Опубликовано в журнале НЛО, номер 1, 2007
Волею обстоятельств в 1989-1993 годах я оказался в самой гуще экономических, а в какой-то мере и политических событий в нашей стране. Это было время необычайной популярности экономистов и журналистов, пишущих на экономические темы. Люди зачитывались статьями Н. Шмелева, В. Селюнина, А. Стреляного, Л. Пияшевой, Ю. Черниченко. Они были более популярны, чем сегодня Анастасия Заворотнюк. В 1996 году, подводя итоги "бурного сабурного", как выразился В. Некрасов, периода своей жизни, я написал книжку "Реформы в России: первый этап". В 1996-м она, понятно, уже интересовала только экономистов. Там я подробно изложил свои взгляды на период предварительных ласк перед реформой и здесь буду опираться на выводы, сделанные в этой книжке. В момент ее появления мы все ожидали, что торможение реформ вот-вот закончится и начнется второй их этап. Однако ничего не началось, и в 1998-м нас постиг жесточайший кризис. А уж после кризиса, благодаря росту цен на энергоносители, страна застыла в благодушном умилении перед "собой, любимой". С точки зрения институциональной экономики ситуация имеет нечто сходное с 1990 годом: реформы нужны, а реформ нет. Но психологически в этих двух картинах нет ничего похожего.
ВЗГЛЯДЫ И ПОДХОДЫ
Положение, в котором оказалась экономика страны в 1970-1980-е годы, всеми воспринималось как плохое. Однако переход от общего недовольства к осмыслению причин, а тем более к обнаружению путей выхода из "плохого" положения, оказался очень непрост. Пожалуй, и сейчас этот переход еще не завершен, но все же стараниями многих и многих какая-то ясность, значительно большая, чем в те годы, достигнута.
С самого начала, возможно, было понятно только одно — что-то не так обстоит со стимуляцией трудовой активности. Наиболее интересные наблюдения в этом плане принадлежат Г.Х. Попову [Попов 1985]. Он заметил, что в довоенные сталинские времена предельно низкий уровень благосостояния населения и предельно низкий уровень политической свободы создали очень нецивилизованную, но довольно эффективную систему стимуляции труда. Люди вынуждены были тяжело трудиться для того, чтобы заработать хотя бы кусок хлеба для себя и для своей семьи, они вынуждены были демонстрировать свою активность, чтобы не оказаться в лагерях. При всем варварском характере этой системы нельзя не отметить, что она была достаточно действенной. Впрочем, ее действенность оказалась достаточно ограниченной. Исследования показывают, что задания так называемых "первых пятилеток" не были выполнены и победные рапорты основывались на фальсификации. Тем не менее можно утверждать, что такие провалы были вызваны ошибками стратегического плана, отсутствием высококвалифицированных специалистов, принципиальными пороками социалистической системы, заставлявшими принимать экономически неэффективные решения, но не трудовой пассивностью трудящихся.
Строить "котлован" было бессмысленно, но, когда его строили, работали на измор. И с песнями.
Однако по мере роста благосостояния и личной безопасности трудовая активность стала медленно замирать. Нужны были новые стимулы: комфортное жилье, благоустроенный отдых, модная одежда, более изысканная еда.
Тем не менее в соответствии с социалистической догматикой наиболее важные потребности, такие как жилье, благоустроенный отдых и многие другие, были изъяты из числа стимулов к трудовой деятельности. Широкомасштабное хрущевское строительство бесплатного жилья нанесло сокрушительный удар по естественному человеческому стремлению к зарабатыванию денег. Произошло резкое расхождение между понятиями "настоятельность потребности" и "платежеспособный спрос". "Вилка" между ними стала до того широкой и так глубоко укоренилась в массовой психологии, что даже теперь очень трудно объяснить директорам предприятий, что потребность в их продукции определяется теми средствами, которые готовы им заплатить за эту продукцию, а вовсе не абстрактными рассуждениями о том, что она "нужная".
В сущности, это было проявлением обычного "социалистического эффекта". Внешне благое намерение разделить поровну заработанное всеми приводило, как всегда в истории, к ослаблению желания каждого зарабатывать. Не отстающие в труде стремились подтянуться к передовым, но, наоборот, передовые снижали свою активность.
Начавшееся падение темпов экономического роста, а главное, все более углублявшаяся пропасть между экономической мощью стран с либеральной экономикой и нашей страной вызвали к жизни два направления экономической мысли. Фактически оба эти направления не затрагивали глубинных недостатков социалистической системы хозяйствования, были далеки от какого-либо осмысления политических основ экономической системы, но в течение двадцатилетия давали пищу всем спорам в экономической науке.
Первое направление [Анчишкин 1973; Методы планирования 1965; Михалевский 1972] опиралось на понятие "настоятельность потребности" и призывало к лучшему мониторингу потребностей и планированию народнохозяйственной деятельности, исходя из потребностей общества. Его можно было бы назвать наиболее ортодоксально социалистическим, хотя многие его представители были убежденными либералами в политике и даже оппозиционерами. В русле этого направления были развиты чрезвычайно интересные и локально эффективные математические методы решения многих экономических задач. Нельзя считать полным провалом и работы по созданию автоматизированных систем управления. Свою локальную эффективность они доказали в мировой практике. Путаница и неразрешимые противоречия возникали тогда, когда приступали к разработке общегосударственной автоматизированной системы или автоматизированной системы плановых расчетов на уровне страны.
Второе направление [Федоренко 1968; Петраков 1971] возникло как некоторый отход от сталинской установки на ликвидацию денег. Сперва достаточно стыдливо, а потом все более прямо высказывалось убеждение в необходимости усилить роль денег в стимулировании трудовой активности.
Трудность четких действий в этом направлении заключалась в том, что в социалистической экономике было принципиально невозможно вычленить финансово ответственный субъект хозяйственной деятельности. Отсутствие собственника, который, во-первых, может разориться в случае неудачи, а во-вторых, заинтересован в долгосрочном развитии своего предприятия, делало эту задачу неразрешимой.
В сущности, представители первого направления были правы, когда они говорили о едином народно-хозяйственном комплексе страны. Сегодня, пытаясь реформировать этот единый организм, мы произносим такие слова, как "степень монополизированности", "отсутствие региональных рынков" и т.д. Все это не открытия последнего времени. Когда в 1960-х годах А.Н. Косыгин [Косыгин 1965] и близкие ему экономисты предложили реабилитировать денежные отношения и выбрать в качестве единственного показателя эффективности прибыль предприятий, они столкнулись со схожими проблемами. Но самой тяжелой проблемой, которая фактически задавила всю косыгинскую реформу, было резкое сокращение капиталовложений в производство, произошедшее вследствие предоставленной тогда производителям свободы распоряжения полученной прибылью. Производитель при социализме — не собственник, он человек наемного труда. Зачем ему вкладывать средства в производство, если завтра он с него уйдет или, даже работая на нем до смерти, ничего из заработанного и вложенного не сможет оставить детям? Не разумнее ли потратить все заработанное на свое семейное потребление?
В сущности, все проекты реформ преследовали одну цель — построить эффективную экономику, избежав появления финансово ответственных лиц. Конкретные разработки становились все более изощренными, поведение властей в условиях набирающего силу кризиса — все более отчаянным. Если в конце 1970-х и самом начале 1980-х удавалось гасить недовольство благодаря торговле сибирской нефтью, то ближе к середине 1980-х начались откровенно популистские мероприятия, совершенно расстроившие денежное обращение в стране. Речь идет о серии повышений заработной платы различным группам населения в условиях продолжающегося спада производства и государственного сдерживания цен.
Экономика приобрела необычный, неклассический характер. Особую роль играло явление "скрытой инфляции". Наилучшее описание такой экономики дано Я. Корнаи в его знаменитом труде "Дефицит" [Корнаи 1990]. Но проблемы не исчерпывались только неприятными особенностями экономики дефицита. Возник серьезный разрыв между соотношением цен, которое существовало на мировом рынке, и тем соотношением цен, которое было искусственно создано внутри СССР. Основываясь на ценах, принятых внутри страны, многие проекты можно было признать эффективными, несмотря на сомнительность методик расчета экономической эффективности. Однако при любой попытке открытия экономических границ и выравнивания соотношения цен эти же проекты становились категорически неэффективными. Эта проблема досталась нам в наследство от предыдущей эпохи и в 1990 году привела ко всем известным трудностям и лишениям. Лет десять всю страну буквально трясло от разбалансировки внутренних и внешних цен. И хотя сегодня благодаря "нефтяной смазке" эти последствия меньше чувствуются, баланс и ныне не достигнут. Именно по этой причине многие боятся вступления России в ВТО.
Полный провал системы государственного капитализма стал ясен в середине 1980-х. Правительство — прежде всего через Госплан СССР — отбирало прибыль у предприятий и вкладывало ее в проекты, считавшиеся эффективными. Так как цены назначались тем же правительством, то вся процедура носила характер увлекательной игры, имевшей мало общего с реальностью. В действительности же система частного капитализма оказывалась куда как разумней. Человек, из собственных доходов отрывающий средства и вкладывающий их в производство, уж наверняка более ответственно и эгоистично оценивал проекты, а потому и производство в этой системе развивалось несравненно быстрее и эффективнее. Сокрушительное поражение в "холодной войне", то есть соревновании производственных систем, уже не могло дольше скрываться.
В 1989 году угроза разрушения денежного обращения стала явной. Участились разговоры о наличии "козырька", "денежного навеса", готового обрушиться на потребительский рынок. Дефицит становился все более тотальным. Государственное балансирование цен начало взрываться после принятия Закона о предприятии и Закона о кооперации через повышение цены рабочей силы, которая в советской экономике была традиционно низкой. Структура цен довольно консервативна, и такое повышение "давило" на потребительский рынок, снижая его наполнение. Альтернативой могло бы быть расширение производства товаров и услуг. Однако в условиях широкого задействования мощностей и рабочей силы, низкой производительности труда и отсутствия стимулов к ее повышению это требовало серьезного увеличения инвестиций, а потенциальные утраченные инвестиции как раз и послужили источником роста заработной платы. Наиболее легким путем выхода из кризисной ситуации было бы согласие на восстановление прежней структуры цен, уступка осуществлявшемуся "давлению" хотя бы через так называемую либерализацию цен. Но тогда инвестиционные ресурсы просто исчезали. Они переходили из прибыли предприятий не в производство, как это было ранее, а в зарплату, но и там не капитализировались, а направлялись на текущее потребление. Либерализация на первых порах вызвала бы рост цен конечного продукта до величины, приблизительно восстанавливавшей прошлую структуру цен, и деньги обесценились бы на общую сумму инвестиционных ресурсов.
К тому времени два упомянутых нами направления экономической мысли, с учетом переходов конкретных ученых из одного лагеря в другой, сфокусировались в два взгляда на характер необходимых преобразований. Они достаточно традиционны и для других стран, встающих на путь экономических реформ, и сводятся, с одной стороны, к структурным сдвигам, а с другой — к тотальному переходу на рельсы рыночной экономики.
Первого взгляда придерживались и, как ни странно, до сих пор придерживаются сторонники традиционных методов планирования. Панацея им видится в директивной переброске бюджета из менее "нужной" отрасли в более эффективную. А раз так — отрежем кусок у добывающих отраслей и отдадим его машиностроителям. Или используем его для "усиления социальной направленности планов", то есть для повышения норм расходов в здравоохранении, образовании и тому подобное. Однако история экономических преобразований в различных странах показывает, что это тупиковый путь. Искать доказательств долго не приходится.
Самый яркий пример безрезультатности методов структурных сдвигов — сельское хозяйство. С 1970-го по 1985 год среднегодовой объем капитальных вложений в отрасль был увеличен более чем в два раза. В то же время объем валовой продукции вырос всего на 24%.
Что касается повышения расходов на социальные цели, то оно моментально съедается ростом цен на товары и услуги производственных отраслей, в то время как натуральное потребление почти не меняется. И не мудрено: в сложившейся системе интересов и реальной хозяйственной власти приоритет имеет производственная сфера. Если систему не изменить, она всегда найдет способы перераспределять ресурсы в свою пользу.
Впрочем, пренебрежительно отмахиваться от такого взгляда на реформы, во-первых, недостаточно, а во-вторых, чревато "затуманиванием" самой проблемы. Помимо непрофессиональных романтиков на этой позиции стоял и столь глубокий и высокоэрудированный экономист, как Ю.В. Яременко [Яременко 1981, Яременко 1990], которого даже его оппоненты признавали "целой эпохой в отечественной экономике".
Мы не можем обойти этот вопрос. Лучший аналитик советской экономики Ю.В. Яременко создал и развил теорию двух ресурсов, правильность которой никем, насколько нам известно, не оспаривалась. Согласно этой теории, в экономике практически каждый важнейший ресурс присутствовал в качественном (элитном) и массовом виде. Для внутреннего употребления производились товары и услуги массового уровня, для внешнего — более высокого, качественного. Цифровой анализ показывал, что в случае мгновенной либерализации внешней торговли и цен подавляющее большинство производимых продуктов становилось неконкурентоспособным.
Глубоко пессимистический взгляд Ю.В. Яременко на возможности самодеятельных быстрых перемен заставлял его искать выход в проведении предварительного структурного сдвига еще в условиях закрытой экономики. Не стоит говорить, насколько эти взгляды далеки от взглядов сторонников структурного сдвига, осуществляемого через вливание финансовых ресурсов в ту или иную "приоритетную" отрасль.
На самом деле, Ю.В. Яременко говорил не об отказе от рыночной, открытой и самодеятельной экономики, а о наличии специфических трудностей перехода от социалистической экономики к либеральной в условиях нашей страны. Справедливо считая, что элитные ресурсы прежде всего сосредоточены в ВПК, и отмечая, в конце концов, как практически единственный элитный именно кадровый ресурс ВПК, Ю.В. Яременко призывал уделить в процессе осуществления реформы наибольшее внимание проблемам конверсии оборонного производства в гражданское.
Таким образом, взгляды Ю.В. Яременко трудно классифицировать как сугубо романтические, и, как всякие трезвые взгляды на проблему, они с трудом поддаются классификации. Либералы обвиняли его в консерватизме, для консерваторов он тоже не был "своим", поскольку целью пути видел именно либеральную экономику.
Можно сказать, что в результате дискуссии победила позиция, согласно которой выход из кризиса, преодоление отставания в более широком смысле и повышение уровня жизни лежат на пути перехода к либеральной, "рыночной экономике", а не на пути структурного сдвига, осуществляемого с помощью централизованной переброски финансовых ресурсов.
ДВЕ ПРОБЛЕМЫ: ДЕНЬГИ И СОБСТВЕННОСТЬ
Когда ученые и общество приходят к согласию по какой-либо принципиальной проблеме, то она перестает быть принципиальной и даже вообще перестает быть проблемой. Common sense переводит ее в разряд данностей. А принципиальными проблемами становятся те, которые еще вчера считались техническими. В 1989-1990 годы такой проблемой стали характер и формы пути перехода к рынку. Если быть точнее, то эта проблема раздваивалась и формулировалась в виде двух "пучков" проблемных вопросов: как сделать, чтобы деньги стали действительно деньгами и выполняли весь набор классически присущих им экономических функций, и как создать частного собственника в стране, где более полувека частный собственник был уголовным преступником?
Механизм рынка давно описан и успешно работает во многих странах. Следовательно, считали рыночники, надо взять его и перенести на нашу почву. Как это сделать? Допустим, взять и применить средство, хорошо известное морякам: поворот "все вдруг", который совершают, например, тогда, когда корабли несутся на рифы и нужно спасти их от неминуемой гибели. Так и здесь: объявить декретом введение рынка с определенного числа, например с 1 января 1990 года. Вся старая хозяйственная система разрушается до основания, а затем из условий домонополистического рынка почти мгновенно произрастут все институты постиндустриальной эпохи. Предполагалось ввести только некоторые инструменты социальной защиты.
Теоретически такой путь проведения реформ возможен. Он был использован в ФРГ и Японии после Второй мировой войны и получил название "технология экономического чуда". Но для успешного осуществления такой политики необходим был целый ряд условий, важнейшее из которых состояло в том, что принятие решений и ответственность взяли на себя внешние силы, точнее — оккупационные власти. Они же обеспечили и экономические гарантии. План Маршалла в Европе стоил 50 миллиардов долларов, Япония получила три миллиарда. В условиях 1990 года, а тем более для нашей страны, займы должны были быть на порядок выше. Но дело даже не в займах.
Концепция технологии экономического чуда основана на представлениях о частной собственности и жесткой конкурентной борьбе за существование. В этих странах во время правления свергнутых тоталитарных режимов существовала частная собственность. Без существования частной собственности невозможно говорить об использовании технологии "экономического чуда". В то время, возражая сторонникам мгновенного поворота "все вдруг", мы писали: "Это лекарство, от которого либо сразу умирают, либо сразу становятся здоровыми. Стать здоровыми нам не дадут межнациональные отношения. Безусловно, в отдельных регионах успех возможен. Но в результате мы придем к резкой дифференциации экономического положения. В свою очередь, она способна вызвать такую вспышку межнациональных столкновений, которая вполне может привести к непредсказуемым последствиям" [Волконский, Вавилов, Сабуров 1989].
Напомним, что в 1989 году существовал СССР. Россия, конечно, более однородна. Однако практика показывает, что приведенные выше соображения стоило учитывать и России.
Мы придерживались и придерживаемся следующего мнения: даже если более оптимистично, чем Ю.В. Яременко, смотреть на перспективы самодеятельного становления экономики, то все равно необходимо осмыслять переходный процесс как длительный и многоэтапный, в котором достаточно многое зависит от механизмов "запуска" и сопровождения.
Перечитывая сегодня все предложения, высказанные в то время, в том числе и собственные, испытываешь, как это всегда и бывает, смешанные чувства. С одной стороны, хочется все подправить. Теперь, отягощенные знаниями и опытом, мы лучше видим, что было неизбежным, а что нет, чему не стоило уделять внимание, а что, наоборот, его заслуживало. С другой стороны, по здравом размышлении приходишь к выводу, что основные идеи не так уж устарели. В первую очередь это касается идеи реформы как изменения отношений, связанных с собственностью. Вторая идея, которая остается, видимо, актуальной до сей поры, — это идея тесной связи финансового оздоровления с созданием каналов приложения накопленных средств, из которых главным в нашей стране остается возможность для населения вкладывать деньги в жилищное строительство. И, наконец, третья идея — это идея "строительства рынка", неминуемой этапности преобразований, не зависящей от нашего желания создать все в один момент.
Ценность 1990 года, его, если хотите, уникальность состояли в том, что и экономисты, и общество в целом были вовлечены в работу по осмыслению совершенно новых понятий, напряженно и упорно искали выход из тупика. Если политические преобразования всколыхнули страну в 1989 году, когда все от мала до велика прильнули к телевизорам, стараясь не пропустить ни одного высказывания участников Съезда народных депутатов СССР, то в 1990 году вся общественная мысль сосредоточилась на поисках будущего пути экономического развития.
В самом деле, говоря слова "капитализм" и "социализм", мы не просто огрубляем и схематизируем реальность. Пожалуй, мы скорее спускаемся в область подсознательных предпочтений и эмоциональных порывов, нежели действительно занимаемся анализом происходящего. Если под "капитализмом" мы подразумеваем такой вид экономики, где решения о вложении средств принимаются не обществом, а частным инвестором в расчете на максимизацию прибыли, а под "социализмом" — наличие в экономике инструмента частичного перераспределения доходов с целью обеспечения достойной жизни малоимущим слоям населения, то почему же эти понятия следует считать антагонистическими? Существует всегдашнее противоречие между эффективностью и защитой. Наибольшая эффективность достигается при отсутствии защищенности. Теоретически. Наибольшая защищенность — это полная уравниловка. Тоже теоретически. И тот, и другой случай относятся к разряду абсурдных. При отсутствии защищенности происходит социальный взрыв. При отсутствии эффективности защищаться становится нечем.
Приходило понимание того факта, что страны под названием "Запад" не существует. Экономики США и Индии, Франции и Италии, Швеции и Бразилии чрезвычайно различны, хотя везде решения о вложении средств в производство принимаются частными лицами из соображений максимизации будущей прибыли и везде существуют социальные программы поддержки малоимущих слоев.
На пороге российской реформы принципиально невозможно было определить, каково будет "лица необщее выраженье" российской экономики. Во всех предложениях и размышлениях того времени речь шла только о первом этапе реформы — этапе, который снимет путы тоталитарной экономики, развяжет руки инициативе деловых людей и даст возможность развития в нормальном для России направлении. Каково будет это направление, можно было только гадать. Тогда это, во многом справедливо, представлялось праздным вопросом и экономическая мысль была сосредоточена именно на первом этапе реформы, связанном с радикальными преобразованиями в области собственности и денежного обращения.
Не вдаваясь в уже ненужные сегодня подробности, следует сказать, что почти все предложения той поры уделяли большое внимание проблеме цен на природные ресурсы. Существовавшие цены оставлять было нельзя. В добывающих отраслях цены были резко занижены, природные ресурсы бесплатны. Не были лишены оснований предложения о необходимости повысить эти цены до общей либерализации, а не одновременно с ней. Конечно, с одной стороны, это был бы тяжелый удар, а с другой — технически сложное мероприятие. Однако обратный путь, который впоследствии был выбран, неминуемо вел к обвалу обрабатывающей промышленности и приданию экономике России сырьевой направленности на достаточно длительный срок.
Сегодня, оглядываясь назад, впрочем, можно сказать, что и многие здравые идеи, и конкретные мероприятия, предложенные тогда нами и другими экономистами, были воплощены в жизнь. Это могло бы вызвать законное внутреннее удовлетворение, если бы не одно существенное "но". Главным в наших предложениях был не набор отдельных идей и мероприятий, но убеждение в необходимости сбалансированного сценария, который путем сочетания или разведения во времени конкретных действий противостоял бы хаосу, почти неизбежному в период реформ.
И сегодня я убежден, что стратегическое планирование строительства рынка было совершенно необходимо тогда и является насущным требованием дня нынешнего. Меры, сами по себе неизбежные и на первый взгляд благотворные, всегда имеют негативную составляющую. Любые радикальные преобразования хотя бы временно вызывают спад в различных областях экономической жизни. Значит, необходимо так строить стратегический план, чтобы к этому же времени другие действия, осуществленные ранее, уже работали на подъем. Искусство балансирования, может быть, главное искусство, которым должен владеть реформатор.
РАЗРУШИТЕЛЬНЫЙ СТРАХ
Прошедшие дискуссии, как и реальная жизнь, показывали, что без цивилизованного рынка существовать дальше нельзя. Дефицит в государственной торговле и естественно сопровождающая его теневая экономика погружали страну в хаос. На первый план все очевиднее для всех выходила задача строительства рынка. Может быть, сегодня пафос того времени многим кажется преувеличенным, но нельзя отрицать, что он был таким, каким он был.
Особые споры вызывала проблема приватизации, то есть необходимость перейти от тотально государственного владения существующим производством к частному. Непроясненность понятий даже в среде экономистов, неподготовленность населения и невероятные представления, подогревавшиеся демагогией самых неожиданных оттенков, превращали вопросы, связанные с приватизацией, из экономических в социальные, политические и даже национальные. В профессиональных кругах обсуждалась дилемма возмездной и безвозмездной приватизации.
Экономисты старались высказать мнение по ключевым вопросам, которое повлияло бы на составителей правительственных программ и нашло отражение в реальных мероприятиях. Однако до воплощения реформенных идей в жизнь было еще далеко. Колебания и неуверенность тогдашнего руководства СССР, его зацикленность на политических вопросах сыграли злую шутку со страной. С каждым днем перспектива более или менее мягкого перехода становилась все призрачнее, а каждая новая программа ничего, кроме воспитательного эффекта, не имела. Тем не менее их значение нельзя преуменьшать. Как бы теперь мы ни относились к предложениям Н. Шмелева, В. Селюнина, А. Стреляного и радикальным выпадам Л. Пияшевой, вспомните, какой переворот в сознании большинства они произвели!
Несмотря на достигнутое понимание причин кризиса, невозможности паллиативных решений и даже основополагающей роли частной собственности в обеспечении экономического роста, власть в своих действиях последовательно применяла все те меры, которые были уже опровергнуты и отторгнуты экономической наукой, да и сознанием большинства активного населения, как несостоятельные.
Первым "реформенным" действием была суета вокруг нового понятия — "ускорение научно-технического прогресса" [Аганбегян 1985]. Это был типичный пример попытки провести структурный сдвиг в экономике путем централизованного перераспределения средств. Решено было развивать машиностроение. Однако поскольку все связи и отношения оставались прежними, выделенные дополнительные средства вернулись в те отрасли, в которые они направлялись до "ускорения научно-технического прогресса". Печальной памятью классически неверных решений остаются нам города Зеленоград, Елабуга и другие "стройки века".
Инерционность мышления властей сказалась и в их реакции на рекомендации экономистов действовать "через человека". Если ученые фактически предлагали изменить отношения в производстве, то власти и тут решили произвести централизованный структурный сдвиг. Речь идет об "усилении социальной направленности планов". В этом случае опять перераспределялись средства. Вместо того чтобы заинтересовать человека в зарабатывании денег на строительство жилья, увеличили капитальные вложения в жилищное строительство. Тут же через цены эти средства вернулись в производственные отрасли, и никакого увеличения вводов общей площади жилья не произошло. В то же время робкие решения по расширению свободы, как, например, снятие ограничений на общую площадь возводимых индивидуальных домов, сразу давали видимый эффект.
Наибольшие негативные последствия усиления социальной направленности планов сказались в разбалансировании денежного обращения, так как начались чисто эмиссионные повышения зарплат и пенсий.
Тогда же в качестве первых ростков экономического подхода к проблеме у руководства страны стали популярны идеи о коллективном хозяйствовании. К сожалению, до сих пор представления о том, что трудовой коллектив способен стать эффективным управляющим субъектом хозяйственной деятельности, не изжито у ряда политиков разных направлений. Пожалуй, ни одна идея не принесла большего вреда развитию экономики страны, чем эта.
По сути дела, предлагалось не менять отношения собственности, то есть отношения хозяйственной, экономической власти. Самым смелым предложением была аренда. Но и она является лишь "расширением самостоятельности", "полным хозрасчетом", а говоря нормальным языком — продолжением старого пути, когда реальный и полновластный хозяин собственности — отраслевое ведомство — разрешает определенные свободы своему наемному работнику — трудовому коллективу. Договор об аренде был не договором имущественного найма, а договором о предоставлении больших хозяйственных прав. Раньше это регулировалось ведомственными инструкциями, теперь перемещалось в договор об аренде. Вряд ли такая или подобная ей мера может стимулировать подлинно хозяйское отношение к труду, тем более если у арендатора не будет возможности в любой момент продать свои права. Идя по пути структурных сдвигов и хаотической аренды, экономика была обречена оказаться в конце концов у той же пропасти. Всякие попытки улучшить положение в рамках старой системы быстро показывали свою неэффективность.
Шел нормальный процесс обучения, который всегда порождает ошибки. Однако стране этот процесс стоил очень дорого. Ошибки властей, не желавших слушать высоколобых ученых и высокомерно заявлявших о преимуществах своего практического директорского опыта, все более усугубляли кризис в стране. Впрочем, разговоры о том, что принимать решения должны практики, знающие производство, продолжаются до сих пор. Наиболее тяжелой из этих ошибок был Закон о предприятии [Закон 1987], который ликвидировал основу государственного способа капитализации прибыли до создания какого-либо альтернативного, вызвал рост личных доходов и создал предпосылки возникновения инвестиционного голода. Когда сегодня мы ищем истоки инфляционного взрыва, то прежде всего следует обратиться к Закону о предприятии и его сокрушительным последствиям для экономики. Именно благодаря этому закону страна в значительной мере лишилась резервов структурно-технологической перестройки.
Резко упал объем капитальных вложений. Прекратилось обновление основных фондов. В сущности, до сих пор в какой-то мере экономика России эксплуатирует промышленно-производственный капитал, созданный до введения Закона о предприятии. А тогда износ оборудования превзошел все разумные пределы. Пиком этой линии "реформирования" стали выборы директоров. Инфляционный эффект этой меры, технически осуществленный путем перекачки средств из фондов накопления в фонды потребления, с инвестиционного рынка на потребительский, трудно переоценить. Последствия введения Закона о предприятии еще долго сказывались и в кризисе неплатежей, и в раскручивании инфляционной спирали.
Параллельно вышел и Закон о кооперации [Закон 1988]. Его уроки чрезвычайно интересны и до сих пор, к сожалению, не проанализированы. На наш взгляд, два важнейших вывода совершенно очевидны: во-первых, кооперативное движение доказало фантастическую эффективность малого бизнеса в стране, и во-вторых, оно же продемонстрировало, что малый и большой бизнес имеют разные законы развития. Существующий уже крупный государственный бизнес не может быть поддержан, а тем более поднят нарождающимся частным малым бизнесом. Он может быть только разрушен им, чтобы потом через длительное время вырасти органично из малого, но тогда уже совершенно другим.
Тем не менее за короткий срок малый бизнес смог мобилизовать достаточно элитный кадровый потенциал рыночной экономики. Несмотря на неминуемые издержки процесса, многие руководители, позже возглавившие эффективный большой бизнес, проявили себя именно в этой ситуации в малом бизнесе.
Но может быть, говоря о некомпетентности властей, о высокомерии "практиков" и коммунистических функционеров, об их ошибках, мы упускаем самое главное, самое существенное — страх. Страх перед реформами, перед мерами, кардинально меняющими жизнь страны, иррационален и разрушителен. Он ничего общего не имеет со стремлением к ответственным и сбалансированным решениям. Наоборот, страх перед переменами в кризисной ситуации порождает решения спонтанные, необдуманные и наносящие чрезвычайный вред. Преодоление страха выражается в ясности взгляда на необходимость изменений, по возможности скрупулезном расчете последствий своих действий и определении времени принятия решений. Страх заставляет уходить от реальности, откладывать принятие решений, несмотря на их очевидную необходимость, и в конце концов бросаться в реформу, как в пропасть, очертя голову.
Все мероприятия, проведенные в течение так называемой "перестройки", по сути, явились следствием именно этого страха. Особенно заметно это при анализе истории программы "500 дней" [Концепция и программа 1990].
Программа "500 дней" (первоначально "400 дней") была квинтэссенцией тогдашней экономической мысли. Она вобрала в себя и разработки комиссии Л.И. Абалкина, и предложения по нормализации денежного обращения, и, смею думать, наши предложения об этапности реформы и методах капитализации средств населения. Синтетический талант и организаторские способности Г.А. Явлинского в соединении с авторитетом С.С. Шаталина и Н.Я. Петракова, разработками Е.Г. Ясина и, тогда еще неизвестных, Б.Г. Федорова, А.П. Вавилова, С.А. Алексашенко и др. обеспечили колоссальную популярность данной программы. Сегодня можно предъявлять различные претензии к труду группы Явлинского. Мы, например, считали, что данная фаза реформ займет не менее двух лет, а впоследствии увеличили этот срок до трех. 500, а тем более 400 дней, конечно же, срок нереальный для мягкого сбалансированного перехода. Даже по сравнению с нашими, в общем-то, весьма пунктирными предложениями программа слишком мало внимания уделяла проблеме приватизации. Однако у нее было неоспоримое достоинство, которое резко выделяло ее на фоне тогдашней экономической мысли. Это была программа действий.
Широта охвата проблем, глубина проработки отдельных идей и ясность при формулировании целей преобразования сразу сделали данную программу знаменем реформы не только для специалистов, но и для широких масс населения. Эта комбинация качеств создавала особый феномен, никогда уже позже не воспроизводившийся. Вряд ли можно ожидать, что такое общенародное согласие на претворение какой-либо экономической программы может повториться в дальнейшем.
Думается, что Г.А. Явлинский не будет спорить сегодня с критиками конкретных аспектов программы. Трудно, например, согласиться с нежеланием Явлинского уделить хоть какое-то внимание цифровым прогнозам. Но при всех этих лакунах была очень четко обозначена проблема этапности реформы, невозможности одномоментного перелома. Предполагалась идея использования средств населения в инвестиционном процессе прежде всего в результате жилищной приватизации. В качестве одной из важнейших задач была названа финансовая стабилизация, борьба с дефицитом, но не путем уничтожения "горячих денег", а через их задействование в экономике.
Формально "500 дней" получили поддержку властей, однако в силу ряда очень многих разных причин и специфики экономического и, самое главное, политического характера так и не были реализованы. Можно говорить о возникшем тогда противостоянии руководств СССР и России, о специфических свойствах характера конкретных руководителей, о непонимании ими сути и последовательности требуемых перемен, но все-таки позволю себе высказать мысль о том, что в основе отказа от выполнения программы лежал страх.
Вообще говоря, психологические категории не являются просто сопутствующими экономике факторами. Представляется более верным подход, уделяющий им значительное внимание при осмыслении экономических процессов, особенно в периоды резких перемен. В конце концов любые управленческие воздействия призваны внести изменения в поведение людей. Даже в тоталитарном государстве методы "прямого действия" весьма ограниченны. Подавляющее большинство методов — это те или иные совокупности приемов давления на психологическую мотивацию поведения. Успех или неуспех зависит от эффективной способности данного приема подействовать на данный объект. Неопробованность их, непривычность для специфической советской экономики и в значительной степени смутное представление об объекте, то есть советском человеке в качестве "экономического человека", порождали страх.
Понять этот страх можно хотя бы потому, что люди, принимавшие решения, осознавали — речь идет не только об экономических и даже не только политических изменениях, но об изменении образа жизни людей, культуры страны. Однако, повторяю, поскольку перемены были неизбежны, а тупик, в который зашла страна, был виден всем, страх еще более усугублял безысходность положения, загонял болезнь внутрь и с каждым днем усложнял ситуацию. Сейчас совершенно очевидно, насколько непростителен был этот весьма понятный страх. Если бы история имела сослагательное наклонение, то можно было бы сказать: во сколько раз легче для населения и эффективнее для экономики были бы реформы, начнись они в 1986-м, 1989-м или даже в 1990 году. Именно страх перед реформами подписал приговор СССР. Надежды населения были обращены к новому руководству РСФСР. Именно с ним теперь люди связывали свои чаяния лучшей жизни.
Таким образом, страх сыграл роль одного из решающих факторов как в определении сроков и особенностей российской экономической реформы, так и в распаде СССР.
В 1990 году чрезвычайно важен был тот факт, что Г.А. Явлинский и Б.Г. Федоров вошли в правительство России. Это был первый случай привлечения независимых профессиональных экономистов во властные структуры. Однако и Россия не решилась на реформы, пытаясь достичь по экономическим вопросам компромисса с правительством СССР и сосредоточив усилия на упрочении своей политической власти. Г.А. Явлинский и Б.Г. Федоров вышли из правительства. С одной стороны, это событие можно трактовать как провал реформаторов, но, с другой стороны, это был и первый шаг по преодолению страха. Разве можно себе представить, чтобы в период владычества коммунистов министры покидали правительство в знак несогласия с его политикой? Может быть, это и было одним из первых явлений новой политической культуры страны.
На этом, собственно, и закончился 1990 год, — год, о котором мне предложили вспомнить сегодня. Это был год надежд, год трезвого осмысления ситуации, год народного энтузиазма и правительственного страха. Год закончился, но не закончилась затянувшаяся прелюдия. Впереди был еще один год топтания на месте, когда и народный энтузиазм, и правительственный страх росли пропорционально обрушению экономики. В конце концов договорный процесс между предприятиями на 1992 год был сорван и реформаторы пали перед сомкнутыми рядами директорского корпуса. Не реформаторы отпустили цены на свободу — взбесившиеся звери выскочили на свободу сами. Реформаторы только повторяли, как заклинание: "Побесятся и перестанут. Надо было дать им пожить на свободе". Это, конечно же, правда. А реформа собственности по-настоящему началась лишь в 1993 году.
Сегодня, оглядываясь назад, думаешь: "Сколько еще предстоит сделать! Не дай Бог успокоить сердце ценами на энергоносители и опять дождаться чего-нибудь этакого".
ЛИТЕРАТУРА
Аганбегян 1985 — Аганбегян А.Г. Научно-технический прогресс и ускорение социально-экономического развития. М.: Экономика, 1985.
Анчишкин 1973 — Анчишкин А.И. Прогнозирование роста социалистической экономики. М.: Экономика, 1973.
Волконский, Вавилов, Сабуров 1989 — Волконский В.А., Вавилов А.П., Сабуров Е.Ф. Поворот "Все вдруг"? // Социалистическая индустрия. 1989. № 212.
Закон 1987 — Закон СССР о государственном предприятии (объединении). Принят на седьмой сессии Верховного Совета СССР одиннадцатого созыва 30 июня 1987 г. М.: Юридическая литература, 1987.
Закон 1988 — Закон СССР от 26.05.1988 № 8998-XI "О кооперации в СССР" // Ведомости Верховного Совета СССР. 1988. № 22. Ст. 355.
Концепция и программа 1990 — Рабочая группа, образованная совместным решением М.С. Горбачева и Б.Н. Ельцина. Переход к рынку: Концепция и программа. М.: Архангельское, 1990.
Корнаи 1990 — Корнаи Я. Дефицит. М.: Наука, 1990.
Косыгин 1965 — Косыгин А.Н. Об улучшении управления промышленностью, совершенствовании планирования и усилении экономического стимулирования промышленного производства. Доклад на Пленуме ЦК КПСС 27 сентября 1965 г. М.: Политиздат, 1965.
Методы планирования 1965 — Методы планирования межотраслевых пропорций / Под ред. А.Н. Ефимова и Л.Я. Бери. М., 1965.
Михалевский 1972 — Михалевский Б.Н. Система моделей среднесрочного народнохозяйственного планирования. М.: Наука, 1972.
Петраков 1971 — Петраков Н.Я. Хозяйственная реформа: план и экономическая самостоятельность. М.: Мысль, 1971.
Попов 1995 — Попов Г.Х. Эффективное управление. М.: Экономика, 1985.
Федоренко 1968 — Федоренко Н.П. О разработке системы оптимального регулирования экономики. М.: Наука, 1968.
Яременко 1981 — Яременко Ю.В. Структурные изменения в социалистической экономике. М.: Мысль, 1981.
Яременко 1990 — Яременко Ю.В. Электрификация в современном мире. М.: Наука, 1990.