Опубликовано в журнале НЛО, номер 1, 2007
1
Карло Гинзбург выводит свой метод "микроистории" из трудов Э.Ауэрбаха, полагавшего, что единственная стратегия познания унифицирующегося мира — это сбор и анализ так называемых Ansatzpunkte, отправных точек, конкретных деталей. Охватить множественность процессов, происходящих в разных культурных пространствах и измерениях, невозможно. Но вполне возможно противопоставить этому экстенсивному способу освоения и анализа действительности способ интенсивный — когда все внимание исследователя обращено в глубь одного-единственного явления, взятого в один-единственный момент времени1. Углубление, таким образом, рассматривается как возможность выхода к обобщению.
Гинзбург приводит в пример три сферы, где использование метода Ansatzpunkte оказалось исторически первым: медицина, криминалистика, живопись. Но все три примера поддаются элементарному обобщению: речь идет о восстановлении события (либо идентификации творца этого события) с помощью незначительных, несущественных "примет" (Гинзбург использует понятие "уликовая парадигма"). Известный в текстологии способ атрибуции, основанный на выявлении повторяемости самых незначительных с точки зрения смысла словечек, вводных включений и т. п., рассматривается Гинзбургом в одном ряду с дедуктивным методом Шерлока Холмса, психоанализом Фрейда и методикой атрибуции полотен, предложенной Морелли. Между тем для Гинзбурга важно, что во всех этих примерах "уликовой парадигмы" принципиальным оказывается ответ на заказ "сверху": необходимость выработки все более тонкого и проникающего социального контроля.
Идея "микроистории" продолжает и развивает принцип "уликовой парадигмы" Гинзбурга также на литературном и философском материале. Применение метода "микроистории" в социологии и культурологии легло в основание широко понимаемой теории повседневности, представляющей собой развернутую научную модель анализа отдельных штрихов и крупиц "культурного слоя эпохи". Братья Гонкур обосновывали этот метод в своих попытках воссоздать по отдельным "уликам" историю своего времени2. Таким образом, соблазн разглядеть "небо в чашечке цветка" (У. Блейк) преследовал научную, в том числе и гуманитарную, мысль давно и неотступно. Нет сомнений, что заслуга Гинзбурга не столько в утверждении самого метода, сколько в установлении междисциплинарных связей, позволивших обнаружить не просто метод, но именно парадигму — в том первоначальном значении термина, какое предполагал Витгенштейн.
Настоящая статья во многом основана на методе микроистории, примененном к биографическому материалу. Рассказ отдельно взятого человека об одном отдельно взятом годе его судьбы провоцирует ряды обобщений, в итоге они образуют ту самую матрицу, которая и является результатом парадигмальных отношений элементов. Здесь категория случайного, ближе всего стоящая к понятию уникального, оказывается на поверку весьма основательным детерминантом — как вытекающим из совокупности событий, так и почти однозначно предвещающим следующий ряд. В то же время личная, частная судьба позволяет увидеть точки бифуркации, актуальные для "большой", социологически значимой группы лиц, а следовательно, уничтожает одномерность и однолинейность матричных отношений.
Чрезвычайно востребованный сейчас в журналистике жанр фичерс — рассказ "рядового" человека о себе самом, о том жизненном событии, которое лично для него было значимым и важным, — выступает в качестве "структурного носителя" самой потребности общества в обращении к такой "частной" судьбе. Нет сомнений, что здесь мы имеем дело с одним из периодически повторяющихся на протяжении истории человечества периодов, некоей волной, активизирующей время от времени такой частный интерес, делающей его общественно значимым. В предлагаемом случае речь пойдет о человеке, в 1990 году абсолютно изменившем свою жизнь и выбравшем в ситуации всеобщей борьбы за выживание дорогу в бизнес.
Уральская бизнес-элита стала объектом исследования Г. Галиуллиной (исследование проводилось в первой половине 1990-х годов, книга вышла в 1998-м3). Исследовательница стремилась составить "коллективный портрет" уральской элиты, выявить основные типы бизнесменов; кроме того, она провела социологическое исследование отношения к бизнес-элите со стороны "простых" уральцев. Согласно Г. Галиуллиной, можно выделить четыре основных типа бизнесменов: "старые медведи" (бывшая партийная номенклатура), "осторожные львы" (во всех смыслах осмотрительная и нерискующая часть бизнес-элиты), "молодые волки" (хищные и беспринципные) и "аристократы духа" (самые интеллектуальные и "продвинутые"). Очевидно, что автор книги не ставила своей целью создать полноценную и многоуровневую классификацию бизнесменов, а хотела лишь дать сдержанную, но красноречивую оценку уже самими названиями групп. При всей корректности собирательных характеристик каждого разряда авторская позиция очевидна: симпатии Галиуллиной на стороне "аристократов духа" (не случайно ее обозначение лишено зооморфности, присущей другим названиям). Это, по мнению Г. Галиуллиной, и есть "бизнес с человеческим лицом".
Не вдаваясь в критику этой классификации, отметим, что героя этой статьи она отнесла именно к четвертой группе. Но в задачи Г. Галиуллиной не входило анализировать причины перехода людей от их предшествующей профессии и прежнего образа жизни к бизнесу. Большинство героев ее книги либо сливаются в один общий портрет "новых русских" (так она сама обозначает их), либо превращаются в послушных собеседников автора (большой раздел книги составляют развернутые интервью "аристократов", оформленные именно как диалог автора и очередного бизнесмена). Настоящая статья представляет собой опыт культурологического анализа истории-фичерса с последующим обобщением ее как микроистории, отражающей социально значимые процессы.
2
Павел Рабин — челябинский бизнесмен, основатель и президент компании "РабиКом". Приведем цитату из предвыборной информации (он баллотировался в депутаты областной думы), опубликованной в 1998 году:
От рождения в 1946 году и до начала 90-х годов жизнь самая обыкновенная. Родился в семье работников Магнитогорского металлургического комбината, один из троих сыновей. Окончил в 19 лет индустриальный техникум, 14 лет трудился в мартеновском цехе на ЧМК, потом в НИИ техники безопасности черной металлургии. Высшее образование получил в Магнитогорском горно-металлургическом институте. Начиная с 1991 года — проба сил в бизнесе, создание инвестиционно-финансовой группы "РабиКом", ставшей одной из крупнейших в России. Член совета директоров Челябинского металлургического комбината. Начинал самостоятельную жизнь, как и большинство из нас, в коммуналке, вырастил и выучил двоих детей. Дыхание металлургического комбината отняло отца, мать и брата (у всех троих — рак)4.
В 2000 году Д. Бавильский и В. Новичков написали о нашем герое книгу — "Личное дело Павла Рабина", представляющую собой коллаж из фрагментов сибирских дневников Рабина (в эпоху позднего социализма он ездил каждое лето в Сибирь "колотить кедровую шишку" — это был популярный способ заработать) и повествования о его предпринимательской судьбе. Акцент в книге сделан на трудных страницах этой судьбы — обвинение в хищении акций, арест, тюрьма. Авторы предпосылают книге следующее уведомление: "Мы написали эту книгу на основе бесед с известным уральским предпринимателем Павлом Рабиным… Нам казалось интересным проследить путь становления именно этого человека, потому что в судьбе его отразились сложные перипетии и противоречия периода новейшей российской истории"5. В 2005 году вышла книга "Недалекое прошлое", в основе которой — запись бесед Рабина с челябинским публицистом, писателем Ю. Шевелевым. В отличие от "Личного дела…", написанного двумя явно симпатизировавшими бизнесмену авторами, "Недалекое прошлое" представляет собой жесткую полемику, где скрупулезно записанные слова Рабина провоцируют самого автора (Ю. Шевелева) на саркастические комментарии. В предисловии сказано:
Это все, что осталось от нашего многословного общения с Павлом Рабиным на протяжении полутора лет, начиная с августа 2003 года. Моя задача состояла в том, чтобы выявить взгляд успешного уральского предпринимателя на историю приватизации России в девяностые годы ХХ века. Я старался минимизировать свое вмешательство в повествование, понимая условность своих внешних наблюдений в сравнении с богатым реальным опытом героя книги. Правда, иногда меня заносило…6
И в той, и в другой книге, равно как и в многочисленных упоминаниях о Рабине на сайте kompromat.ru, chel.ru и других, 1990 год представлен отдельными штрихами. Точное восстановление места этого года в биографии бизнесмена позволяет говорить о важном потенциале этого периода в социальной истории России.
В статье мы опираемся на оба этих мемуарных источника. В каждом случае Рабин подолгу беседовал с авторами, стараясь представить свою жизнь так, как она самому ему виделась. Как и любое мемуарное свидетельство, эта информация должна рассматриваться именно как конкретная дискурсивная практика: сам жанр мемуаров провоцирует их автора все больше удаляться от "мутного потока" событий и переходить к четким формулировкам, выводам, выстраиванию сюжета собственной жизни (всегда более узкого, чем сама эта жизнь, и, разумеется, несколько "лакированного"), то есть создавать художественный текст, по отношению к которому жизнь выступает лишь материалом. Стоит учесть также, что авторами и первой, и второй книг были слушатели этих воспоминаний, профессиональные литераторы, изначально рассматривавшие "поток воспоминаний" интервьюируемого именно как потенциальный материал книги, то есть связное, центрированное повествование. Особенно очевидно это при чтении книги "Личное дело", что же касается "Недалекого прошлого", то там слово Рабина сохранено в более "первичном" виде. Сам Рабин склонен к литературному творчеству, писал стихи, является автором множества очерков7, поэтому его устное слово изначально связано с установкой на фикциональность. Учитывая все эти особенности, нам важно выявить те моменты, которые сознание человека отбирает в качестве вех, знаковых событий. Здесь не так важны сами эти события, как их дистантное переживание.
Для работы над этой статьей я взяла подробное интервью у П. Рабина, которое в дальнейшем также будет цитироваться; в некоторых случаях я позволяю себе давать аналитический пересказ тех или иных его воспоминаний и впечатлений.
По словам Рабина, именно 1990 год был началом его бизнес-биографии. Стимулом к смене профессии стали общие процессы, происходившие вокруг. Рабин не раз вспоминает о впечатлении, какое произвели на него сообщения СМИ о том, что Артем Тарасов уплатил партийные взносы в размере более 3 миллионов рублей (доход семьи Рабина к концу 1980-х не поднимался выше 350 рублей в месяц — и это были по меркам СССР большие деньги), и деятельность "неприлично молодого" основателя биржи "Алиса" Германа Стерлигова. Это были люди и дела 1985-1989 годов. К 1990 году таких примеров появилось уже множество. Однако для перехода из статуса наблюдателя в разряд участника нужен был импульс.
И этот импульс возник именно "засушливым летом" 1990 года.
В один прекрасный день к нему на работе подошла переводчица Галина Михайловна Комякова и сказала, что, по слухам, институт вскоре может перестать получать финансирование. И тогда его, разумеется, закроют, а сотрудников вышвырнут на улицу <…> В шутку или не слишком серьезно он пообещал коллеге завести свое дело и взять ее в первую очередь. Сказал — и забыл. Галина Михайловна напомнила ему об этом разговоре через несколько месяцев, когда институт действительно начали сокращать и над Комяковой нависла угроза увольнения.
— Ну сколько же можно сидеть, — сказала тогда она, — пора уже самоопределяться. Я ухожу. Вы, кстати, тоже обещали. Давайте сделаем что-нибудь вместе. Вдруг получится…
И чтобы "от женщины отвязаться", Рабин согласился:
— Давай, почему бы и нет?! Сначала были кооперативы, теперь вот малые предприятия пошли… Но я в этом понимаю не особенно хорошо. Сделай мне таблицу с особенностями "разных форм собственности", предложения и предпочтения, чтобы все наглядно было видно. Хорошо?
На том и порешили8.
Этот фрагмент свидетельствует, что лето 1990 года стало моментом выбора: можно было по привычке продолжать сидеть на госслужбе (Рабину было 44 года) и надеяться на "лучшее", а можно было оставить ее и двинуться в неизвестность. Решительность молодой коллеги Рабина объясняется в этом эпизоде угрозой увольнения и перспективой слома привычной жизни. Важно, что сама Комякова не рискует стать инициатором и хозяйкой нового дела, а ищет идеолога и опору (когда — уже осенью 1991-го — компания будет зарегистрирована по всем новым правилам, Галина Михайловна "назначит" Рабина техническим директором, а себя — исполнительным).
В общем контексте книги этот эпизод выглядит скорее анекдотично, приниженно. Очевидно, что ни авторы, ни герой книги не акцентировали на нем особого внимания и не собирались делать из этого события какихлибо выводов. Между тем нет сомнений, что идеологом самого слома жизненного уклада, самой мыслительной парадигмы выступила именно Комякова, переводчица из отдела научно-технической информации, а не Рабин. Видимо, сама Комякова не отваживалась создать собственное дело, потому что не могла бы предложить на рынке собственного (пользуясь сегодняшим языком) бизнес-продукта, а Рабин не знал, каким образом он может начать новое дело. Комякова просто аккумулировала информацию, но без такой помощницы, вероятно, Рабин даже если бы и вступил на новый путь, то пошел бы по нему гораздо медленнее.
В конце лета 1990 года Рабины семьей поехали отдыхать на море. В Болгарию. Первая, между прочим, в их жизни заграничная поездка. После отпуска Павел Рабин вышел на работу, постепенно увязая в повседневных хлопотах и заботах. Вскоре к нему подошла Галина Комякова, которая своих далеко идущих планов не оставила. Напротив, пришла она не с пустыми руками, но подготовила целую калькуляцию: как да что. А именно: плюсы и минусы различных форм собственности, законодательство и налоговая база… Все было сделано грамотно и точно, бери и ешь. Надо сказать, что к тому времени Рабин о том, предварительном, разговоре уже подзабыл: ну поговорили и поговорили. Ан нет. Комякова решила во что бы то ни стало идею свою довести до логического завершения. Решено было организовать малое предприятие. Радикальная Комякова тут же уволилась, а более осторожный Рабин продолжал существовать на своем рабочем месте в институте. Однако руководству было подано заявление. Суть его заключалась в следующем: с половины девятого до половины шестого рядовой работник Рабин работает на государственное учреждение; с половины шестого до половины девятого — все на том же рабочем месте, но уже на себя. И никакой штурмовщины. Тогда он еще думал, что все это хозяйство можно совместить в одном флаконе собственной жизни9.
Таким образом, не имеющая специального экономического образования переводчица сумела оценить ситуацию более гибко и дальновидно, чем сам Рабин; она же провела грамотный анализ предпринимательских возможностей. Характерное "бери и ешь" может определять универсальность слома парадигмы: когда перед сознанием (в том числе и достаточно консервативным, а не только таким готовым к переменам, как у Рабина) появляется "калькуляция", убедительно поясняющая перспективность решительного шага, сознание немедленно "заражается" логикой этого проспекта.
В связи с этим интересно отметить, что с момента регистрации "научнопроизводственного предприятия" "Прибор" осенью 1990 года до увольнения Рабина с госслужбы прошло почти полгода. Уволился он, скорее, для того, чтобы "подстраховаться", нежели из желания решительного размежевания с государственной структурой. Он стал опасаться, что предпринимательская успешность приведет к трениям с начальством: "Использование "государственного стула" для личного обогащения даром пройти не могло"10.
Здесь следует вернуться к роли Комяковой в судьбе Рабина. Очевидно, что успешное совмещение "госслужбы" и работы малого предприятия обеспечивалось, в первую очередь, именно ее деятельностью. Для нее "Прибор" был детищем, единственной головной болью. По словам Рабина, именно она взяла на себя весь тот гнет организационной рутины, который мог отпугнуть от этого дела любого человека. У Рабина был надежный и толковый помощник.
Важно понять, почему будущий успешный бизнесмен оказался в зависимости от "внешнего" фактора. Сам Рабин замечает:
Накануне нового 1990 года я зашел в магазин и впервые в жизни испугался, что не смогу в ближайшую зиму прокормить семью. Еще ничего нового не произошло, а прежний уклад катастрофически разваливался прямо на глазах. И не было ничего, что помогло бы удержаться и не рассыпаться вместе со всем старьем. Помню охвативший меня ужас, когда смотрел на пустые полки магазина и думал о детях, жене, о нашем скромном семейном бюджете. Как жить? Что делать?11
Однако уже летом 1990 года настроения ужаса проходят, стимул к переменам исчезает. Поэтому Комяковой понадобилось несколько месяцев на то, чтобы доказать необходимость перемен.
Таким образом, важно понять, что лежало между вопросами "Как жить? Что делать?" декабря 1989-го и жарким летом 1990 года, когда "ничего совершенно не хотелось делать"12. Последняя цитата требует пояснений. По воспоминаниям Рабина, он не сомневался тогда, что перемены близки, пристально следил за событиями в стране, примерялся к ним, в его институте постоянно шли споры на политические и экономические темы. Проблема была не в пассивности и примирении с ситуацией, а в отсутствии понимания, как шагнуть в эти перемены. По словам Рабина, это было элементарное незнание — законов, постановлений, юридической базы, которая только появлялась, была шаткой и зыбкой. "Калькуляция", которую Комякова положила на стол Рабину, подействовала на будущего капиталиста как терновый перстень Прямовзоры в "Путешествии из Петербурга в Москву": пелена и туман рассеялись, дорога была ясна и обеспечена хоть и несовершенными, но надежными правовыми механизмами.
Риск сохранялся, но именно "калькуляция" стала конкретным ответом на проклятый вопрос — что делать? Причем сама ситуация была той же, что и у Чернышевского: в своем знаменитом романе он не просто звал в мифическое царствие Равноправия, но выкладывал перед читателем цифры и расчеты, считал рубли в столбик, то есть составлял самую настоящую калькуляцию "нового дела" — на примере полной сметной документации мастерской Веры Павловны. Аналогия с романом Чернышевского помогает понять и общий смысл шага Рабина: так же, как и увлеченные "калькуляцией" читатели романа, на самом деле открывшие целый ряд предприятий "нового типа" в русских городах середины 1860-х годов, Рабин шагал в "новое дело", которое могло обернуться всем, чем угодно.
Калькуляция была ясна, но степень риска была еще больше. Ни одна из "коммун" "по Чернышевскому" не была успешной. То, что видел вокруг себя будущий бизнесмен, тоже не вселяло уверенности: кооперативы и малые предприятия, как он сам вспоминает, прочно ассоциировались с представлением о незаконности такого рода деятельности (даже некоторые старшие знакомые на мои вопросы в 1990 году отвечали, что кооператив — это криминал). Предложенные Комяковой правовые пути выглядели надежно, но уверенности не вселяли. Регистрация предприятия в 1990 году была во многом авантюрой — во всяком случае, по признанию самого Рабина. Можно говорить о наложении двух противонаправленных мотивационных векторов: вектора осознанного отношения к этому шагу как грамотному и перспективному и вектора неосознанного внутреннего сопротивления переходу в разряд "предпринимателей" (тогда уже бытовало устойчивое массовое представление о "кооперативщике" как о "бандите"). Идея была светлой, но образцы ее воплощения, которые он мог наблюдать, — темными.
Впрочем, идея становилась определенной — формы деятельности предлагались все более цивилизованные: в газетах, а потом (к концу 1990 года) и в законодательстве стали появляться термины "акционерное общество", "юридическое лицо" (применительно к бизнес-структурам) и т.п. Эти новые формы тогда еще не породили реальных, жизненных примеров, которые можно было бы наблюдать и которым можно было бы подражать. Авантюрность вступления в бизнес заключалась в том, что этот путь для советского человека был совершенно пионерским — Рабин оказывался в числе первых.
И все же всякий анализ мотивов начала бизнес-биографии не может быть полон без так называемого "витогенного" фактора — обстоятельств личной судьбы и уникального сочетания событий, провоцирующих либо неизбежно влекущих переход к новому личностному качеству.
В зафиксированных в двух книгах воспоминаниях Рабина самого осознания важности этого шага нет. Когда он рассказывал о своей судьбе, переход в бизнес рассматривался как прыжок в воду, мгновенная трансформация. Летом 2006 года Рабину предлагалось вспомнить 1990 год по шагам — день за днем. И в этом интервью на первое место вышли события семейные, сугубо личные. Год остался в памяти как тяжелый момент судьбы, и переход в бизнес не остался в памяти важнейшей страницей. Этот переход жил в виде акта осознания, но не буквального факта памяти. Воспоминания Павла Рабина о событиях 1990 года содержат собственно сюжетный рассказ и рефлексию по поводу этого рассказа:
Отношения дочери [Анны, 1968 г.р.] с мужем исчерпались, она переехала в другое общежитие в Москве, часто приезжала к нам в Челябинск, муж чуть ли не силой увозил ее обратно. Аня решилась на развод, оформила академический отпуск. Я должен был ее вывезти с ребенком из Москвы. Долго отговаривал, но потом начал эту операцию. Жена участвовала — отвлекала Давида [мужа дочери], мы незаметно вынесли вещи из общежития, и жена увезла Аню в аэропорт. Я остался его усмирять, он с кулаками на меня кидался. И когда все закончилось, в маршрутке по пути в аэропорт я не удержался и расплакался от унижения, от новой ответственности и от безысходности — как я со всем справлюсь. Я выиграл эту партию, но было жалко и себя, и дочку, и внучку…
Весной 1990 года Аня подала на развод, мы боялись, что Давид не приедет в Челябинск, на заседание суда по разводу, но он приехал, их развели. Аня уехала в Москву, а он остался у нас, и я все время боялся, что он украдет ребенка (потому что он все время твердил об этом). Он требовал примирения, требовал участия в воспитании ребенка. Потом (некоторое время спустя) я сам уговорил Аню отдать ребенка в Грузию его родителям, еле забрали потом.
В то время как альтернатива беспомощной милиции повсеместно стали возникать частные охранные предприятия — ЧОПы (почему-то все они назывались "Алексы"), больше похожие на детективные агентства. Это была моя надежда, я был готов воспользоваться их услугами, но эти услуги были мне не по карману. Давид Аню постоянно запугивал по телефону. Один раз я ехал в поезде метро и увидел Давида, который стоял на платформе в первом ряду — я боялся с ним столкнуться и даже проехал лишнюю остановку. Это был страх. Но я выдержал и победил. Через несколько недель он прекратил преследования и вот уже шестнадцать лет ни разу не появлялся, не звонил, не интересовался судьбой своей дочери и никаких средств на ее содержание не давал. В 1990-м, регистрируя фирму, я уже чувствовал, что преодолел мучивший меня тогда страх.
Но вся семья — и близкая, и дальняя — все однозначно рассчитывали на меня. И я брал на себя ответственность за них. Я не рассчитывал, что опустевшую кормушку наполнят, я знал, что наполню ее сам или построю новую. Именно регистрация фирмы показала, что сама система взаимоотношений изменилась. А 31 июля на мою серебряную свадьбу Давид пришел. Это был удивительный праздник — один из моих друзей принес видеокамеру. Такая новинка по тем временам! Удивительно было, что можно сразу увидеть себя на экране. Но мы все себя ощущали молодыми, а тогда первый раз я и все мои гости увидели себя на экране такими старыми… Но это к слову. И тут Давид — мирный, серьезно настроенный, готовый к извинениям и обещаниям — мол, мириться, забыть старое, ехать в Молдавию. И я сам уговорил Аню ехать — через неделю она вернулась избитая. Я жалел страшно. Система семейных ценностей уже пошатнулась: муж-кормилец и пр. — все это было в прошлом. Открывались новые пути, они только брезжили. Но я был тесно связан с прошлым. И возможности были двойственными.
Кто-то зарабатывал — со старой точки зрения — нечестно, а главное — незаконно. Это было время колебаний, неуверенности, сомнений. Но я понимал, что будущее за этой системой отношений. В том же году у нас обокрали квартиру. Жена приходит домой — дверь вскрыта. Милиция не стала искать воров — это было бесполезно.
А вообще история с квартирой (и в большей степени реакция милиции) была знаком — вся прежняя уверенность в жизни заменилась беспомощностью.
Я вспоминаю сейчас события того года и вижу: с одной стороны — старые знаки устойчивости (развод Ани и мое стремление сохранить семью дочери, чтобы у внучки был отец, серебряная свадьба), с другой — новая русская жизнь.
Ничего реально не происходило, но неотвратимость перемен ощущалась, брезжила13.
В этом фрагменте наиболее важными кажутся следующие моменты:
1. Осознание собственной неуверенности и неясности дальнейших действий, отсутствие четкой перспективы при одновременном понимании, что "так дальше жить нельзя". Именно эта "двойственность" оказывается объяснением сомнений "застойного лета" 1990 года: наиболее острые и нервные личные проблемы преодолены, чувство перемен не покидает, но смысл этих перемен неясен ("брезжит"). Очень важно, что главная причина колебаний в переходе от "госслужбы" (читай — привычной советской системы жизни) к предпринимательству связана самым тесным образом с ощущением незаконности этого пути ("со старой точки зрения").
2. Общая беспомощность системы и знаки этой беспомощности (невозможно "цивилизованными" методами защитить дочь, милиция неспособна защитить от воров и пр.) сработали по пословице "клин клином вышибают": появилась уверенность в собственных силах. Это одно из наиболее известных проявлений адаптивной функции — когда вместо утративших работоспособность элементов системы их роль начинают выполнять иные элементы, которым ранее подобное действие было несвойственно. Важно, что "прорыв" произошел именно в зоне ответственности и ответственность за жизнь и судьбу другого была возведена Рабиным в ранг главной личной победы. Видеокамера, которая впервые дала ему возможность увидеть себя со стороны "реально" (фотография никогда не даст такого эффекта, впрочем, как и зеркало, глядя в которое человек инстинктивно придает себе "благородный вид"), может рассматриваться как способ "отстранения": молодость, ассоциирующаяся с беспечностью и безответственностью, миновала, зрелость требовала пересмотра жизненной позиции.
3. Бизнес-события года поставлены в зависимость от этого личного достижения:
Начало года — факт умения решить задачу и чувство безысходности — если сам не решу, никто не решит. От марта до октября пришло понимание собственных возможностей. От слез безысходности — к ощущению уверенности в себе. В этом решении была целая эпоха — зарегистрировать собственную компанию. Это ощущение, связанное с регистрацией компании, уже никогда не покидало меня. Неумение решить личную задачу сменилось пониманием, что могу решить любую задачу вообще — в экономике, судьбе людей14.
Увязка личного и социально значимого плана своей биографии представляется продолжением старой отечественной традиции видеть в личном отражение общественного. Аналитическая матрица, в рамках которой факт личной биографии героя и модель его поведения на "личном фронте" рассматриваются как неоспоримые свидетельства соответствующей общественной позиции, лежит и в основе статьи Чернышевского "Русский человек на rendez-vous", и целого ряда подобных произведений. Приведем также ответ Павла Рабина на вопрос о потенциале 1990 года:
Перестройка началась в 1985 году, было очень интересно, какие-то свежие идеи, речи. Но кроме изменения настроений, ничего не происходило. И все в начале 1990-х поняли, что власть не может больше обеспечивать уверенность в завтрашнем дне. Раньше люди жили в ожидании каких-то подачек от властей. И вдруг появились другие механизмы. Было ясно, что все будет по-другому, как — непонятно, но старое не вернется.
Впервые внутри пустой советской риторики стали появляться институты, обеспечивающие новый подход: появился юридический механизм — начать дело самому. Приди по такому-то адресу и зарегистрируй свое предприятие. Это был именно 1990 год.
Это было непонятно и даже невероятно, но власть потеряла материальный ресурс. Полное банкротство всей системы. Кусок хлеба отныне — твоя забота, власть не поможет.
Коллапс институтов принуждения — милиции, ФСБ [так!] и др. Старые принципы рушились. Репрессивный аппарат остановился. Многие "получали по мозгам" и тогда, но уже можно было на что-то сослаться. Стало очевидно, что Горбачев не может уже удержать вожжи. Совокупность экономических факторов, появление новых институтов привели к четкому ощущению: за предпринимательство не посадят. Это было очень значимо. Все смогли вздохнуть полной грудью — но кислорода все равно еще не было.
В 1990 году у народа появилось ощущение самой возможности построить настоящее справедливое общество. Демократия была выражением именно потребности в выработке равноправного сообщества. Но быстро стало ясно — невозможно. Для нас демократия — несчастье. Единственное, что точно, — у нас к нулю сводится ответственность за себя, за близких; пусть кто-то меня обеспечит. Поэтому Россия может отказаться от суверенитета в пользу патронажа. Я не верю в будущее России — мир не допустит такого бездумного использования одной шестой части суши — она ведь, по сути, общая, Китай не даст в конце концов. Китай все делает лучше и дешевле. Зачем тогда нужна Россия?15
Думаю, высказанное в этих словах разочарование не имеет никакого отношения к 1990 году. Видимо, предприниматель полагает, что потенциал того периода был вполне реализован — потому что, по мысли Рабина, тогдашний потенциал страны вообще был не так уж и велик.
Однако если вернуться к 1990 году, то собственную победу над инфантилизмом, который Рабин определяет как расчет на помощь каких-то внешних сил, предприниматель не переносит на ситуацию в стране в целом. Его собственная судьба в контексте сказанного выступает как некое исключение из правил, "выламывающееся" из общей патерналистской схемы. По его ощущениям, в том-то и беда, что старый позднесоветский лозунг "Я отвечаю за все" был начисто выхолощен и превращен в свой негатив — ни за что не отвечаю, поскольку "все" объять невозможно. По мнению нашего героя, психология осталась прежней, советской, а перестройка коснулась лишь структуры отношений, но не затронула "ум и сердце" бывших советских людей.
Данный Рабиным в интервью ответ на вопрос о потенциале 1990 года аккумулирует основные рефлексии по поводу воспоминаний — важны здесь выражения "приди и зарегистрируй", "возможность построить справедливое общество". В тексте самих воспоминаний ситуация обрисована не так радужно, там чувствуется ощущение растерянности, а не эйфории, неуверенности, а не "счастливого пути". Очень важным можно считать и вывод о главной причине перехода (его возможности): "за предпринимательство не посадят". В целом ответ на вопрос сводится к двум основным позициям: оценка свободы (возможностей, которые открывало новое время) и воли (личной способности эти возможности реализовать).
Павел Рабин пытается в своих воспоминаниях представить себя человеком, осознавшим свою ответственность перед целой страной. По его словам, уход в предпринимательское пространство, на который его подтолкнул насущный вопрос: "как мне прокормить семью?", — был чреват хоть и пафосным, но точным "как нам обустроить Россию?".
Мы можем в этом смысле рассматривать поворотный момент в жизни и судьбе Павла Рабина как своеобразную модель отечественной бизнес-биографии. Проблема, однако, в том, что внутреннего осознания правильности и адекватности собственных действий недостаточно для того, чтобы они были именно так восприняты окружающими. Думаю, что во внимание нужно принять также маргинальный статус Рабина в глазах его простых соотечественников (не только "богатый", но и еврей). Уже после ареста (в 1998 году, по обвинению в похищении 30% акции Магнитогорского металлургического комбината) и освобождения в интервью Рабин пошутил, что в России ненавидят евреев и "новых русских", а его личная беда в том, что он одновременно и "старый еврей", и "новый русский". Нужно заметить, что "национальный вопрос" остро стоял для него и в 1990 году — вероятно, куда острее, чем в 1998-м, когда антисемитских выпадов в прессе было заметно меньше.
С одной стороны, Рабина пугали в 1990 году призраки погромов. Он рассказывает об активистах общества "Память", требовавших в качестве вступительного взноса принести адреса четырех семей, скрывающих свое еврейское происхождение, отмечает, что "все" боялись погромов, вспоминает, как "последовал очередной всплеск еврейской эмиграции"16. С его точки зрения, бегство из страны могло рассматриваться как проявление элементарного инстинкта самосохранения, но одновременно и как знак того самого инфантилизма — в поисках более уютного пространства, где стоящая над тобой система относится к тебе именно патерналистски, а не экстремистски-враждебно.
С другой стороны, его привлекал призрак грядущего (и уже наступившего в 1990 году) богатства:
Появились первые советские миллионеры. Они меня восхищали, и думаю, большая часть населения их тоже принимала… Появились сильные люди, которые открыто, громко и… наивно заявляли о себе и тут же попадали под гнет криминальных структур. Тех, кто сопротивлялся, беспощадно уничтожали… бизнес не был организованным, сплоченным. Он был гоним, напуган и далеким прошлым, и недалеким, он стал уязвим для властей и криминала17.
С точки зрения оппонента Рабина, Ю. Шевелева, "герои девяностых годов не были наивными и не были ограничены никакими рамками"18. В качестве контраргумента Шевелев приводит тот факт, что появление миллионеров совпало с полным опустошением прилавков в стране, в том числе и в столице. Если для Рабина богатство — это знак именно предпринимательской личной смелости, находчивости, незашоренности, умения почувствовать перемены в "общем энергетическом потоке", подхватившем страну, то для Шевелева оно означает одно — воровство. С его точки зрения, размах воровства превысил все мыслимые пределы. Страна была ограблена "уполномоченными миллионерами", в "комсомольском возрасте обросшими нужными связями". Конечно, Шевелев здесь впадает в самообман: прилавки опустели в 1990 году, когда миллионеров было очень мало и бизнес только поднимался.
Основной площадкой "заочного спора" Шевелева с Рабиным является именно эта позиция: всякое искреннее сочувствие бизнесмена людям, добившимся богатства и сумевшим организовать крупное дело, воспринимается Шевелевым в штыки. Любая попытка рассказать о нравственной стороне бизнеса, его социальной ответственности, взглянуть на людей бизнеса как новую, реальную силу, способную вернуть обществу социальную защищенность и уверенность в завтрашнем дне, безжалостно высмеивается автором-комментатором19.
Очевидно, что позиция Шевелева отражает среднестатистическое отношение к богатым (бытовавшее не только в 1990 году). Характерен его рассказ о собственном фиаско при попытке получить дополнительное образование брокера — он так и не понял суть работы фондового рынка.
И все-таки удивляюсь людям, составлявшим мизерный процент от инерционного большинства, которые смогли осознать происходящее, сконцентрировать усилия и пойти новой дорогой. Подавляющее большинство просто ничего не понимало… В целом, возвращаясь к Гайдару и Чубайсу, замечу: при всей подготовке, начитанности, образованности, силе правоты и убеждения они не смогли "пробить" российский народ, в котором коллективизация, индустриализация и тотальный идеологический беспредел напрочь выжгли потребность в собственности. Сменилось несколько поколений "совков", сложилась прочная система взглядов, закрепленная не только в "сером веществе", но и на генном уровне. Вот эту банальность так называемые "высоколобые" и не учли20.
Характерная для этого пассажа синонимия понятий "собственность", "богатство" и "предпринимательство" может рассматриваться как яркое свидетельство основных процессов, в которые оказалось вовлечено общественное сознание начала 1990-х годов. Именно революционность нового подхода к жизни через достижение личного богатства и закрепление института собственности и была самым сложным испытанием для общества. "Если у человека не будет собственности, тогда ничего не будет вообще. Так ни вашим, ни нашим, ни для кого, ни для чего"21, — замечает Рабин.
Поворотный характер 1990 года для личной судьбы ведущего научного сотрудника одной из лабораторий советского НИИ выразился в смутном и неопределенном, но однозначном движении к "собственности для себя". Впрочем, этот поворот случился только потому, что Рабин осознал "собственность для себя" единственным способом возвращения лозунга "я отвечаю за все" — если человек реально отвечает за все свое, а его сограждане отвечают сами за себя, а не ждут, что придет некто и раздаст "всем сестрам по серьгам". Уязвимость этой революционной модели очевидна: в течение более семидесяти лет власть объявляла собственности непримиримую войну. Бизнес-биография 1990 года начиналась с того, что предприниматель бросал вызов всему жизненному укладу и — даже более того — общепринятой системе идеалов и ценностей.
Поэтому 1990 год в сознании нашего героя можно рассматривать как выбор тропинки, ведущей его в келью отшельника, как сознательный (хотя, возможно, неотрефлексированный) разрыв с "подавляющим большинством", переход в оппозицию, где, по некрасовской формуле, есть богатство, но нет покоя и чести (то есть признания); прежде всего он порвал с властной номенклатурой, что в итоге привело к его аресту в конце 1990-х (к счастью, не слишком долговременному). Именно 1990 год проводит грань в сознании будущего бизнесмена, когда ему открывается новое понимание своей миссии.
Из всех воспоминаний можно сделать вывод: когда в 1990 году Рабин решался на открытие своего дела, он испытывал сомнения и был нерешителен — как перед каким-нибудь духовным подвигом. Это значит, что он догадывался о цене, которую ему предстоит заплатить. Но это понимание, с его точки зрения, недоступно большинству. И поэтому бизнесмен обречен на недоумение окружающих, их насмешки, презрение и плохо скрытую ненависть.
Частный "бизнес-дебют" 1990 года можно рассматривать как модель "психологической революции". Сложная переакцентировка таких понятий, как "долг", "общественная польза", "собственность", "ответственность", "богатство", представляет собой матрицу ментального сдвига, которая неизбежно должна была "втянуть" в себя пусть "мизерный", но достаточный для осуществления перехода "процент" людей. Возникновение бизнесэлиты следует рассматривать именно как "новообразование" в общественном организме, повлекшее за собой перерождение и самой системы. Политические решения могли способствовать развитию новообразования, а могли подавлять его, но остановить не могли.
Подводя итоги нашего микроисторического исследования, стоит сформулировать несколько кратких тезисов:
1. Переход к бизнес-мышлению в рамках прежней идеи "коллективного пользования благами" невозможен.
2. Основа бизнес-мышления — сознательное принятие на себя ответственности за весь круг событий и лиц, в который судьба замкнула носителя этого мышления; вынужденный обстоятельствами отказ от каких бы то ни было упований на "высшие" либо "сторонние" силы.
3. Выход за пределы традиционного жизненного уклада в бизнес воспринимается окружающими враждебно, поскольку их система ценностей, по крайней мере на уровне риторики, отвергает идеалы "сытой жизни", а люди, достигшие богатства, в советской России традиционно считались неправедными. Таким образом, вторжение "чужого" ассоциируется с хищным нападением, создающим угрозу гибели "недрам". Ощущение это эволюционно верное: бизнес-мышление "мизерного процента" призвано сломать систему прежних ценностей и уничтожить ее.
4. Между тем "изнутри" носитель бизнес-мышления инстинктивно движим не исключительно стяжательскими, но нравственными намерениями, и в этом смысле остается парадоксально связан с "недрами": сломлены представления о "путях к храму", но "храм" стоит на прежнем месте и так же сакрален для нового сознания, как и для прежнего.
5. Исторические параллели показывают, что уход в бизнес в России всегда чреват нравственным поражением (унижением и насилием со стороны окружающих). Осознание этой перспективы окрашивает дебюты 1990 года в напряженные и тревожные тона: это подвижничество и риск (характерная "смена декораций" — для ухода с госслужбы в бизнес человеку нужны такие же моральные усилия, как для ухода, например, в народники из богатой семьи 1870-х годов).
Именно такие аналогии и заставляют задуматься о принципиальном родстве стимулов и мотивов людей XIX века и конца ХХ столетия, придерживавшихся, казалось бы, диаметрально противоположных социально-политических взглядов. Это дает возможность подняться над примитивным объяснением мотиваций первых постсоветских бизнесменов как жажды разбогатеть к представлению о том, что они могли думать о своем долге перед страной в рамках ментальной структуры, напоминавшей "этику ответственности" по Веберу.
______________________________________
1 Гинзбург К. Широты, рабы и Библия: опыт микроистории / Пер. с англ. Т. Бузиной // НЛО. 2004. № 65. См. также: Гинзбург К. Приметы: Уликовая парадигма и ее корни / Пер. с итал. С. Козлова // НЛО. 1994. № 8.
2 В исторических трудах "История французского общества эпохи Революции" (1854), "История французского общества периода Директории" (1855), "Женщина в XVIII веке" (1862) и др. Гонкуры не отталкиваются от признанных "макроисторических" фактов, а обращаются к микроистории, пытаясь восстановить по обрывкам фактов и документов эпохи ее живой облик: быт, привычки, вкусы.
3 Галиуллина Г. Успех как стиль жизни: Деловая элита Урала в лицах и цифрах. Челябинск: Хозяин, 1998.
4 Челябинский рабочий. 1998. 22 октября. С. 3.
5 Бавильский Д., Новичков В. Личное дело Павла Рабина: Портрет бизнесмена на фоне времени. Челябинск: Урал LTD, 2000. С. 5.
6 Шевелев Ю.П. Недалекое прошлое. Павел Рабин: анатомия приватизации. Челябинск: ООО "Диалог-холдинг", 2005. С. 5.
7 См. иркутский журнал "Время странствий" за 2004- 2006 гг.
8 Бавильский Д., Новичков В. Личное дело… С. 74.
9 Там же. С. 76-77.
10 Там же. С. 78.
11 Шевелев Ю. Недалекое прошлое… С. 76.
12 Бавильский Д., Новичков В. Личное дело… С. 74.
13 Из интервью Павла Рабина автору этих строк (2 июня 2006 года).
14 Там же.
15 Там же.
16 Шевелев Ю. Недалекое прошлое… С. 77. См. также об эмиграции в 1990 году в статье А. Левинсона в этом номере журнала.
17 Шевелев Ю. Недалекое прошлое… С. 77-79.
18 Там же. С. 83.
19 Возможно, именно эта оппозиция делает книгу ценнейшим документом эпохи формирования "нового мышления" в России и источником по изучению социальных сценариев. Ср. также раздел анекдотов о "новых русских", которым завершается исследование Г. Галиуллиной (Галиуллина Г. Успех как стиль жизни… С. 192- 196). Важно, что кроме Шевелева есть и другие примеры; просто они находятся не в сфере массовых жанров. Презрительное отношение к богатству действительно все время транслируется именно в ней, а ее трансформацией никто всерьез заниматься не готов (один из немногих контрпримеров — реалити-шоу "Кандидат", которое шло в 2006 году на канале ТНТ под патронажем и с личным участием В. Потанина, — следует рассматривать как попытку большого бизнеса выйти "к народу" и изменить общую психологическую установку).
20 Там же. С. 108.
21 Там же. С. 109.