет в этот день. Говорят, готовится что-то типа марша от Кройцберга до Пренцлауэрберга, и Autonomen разделились в том, что именно следует сделать. Все явно боятся внезапного появления жестоких ультраправых — скинов. Несколько человек, которых мы знаем как весьма трезвомыслящих, посоветовали нам закрыться первого мая дома. Мы взяли Bauernsalat mit Schafskase [салат по-крестьянски с овечьим сыром] за 9 дойчмарок и каппучино в нашем любимом кафе и затем отправились по промозглой погоде к музею в Доме Гропиуса, чтобы посмотреть выставку «Хорошая форма5в Третьем рейхе», где в центре экспозиции был маленький ассортимент объектов повседневной жизни эры нацизма: «Они громили эстетику модернистов, но использовали некоторые из их принципов — особенно для чайных сервизов и радио». (Еще на выставке была представлена книга «Искусство и раса», в которой картины Пикассо и Модильяни сопоставлялись с фотографиями сумасшедших и в которой деформировались лица, чтобы доказать патологичность модернизма.)
В холле — серия политических карикатур, некоторые из которых весьма забавны, но довольно резко изобличают ГДРовский материализм, и затем — комната с фотографиями процесса «перелома», особенно кадры с изображением die Wende [букв. «поворот»-имеется в виду разрушение Стены].
А потом мы сами шли вдоль Стены к контрольно-пропускному пункту «Чарли», собирая немногие оставшиеся цветные обломки. Какой-то мальчик хотел продать нам кусочек за 3 дойчмарки, очень смешной маркетинговый ход. Стена была разбита — и оставшиеся куски включали, в частности, надпись «И стены пали» огромными буквами, — а от нее уже были отбиты осколки со словом «Стены». Большинство надписей на стенах, как я заметила, были на английском языке. Мы сели в U-Bahn [подземное метро] от Кохштрассе до Фридрихштрассе, чтобы встретить Карла около семи.
Как обнаружилось, он прихватил своего соседа по комнате Штефана, и они повели нас в Немецкий театр — смотреть пьесу по Ульриху Пленцдорфу «kein runter kein fern» [«ни вниз ни вдаль»]6 . Нам, я думаю, повезло, потому что один из актеров заболел и вместо спектакля мы увидели самого Пленцдорфа, громко читающего свой текст. Пленцдорф читает чудесно, и мы действительно наслаждались, несмотря на сложные хронологические скачки: герой — «Hilfsler» в «Hilfsschule» [«помогаемый» во «вспомогательной школе», т.е. ученик школы для умственно отсталых], мать сбежала на Запад, отец имеет обыкновение произносить только первые слоги слов. Брат Манфред (или «Мфред») — офицер полицейских войск. У нашего молодого героя есть мечта — увидеть Мика (Джаггера) и «Роллинг стоунз», когда они будут играть около здания Springer Verlag [издательство Шпрингера в Западном Берлине] прямо напротив Grenze [границы] (кажется, это была реальная шутка «Роллингов», которую некоторые в ГДР приняли всерьез). В это самое время идет празднование 20-й годовщины ГДР7 (20 Jahre DDR) («Vorsitzender DES…», «Ministerrats DES…» [«Председатель…», «Совета министров…»]). В конце парень пытается сбежать, чтобы увидеть Мика, но толпу беглецов, в которой он находится, ловит полиция, оттесняет всех в разрушенную церковь и там избивает (героя, конечно, бил Мфред). Потом мы обедали внизу, в Gaststatte [столовой] для актеров и т.п. Обычная вполне съедобная пища: небольшое количество мяса, зеленый горошек и тушеная морковь, жареная картошка, немного соуса. Я сказала, что мне было грустно услышать о разводе К. и Н., и K. сказал, что ему тоже было грустно, но лучше сейчас, чем потом, когда ситуация станет более сложной и пагубной. Мы никогда, кажется, не доберемся здесь до сути личных отношений. Ну и ладно. Штефан, как оказалось, очень симпатизирует ПДС и даже сказал, что, если дела пойдут так, как они шли, он, возможно, вступит в эту партию. А К. сказал, что о том, чтобы быть Mitglied [членом партии], не может быть и речи. У него и так хватает отвращения ко всему, что происходит.
После обеда с нами произошло настоящее приключение. Мы проходили мимо огромного besetztes Haus [сквота] (Ораниенбургер-штрассе), который одни называют «Tacheles» [«Тахелес»], а другие — «Kunsthaus» [«Дом искусств»]8 , и из любопытства зашли внутрь. Снаружи болтались несколько совсем уж Autonomen [автономных] типов, но откуда-то сверху звучала музыка, а еще там были знаки «Zum Kino ->» [«В кино ->»], и какая-то девушка сказала, что будут показывать «Rocky Horror Picture Show»9 . Вы входите в здание и идете к совершенно обычной маленькой кассе, где молодой человек берет ваши пять марок и спрашивает: «Punkt oder Strich?» [«Точка или линия?»]. Поскольку они — настоящие анархисты, если вы говорите: «Точка», он проводит зеленую полосу на вашей руке, а если говорите: «Линия» -полагаю, ставит точку. Затем вы поднимаетесь по главной лестнице -наверх, наверх, наверх… до седьмого этажа, здание огромное -до войны это был Judisches Kaufhaus [Еврейский торговый дом] (совсем близко от синагоги). После войны здесь какое-то время действительно был Kino [кинотеатр]. Теперь это — руины, как и все вокруг. Другие руины уже разобраны бульдозерами. Мой «невроз землетрясений» [в этом здании] все время давал о себе знать: лестница была разрушена, все окна выбиты; иногда даже в стенах зияли проломы, а пустоты были заделаны чем-то типа толстых веревок (а еще веревки были развешаны на лестничной клетке -на случай, если кто-нибудь поскользнется или его случайно толкнут). Поднявшись наверх по лестнице, которая, между прочим, была заполнена людьми, идущими вверх и вниз, как в своего рода средневековой аллегории, вы оказываетесь на огромном чердаке, заполненном сотнями (мне показалось, что их 400-500) подростков, одетых в черное различных оттенков, и близко ко входу рок-группа играла, между прочим, «Роллингов» — причем так громко, что я была уверена, что сейчас все камни начнут рушиться. Как только мои глаза привыкли к темноте (группа была высвечена цветными вспышками света — а внизу, в другом конце, «черное излучение» выхватывало белые воротнички и человека, забинтованного, как мумия), я смогла разглядеть огромный скелет ихтиозавра, который висел над головами людей в дальнем левом углу, где что-то мерцало на стенах. В конце концов мы пробились сквозь толпу к дальнему краю, где обнаружили что-то типа бара (низкие цены, но очень высокие суммы залогов за разбитую посуду), нескольких людей в костюмах Рокки-Кошмара10 и одного в форме офицера NVA [Национальной народной армии ГДР]. На стене висели репродукция «Моны Лизы» и постер с командой «Стартрека»11 , и на ту же стену — рядом с Моной Лизой — проецировался в замедленном ритме какой-то немой фильм («Рамагама искал высоко и низко принцессу Ирэн» — это было все, что я смогла вычитать из титров). Спускались мы по другой лестнице, чтобы как следует осмотреться, и обнаружили на другом этаже длинный зал, от которого отходили комнаты, находившиеся в разных стадиях разрушения: некоторые из них очевидно были жилыми. «Niemand ist zu sprechen» [«Никто не принимает!»], — гласила одна из надписей. Каждая комната, казалось, имела свою собственную художественную тему — в комнате с написанным большими буквами на стене словом «Бразилия» в углу стояли незаконченные тотемные столбы, а в центре висел зомби, сделанный из папье-маше. В другой комнате большая фигура из окрашенного дерева (с лицом — насадкой к пылесосу) держала большой щит с гербом FDJ (Freie Deutsche Jugend) [Союза свободной немецкой молодежи], на котором было нарисовано восходящее солнце (и вдруг я наконец поняла, что это солнце могло быть не восходящим, а закатывающимся). В третьей комнате грубая куча кусков пенополистирола соседствовала с огромным количеством растений в горшках. Все стены зала тоже были украшены — так или иначе. Некоторые были разрисованы в псевдофилоновском стиле, на некоторых висели ксероксы рисунков человеческих эмбрионов, а под одним была подпись, гласящая: «Bitte bringen Sie aus hygienischen Grunden Ihr eigenes Handtuch mit» [«Пожалуйста, из соображений гигиены приносите свое личное полотенце»] (а также полезные указатели: «Zum Kino» [«В кинотеатр»] и «Hier ist Kunst» [«Искусство — здесь»]). В конце самой дальней левой комнаты, где каждое из огромных арочных окон зияло пустотой и было снабжено красной электрической лампочкой, в стене была рваная дыра, через которую мы пролезли, чтобы оказаться в самом красивом и опасном месте, какое только можно вообразить. Там не было пола — только грунт и обломки камня; с двух сторон не было стен, только руины, но дальняя стена еще держалась, как и половина потолка. А другая половина обрушивалась вниз, создавая занавес из стальных прутьев и огромных глыб бетонированного потолка, который цеплялся за прутья, как жидкое тесто за вилку. И повсюду устрашающе висели красные лампочки.
Когда мы вышли из этого сумасшедшего здания (с трудом прокладывая путь через толпу «весси» с зелеными «ирокезами»), мы были слишком ошеломлены, чтобы говорить, и хотя мы пошли искать вечернее кафе по соседству, но мысли наши были заняты другим. Это чувство апокалиптического карнавала очень ново и незнакомо здесь. Апокалипсис или, возможно, время на грани, когда новое еще только началось и слишком неясно, чтобы создавать какие-то правила, ведьмовской шабаш (довольно веселый) продолжается месяцами. На собрании АЛС мы услышали, что был составлен какой-то договор, по которому полиция не должна была выгонять людей из этих оккупированных зданий. Да, и еще. И в этом месте, и в кафе «Westphal» можно увидеть плоды упражнений в Renovierung [Обновлении], которые прошла почти вся молодежь в ГДР (School o’Hard Knocks)12 . Вспомните: раньше они вселялись в квартиры, которые выглядели, как пещеры после бомбежки, и превращали их в красивые комфортабельные жилища. Подумайте, какую работу они проделали в квартире Эльке! Линолеум на полу кухни, ковер в спальне (и то, и другое дорого стоило, но было большим дефицитом), соломенные вьетнамские коврики от стены до стены в гостиной/кабинете (недорогие и симпатичные, но на самом деле очень редкие). То, что выглядит, как поблескивающий гипс, на самом деле — грубые серые обои, которые вы клеите, а затем красите с добавлением лака, чтобы не промокали — вокруг умывальника и плиты и т.д. ит.п. Пусть ей самой не пришлось устанавливать ванну и унитаз, но ведь часто людям приходится делать и это. Это работа, которая превращает заброшенное здание в довольно чистенькое побеленное кафе, а масштабные руины — в функциональный кинотеатр и дискотеку (они и в электропроводке понимают!).
[Старые восточногерманские] афиши: мышеловка с бананом внутри, Volk [народ] на мирной демонстрации — с одной стороны Стены, в то время как огромные хищные небоскребы монополий с длинными руками и горящими глазами только и ждут, когда можно будет начать наступление с Запада. Мы шли по темным улицам старого еврейского квартала, мимо постеров со словами «Mitte wird City, was wird mit uns?» [«Митте станет Сити, а с нами что будет?»], мимо нового центра уроков иврита и размышляли: эти здания чудом пережили войну, не будут ли они через десять лет сметены с лица земли, чтобы очистить место для нового офисного пространства? Или их пощадят и вместо них уничтожат динозавров коммунистической архитектуры, которые обрамляют аллеи Маркса и Ленина?
В это утро я позвонил Кристе, которая была в слезах. «Volk und Welt»13 закрывается, список его изданий сокращается (ежедневно), продавцы, уставшие от попыток продать огромное количество поставленных книг, возвращают их. У издательства нет опытных маркетологов и инновационных стратегий, так как редакторов с новыми идеями увольняют, а тех, кто не примкнул к сталинистской верхушке, осталось немного. Криста хотела выпустить серию книг об эстетике и политике в 1920-е, но ей сказали, что вместо этого надо выпустить книгу об L’Art pour l’Art [искусстве ради искусства]. Не нужно упоминать революцию. Даже Институт литературы при Академии наук находится на грани закрытия, а это означает, что ее дочь, Беате, должна закончить диссертацию в кратчайшие сроки. Коллеги, связанные с Штази [Stasi — Staatssicherheit, букв. «госбезопасность» -восточногерманский аналог КГБ] и высшие чины института воспользовались западными контактами, чтобы обезопасить свое будущее, в то время как все остальные сотрудники14 готовятся пойти на дно вместе с кораблем.
Воскресенье, 29 апреля
Нам снова пришлось вытащить себя из постели, на этот раз в жуткую рань — 8:20 -но Юрген и Хайке достаточно опоздали, чтобы мы успели немножко продрать глаза. Мы втиснулись в зеленый Trabi [«трабант» — маленькая и дешевая восточногерманская легковушка с пластмассовым кузовом], который Хайке, очевидно, унаследовала от отца, и отправились в путь. На панели управления со стороны пассажира — наклейка с голубой надписью:»Wir sind EIN Volk» [«Мы — ОДИН народ»] на фоне флага Германии. Когда я спросила, откуда наклейка, Хайке сказала, что члены ХДС раздавали такие, когда пала Стена (В 2:30 утра [10 ноября 1989 года] зашел отец Юргена и разбудил их; все поехали в Западный Берлин; родителей разбудил кузен из Западного Берлина: «Вы почему еще не здесь?»; в 3:30 они были на Ку-Дамм15 , но поторопились вернуться к 8 утра, так как слышали, что границы опять будут закрыты. Юрген позвонил, чтобы сказать, что опоздает на работу, и обнаружил, что опаздывают все. В ту субботу едва ли кто-то пришел к Хайке на занятия.) Мы где-то полчаса, а то и больше, ждали на заправке, потом попали в пробку из-за аварии на дороге, так что на поездку ушло еще где-то около получаса. У Юргена была банка диетической колы, которую он взял и несколько раз порывался открыть, но сделал это только потом (таким образом, соответствуя стереотипу, о котором вечером презрительно говорил герр Г.: «Ах, эти люди, которые разъезжают в своих машинах и пьют западные колы в этих чудных банках, а потом просто швыряют их из окна». Справедливости ради замечу, что Юрген так не сделал). Один из нас сказал кое-что о armen Auslander [бедных иностранцах] (или я заговорила про Turken [бедных турок]), а Ю. сказал: «die armen Deutschen» [«бедные немцы»], таким образом, с самого начала было ясно, что день будет политически трудным. На улицах много западных автомобилей: «опели», «мерседесы» и особенно «гольфы» и считанные автомобили c ГДРовскими Kennzeichen [номерами] (D). Ю. ужаснулся («Ach, du Scheisse» [«Мать твою…»]), когда мы проезжали цыганский лагерь рядом с Шёнефельдом — вот новое зрелище для ГДР! Сотни палаток. Когда мы приехали в Вердер, мы vergebens [напрасно] искали указатель «Bluten» [«Цветы»]: там должен был проводиться Блютенфест — фестиваль цветов. Да, все еще видны были последние оставшиеся цветы. Мы должны были встретиться с друзьями Ю. в Gaststatte [ресторане], который назывался «Фридрихсхёэ». Их там не было, но зато там была выставка сельхозоборудования (западного) и Imbiss and Bier [закуска и пиво] — и все по взвинченным ценам, в основном за дойчмарки (и везде западные берлинцы). Rostbratwurst [жареная колбаса] за 2.50 дойчмарки, или 5 марок ГДР. Пять марок! Х. и Ю. поседели от ужаса. Кстати, мы все же нашли несколько более дешевую колбасу за углом. Но я не могла не заметить, что, несмотря на суету вокруг Воссоединения и Wahrungsunion [Валютного союза] — всякий раз, когда приходится платить в 4 раза дороже за колбасу, средний восточный немец сильно раздражается. Мы наконец нашли друзей Ю. (все они теперь живут в Западном Берлине и водят старый красный «мерседес») за столом в абсолютно другом месте (и увидели только потому, что Ю. узнал автомобиль и двух девушек из этой компании, пеленающих четырехмесячную Рику). Маргит, как и Х., должна родить приблизительно через пять недель. Никто в компании (кроме Х.), кажется, вообще не готов к тому, чтобы стать родителем, но что я в этом понимаю? Они все пили фруктовое вино и кофе и смеялись; мы с Э. заметили, что они принял и Ю. немного холодно, — возможно, потому, что теперь он — только Ossi [«осси», восточный немец]? Если бывшие гэдээровцы делают такого рода вещи, не являются ли слова «Мы один народ» ерундой? Они все собирались сидеть там чуть ли не до конца жизни и «зажигать» (и вспоминать прошлые времена, когда они «зажигали»), так что в конце концов мы свалили от них в небольшую деревню (рядом с Хафелем), чтобы повидаться с родителями Ю. Я везла туда помятые по дороге шоколадные конфеты. Я вела туда «трабант». Похоже на старый Rabbit [«фольксваген»-«кролик»], только ручка переключения передач на руле (герр Г. говорит, что на американских джипах после войны была такая же система, чтобы сделать впереди еще одно место для кого-нибудь с легким автоматом). Вэн «шевроле», привезенный из Флориды западноберлинским зятем, стоял в переулке, на улице рядом с домом, там же был отец Ю., одетый в спортивный костюм.
Мать Ю. была с соседями и родственниками на лужайке на берегу реки. (Х. получила в свой адрес несколько провинциальных шуток по дороге: «Ю. — sie sieht schon aus [она выглядит прекрасно]», «Ты арбуз проглотила?», «У тебя Zwillinge [близнецы]?» — но приняла их хорошо.) В мире мамы Ю. все было хорошо — западноберлинская дочь, зять и трое внуков, самому младшему из которых, Ансельму, пятнадцать месяцев. Она сияла, оглядывая всю эту толпу на лужайке: «Na seht ihr — wir sind jetzt alle Deutsche!» [«Ну, смотрите, мы теперь все — немцы!»]. Ее брат был выведен из депрессии новым появлением своих эмигрировавших детей. Бабушка находится, к сожалению, в частном санатории, который она (мама Ю.) ненавидит, но когда доктор, который похож на птицу, говорит: «Frau M., Sie sind der Boss!» [«Фрау М., вы здесь босс!»], бабушка говорит: «Jawohl!» [«Точно!»]. Пока мы пили кофе и круглолицый Ансельм возился вокруг, мама Ю. говорила о своей надежде когда-нибудь увидеть Тироль, о своей радости, что <эпоха> Штази кончилась («Я проклинала их [коммунистов. — Э.Н.], когда они были здесь, и я прокляну их теперь, когда их нет. Вы никогда не знали, где они. Штази были хуже Гитлера, потому что Гитлер, по крайней мере, дал людям работу и позволил им немного жить, и строил».) Я думаю, что Х. по крайней мере съежилась; мы недоверчиво замерли. «Если это действительно Volk [народ], — сказал Э. позже, — нам стоит его опасаться». Услышала, что «цены точно вырастут, но западногерманский хлеб за 3 марки остается свежим дольше», и это, кажется, одна из ключевых мыслей восточных немцев по этому вопросу. Вторая их главная надежда — на то, что ГДР станет «воротами на Восток» и таким образом привлечет много инвестиций. Я не знаю, откуда это идет, но, судя по тому, что я знаю об экономической ситуации на Востоке, никто даже не постучится в такие ворота. В какой-то момент Ю. сказал о документах Штази, что Штази пробовали уничтожить их, как [нацисты] евреев, но что (как и [нацисты] с евреями) они не сумели сделать полностью. В CDU-Flugblatt [листовке ХДС], которую Катя нашла в этот день в своем почтовом ящике, под заголовком «Die SED hat verspielt» [«СЕПГ проиграла»] в красной рамке написано следующее:
«Auch unter dem neuen Namen PDS bleibt die SED fur uber vierzig Jahre stalinistischer Diktatur verantwortlich. Zehntausende wurden in Gefangnisse und Straflager geworfen. Der gesamte Unterdruckung-, Aushorchungs-, und Bespitzelungsapparat geht auf das Konto dieser Partei. Das Volk wurde von der SED um die Fruchte seines Fleisses gebracht. Zwei Generationen wurden nach einer Irrlehre ausgerichtet. Nur eine Meinung war erlaubt. Viele wurden um die besten Jahre ihres Lebens betrogen. Das fuhrte zu einem Massenexodus. Und das alles geschah, nachdem vorher das Unrechts-, Unterdruckungs- und Machtwahnsystem der Nationalsozialisten im furchterlichsten Krieg aller Zeiten untergegangen war, ein Krieg, der in deutschem Namen angezettelt wurde. Das Ende des Faschismus brachte fur 17 Millionen Deutsche keine mus brachte fur 17 Millionen Deutsche keine Befreiung. Sie wurden von der braunen in die rote Diktatur gefuhrt».
[«Даже под новым именем — ПДС — СЕПГ остается ответственной за более чем 40 лет сталинской диктатуры. 10 000 человек были брошены в тюрьмы и концлагеря. Весь аппарат подавления, подслушивания и слежки — на совести этой партии. Вот к чему привела народ СЕПГ. Двум поколениям промыли мозги лжеучением. Было разрешено только одно мнение. Многие провели во лжи лучшие годы своей жизни. Это привело к массовой эмиграции. И все это происходило после того, как беззаконная, всеподавляющая, упивающаяся своей властью националсоциалистическая система была разрушена самой страшной войной всех времен, — войной, которая была начата во имя немцев [заметьте: не «немцами», а «нашим именем»! — Э.Н.]. Конец фашизма не принес 17 млн. немцев никакого освобождения. Вместо коричневой диктатуры они попали под красную.»]
На это Катя сказала что-то типа: «Что за уроды. Как будто бы Volk не подыгрывал»16, — и была всячески поддержана своим отцом. Х. везла нас обратно в Берлин по автобану — по северному полукругу через Бранденбургские леса: мы не могли проехать через Западный Берлин, потому что на наших визах были указаны как места пересечения границы только КПП «Чарли» и Фридрихштрассе. Однажды плохой «весси» обогнал нас справа, и это так потрясло Х., что она чуть было не увезла нас на разделительную полосу («Но это абсолютно запрещено!»). Эрик заснул сзади и проснулся только на Пренцлауэр-аллее с отчетливо зеленоватым цветом лица.
Герр Г. был весьма удивлен Kaninchen [кроликом] (рукавичкой для духовки), которого мы привезли ему из Беркли. Он повел нас на обед в ресторанчик через дорогу. Он — optimistisch [настроен оптимистически] — в самом деле, похоже, он такой и есть, причем этот оптимизм — продуманный и здравый: не то чтобы Г. полностью переменился с прошлого года, когда он был настроен prosozialistisch [в пользу социалистического выбора]. «Все, что мы можем сделать, — говорит он, — это играть в их игры по их правилам, но так, словно мы тоже можем предложить нечто ценное». Даже если это — только блеф. Род рекламы. Кока-кола и «Шпрее-кола», которые теперь здесь продают, имеют одинаковые ингредиенты, это только («только»?) вопрос рекламы. Куба — где он был в октябре — становится все печальнее, но если Кастро умрет мирно и достаточно скоро — как знать? Разговаривали о квартирах и арендных платах, которые должны повыситься в конечном счете в шесть раз, о том, что некоторые жители Западного Берлина уже ищут места в Восточном Берлине. Герр Г. думает, что низкая заработная плата на Востоке фактически подтолкнет компании на Западе к тому, чтобы уравнять заработную плату [подняв ее в бывшей ГДР]. Ведь, кажется, в западногерманской Grundgesetz [Конституции] есть пункт, где говорится, что богатые федеральные земли должны помогать бедным. Говорят также о том, на какие Lander [федеральные земли] должна быть разделена ГДР, о различиях между югом и севером, и прочее.
Вино в Вердере было ужасным — фруктовое варево в бутылках по две марки, продававшееся по 10 марок. Друзья Ю. были счастливы показать, что они могут это себе позволить. Официантки были удивительно дружелюбны — раболепие перед лицом капитализма имеет свои преимущества. Фактически все проезды между домами превращены в кафе, и там предлагаются Wurstchen [cосиски] по завышенным ценам.
Понедельник, 30 апреля
Эрик ушел за покупками в Западный Берлин, в то время как я осталась здесь — писать дневник и мыть посуду.. После полудня приехал Карл, а Эльке вернулась домой с изнурительного празднования дня рождения в Шверине — с новым белым кофейным термосом и стеклянным подсвечником с искусственными белыми цветами.
Одна история: недавно в городе появились вывески под шапкой «Wir wollen alle Westler werden!» [«Мы все хотим быть западными немцами!»], обещающие распределить 5000 марок среди тех, кто придет 14 апреля 1990 года по определенному адресу. Тут же обнаружились люди, которые бросились получать деньги — а каждому досталось Kleingeld [по чуть-чуть].
Когда К. ушел, мы с Эльке и Эриком пошли искать ведьм, поскольку начиналась Walpurgisnacht [Вальпургиева ночь]. На Кольвиц-плац обещали провести Frauentag [Женский день] с уголком ораторов-женщин и так далее, но к тому времени, когда мы туда добрались, стало темно, и толпы типов — таких же, как в здании C. Westphal, — болтались в парке, но никаких ведьм не было. Мы постепенно приближались к Wasserturm [Водонапорной башне]: судя по прыгающим искрам, там что-то еще происходило. В общем, примерно семь или восемь Hexen [ведьм] со сломанными зонтиками и одним старым пылесосом (вместо метлы) танцевали вокруг костра, а большинство просто любовались пламенем или слушали отвратительную женскую группу из Западного Берлина, которая специализировалась на песнях о жажде денег на английском языке. Кирпичные стены Wasserturm и других зданий были украшены слайдами и проекциями с изображениями женщин матиссовского типа. Между деревьями висели два баннера: «Независимые мыслители мира, объединяйтесь!» и «Alles Gute wachst von unten» [«Все хорошее растет снизу»] (лозунг Basisdemokratie [сторонников прямой демократии]). Это было, как все мы согласились, немного наигранно, но мы хорошо прогулялись с Эльке, обсуждая различные стадии процесса ee идеологического разочарования: сначала поездка в Пфингстреффен, где ее группа встретилась на так называемой «сессии вопросов и ответов» с неким министром, и внезапно стало ясно, что все было запланировано заранее; преподаватель, говорящий, что все [политические] системы были плохи -ни одной совершенной; университетский семинар, где можно было увидеть, что даже без идеологии можно изучить литературу; книга Вольфганга Леонарда17 . Эльке рассказала нам о реакции своей матери на разоблачение партийных привилегий. Даже несмотря на то, что фирма, в которой работала она сама, переоборудовала жилой многоквартирный дом в роскошный партийный санаторий, она была шокирована и выругалась, когда этот санаторий был показан по ТВ.
Западный Берлин был переполнен; район перед Государственной библиотекой превращен в гигантский Kaufhalle [универмаг], где турки, поляки и цыгане болтались вокруг, суетясь на складах и обменивая одежду низкого качества и алкоголь.
Вторник, 1 Мая
С праздником Первомая! Мы с Нелли, ее братом К., Элиасом и Эльке ходили посмотреть на Унтер-ден-Линден. Чудесный день, очень теплый, на улицах сотни западных пивных и западных сигаретных киосков. Ничто не напоминает о политике. Эрик сфотографировал кучи банановых шкурок. Это показалось нам довольно противным. Затем мы направились обратно к Фрайденштрассе, где перекусили в очень жарком и очень солнечном Hof [дворике] (даже яичницы поели! Мы просто уничтожили запасы Эльке), пока Эльке проверяла домашние работы своих учеников. Соседские дети бегали с палками и играли в войну, что напомнило нам об «актах агрессии», упомянутых в той дурацкой статье в «Нью-Йорк таймс», где автор сравнивает акты детской агрессии в трех европейских странах (их количество в Германии почти в 10 раз больше, чем у других!) и приходит к выводу, что воссоединение — очень опасная штука. Элиас играл с футбольным мячом и получил замечание от особенно freches Kind: «Der entwickelt sich zuruck zum Kind» […нахального мальчишки: «Он развивается в обратную сторону, впадает в детство»]. Затем мы отправились в старую квартиру Нелли и Карла (я сильно перегрелась на солнце). Там были Карл, Шт., Грет и их однокурсники. Они разрабатывали опрос, целью которого было определить, толерантны ли люди, и если да, то насколько. Идея хорошая, но многим из нас, наблюдателей, было непонятно, какие именно вопросы следует задавать.
Воспоминание о поездке на Grundstuck [дачу] к Юргену. Трехлетний племянник Юргена ковыляет к бабушке, которая рассказывает, как она заставила его отдать шарики, которые ПДС распространяли в Kaufhalle. «Кто такой Хонеккер?» — спрашивает она у ребенка. «Злой дядька,» — отвечает он. — «Где он?» — «Его посадили в тюрьму». — «А почему?» — «Потому что он черт». Когда мы были у Карла и Нелли, мы с Катей разговаривали о будущем ее родителей. Она почти уверена, что у ее отца надежная работа, его институт постоянно участвует в совместных проектах с институтами Западной Германии. Однако она понятия не имеет, кто финансирует западные институты. У ее матери гораздо меньше шансов сохранить работу: будут ли востребованы в новой Германии эксперты по западным журналам? Можно предположить, нет. Во всяком случае, там не потребуются институты с многочисленными Mitglieder [сотрудниками], которые пьют очень много кофе, а по численности превосходят студентов.
Энн, кажется, забыла, что день начался с поездки в Дом международной книги за экземплярами «Шварценбурга» г-на Штефана Хейма18. Там была большая очередь (Культура все еще жива! Какой американский писатель мог бы собрать такую толпу? Но с другой стороны, нет такого американского писателя, за книгами которого нужно было бы стоять в очереди), но к тому времени, как мы доели фруктовое мороженое, очередь уменьшилась, и даже за час покупатели не раскупили все экземпляры.
Вместе со Штефаном Хеймом, который похож на очень дружелюбную жабу, появился и мистер Ниф, написавший книгу о перестройке, которую управляющий магазином попытался всучить нам, как только мы подошли к прилавку. «Бедный мистер Ниф! -сказал управляющий. — Еще несколько месяцев назад его книги продавались бы, как свежие пирожные, а вот сейчас…»
Среда, 2 мая
Мы почему-то вышли очень поздно — к тому времени, как мы уходили, Эльке уже вернулась с работы (с Spritzkuchen [пончиками]). Первым делом мы зашли в Дом международной книги, где провели долгую беседу о том, стоит ли покупать первый том трилогии Мережковского за 71 марку. После этого драматического спора мы прогулялись вдоль Унтер-ден-Линден, минуя польских и румынских менял, которые шумно проворачивали свой бизнес. Мы пошли в Музей немецкой истории, где панегирики в честь 40-летия ГДР были заклеены постерами и плакатами с ноябрьских демонстраций [1989 года]. Последняя комната, изначально содержавшая самые свежие экспонаты самых последних достижений ГДР, была залеплена бананами (точнее, чистым винилопластом, усыпанным бананами). В центральном внутреннем дворе Музея стоит кусок Стены и два здоровенных куска колючей железной ограды, некогда защищавшей пограничную территорию. После музея мы зашли в Государственную библиотеку к фрау Н., нашей бывшей Betreuerin [сопровождающей], которая приняла нас за тем же маленьким столиком, за которым в первый раз говорила с нами так много месяцев назад. Она, кажется, была рада нас видеть, но сейчас ей ужасно нужен был слушатель, на которого она могла бы излить все свои нудные жалобы. Теперь, когда две «Государственные библиотеки» (ГДР и ФРГ. — Примеч. ред.) соединяют в одну, у них с Отто остается совсем мало надежд сохранить работу. Отто вышел из партии (он всегда был карьеристом), и фрау Н., видимо, надеется: то, что она никогда там не состояла, поможет ей сохранить работу. Она не участвовала в этих глупых демонстрациях — она утверждала, что плоха не система, а люди. Главный вопрос был поднят, когда она спросила, не приехали ли мы с частным визитом в Западный Берлин. Когда мы сказали ей, что навещаем друга в восточной части, она спросила, не русский ли он и в какой части города живет. Затем, поняв, что ее старые привычки ее подвели, она резко прекратила нас расспрашивать и сказала, краснея, что мы в принципе и не должны ей отвечать.
Вечером на ужин зашла подруга Эльке, Кирстин. Вечером 1 мая она была на вечере для смешанных немецко-иностранных семей в Доме юных талантов. Все было очень мило, пока скины не окружили дом и не начали бросать камни в окна. Все внутри очень испугались — всего неделю назад друг К. попал в больницу после того, как попытался защитить в метро человека, которого избивали скины, — но затем скины словно растаяли в ночи. В утренних газетах о нападении скинов в Восточном Берлине ничего не было. К. рассказала нам о своих родителях. Они были надежными информаторами Штази. К ним периодически приезжали и просили докладывать обо всех прибывающих в их дом и покидающих его. Когда К. хотела пригласить на Рождество своего канадского бойфренда, ее отцу пришлось получать на это разрешение Штази (к тому времени он, конечно, тоже вышел из партии). Чтобы спать со своим бойфрендом в его лейпцигском общежитии, ей приходилось лазить через окно; однажды она упала и сломала ногу. А однажды рано утром в комнату ворвались пять человек, вытащили их из постели, прочли нотацию и заставили К. платить штраф. К. ночевала во многих квартирах в восточной части города и навострилась взламывать двери и проникать внутрь. В Восточном Берлине много пустых квартир: некоторые принадлежали Штази, другие — тем, кто эмигрировал. Они пустуют и из-за бюрократических упущений или махинаций — это резерв, который, как предполагают чиновники, может быть использован в качестве взятки.
Четверг, 3 мая
Мы проснулись от странных снов в такой же странный час — 6:45 и побежали через улицу в KWV (Kommunale Wohnungsverwaltung) [жилищно-коммунальное управление]: оно представлялось мне в моем сне готическими руинами над бушующим морем (и сценой из Historikerstreit [«спора историков» ФРГ о нацистском прошлом, разгоревшегося в газетах и научных журналах в середине 1980-х годов]), а на самом деле оказалось обычной комнатой типа главного управления с мебелью, похожей на школьную. Там было шесть человек, некоторые в рабочей форме: «Мы пришли по поручению Эльке В., Фриденштрассе, 37». [«Nicht zu mir» [«Не ко мне»], — сказал седовласый руководитель, но мы не испугались.] «Bei ihr gestern war ein Dachklemperer, aber der war falsch. Sie braucht einen Maurer, weil die ganzen Fensterrahmen wieder eingemauert werden mussen» [«У нее вчера был кровельщик, он ей был не нужен. Ей нужен каменщик, потому что нужно заново вставить оконные переплеты»]. Они были в растерянности и шоке от внезапного появившихся иностранцев с так точно заученными требованиями, но все-таки достали книги для записи вызовов и назначили время [прихода штукатура]. Затем мы вернулись и немного поспали, и это было ошибкой, потому что я потом весь день чувствовала себя паршиво. Наутро (снова солнечное и очень теплое) была назначена лекция по Autopoiese [самореферентности], которую читал один из любимых лекторов Карла и Шт. по психологии. Речь шла о том, что определение живого организма как системы, способной к самосозиданию и самоограничению, позволяет преодолеть недостатки традиционных определений lebendig [живого]. Я настрочила целую страницу заметок, но лекция не показалась мне особенно революционной. На перемене мы с Эриком спустились вниз в удивительно быстро организованнoe студенческое кафе. На электрической плитке стоял котелок, в котором постоянно кипели сосиски для хотдогов, а рядом — машина для варки кофе. Вскоре к нам присоединились Шт. и Карл. Вторая половина студентов испарилась, и мы направились «в мир», что на практике означало слоняться из одного кафе в другое и потреблять кофе и мороженое (а также чечевичный суп, который довольно хорошо готовили в кафе у реки в Nicolaiviertel [Николаевский квартал — ядро средневекового Берлина]). По традиции — мороженое в Kino «Интернациональ» и потом долгий отдых на Wiese [лужайке] парка Монбижу, где полураздетые люди толпами поглощали солнечное тепло. Там мы встретили Штеффи, и она устроила Штефану тест на политические убеждения: он заключался в раскладывании двадцати карточек с именами политиков и партиями, к которым они принадлежали, по признакам «экологической компетенции» и «правизны — левизны». Очевидно, это еще один проект Дортмунда. Я тоже прошла тест, но мои результаты, наверное, были не совсем типичны (я упорно продолжала доверять только «зеленым»). День закончился несколько вяло. Я устала и чувствовала себя мерзко.
Пятница, 4 мая
Эрик не хотел, чтобы я своим присутствием сбивала его с толку, поэтому один поехал в книжный магазин, а потом в Западный Берлин, пока я читала газеты и ждала прихода Эльке и Кати — мы уже сильно опаздывали в «ARTU», молодежное турагенство на Харденбергштрассе. Отчасти это было вызвано путаницей с билетами S-Bahn на Фридрихштрассе (кстати, покупка [общеберлинских] билетов S-Bahn за марки ГДР и продажа их за дойчмарки стала еще одним из занятий на черном рынке). В действительности, в «ARTU» не очень привыкли работать с гражданами ГДР («Sie wohnen aber doch jetzt in West-Berlin? Nein? Sie wohnen noch druben? Wirklich?» [«Вы теперь живете в Западном Берлине? Нет? Вы живете еще там? Правда?»]), а наша компания не очень привыкла заказывать билеты в Сан-Франциско. Но все прошло нормально, хотя на деле многое оказывается дороже, чем обещано в рекламе (с этим «739 дойчмарок до Нью-Йорка» вообще какая-то ерунда: этот рейс, кажется, можно заказать только в мае). Потом мы немного посидели на улице в дурацком кафе, зайдя перед этим в книжный магазин, где нашли книгу «Quer durch die USA auf einer Harley» [«По США на «Харлее»»], которую мы не стали покупать Юргену, чтобы не воодушевлять его. И вот мы сидели в тенечке и думали: «Ну и что дальше?», как вдруг Эльке нашла заметку о спектакле «Unter dem Milchwald» [«Под сенью млечного леса»]19, который будет идти вечером в крохотном клубе-театре «An der Spitze» [«На острие»] (это означает «Spitze» of Weissensee [угол Вайсензее — района на севере Берлина]). Эльке сказала, что ее удивляет, как эти маленькие клубы продолжают работать, несмотря на то, что прямые иностранные инвестиции, на которые они живут, почти полностью иссякли. Мы выпили наверху кофе и югославского вина и спустились вниз, в крошечный театр, чтобы посмотреть спектакль, который начинался записанным голосом самого Дилана Томаса, читающего «Папоротниковый холм», и это очень хорошо передавало настроение «Под сенью млечного леса», хоть актеры и были очень молоды (театральные студенты). В какой-то момент по улице проходил альтист и очень вовремя подыграл действию. Спектакль и в самом деле был очень хорош.
Суббота, 5 мая
Поздним утром мы отправились через Volkspark Friedrichshain [Народный парк Фридрихсхайн] к дому семьи П., родителей Герхарда. Прихожая и лестница порядком обветшали, но герр П. постарался обратить наше внимание на то, что когда-то здание было очень красивым и под глубоко въевшейся грязью и трещинами можно разглядеть чудесную старинную мозаику в стиле арт нуво. Квартира была своего рода восточногерманским эквивалентом дома бабушки Эрика в Вашингтоне — большие комнаты, оформленные в духе 1950-х, — «современные» шкафы, похожие на гигантскую мебель для кукольного домика, занимали в комнате главенствующее положение, а обои на каждой стене (и даже на потолке) — с разным рисунком. Нам не удалось избежать неизбежного, и на столе в гостиной появились кофе и Negerkussen [«поцелуи негра» — сорт шоколадных пирожных со взбитыми белками] (которые, слава Богу, после Wiedervereinigung [воссоединения] скорее всего будут называться, как и в ФРГ, Dickmanner [«толстяки», от названия фирмы-производителя «Dickmann»] или как-нибудь в этом роде)20 , и печенья, и прочие сладости, и нам пришлось постараться все это съесть, несмотря на приближавшееся время ланча. Герр П. (фрау оставалась на кухне) завел разговор о гейзерах, после того, как мы с восхищением обратили внимание на фотографию действующего гейзера, которую он сделал во время поездки в Исландию. «Это [т.е. поездки на Запад. — Примеч. перев.] еще называют «привилегиями», — сказал он Эрику позже. -Но какие же это привилегии, когда тебе выдают всего 38 марок в день, и тебе приходится отказываться от того, чтобы люди приходили в гости к тебе в отель, потому что потом придется платить за их кофе?»
Ланч стал для меня сверхнемецким кошмаром. Толстые куски жареной свинины, горы картошки, консервированного горошка и морковки. Однако фруктовый салат на десерт (и ревень) были очень вкусными. Все походило на сцену из Heimatfilme [сериала «Родина»21], и мне не о чем было говорить. Герр П. отвез нас на своем «вартбурге» в Немецкий театр, где Эльке уже вечность ждала нас в очереди за билетами на спектакль «Гамлет-машина» ([по пьесе] Хайнера Мюллера22). 8 часов «Гамлета»! Поначалу перспектива показалась устрашающей, но к первому антракту мы с Эриком решили, что смотрим что-то по-настоящему потрясающее. Над нашими головами со скрежетом двигалась «Машина», оснащенная крутящимися лампами и старым громкоговорителем, а Призрак, который в пьесе описан «вооруженным с головы до пят», был почти обнажен и сутулился, и у него была странная металлическая голова, и он казался на самом деле таинственным поверженным everyman-king-ghost [королем-призраком]. По пьесе неприкрытым должно оставаться только лицо призрака. Здесь же на призраке не было ничего, кроме маски и гульфика. Зрителю остается только догадываться, что еще Гамлет мог увидеть и не сказать об этом. Игра актеров была удивительной, особенно Гамлета и Клавдия, руки которого были сплошь покрыты золотом, чтобы выделить строки «позолотили руки, запятнанные кровью», или что-то подобное. Когда король и прочие прячутся, подглядывая за тем, как Гамлет общается с Офелией, включаются видеоэкраны, и мы видим то, что происходит за сценой. В течение длинного антракта (один час!!) мы прогулялись до конца Райнхольдштрассе, где странный квадрат света в конце тупика манил нас далекими отсветами (неужели?) Шпрее. Мы прошли сквозь новую дыру в Стене и оказались в ярком свете теплого вечернего солнца в необитаемой зоне. Изрытая земля под ногами, справа и слева, — Стена, впереди — Шпрее, Рейхстаг -через реку, и от сотен счастливых семейных пикников на западноберлинском берегу в нашу сторону распространяется запах барбекю. После разрушения Валгаллы еще живые боги бродят по земле и находят то тут, то там золотые шахматные фигуры — такое было чувство, но в позитивном смысле. Мы поднялись по железным лестницам Wachturm [Сторожевой башни], стараясь не порезаться о разбитые стекла старых двойных рам зеленых окон, и пока мы были там наверху (Эрик на самой вершине играл вертящимся прожектором), подъехали Grenztruppen [пограничники] в маленьком зеленом джипе и зло прокричали, чтобы мы спускались вниз: «Wenn was passiert, dann sind die Grenztruppen wieder schuld!» [«Если что-нибудь случится, пограничники опять будут виноваты!»]. Потом они уехали. Со своими длинными тирадами против «кока-колы» «Гамлет-машина» — очень своевременная пьеса, но в свете недавних событий нужно было играть более иронично. Конец «Гамлета» несколько затянут, так что, в целом хороший, он не дотягивал до уровня «Lohndrucker» [«Стахановец» -первая пьеса Хайнера Мюллера, написанная в 1956 году в соавторстве с Инге Мюллер] прошлого года. Но все же! Этот Хайнер Мюллер -окрыленный гений.
Сцена на могиле была фантастической; зрители вместе с Офелией находятся под землей, тогда как могильщики, Гамлет и Горацио смотрят сквозь отверстие в форме гроба, сделанное в черном заднике… Продолжают мне сниться странные сны. На Ляйпцигерштрассе меня останавливает полицейский: «Ausweiskontrolle» [«Проверка документов»]. «Ehrlich?» [«Честно?»] — спрашиваю я. — «Ja» [«Да»]. — «Oh, das ist su?» [«О, это так мило»], — восклицаю я, ностальгируя по старым временам. Я достаю из кармана паспорт, но потом с испугом замечаю, что это паспорт нашей подруги Лены Ворониной. Смущенный, я оправдываюсь: «Это моя жена».
Воскресенье, 6 мая
День выборов! Мы с Эльке пошли на ее Wahllokal [избирательный пункт] в Oberschule [общеобразовательной школе] им. Ленина за углом, где самым занятным украшением был рисунок второклассницы под названием: «Studie Zu: Der Gefahrliche, Aggressive Fisch» [«Этюд: Опасная Агрессивная Рыба»]. Тем временем люди в полном недоумении пристально изучали образцы заполнения Wahlzettel [избирательных бюллетеней] на стене: так много имен! Так много партий! И каждому голосующему нужно расставить три крестика на обоих Wahlzettel (один для Bezirk [округа], другой для Stadt [города]). Прошло немного времени, когда появилась Эльке, отдав свои крестики за Bundnis 90 [«Союз 90»], так как Grune/Lila Koalition [коалиция «зеленых» и «лиловых»23] не была представлена в ее округе. Плакат на бутылочной фабрике через дорогу рекламировал дешевое шампанское: «Greift zu!» [«Держи!»], но, когда мы попытались купить его, нам сказали: «Продажи с понедельника». Было очень жарко. На повестке дня снова был театр — сначала мы поехали к Кате и поели спагетти, потом поспешили на такси на Фридрихштрассе, через Grenze [границу], и к театру «Neue Volksbuhne» [«Новая народная сцена»] или как-то в этом роде, где встретили родителей Герхарда, и Эрик чихал под Kastanienbaume [каштанами]. Потом мы смотрели пьесу Бото Штрауса24 «Der Besucher» [«Посетитель»], Эльке обещала, что пьеса будет смешной и продвинутой, и постмодерновой, но по какой-то причине мы с Эриком этого не заметили. Мы решили, что ведущий актер похож на фигуриста, выступавшего на предпоследней Олимпиаде (как же его зовут?), и он довольно жалок и неинтересен, а многие моменты отдавали сексизмом. Единственная часть, которую я действительно поняла, — когда внезапно один «зритель» выходит на сцену «в гардероб» — выглядело в самом деле как старая шутка. Возможно, что-то важное прошло мимо меня. Наконец, последняя «декорация» представляла собой изображение сотен лягушек (жаб?). Оскорбленные своим поражением на культурном фронте, не понимающие иступленных восторгов зала, мы с Эриком отправились в дом семьи П. Они живут через дорогу от Eisdiele [кафе-мороженого] и угостили нас сливочным мороженым, которое Герхард умудрился, не уронив, принести наверх. Дома были еще старший сын Рудольф (Герхард-младший) и его девушка Аннелиз. Оба собираются работать все лето вожатыми в лагере, Рудольф уже знает где: в Соквеле, в Калифорнии. До этого я никогда не видела никого, кто был бы ТАК похож на вожатого. Загорелый, мускулистый, молодой и веселый. Стопроцентный калифорниец, как ни посмотри. Невозможно было удержаться и не переводить взгляд в недоумении с него на Г. Посмотрите, думала я, он гораздо больший американец, чем мы! Аннелиз тоже довольно привлекательна, но не подходит на эту роль так точно, как Рудольф. Также было заметно, что в семейной иерархии Г. стоит в самом низу и заклеймен как ненадежный чудак. Сочувствую. Потом мы снова поехали в Вартбург к Кате, потому что должна была начаться вечеринка по поводу выборов. Собралась толпа, даже наши старые друзья Грит и Детлеф пришли — в хорошем, уравновешенном настроении. Результаты выборов (телевизор был включен весь вечер) никого особо не шокировали. Восточный Берлин будет иметь мэра из СДПГ, «Союз 90» получил 10% ит.д. Новым мэром Лейпцига станет выдвиженец СДПГ из Ганновера (!!!). ХДС получил во многих местах меньше голосов, чем ожидалось, но тем не менее в целом за него проголосовало большинство. Маленькие партии набирали голоса. Несколько наших знакомых отдали свои голоса за левых и за «независимых женщин» — эти группы не всегда пересекались.
Детлеф сказал мне, что не мог голосовать за кандидата ПДС, потому что членам этой партии, у которых не было [тоталитарного] прошлого, было не более 20 лет и они были абсолютно неопытны. Я довольно долго разговаривал с Мартиной, которая провела неофициальный опрос в своем классе. Родители трети учеников уже потеряли или скоро потеряют работу. (Некоторые, впрочем, уже нашли новую.) Мы смотрели, как боссы разных партий обсуждают результаты за круглым столом, послушали прогноз астролога на будущее и были в конечном счете вознаграждены интервью с Петрой Бласс, которая отрицала, что должность Vorsitzende der Wahlkomission [председателя избирательной комиссии] даст возможность занимающей этот постдаме разбогатеть.
Понедельник, 7 мая
Мы провели бoльшую часть дня в одной из этих бесполезных экспедиций в Западный Берлин, которые длятся вечность и не приносят никакой пользы. Плюс к тому, они недешево обходятся, особенно когда вы рассчитываете, что Bauernsalat [салат по-крестьянски] стоит 6 долларов по сегодняшнему паршивому курсу. Поэтому, так или иначе, лучше оставить этот день без подробного описания. В довершение ко всему, мы приехали поздно, совершенно выдохшись, и узнали, что у Беате и Томаса новая Wohnung [квартира]. Прямо через холл от его старой мастерской [Atelier]. Она очень красивая, большая, светлая, просто чудо. Б. очень рада, что теперь у нее достаточно места для работы на полу, как она любит (я тоже). Хотя их жизнь хаотична, и все работают в спешке, они были довольно жизнерадостны. Бедной Кристе придется довольствоваться частными уроками русского. Пока что ее единственный потенциальный студент — противный западный берлинец, который первым делом спросил: «Восточные или западные марки?» Она очень горюет о закрытии своего издательского дома. Она и Беате получили интересные предложения из Ausland [из-за границы]. Б. из Вены — и, что очень удивило нас с Эриком, она не очень хорошо к ней относится, скорее всего, потому, что ей не нравится ни один австриец, которого она знает, а Криста — во Фрайбурге, тоже слишком далеко от Берлина. Томас в любом случае стойко готовится к суровым временам, так как художники больше не будут получать субсидий и кто знает, что случится с арендой мастерской и т.п. Б. сказала, что, когда 9-10 ноября [1989 года] по телевизору показывали людей, стремящихся перейти через границу, Томас сидел и повторял: «Идиоты, идиоты». В ее мастерской мы увидели стопку бумаги высотой около 2 футов. Это была Беатина Doktorarbeit [докторская] (в нескольких экземплярах), которую она изо всех сил старается закончить до закрытия Akademie der Wissenschaften [Академии наук ГДР]. Осталось всего 12 страниц! К тому же она заканчивает свою первую научную книгу. Пример для нас всех. Об этом мы говорим бoльшую часть ужина (сам ужин был вкусный, но этот ужасный жареный камамбер с разными джемами! — в это время Криста обнаружила, что к картофельным чипсам со вкусом барбекю очень привыкаешь). «В них полно канцерогенов! — весело сказала Б. — Крысы будут их есть, пока не сдохнут!» — но это не подействовало на Кристу. Мы налегли на Brezeln [крендели]. После ужина К. уехалa на такси, а мы пошли в соседний Kneipe [кабачок] с Б. и T. Это место недавно снова открыли после пары месяцев: владельцы уехали на Запад, завели Kneipe в Западном Берлине и в конечном итоге вернулись, чтобы начать снова, и остановились на восточноберлинском Kneipe, который раньше был местом встреч всех окрестных художников. Беате только что вернулась после двухнедельного пребывания в Москве, и от ее рассказов о народе на грани насилия и катастрофы у нас волосы дыбом встают. Англичанина нашли убитым в Москве после пятидневных поисков, дочь их близкого друга и ее подругу ограбила банда таксистов-мафиози, как только они приземлились в Шереметьево. Кристу не слишком волнует ее собственная безопасность; она, кажется, довольна, что заканчивает последний том своей серии переводов. Это стало важной частью работы всей ее жизни, и она готова потом превратиться в бабушку. Но она очень беспокоится о таких людях, как ее бывшая секретарша -женщина, которая едва умеет печатать и работать с компьютером, но которая тем не менее организовала ВСЕ в Abteilung [отделе] Кристы. Что эта женщина будет делать, когда ее выкинут с работы?
Вторник, 8 мая
«Работать в банке! -ответил г-н д-р Г. — Вот сектор нашей экономики, который практически не существовал. Ведь вы понимаете, что новая банковская индустрия создаст в Восточной Германии 90 тысяч рабочих мест?» Мы были в Лейпциге, куда нам едва удалось прибыть вовремя, потому что расписание поездов оказалось неправильным и поезд на 14:03 уехал из Шёневайде, а не из Лихтенберга25. Мы узнали об этом только после того, как тупо поглазели на список отправляющихся поездов на вокзале Лихтенберг. Я провела утро в Советском культурном центре за чтением статьи о деконструкции. Меня донимал надоедливый русский мальчишка, который бегал по библиотеке и листал страницы. (Его бабушка была заместителем библиотекаря, и ее грубые лицо и голос сразу смягчались, когда она по-русски резко переходила из общественной сферы в частную.) Г. встретили нас на станции и были как всегда дружелюбны. Они провели короткую экскурсию, показав нам самозахваченные дома (теперь в Лейпциге больше необитаемых зданий, чем в конце войны) и распевая дифирамбы своему новому бургомистру от СДПГ (иммигранту из Гамбурга). Они повели нас к себе домой и 5 или 6 часов кормили нас. Это был интереснейший вечер. Маркетинговый институт герра Г. переходит в собственность западных [немцев] после того, как они издали комплект материалов, в которых говорилось о большом опыте института в изучении экономики Восточной Германии. Он и фрау Г. стали либералами, и он уверен, что с приходом капитализма «мы через 10 лет догоним остальную Европу, и это только по пессимистическим оценкам!». Фрау Г. рассказала очень трогательную историю о декабрьском дне, когда была раскрыта коррупция клана СЕПГ на собрании Volkskammer [Народной палаты] (или это было на Конгрессе партии?). Она тогда ждала автобуса и прямо-таки заплакала от ярости. В тот же день они с мужем вышли из партии. «Но разве она не знала о Вандлице, где жили партийные шишки? И обо всех привилегиях, связанных с ним?» — «Эти вещи могли быть всем известны в Берлине, но Лейпциг далеко». (В связи с этим приходит на ум какая-то фраза отца Герхарда: «Все, что собрала группа Хонеккера, очень жалко по западным стандартам. Микроволновка становится объектом национального гнева». Но герр П. был особенно wutend [рассержен] в отношении того, что лидеры СЕПГ использовали заповедник в качестве частного охотничьего угодья.)
Один из кульминационных моментов вечера был, когда мы обсуждали выборы предыдущих лет. Одна фрау Т. была очень впечатлена тем, что Эльке голосовала «ПРОТИВ». «Были времена, когда и мы не голосовали», — сказал герр Г. «Но это было, когда мы были в отпуске!» — возразила его жена. Было много пива, мяса и шоколада — последний пункт был вкладом герра Г. в экономику Восточной Германии вкачестве его профсоюзных обязанностей. Кажется, супермаркеты больше не закупают продукты из Восточной Германии, а фабрики не могут распространить товары, поэтому они посылали своих работников в близлежащие города и продавали продукты на улицах. Герр Г. купил 20 коробок. (На следующий день в одной из газет появилась статья об этих прямых продажах: все, от вина до медицинских салфеток, продается на улицах.) Герр Г., видимо, выпил слишком много пива и мог проговорить всю ночь. Фрау Г. нас спасла, и мы ускользнули и отправились спать. Один из самых интересных анекдотов, рассказанных супругами Г., был об их институтском журнале [по экономике]. Около 10 лет назад продажа его за границей была запрещена — из опасения, что будут раскрыты секреты народного хозяйства. Поэтому сотрудники института начали раздавать журнал своим иностранным коллегам. В ответ правительство запретило публикацию статистических данных, таким образом, сделав журнал бессмысленным в качестве научного издания. Но специалисты института все еще должны были печатать Х статей в год. Академический кошмар.
Среда, 9 мая
Г. любезно оставили нам чудесный завтрак: рулеты, сосиски и разные джемы-паштеты. Но сама мысль о еде вызывала у нас некоторую тошноту после вчерашней мясной оргии. Так что мы спрятали пару рулетов и кусок колбасы, чтобы казалось, как будто мы поели, и я отправился в Kaufhalle [универсам], чтобы поискать что-нибудь выпить. В супермаркете почти ничего не было; до сих пор между Берлином и провинцией есть огромные различия по части поставок продуктов, и когда смотришь на пустые полки, понимаешь, почему народные массы хотели бы присоединиться к ФРГ как можно быстрее. Кинув ключ в почтовый ящик, мы сели в трамвай, идущий в Лейпциг, чтобы там прогуляться. Город был полон русских женщин средних лет, которые пользовались случаем покупать за дешевую сумму товары, которые раньше им не было по карману; они перемещались, как муравьи, покупая немного здесь, немного там. Капитализм здесь в полном разгаре: на лотках продавались помидоры, огурцы, «пепси» и дешевая одежда, — и «крутой» бизнес здесь делался только в западных марках. Мы сходили к «Volkerschlachtdenkmal» [«Памятнику битвы народов» [16 октября 1813 года]] и сделали несколько снимков. Его уродливость тем не менее не может быть адекватно оценена без широкоформатного объектива.
Мы вернулись в Берлин к 6. Я в трамвае читал «In der Strafkolonie» [«В исправительной колонии»]. Любопытно, как всего несколькими фразами Кафка создает универсальную мифологию беспокойства. Мы приняли душ, чтобы отмыть накопленный слой лейпцигской грязи, и стали ждать Гюнтера и Маргарит, с которыми мы планировали прогуляться по городу и сходить пообедать. Но когда Г. и М. приехали, им не захотелось никуда идти, так что мы и в том числе Эльке (которую мы не видели три дня) засели с крекерами и стали говорить об искусстве М. и экономических перспективах Восточной Германии. Гюнтер — оптимист: западногерманские фирмы пошлют старое оборудование Востоку, и восточные немцы разовьют лучшее оборудование и превзойдут их. Какие восточные немцы? Трудно вообразить, что какой-либо восточногерманский концерн сохранится после 2 июля.
Четверг, 10 мая
Насыщенный день, который начался с Нелли, приехавшей на длинный завтрак. Потом мы помчались к Герхарду, чтобы поехать в большую экспедицию в Буков. В машине, в течение почти бесконечной поездки до Букова (и Польши), у нас было вполне достаточно возможностей насладиться невероятным «качеством» дороги, цементными работами, выработанными карьерами, различными удобрениями (мы решили, что можно было бы сделать «карту запахов» ГДР), но прежде всего — беспрецедентной манерой вождения герра П. Отнюдь не неосторожное — скорее наоборот, и лобовое стекло всегда чисто, но на каждом повороте наш небольшой автомобиль заносило. Герр П., казалось, следовал общему принципу ГДР, полагая, что у парня впереди тормоза такие же медленные, как и его собственные. В Букове мы зашли в летний домик Брехта -в нем большая двухэтажная гостиная, из которой открывается вид на небольшой сад и озеро, а потом шли через сад, наблюдая уток и других озерных птиц, возившихся в тростниках в преддверии грозы, которая, казалось, вскоре должна была начаться. К тому времени, когда мы подпрыгивали по мощеным улицам Букова в мучительных поисках правильной дороги (все было довольно очевидно, но водитель был, кажется, не из тех людей, которые держат карту местности в голове), началась жуткая буря, и мы остановились в придорожной забегаловке выпить кофе и поесть пирогов, а над нами, к моему неудовольствию, грохотал гром и вспыхивали молнии. После особенно сильного удара погас свет. Комната заполнилась людьми, которые, как кажется, приехали на загородную экскурсию из дома для престарелых, и смотрительница (или кто-то в этом роде) должна был несколько раз довольно грубо закричать, чтобы организовать отступление стариков под дождем назад на автобус. На пути обратно в Берлин мы нашли на карте Вандлиц, и я была поражена бывшей Сталиналлеe, которая действительно очень похожа на Москву. К сожалению, герр П. задавал слишком прямые вопросы (о том, куда мы собираемся потом), так что никакого способа удержать имя Р. Шрёдера от его ушей не было, и тогда он решил, что будет сопровождать нас к самой двери здания Общества германо-советской дружбы и лично поприветствует Р.Ш., что, как, увы, немедленно стало очевидным, самого Р.Ш. не обрадовало, и он как можно скорее тихо сбежал, несмотря на «ты», которое, как я полагаю, между такими давнишними сотрудниками — норма. Лекция не была совсем скучной, но в то же время не была и самой яркой из когда-либо слышанных нами. Его манера очень хороша, но он не допускал дискуссий. Тема лекции звучала так: «Запрещенный Горький, или Так говорил Клим Самгин» (позже слушатели стали спонтанно подтверждать: я то и дело перечитываю эту книгу, она изменила мою жизнь и т.д.). Длинное объяснение того, что советская история имеет реальные параллели с французской революцией, только каждый год во Франции равен примерно десяти в Советском Союзе. Наполеон равняется Горбачеву… Может, и так.
11 мая, пятница
Это был один из тех дней, когда по непонятным причинам ничего не удается довести до конца. Светлое время дня было потрачено в Западном Берлине на попытки купить багажный замок, но это мне не удалось. Вечером мы с Эльке вернулись в Западный Берлин повидать ее подругу Кармен. Хотя Кармен и обладает таинственно азиатской внешностью, на самом деле она родом с одного из морских курортов балтийского побережья, где нужно всегда быть осторожным во время купания, иначе вас засосет в водоворот. Мы приехали туда очень-очень поздно, так как сначала ждали автобуса на остановке, которую перенесли, да и потом на каждом шагу что-нибудь случалось. Это был первый раз, когда мы с Эльке вместе ехали через КПП «Чарли», но, думаю, только я чувствовала удивление по этому поводу. Все это уже дело прошлое. Кармен милостиво достала для нас побольше спаржи и картофеля, но мне показалось, что она была не очень рада тому, что нас так много. Они с блондинкой библиотекаршей (которая почему-то не желала признавать, что она библиотекарша) предавались воспоминаниям о своих приключениях на лыжном отдыхе. Мы с Эльке сидели молча. Было ясно, что блондинка — одна из этих хищных птиц, это было видно по манере выгибать пальцы при курении. У нее была ужасная стычка с женщиной, которая работает с ней в библиотеке (но сама не библиотекарша) из-за книги, которая вернулась из переплетной мастерской с ошибкой. Два автора (Jones/Smith) были случайно превращены в одного дефисом (Jones-Smith), и наша новая знакомая настаивала, что книга во что бы то ни стало — хоть бы и через труп этой сотрудницы -ДОЛЖНА БЫТЬ отправлена обратно на повторный переплет. Это был Вопрос Принципа. Как читатель, знающий, как долго приходится ждать возвращения книги из переплетной, я была потрясена. Ну ладно. Позже тем же вечером у нас случился спор о расизме, а потом о Rassenkunde [расовой теории], которая так или иначе преподается в школах по всему ФРГ. «Aber Rasse ist doch eine Tatsache!» [«Но ведь расa — это факт!] — очень враждебно сказала белокурая лебедушка, и я возразила, что это не то, о чем говорит она, это скорее субъективный метод описания и категоризации. Может быть, я была так враждебно настроена, потому что уже десять лет не каталась на лыжах. Кто знает. Кармен достала какие-то довольно интересные ветхие энциклопедии 1950-х годов, но, по-моему, ни одной стороне так и не удалось доказать свою правоту. Мы взяли такси обратно до КПП (конечно, после того, как я должна была сбегать обратно к Кармен за забытыми очками). Кстати, квартира Кармен была удивительно роскошной и стоила всего что-то около 530 дойчмарок. Правда, им пришлось потратить порядка 8000 марок на взятки, чтобы ее отдали именно им.
12 мая
Мы отменили наш запланированный уик-энд в Мекленбурге, поэтому пошли в Старый музей на выставку «Картины 1945-1949 годов». Выставка оказалась интереснее, чем мы ожидали: эти картины были созданы еще до прихода в живопись социалистического реализма, в них еще сильно экспрессионистское влияние, и несколько чудесных автопортретов среди развалин — исследований скромной надежды и безнадежности. Мы несколько часов подъедали запасы Эльке, а затем нашли Карла в его любимом кафе-мороженом. Увы, из меню исчезло мороженое Madeira [«мадера»]. Карл показал нам трюки, которые можно проделывать с немецкими денежными банкнотами. Если у вас две банкноты по 10 марок, вы можете заглянуть под юбку фабричной девушки за приборным щитком… с помощью подбородка Клары Цеткин.
Потом мы пошли на первый фильм Вима Вендерса. К сожалению, фильм оказался просто отвратительным. Карл ушел еще до начала, и мы трое оказались в душной комнате, где кроме нас, было еще 60 человек, которые пялились на два телеэкрана. Фильм «Лето в городе» и правда производил впечатление дипломной работы — бесконечный и напыщенный. Энн заснула в тот момент, когда главный герой стоит перед зеркалом. Когда через несколько минут она проснулась, он был все еще там. Вскоре мы ушли.
Воскресенье, 13 мая
Мы должны были встретиться с Нелли, ее братом, Элиасом и Карлом в 11:30 напротив Музея немецкой истории, но забыли о переходе на летнее время. Мы внезапно осознали, что уже не 10:50, как мы думали, а 11:50, а мы все еще сидим за столом на кухне у Эльке. Наши друзья все очень хорошо понимали, и мы пошли вместе гулять на Пренцлауэр. Эльке показывала нам интересные внутренние дворы, а Карл повел к себе в квартиру, которая считается многообещающей, но требует большого ремонта (в настоящий момент ванна стоит посреди спальни Штефана, а унитаз торчит в центре кухни). Мы ужасно поели в уличном кафе, и в это время какой-то берлинец типа «Я прожил на этой улице 50 лет» пытался рассказать нам историю этого района с чудовищно неразборчивым берлинским акцентом. После ланча Карл испарился, а остальные пошли к Эльке, где мы приготовили салаты к Abschiedsfeier [отвальной]. Собралось довольно много народу. Один, до того нам неизвестный, Уве, серьезный, не слишком умный и с внешностью агента Штази, с важным видом объявил, что хочет поехать в Америку. Юрген доказывал Уве, что Хонеккер и Гитлер — это более или менее одно и то же, и тоже выражал желание приехать в гости. На кухне, во время разговора с Катей, Герхардом и Грит, у меня стало двоиться в глазах, и я надеялся, что гости скоро разойдутся. Уезжать из страны — это как снимать кожу: не менее утомительно, чем приехать. Юрген сказал мне: «Ты знаешь, что моя мать сказала насчет Гитлера и Штази? Здесь много людей так думает». Мне показалось, что он дистанцируется от утверждения матери, а не просто повторяет его.
Понедельник, 14 мая
Нам пришлось встать ужасно рано (в семь!), так как должен был приехать Maurer [штукатур], которого мы вызвали. Прошлой ночью мы слышали, что KWV [жилуправление] с прошлого понедельника не принимает больше заказы на реставрационные работы. Такие люди, как Мартина, у которых еще нет настоящего жилья (она нашла одну квартиру, которую у нее забирают, потому что она Vollkomfort [со всеми удобствами]), разоряются. Maurer’ы (целых два!) пришли, наделали много шума и содрали все обои вокруг окна, но в конечном итоге все, кажется, сделано надежно. После этого восхитительного начала дня мы ушли по мелким делам -сначала в посольство, чтобы узнать о визовых требованиях. Ощущение дежавю. Человек, проверявший сумки, сказал: «Так вы в конце концов поженились?» — и это вызвало у нас чувство странности, так как вопрос был близок к другому — постоянному вопросу фрау Н.: «Вы правда замужем?», за котором слышался другой («Ведь вы можете сказать нам, что ваш муж — шпион»). Когда мы вернулись, Эльке ждала сестру и раздумывала, не сделать ли Umgekipptes [«перевернутый пирог»]. Пирог оказался очень вкусным.
Вторник, 15 мая
Мы думали, что вещи почти собраны, но, как всегда, в последние минуты началось безумие. Бедная Эльке два или три раза ходила звонить в службу такси «Funk» и в конце концов смогла вызвать транспорт, чтобы довезти нас до аэропорта. Там была ее подруга Кирстен, которая прямо-таки светилась от радости после сделанного дела — чувство, которое, судя по всему, приходит после нескольких дней наклеивания обоев.
Авторизованный перевод с английского и немецкого Т. Воронцовой под редакцией М. Габовича
________________________________________________
1 В оригинале — по-русски латинскими буквами. — Примеч. перев
2 Полужирным шрифтом даны переводы с немецкого. Во всех случаях мы приводим и немецкое слово, и перевод, за исключением названий улиц и иных топонимов, относящихся к Германии: в тексте они везде приведены по-немецки, в переводе мы, как правило, приводим их только по-русски. — Примеч. перев.
3 В оригинале здесь калька с русского «Soviets» — означающая местные «Советы» в специфически советском понимании этого слова. — Примеч. перев.
4 Микроавтобусы. — Примеч. перев.
5 Имеется в виду «форма» в дизайнерски-эстетическом смысле слова.
6Ульрих Пленцдорф (Ulrich Plenzdorf) (р. 1934) — немецкий прозаик, драматург и киносценарист, до объединения Германии жил в ГДР. Наиболее известное произведение — роман «Новые страдания юного В.» (1972), принесший Пленцдорфу популярность в обоих немецких государствах.
10 Rocky Horror — главный герой упомянутой кинокомедии.
11 Знаменитый американский фантастический телесериал, впервые показанный в 1966-1969 гг. Стал основой для анимационных фильмов, видео-и компьютерных игр — по сути, породил целую субкультуру.
12 «School o’Hard Knocks» (букв. «школа тяжелых ударов») — английская идиома, которую можно перевести как «школа жизни». «Renovierung», очевидно, означает то, что в ГДР, как и в СССР, полученную от государства квартиру немедленно нужно было ремонтировать и приводить в вид, пригодный для жилья.
13 «Народ и мир» — крупнейшее восточногерманское издательство художественной литературы. В 1990 г., несмотря на пережитый кризис, закрыто не было ипросуществовало до 2001 г.
14 В оригинале кириллицей- Примеч. перев.
15 Разговорноеназвание Курфюрстендамм — одной из центральных площадей западного Берлина.
16Слово «Volk» было ключевым и для нацистской, идля восточногерманской пропаганды.
17 Имеется в виду книга Вольфганга Леонгарда «Революция пожирает своих детей» (1955) с критикой социалистической системы ГДР. Вольфганг Леонгард (р. 1921) — политолог, историк, публицист, общественный деятель. Вырос в семье коммунистов (первоначально был назван Владимиром в честь Ленина), до и во время Второй мировой войны жил в СССР, вернулся в Германию в составе так называемой «группы Ульбрихта», входил в состав высшего руководства ГДР и СЕПГ. Его предложения о создании в ГДР более демократического варианта социализма, чем в СССР, были заблокированы (по его воспоминаниям, руководитель восточногерманской службы госбезопасности Маркус Вольф сказал ему в частной беседе: «над вашим Центральным секретариатом имеется более высокая власть» [Штайнберг Ш. Лидеры германской Левой партии отдали дань уважения… // http://www.wsws.org/ru/2006/dez2006/markd09.shtml]). В 1948 г. бежал в Югославию, впоследствии переехал в ФРГ.
18 Штефан Хейм (Stefan Heym) (1913-2001) — немецкий писатель, автор исторических романов, написанных в нетрадиционной манере. Писал на английском и немецком языках. Учился в Берлинском университете. После прихода к власти нацистов эмигрировал в Чехословакию, с 1935 года жил в США. В 1937-1939 годах -редактор антифашистского еженедельника «Deutsches Volksecho». В 1943 году был призван в американскую армию, участвовал в военных операциях. Осудил американскую войну в Корее и вернул президенту свои военные награды. С 1952 года жил в ГДР, но вскоре начал конфликтовать с властями. С начала 1970-х годов его книги выходили только в ФРГ. В начале 1980-х эмигрировал в ФРГ. В 1994 году был избран в Бундестаг от ПДС (открывал заседание Бундестага как старейший депутат), в 1995-м отказался от своего мандата в знак протеста против повышения зарплаты депутатам. Умер в Израиле, куда приехал на конференцию по творчеству Г. Гейне. На русский язык переведены несколько его романов; правда, в некоторых изданиях его имя воспроизведено как «Стефан Гейм».
19 «Under Milk Wood» — пьеса выдающегося британского поэта и драматурга Дилана Томаса (1914-1953) (закончена в 1953 году).
20 Неточность: и в тогдашней, и в нынешней ФРГ эти пирожные называются «Mohrenkopf» [«Голова мавра»] или «Negerkuss».
21 Известный западногерманский телесериал о немецких семьях, которые вовремя правления А. Гитлера вынуждены были эмигрировать в США.
22 Хайнер Мюллер (1929-1995) — один из крупнейших немецких драматургов второй половины ХХ века. Жил в Восточном Берлине. Ранние пьесы («Стахановец» (1958), «Стройка» (1965) о построении социализма в ГДР и особенно «Переселенка» (1961) о последствиях земельной реформы) вызвали недовольство властей, что повлекло за собой запрет на постановки и публикации и исключение Мюллера из Союза писателей ГДР. Однако впоследствии популярность Мюллера на Западе и многочисленные постановки его пьес в Европе и Америке и антикапиталистические декларации самого Мюллера привели к «повторной легализации» его творчества. Несмотря на оппозиционность режиму, Мюллер отказывался эмигрировать и имел право беспрепятственно выезжать за границу (что вызвало в начале 1990-х обвинения в сотрудничестве драматурга с «Штази», так и оставшиеся недоказанными). Мюллер был награжден высшими литературными наградами обоих немецких государств: Премией Георга Бюхнера (ФРГ, 1985) и Национальной премией ГДР (1986). Наиболее известные пьесы Мюллера представляют собой авангаристские переработки классических мифологических и литературных сюжетов («Тиран Эдип», 1967; «Филоктет», 1968; «Макбет», 1972; «Геракл 5», 1974; «Гамлет-машина», 1978; «Анатомия. Тит. Падение Рима», 1985, и др.). Незадолго до смерти стал художественным руководителем созданного Бертольтом Брехтом театра «Берлинер Ансамбль». Пьесы Мюллера переведены на русский язык, в 1990-е годы ставились в российских театрах (Чередниченко А. [Предисловие к переводу пьесы Х. Мюллера «Квартет»] // http://www.netslova.ru/cherednichenko/muller.html).
23 «Лиловые» — разговорное название Независимого женского союза ГДР (Unabhangiger Frauenverband), который шелна выборах 1990 г. в блоке с «зелеными»; эта коалиция тогда получила 2 процента голосов и шесть мест в общегерманском бундестаге.
24 Бото Штраус (Boto Strauss) (р. 1944) — немецкий драматург, прозаик, журналист, эссеист. До объединения жил в Западной Германии. Лауреат многочисленных литературных премий и наград.
25 Один из берлинских вокзалов.