Опубликовано в журнале НЛО, номер 1, 2007
Год 1990-й в Украине, или тогда еще Украинской ССР, был чрезвычайно богат на события и явления, каждое из которых заслуживает отдельного и тщательного исследования. Состоялись первые демократические выборы в Верховный Совет и в местные Советы, в результате которых фактически была разрушена монополия КПСС на политическое руководство обществом, а в трех западных областях Украины, объединяемых общим названием "Галиция", была, по сути, ликвидирована советская власть — здесь большинство в областных Советах получили националдемократы и националисты. Верховный Совет Украинской ССР, в котором доминировали коммунисты, принял декларацию о государственном суверенитете республики, положившую начало юридическому обособлению Украины от Союза. Произошла студенческая "революция на граните", закончившаяся беспрецедентной отставкой главы правительства республики. Состоялись масштабные шахтерские забастовки с выдвижением политических требований. Развал Коммунистической партии Украины, в 1990 году потерявшей рекордное количество членов — более 220 тысяч, — стал необратимым. Наконец, состоялось рождение массовой политики, произошел невиданный подъем таких форм публичного представления интересов, как демонстрации, митинги, забастовки, другие массовые акции (в течение года в массовых акциях в республике приняли участие более 2 миллионов человек).
Одной из наиболее выразительных примет 1990 года стала суверенизация истории, происходившая параллельно с суверенизацией политической. Динамика взаимодействия этих двух процессов в Украинской ССР была таковой, что "присваивание" или "возвращение" той части прошлого, которая теперь все более считалась "своей", было составляющей процесса обретения политической независимости и в какой-то степени его катализатором. Исторические аргументы широко использовались как в доказательной риторике национал-демократических и националистических сил, так и в деятельности "суверен-комунистов" — той части партийно-советского истеблишмента, которая вела изнурительные торги с союзным центром за больший объем полномочий в предполагаемом "обновленном Союзе".
В предыдущие два-три года история была в основном полем битвы между ортодоксальными коммунистами, защищавшими "достижения социализма", и ревизионистами, пытавшимися заполнить "белые пятна" (сделав их "черными") и осудить "преступления сталинизма". Сюжеты, к которым обращались обе стороны, достаточно стандартны: началось с реабилитации партийных и советских деятелей, военных (не реабилитированных в период хрущевской "оттепели"), затем началось возвращение деятелей национального движения (не только репрессированных, но и запрещенных или заклейменных как "украинские буржуазные националисты"); это в свою очередь привело к реабилитации тем и сюжетов, ранее бывших предметом строгого идеологического табу или исторических фальсификаций (уничтожение национальной интеллигенции и голод 1932-1933 годов, украинская революция 1917-1921 годов, деятельность Организации украинских националистов и Украинской повстанческой армии). Разумеется, не обошлось и без масштабного "повторного изобретения" канонических исторических мифов, в советское время присвоенных официальной идеологией и адаптированных в квазинароднической коммунистической мифологии, — казацкого и мифа о Т. Шевченко1.
Заполнение и перекрашивание "белых пятен" истории в 1990 году решительно трансформировалось в национализацию истории — процесс отделения "своей" национальной истории от ранее единого пространства и времени. Недавнее общее прошлое, представляемое в виде транснациональной "истории СССР", разделилось и в идеологических практиках, и в сознании людей. Украинское общество переживало своеобразное "историческое дежавю": стандартный национальный проект образца XX столетия, уже однажды реализованный на рубеже XIX-XX веков, проект, предусматривающий отделение национальной истории от имперской или "общерусской", переживал на излете "перестройки" свое второе рождение.
Именно в 1990-м этот процесс приобрел собственную логику и динамику, вышел из-под контроля идеологических структур еще правящей партии и даже, более того, стал влиять на эти структуры, заставляя их приспосабливаться к "требованиям времени", а затем стал подспорьем для "национализировавшихся" коммунистов в их борьбе за власть. Тогда же наиболее активная часть украинской интеллигенции, составившая верхушку политических сил, принявших название "национал-демократов", реализовала классический сценарий "национального возрождения" — восстановление в общественном сознании образа украинской нации со своим собственным языком, культурой, историей.
Последняя, все более представляемая преимущественно как форма коллективной исторической памяти нации, не только стала играть роль общественно и духовно значимого символа, но и послужила мощным средством политической мобилизации для оппонентов правящей партии, объединившихся в различные общественные организации (экологические, культурноисторические и политические), среди которых особенно выделялось наиболее мощное движение, созданное по образцу народных фронтов республик Балтии, — Народный Рух Украины за перестройку, созданный в сентябре 1989 года.
Правящая партия традиционно (и вполне обоснованно) усматривала в истории "идеологический фронт". Натиск со стороны демократической интеллигенции (как национальной, так и той, что требовала "осуждения преступлений сталинизма" для придания социализму "человеческого лица") требовал контрмер, тем более что процесс заполнения "белых пятен" в Украине неизбежно обретал "национальную окраску" — заходила ли речь о ранее замалчиваемых или табуированных сюжетах (например, голоде 1932-1933 годов2), или же о реабилитации репрессированных коммунистов (тут началось возвращение в историю "национал-коммунистов" вроде Мыколы Скрыпника или Мыколы Хвылевого), или об исторических персонах и явлениях, в советской исторической мифологии заклейменных как "буржуазно-националистические" (тут в одном плавильном котле были собраны такие разнородные персонажи, как Михайло Грушевский и Степан Бандера, и такие разные явления, как украинская государственность 1918-1920 годов и Украинская повстанческая армия или Организация украинских националистов). Процесс возвращения забытых или запрещенных тем, имен, фактов и явлений в специфическом украинском контексте действительно представлял серьезную опасность как для союзного центра, так и для КПУ, являвшейся главной институциональной силой удержания населения республики в состоянии безоговорочной лояльности этому центру и коммунистической идеологии.
"Бои за историю", развернувшиеся в Украинской ССР во второй половине 1980-х годов, к 1990 году вышли на завершающий этап — коммунистическая номенклатура, поначалу активно отстаивавшая эту территорию, стала сдавать позицию за позицией, а затем часть ее просто перебежала в лагерь своих оппонентов и стала использовать их аргументы как подспорье в своих претензиях на больший объем власти и полномочий в торгах с центром. История из поля битвы превратилась в территорию согласия между новорожденными "суверен-коммунистами" и национал-демократами, значительная часть руководства которых также пришла из номенклатурных рядов (лишь единицы здесь представляли тех, кто на самом деле боролся с неосталинизмом в 1960-1970-е годы3).
Результатом стало поистине историческое (в прямом и переносном смысле) решение Политбюро ЦК КПУ от 21 июля 1990 года "О реализации республиканской программы развития исторических исследований, улучшения изучения и пропаганды истории Украинской ССР". Документ, по сути, сигнализировал о фундаментальной "смене вех" в идеологическом курсе руководства партийной организации республики4 — от защиты основ ортодоксального наднационального видения истории к адаптации национальной схемы с сохранением базовых основ марксистского канона (классовый подход, формационная телеология).
Впрочем, стоит обратиться к предыстории этого поворотного и в какойто степени фатального для правящей партии решения. Еще в октябре 1988 года тогдашний первый секретарь ЦК КПУ Владимир Щербицкий попрекнул обществоведов республики тем, что работа по заполнению "белых пятен" ведется "недостаточно энергично". Он же выразился в том смысле, что эту работу нужно координировать. Под руководством партии, разумеется5.
Само собою, под "координацией" имелось в виду прежде всего ужесточение требований к идеологическому содержанию публикаций. Поводом послужила "чрезмерно односторонняя" статья кандидата филологических наук С. Белоконя о Михаиле Грушевском, в июле 1988 года появившаяся в органе Союза писателей Украины "Литературная Украина" — эта газета была своего рода оплотом весьма осторожной и деликатной писательской фронды. По заказу ЦК КПУ отповедь "попытке обелить" М. Грушевского дал официоз "Радянська Украина". Впрочем, речь шла прежде всего о Грушевском-политике, как историка его уже можно было признавать, разумеется, снисходительно журя за "позитивизм" и якобы придуманную им теорию бесклассовости украинской нации. Осенью 1988 года уже можно было говорить о голоде 1932-1933 годов (правда, власть признавала его только как результат якобы имевшей место засухи и "искривлений линии партии в колхозном строительстве"). Впрочем, само упоминание о голоде 1932-1933 годов в официальных изданиях и дальнейшие уступки власти, позволившей публичное обсуждение этой трагедии, были весьма симптоматичными — ведь эта тема более полувека была предметом жесткого идеологического табу. Само слово "голод" относительно масштабной демографической катастрофы 1932-1933 годов употреблять не разрешалось — в лучшем случае еще в 1987 году можно было упоминать о "продовольственных трудностях". Что касается другого важнейшего элемента возрождаемой национальной мифологии — базовых фигур украинского национального пантеона6, отметившихся в политике, — они оставались еще вне закона.
Дальнейшее развитие событий некоторое время вполне соответствовало стандартному сценарию советской эпохи: в аппарате ЦК КПУ с осени 1988-го более года "готовился вопрос" о разработке республиканской программы исторических исследований. Между канцеляриями академических институтов и ЦК КПУ порхали запросы и докладные записки. Тем временем в среде общественно-активной интеллигенции набирали силу все более радикальные настроения. Если осенью 1988 года еще можно было удовлетвориться формальными инвективами в адрес "плохого Сталина" и привычными рассуждениями о "хорошем Ленине" и "социализме с человеческим лицом", то через год в республике уже открыто обсуждали голод 1932-1933 годов и уничтожение элитарной украинской интеллигенции в годы Большого террора7. Еще через год объектом весьма активных атак была уже вся коммунистическая и советская система, причем не просто ее "недостатки", а сами идеологические основы.
Судя по всему, аппаратчики из ЦК КПУ в какой-то момент просто недооценили инструментальные возможности битвы за историю, очевидно, полагая, что эта сфера настолько крепко контролируется, что здесь можно не спешить. Однако спешить нужно было именно здесь, поскольку предполагаемые и реальные "исторические обиды", нанесенные Украине "коммунистическим режимом", да еще и в эмоциональной подаче публицистов, служили сильнейшим раздражителем для все большего количества национальной интеллигенции. К этому добавились ностальгические мотивы, связанные со "славным прошлым", прежде всего с новым открытием "казацкой Украины", своего рода "золотого века".
В январе 1989 года аппарат ЦК КПУ наконец-то разродился обширной докладной о состоянии дел в исторических исследованиях республики. Стиль документа весьма любопытен — как отметил украинский историк Станислав Кульчицкий, для него характерна "смысловая двузначность". Действительно, оценочные суждения, содержавшиеся в докладной, можно было прочитать с пользой как для идеологических ортодоксов в ЦК, так и для их оппонентов из национально-демократического лагеря. Сообщалось, например, что "немало сложных явлений и фактов подается неполно, противоречиво, а иногда и предубежденно"8. Эта стандартная суконная фраза вполне отвечала запросам любой стороны.
В феврале этого же года появилось постановление ЦК КПУ, начертавшее общие контуры республиканской программы. Наиболее любопытным предложением, исходившим от "верхов", была идея о введении отдельного курса истории УССР в школах, профессионально-технических училищах и высших учебных заведениях9. Конечно же, этот шаг диктовался желанием перехватить инициативу и наполнить данный курс тем идеологическим содержанием, которое обеспечило бы "правильное" прочтение истории республики. Однако здесь и содержалась критическая ошибка — во-первых, времени для массовой "реинсталляции" идеологически выдержанного и апробированного продукта не было, во-вторых, те, кому адресовался запрос (профессиональные историки), уже пребывали под сильнейшим прессингом с совершенно непривычной стороны — со стороны общества, в-третьих, в верхах украинской партийной номенклатуры уже совершался выбор в пользу суверенности республики, а наиболее дальновидные функционеры уже примеряли на себя одеяния желто-голубых тонов.
Пожалуй, впервые в советской истории Украины был начат наиболее масштабный проект централизованного переписывания истории не столько под продуманный и спланированный заказ правящей партии, сколько под идеологическую конъюнктуру, возникшую помимо воли и желаний верхушки этой партии и к тому же все время меняющуюся. Для идеократического режима это был серьезнейший вызов — возможности для диктата стремительно убывали в критически важной сфере, где история занимала одну из центральных позиций. Приходилось уже не столько управлять процессом, сколько приспосабливаться к нему.
Разработка программы была возложена на специально созданную комиссию из ученых академических институтов. Комиссия разработала опросные формы, разосланные в учреждения Академии наук УССР гуманитарного профиля, и на основе полученных ответов разработала рекомендации. И тут в действие вступили факторы, действительно неподконтрольные идеологическому аппарату партии. Предложения ученых-обществоведов из разных институтов, несмотря на достаточно четко установленные рамки — писать украинскую, но советскую историю, в массе своей сводились больше к истории украинской, чем советской. Весьма впечатляющей частью предложений была программа публикации источников по истории Украины (которая, кстати, выполняется до сих пор) — здесь было представлено 87 названий, от древнерусских и казацких летописей до протоколов съездов и конференций Компартии Украины10. В разделе, посвященном "памятникам украинской историографии", предлагалась публикация фундаментальных трудов М. Грушевского и В. Винниченко, официально еще пребывающих в рядах "буржуазных националистов". Работа продолжалась полгода. За это время произошло одно из поворотных событий — в сентябре 1989 года ушел на пенсию Владимир Щербицкий, человек, олицетворявший собою "эпоху застоя" и так называемую "русификацию" 1970-х (через полгода он умер). Вряд ли его уход оказал непосредственное воздействие на подготовку программы переписывания истории, однако он стал сигналом к более активным действиям для той части партийной номенклатуры, которая готова была перейти в разряд "суверенкомунистов".
Страсти вокруг проблем переосмысления и переписывания истории тем временем накалялись. Иллюстрацией может служить ситуация, которая в июле 1989 года чуть было не привела еще к одной Полтавской битве. В начале года ряд общесоюзных общественных организаций (включая официальное Общество охраны памятников культуры и "неформальные" военно-исторические клубы) начали готовиться к празднованию годовщины Полтавской битвы (1709). В Москве члены военно-патриотических клубов готовили парад солдат петровской армии на улицах Полтавы и инсценировку эпизодов сражения.
В Киеве и Полтаве эти планы вызвали возмущение национал-демократов, которые также решили воспользоваться "информационным поводом". Полтавская организация Руха выступила с обращением "К общественности Украины и всего Советского Союза", в котором говорилось об уничтожении Петром I остатков украинской автономии после Переяславского соглашения и об уничтожении им "тысяч и тысяч мирных жителей Украины". Празднование годовщины называлось "позорным актом неуважения к народу Украины". По призыву Руха в Полтаву отправились группы протеста из Львова, Киева, Ивано-Франковска, Николаева и Днепропетровска (более 100 человек). Были заготовлены плакаты: "Петр Первый — палач украинского народа", "Вечная слава гетману Мазепе". К 6 июля в Полтаве могли сойтись сотни радикально настроенных русских и украинских националистов — результаты их общения легко было предвидеть, поэтому власти предприняли достаточно решительные меры: часть московских участников не смогла сесть в поезд еще в столице СССР, часть была задержана сотрудниками КГБ и милиции на вокзале в Полтаве. Точно так же были "изолированы" украинские участники контракции: около шестидесяти человек были задержаны и отправлены в свои города. Полтавчане, если верить отчетам местных партийных чиновников, на попытки "посеять вражду между российским и украинским народами" ответили "бурей протестов"11 — явное преувеличение, ни протестов, ни бури в Полтаве не наблюдалось12.
К осени 1989 года заказ был выполнен и передан заказчику — ЦК КПУ, однако по причинам, которые еще следует установить, тогда программа не была ни обнародована, ни прокомментирована. Практически в неизменном виде она вынырнула на поверхность политической жизни летом 1990 года, в то время, когда в верхах республиканской партийной организации уже созрело решение о переходе к "суверенизации".
Первая половина 1990 года была весьма богатой на события, в которых борьба за историю тесно переплеталась с борьбой за политическое влияние, где исторические аргументы становились предметом политического давления, а сама история как дисциплина выполняла предельно инструментальные, в общем, утилитарные функции.
Сезон был открыт одним из самых масштабных и наиболее удачных мероприятий Руха: празднованием Дня соборности Украины — годовщины акта воссоединения Западно-Украинской Народной Республики и Украинской Народной Республики (22 января 1919 года). Важность именно этой даты (в 1990 году круглый юбилей не получался) заключалась в том, что "воссоединение-1919", произошедшее, так сказать, самостоятельно, как акт реализации "вековых устремлений украинского народа", противопоставлялось "воссоединению-1939", состоявшемуся в результате пакта Молотова-Риббентропа, к этому времени уже официально осужденному на самом высоком уровне. Стоит добавить, что 21 января 1990 года, день проведения акции, еще и годовщина смерти В. Ленина, что естественным образом способствовало обострению конфронтации между официальной версией истории и набирающей силу национальной. Фактически это была первая масштабная попытка на уровне массовой комеморативной акции не просто отделить национальную историю от советской, а и противопоставить их — со всеми соответствующими политическими текстами и подтекстами.
Первоначальная идея (позаимствованная у балтийских народных фронтов, организовавших годом раньше "живую цепь" между столицами республик Балтии) заключалась в том, чтобы накануне годовщины воссоединения организовать "живую цепь" между Львовом и Харьковом, между "западом" и "востоком", между столицей "Украинского Пьемонта" и бывшей столицей советской Украины. Впрочем, в ходе подготовки стало понятно, что в восточной части республики не удастся вывести на улицу достаточное количество людей. "Живую цепь" пришлось укоротить. 21 января 1990 года в вдоль автомобильной магистрали Киев — Житомир — Ровно — Тернополь — Львов — Ивано-Франковск в "живую цепь", держась за руки, выстроились десятки тысяч людей, некоторые держали в руках транспаранты, поясняющие суть акции, местами над "живой цепью" развевались не признаваемые властью желто-голубые флаги (по мере приближения к западным областям их количество увеличивалось). В городах и возле них люди держались за руки, далее цепь редела.
По официальным данным Министерства внутренних дел республики, в акции приняли участие почти 450 тысяч человек, по данным организаторов — около одного миллиона (хотя один из тогдашних руководителей Руха, верный принципам советской мегаломании, утверждал, что на улицы вышло 5 миллионов человек). На митингах, проходивших в городах, соединенных "живой цепью", звучали призывы к независимости, причем уже не только в Киеве или Львове, а и в глубоко провинциальном Житомире, где одним из наиболее популярных лозунгов был "Советы без коммунистов — и к независимой Украине".
Вызов официальной политике истории, содержавшийся в этой акции, помимо прочего, заключался в том, что она должна была подтвердить не только историческую, но и общественную и политическую легитимность украинской национальной государственности периода 1918-1920 годов, которая в официальной демонологии все еще пребывала на тех страницах, где идеологические проклятия в адрес "украинских буржуазных националистов" были стандартной риторической фигурой. В то же время обращение к теме несоветской украинской государственности должно было стать (и стало) демонстрацией поддержки тех общественных сил, которые все более громко говорили о суверенизации республики. В листовке Руха, раздававшейся накануне "дня соборности Украины", говорилось: "Идеалы Украинской Народной Республики являются и нашими идеалами. Дело, за которое боролись наши деды и отцы, и сегодня является нашим делом <…> Будем же бороться за ее [Украины] свободу, ее независимость, экономическую и политическую"13.
В аппарате ЦК КПУ пытались перехватить инициативу. С одной стороны, организовывались контракции, вроде празднования годовщины январского восстания (1918) против Центральной Рады в Киеве (раньше эту дату широко не отмечали). В партийно-советской прессе заговорили об УНР как о создании буржуазных националистов, о "петлюровщине" и самом С. Петлюре — как об олицетворении самых черных страниц Гражданской войны на Украине (конечно же, это был ответ на попытки национал-демократов реабилитировать С. Петлюру, который занимал важное место в "черных списках" советской исторической мифологии14).
С другой — приходилось идти на компромиссы, которые все более напоминали сдачу позиций. Конечно же, уступки делались прежде всего в тех областях, где уже существовало официальное разрешение "центра" на ревизию — речь шла о периоде 1930-1950-х годов (к этому времени был официально осужден пакт Молотова-Риббентропа, приняты решения о реабилитации жертв политических репрессий и обличения "сталинизма" звучали с самых высоких трибун, при областных комитетах партии и в Верховном Совете УССР действовали постоянные комиссии по реабилитации).
4 февраля 1990 года в официозе "Радянська Україна" было опубликовано изложение постановления ЦК КПУ "О необходимости углубленного изучения и объективной оценки некоторых страниц истории Компартии Украины 30-40-х и начала 50-х годов". Постановление, которое было попыткой ответа на усиливавшийся прессинг со стороны национал-демократов, очерчивало круг задач для подконтрольных партии ведомств и учреждений (от Министерства просвещения до институтов Академии наук) и одновременно устанавливало идеологические рамки выполнения этих задач. Риторика постановления была примечательной: речь шла об "исследовании комплекса вопросов о голоде 1932-1933 годов, искажений и ошибок в осуществлении национальной политики, хозяйственном и культурном строительстве, в частности в западных областях УССР, и других проблем, обусловленных культом личности и его последствиями". Скрытая ссылка на И. Сталина не оставляла сомнений относительно дозволенной "глубины бурения" — противопоставление "ленинизма" "сталинизму" в официальном дискурсе стало уже обыденностью.
Через три дня, 7 февраля 1990 года, вышло постановление ЦК КПУ "О голоде 1932-1933 гг. на Украине и публикации связанных с ним архивных материалов"15. Это событие было куда более знаковым. Учитывая то, что десятилетиями сам факт голода отрицался, изучение проблемы находилось под строжайшим запретом, а само публичное упоминание о голоде было просто невозможным, публикация такого постановления сигнализировала даже не об уступке, а о капитуляции правящей партии на одном из самых важных участков в боях за историю. Впрочем, ученым республики еще раз просигнализировали о необходимости "углубленного изучения и объективной оценки" голода 1932-1933 годов, явно призывая их удерживаться в рамках идеологического конструкта, отделяющего "правильный социализм" от "извращенного". Однако здесь контроль был утрачен полностью — комиссия, созданная специально для "правильного" исследования голода 1932-1933 годов, прекратила свою деятельность сама собою, а ученые, фактически сделавшие факт масштабной гуманитарной катастрофы общественным достоянием16, уже вышли на самостоятельную орбиту в исследовании этой проблемы.
В марте 1990 года состоялись выборы в Верховный Совет Украинской ССР и в местные Советы республики. Результаты были весьма симптоматичными для правящей партии. В Верховном Совете республики, куда быстро перемещался центр политического влияния, национал-демократические силы и их союзники получили почти 30% депутатских мест, которые не позволяли решительно влиять на принятие кардинальных решений, однако давали колоссальные возможности для давления на власть и пропаганды идей демократической оппозиции. В трех западных областях органы местного самоуправления (областные и часть городских Советов) оказались под контролем национал-демократов. Появился институционный плацдарм как для политических акций, так и для связанной с ними практической ревизии истории, причем противостояние происходило уже не просто между идеологически разными общественными организациями, а между партийными органами и Советами, то есть налицо был конфликт внутри системы.
Немедленно после мартовских выборов в Советы 1990 года риторика дискуссий вокруг "настоящей" истории радикализировалась. В апреле 1990 года депутаты Львовского областного Совета (возглавленного Вячеславом Чорноволом, одним из лидеров Руха) выступили с заявлением, осуждающим "факт двойной оккупации Украины войсками РСФСР в 1919 г. и войсками СССР в 1939 г."). Депутаты требовали признать пребывание Украины в составе СССР незаконным, поскольку ее вхождение в Союз было осуществлено "оккупационными органами власти"17. Тогда же над зданиями органов местной власти в ряде городов Западной Украины были подняты желто-голубые флаги — символически факт чрезвычайно важный, поскольку еще совсем недавно за вывешивание таких флагов можно было попасть в тюрьму.
22 апреля 1990 года в Киеве прошла беспрецедентная для столицы по уровню идеологического вызова акция. Демонстрация, посвященная защите окружающей среды (разрешенная горсоветом, где 40% депутатов представляли национал-демократы и их союзники), организаторами которой выступили Рух, Союз независимой украинской молодежи, Общество украинского языка им. Т. Шевченко, "Мемориал", "Зелений св╗т"18, закончилась тем, что к памятнику В. Ленину был возложен венок из колючей проволоки (прокуратура возбудила дело "по фактам исключительного цинизма"). Демонстранты несли лозунги "За независимую украинскую соборную державу", "Советской империи — нет!"19. Радикализация лозунгов, конечно же, была в немалой степени результатом вдохновляющего примера республик Балтии, где Верховные Советы уже в марте-мае 1990 года провозгласили независимость.
13 мая 1990 года в Полтаве по инициативе национал-демократов отмечалась "двойная годовщина" — день рождения и день смерти С. Петлюры. Несмотря на сопротивление областной власти, удалось провести митинг, однако более полутора сотен его потенциальных участников, ехавших из других городов, были задержаны милицией, подвергнуты обыску и отправлены домой. Попытка открытой глорификации одной из центральных фигур мифологии советского антимира свидетельствовала о том, что официальные реверансы власти в пользу "правильного пересмотра" истории вызывают все более радикальный отклик у идеологических оппонентов.
В июне 1990 года появилось еще одно постановление ЦК КПУ, согласно которому отменялись "как политически ошибочные" постановления ЦК КП(б)У конца 1940-х — начала 1950-х годов, посвященные литературе, искусству, исторической науке. Всего было отменено восемь таких резолютивных документов, на основе которых в республике был реализован локальный вариант "ждановщины", вылившийся в борьбу против "украинского национализма". Оно не вызвало особого резонанса, поскольку именно в эти дни в Киеве проходил первый этап XXVIII съезда КПУ, на котором была принята внешне довольно решительная резолюция "О государственном суверенитете Украинской Советской Социалистической Республики". Тем не менее это был важный сигнал для тех, кто ревизию истории считал одним из решающих элементов борьбы против КПУ, — хронологические рамки "преступлений коммунистического режима" расширялись, они выходили за ставшие уже привычными 1920- 1930-е годы.
16 июля 1990 года Верховный Совет Украинской ССР после весьма драматических дебатов и "аппаратных игр" принял Декларацию о государственном суверенитете Украины — помимо всех стандартных формулировок о верховенстве республиканских законов, полноте власти и самостоятельности во внешних сношениях, документ был важен и тем, что в нем вместо "Украинской ССР" говорилось об "Украине" — незначительная, на первый взгляд, смена политонимов имела огромное символическое значение, прежде всего для национал-демократов… В Декларации содержался и весьма симптоматичный пассаж о "национальном и культурном возрождении украинского народа, его исторического сознания и традиций, национально-этнографических особенностей"20. Интересно, что в постановлении, принятом Верховным Советом в этот же день устанавливался новый "всенародный праздник" — 16 июля должен был отмечаться как День независимости Украины.
24 июля 1990 года после крайне изнурительных дебатов в Киевском городском Совете, сопровождавшихся 30-тысячным митингом под его стенами и периодическими угрозами со стороны милиции "разогнать толпу", было принято решение поднять над зданием Киевского Совета желто-голубой флаг. Решающим стал один голос — депутата-коммуниста…21
Суверен-коммунисты в КПУ сделали свой выбор — обстоятельства принятия Декларации о суверенитете говорят о том, что наиболее дальновидная часть партийно-советской верхушки республики была готова более активно давить на "центр" в деле выбивания все большего объема полномочий. Переписывание истории здесь играло роль идеологической базы — создание "отдельной" национальной истории вполне отвечало интересам политической суверенизации. Вряд ли здесь присутствовала какая-либо обдуманная стратегия — скорее это было одно из звеньев в цепи спонтанных реакций, направленных на политическое выживание в условиях развала прежних политических и идеологических структур.
Ортодоксы-коммунисты битву за историю проиграли — отдав "плохого Сталина", они не смогли отстоять "хорошего Ленина", осудив "неправильный", сталинский социализм, они не смогли объяснить притягательность "правильного", найти его "человеческое лицо". Уступив хотя бы часть советской истории и признав эту часть нелегитимной, они были обречены на моральную дискредитацию истории коммунизма в целом. Это стало составляющей масштабного кризиса общегосударственной идеологии, называвшейся коммунистической, и породило идеологический вакуум, который в стране, еще жившей по законам и привычкам идеократии, неизбежно заполнялся идеологическими формами, апеллирующими к альтернативным общественным проектам, или тем вариантам "переосмысления прошлого в настоящем", которые давали возможность узаконить суверенизацию имеющихся политических форм. В июле 1990 года практически уже сложился идеологический союз националдемократов и суверен-коммунистов. Декларация о суверенитете была политическим подтверждением и результатом этого союза. Масштабная программа переписывания истории, освященная на высшем политическом уровне, стала подтверждением идеологическим.
Через пять дней после принятия Декларации о суверенитете Политбюро ЦК КПУ утвердило постановление "О реализации республиканской программы развития исторических исследований, улучшения изучения и пропаганды истории Украинской ССР" (21 июля 1990 года). Программа, подготовленная еще осенью 1989 года, представляла собою удивительную смесь привычной глазу коммунистов-ортодоксов обществоведческой терминологии и риторики (например, история Украины подавалась как история смены общественно-экономических формаций, советский период подавался как история социалистического строительства) и фигур речи, способных утешить сердце классического националиста образца XIX века ("этнические процессы на территории Киевской Руси", "украинский феодальный город", "украинская нация, ее формирование, структура и история развития", "украинское национальное возрождение" — подаваемые, кстати, в списке приоритетных направлений исторических исследований)22.
Весьма примечательной была оценка состояния исторической науки в Украине — оно характеризовалось словом "застой", причем под этим подразумевалась не только институциональная и профессиональная провинциализация историографии, но и долголетнее замалчивание или "однобокое" освещение ряда тем, прежде всего — "национально-освободительной борьбы украинского народа", "формирования украинской государственности", истории казачества. Любопытно, что в программе содержался призыв к пересмотру освещения деятельности украинских политических партий и движений 1917-1920 годов — украинская государственность этого периода превращалась в важный символ (наряду с желто-голубым флагом) идеологического обоснования только что провозглашенного суверенитета.
Резолютивная часть программы (собственно, конкретные действия) предполагала, прежде всего, масштабную издательскую деятельность. И здесь впервые как источники по истории Украины упоминались материалы времен Киевской Руси: "Повесть временных лет" и Киевская летопись. Разумеется, предлагались к переизданию казацкие летописи XVII- XVIII столетий, сборники документов Войска Запорожского, "украинский дипломатарий" XVII-XVIII веков (!). Любопытно, что в программе документальных публикаций полностью отсутствовали документы украинских политических партий и правительств 1918-1920 годов. Зато в серии трудов под названием "Исследование актуальных проблем истории Украины" предполагалось издание таких серий, как "Советы, Центральная Рада и Директория в годы революции и гражданской войны" или "Становление и особенности эволюции демократических институтов на Украине (1905 — 1920)", "Символы государственного суверенитета УССР". А в разделе "Издание и переиздание памятников украинской историографии" соседствовали М. Грушевский с его фундаментальной "Историей УкраиныРуси", представляющей "гранд-нарратив" национальной украинской историографии, его учитель В. Антонович и "пламенные большевики" В. Антонов-Овсеенко и В. Затонский.
И конечно же, наиболее впечатляющей выглядела организационная часть программы: планировалось создание отдельных кафедр истории УССР на исторических факультетах всех университетов, что предполагало и введение отдельной специализации по истории УССР. Обязательное изучение истории Украинской ССР вводилось на всех факультетах педагогических институтов и на гуманитарных факультетах университетов. В технических вузах предлагалось создание факультативов и кружков по изучению "истории, культуры и этнографии Украины". В средней школе вводился отдельный курс "История Украинской ССР"23.
Скорее всего, новый первый секретарь ЦК КПУ, представитель ортодоксально-коммунистической номенклатуры С. Гуренко, подписывая постановление, дающее ход этой программе, не осознавал ее далеко идущих идеологических и политических последствий. Программа, представлявшая собою плод идеологического компромисса между коммунистами и националистами24, не только закладывала основы для суверенизации национальной истории, но и запускала механизм массового воспроизведения "национализированной" истории через образовательную систему и создания целой иерархии идеологических прецедентов, узаконивающих процесс отделения украинской национальной истории (а значит, и Украины как таковой) от ранее общей транснациональной "Истории СССР".
Уже в начале августа на поверхности политической жизни появились очевидные признаки "смены курса" и его последствий. Масштабное празднование Дней казацкой славы в первую неделю августа 1990 года, инициатором которого был Рух, стало предметом весьма благосклонного внимания партийно-советской прессы: появилась целая серия публикаций, призывающих не только отпраздновать выдающуюся дату (речь шла о 500-летии основания Запорожской Сечи, даты весьма условной), но и использовать это событие для возрождения "украинской национальной духовности"25. В "Радянськой Украине" появился скетч, изображавший рукопожатие Карла Маркса и казака. Рисунок сопровождался ссылкой на "Хронологические выписки" К. Маркса, где он называл Запорожскую Сечь "христианской казацкой республикой", и подписью, где основатель марксизма поздравлял казаков с пятисотлетием их "всенародной славы". В одной из статей, помещенных в органе ЦК КПУ "Правда Украины", говорилось о том, что украинские земли в XVI-XVII веках далеко обогнали в своем развитии "соседей", что уровень образованности здесь был чрезвычайно высок и что казацкая Украина уже в XVII веке могла похвалиться рыночной экономикой и фермерским хозяйством — классический набор мифологии "национализированной" истории26. Идеологическая направленность празднований в понимании национал-демократов выглядела несколько иначе. Резолюция одной из местных организаций Руха, вполне адекватно отображавшая настроения "низов" организации, насчитывавшей уже более полумиллиона человек, 15 июля 1990 года гласила: "Отмечая 500-ю годовщину основания Запорожской Сечи, мы отмечаем неуклонное движение нашего народа к свободе, самостоятельности, независимости, как нам завещали наши пращуры"27.
Само празднование, проходившее в разных юго-восточных областях Украинской ССР с центральным событием — фестивалем на острове Хортица под Запорожьем, несмотря на усилия партийных органов, все-таки привело к нежелательным для них последствиям и даже эксцессам. Масштабы мероприятия превысили все ожидаемые пределы — в Запорожскую область съехались сотни тысяч человек со всей Украины и гостей из других республик, причем список гостей формировался не партийными органами, а "неформалами", прежде всего "руховцами". Более того, участие официальных представителей превратилось для них в серию весьма неприятных эпизодов.
Наиболее показательной стала попытка выступления на митинге заместителя председателя президиума Верховной Рады УССР И. Плюща, которому свистом и скандированием наиболее популярного на такого рода мероприятиях слова "Ганьба!" ("Позор!") просто не дали говорить. Часть выступавших просто поносила коммунизм и советскую власть. Депутат В. Яворивский зажег толпу призывами немедленно вернуть из Москвы череп запорожского гетмана Ивана Сирко28 — призыв настолько наэлектризовал толпу, что с огромным трудом удалось предотвратить потасовку и уберечь присутствующих на митинге официальных лиц от физического насилия. Официальная пресса об этих эпизодах умолчала.
"Казацкие мотивы" спровоцировали еще один весьма любопытный всплеск исторической мифологии. В июле 1990 года в Верховной Раде вполне серьезно обсуждался вопрос о "сокровищах Полуботка". Согласно сведениям, представленным одним из депутатов-руховцев, гетман Павло Полуботок в начале XVIII века положил в Английский банк (Bank of England) крупную по тем временам сумму в золоте. В прессе в июле-августе завязалась оживленная дискуссия о том, на какие суммы могут рассчитывать украинцы, если "сокровища Полуботка" удастся найти и вернуть. Назывались совершенно чудовищные цифры — до 300 тыс. фунтов на каждого жителя Украины29. В этой несколько параноидальной истории интересен даже не всплеск ожидания чуда среди населения, уже переживающего серьезные финансовые и бытовые трудности, но и то, что мысль о современных украинцах ("детях" и "внуках" процессов нациетворения XIX-XX веков и индустриализации) как прямых наследниках казацкого гетмана воспринималась как сама собой разумеющаяся.
Интересно и то, что участие партийных органов в этом историко-идеологическом гопаке потребовало и дальнейших уступок: в августе 1990 года из уст заместителя директора Института истории партии при ЦК КПУ прозвучал призыв к историкам дать объективную, непредвзятую характеристику гетману И. Мазепе30 — фигуре, ранее бывшей одним из базовых символов, противопоставляемых "вековечной дружбе" русского и украинского народов. Конечно же, призыв партийного историка был направлен на нейтрализацию попыток национал-демократов связывать имя И. Мазепы прежде всего с борьбой за независимость (а это неизбежно вело к антироссийским мотивам). Однако призыв к непредвзятости и объективности в оценке гетмана был понят так, как нужно, — уже в следующем году недавний "изменник" и "предатель" И. Мазепа превратился в мудрого, расчетливого правителя, патриота, интеллектуала и мецената, прочно вошел в национальный пантеон.
В конце июля — начале августа в Киеве состоялось грандиозное мероприятие — первый конгресс Международной ассоциации украинистики, созданной в 1989 году учеными-украинистами Запада. Впервые на публичном научном форуме (всего собралось около 500 участников и гостей) с украинскими коллегами встретились ученые из разных стран, занимавшиеся украинской историей, филологией, этнографией, лингвистикой и даже политологией.
На конгрессе происходили любопытные встречи — западные ученые и представители культурных и научных кругов украинской диаспоры, еще недавно ходившие в "фальсификаторах" и даже "буржуазных националистах", мирно общались с теми украинскими коллегами, которые совсем недавно эти ярлыки развешивали, а теперь старались не поминать старое. Не обошлось без курьезов. Часть делегатов конгресса, представлявших украинскую диаспору, поселили в гостинице с греющим их душу названием "Москва". Кроме названия согреваться было нечем — в гостинице отключили горячую воду. Во время одного из заседаний кто-то из украинских коллег попытался уличить бывшего "фальсификатора", известного американского профессора Романа Шпорлюка в некорректном цитировании К. Маркса. В ходе дискуссии выяснилось, что американец ссылается на английский оригинал, а его оппонент — на украинский перевод основателя марксизма с русского издания…
Форум получился достаточно представительным как с научной, так и с политической точки зрения — это была наглядная демонстрация того, что Украина, ее история и культура представляют интерес именно как самостоятельный предмет исследования во многих странах. Впрочем, форум не менее наглядно продемонстрировал крайний провинциализм общественных наук, и прежде всего историографии, в самой Украине, что, конечно же, не могло не спровоцировать поисков причин отставания.
Летом-осенью 1990 года бои за историю переместились на последнюю территорию, еще не сданную правящей партией. С одной стороны, ей пришлось отстаивать базовые символы коммунистической мифологии. С другой — отбиваться от все более активных действий националистов по внедрению в массовое сознание не менее значимых символов идеологии националистической. "Линия фронта" пролегла по Западной Украине.
1 августа 1990 года в городе Червоноград Львовской области по решению местного Совета народных депутатов был демонтирован памятник В. Ленину. Через неделю такой же памятник был демонтирован в областном центре — Тернополе. В сентябре осиротела площадь перед оперным театром во Львове. Здесь при демонтаже памятника "вождю мирового пролетариата" обнаружилось, что для укрепления его фундамента были использованы плиты с еврейского кладбища, уничтоженного еще нацистами. Тогда же исчезла фигура В. Ленина и с центральной площади Ивано-Франковска, затем — Коломыи. Памятники В. Ленину были демонтированы в Бориславе, Радехове, Николаеве (Львовская область), Дрогобыче. Вид привычной атлетической фигуры с энергично протянутой рукой, теперь беспомощно болтающейся на металлическом тросе крана, поражал воображение и вызывал не слишком приятные ассоциации. Организованный партийными органами протест выглядел неубедительно. Риторика о плохом Сталине и правильном Ленине уже устарела, попытка представить демонтаж как акт вандализма не возымела успеха, организация митингов в защиту Ильича показала, что желающих ходить на них не слишком много. Митинг, организованный киевским горкомом партии 13 сентября 1990 года, вместо демонстрации ожидаемого всенародного возмущения "актами надругательства" превратился в публичный скандал — часть собравшихся держала плакаты "Ленин с нами" и скандировала дорогое сердцу имя, часть — отвечала размеренным "Ганьба!". Интересно, что памятники Ленину демонтировались и становились объектами вандализма и на востоке страны — правда, здесь это происходило в русле общего антикоммунистического ажиотажа и без характерного для Западной Украины национального привкуса (там имя Ленина связывалось именно с национальными трагедиями Украины). И здесь правящая партия проиграла — памятники на свои места не вернулись, в сознании людей запечатлелась хрупкость, казалось, непоколебимых символов коммунизма. Осталось заметить, что война против памятников проходила на фоне усиливающихся акций против подписания нового союзного договора и лозунгов о роспуске КПУ.
"Вымывание" коммунистических символов из массового исторического сознания сопровождалось активными попытками заместить их символами националистическими. В Западной Украине развернулась публичная кампания по реабилитации Организации украинских националистов (ОУН) и Украинской повстанческой армии (УПА), причем эта кампания опиралась не только на "неформалов", но и на поддержку местной власти, представленной Советами разного уровня. 30 июня 1990 года во Львове состоялся первый масштабный митинг в честь годовщины акта восстановления украинской государственности (30 июня 1941 года), провозглашенной "бандеровской" фракцией ОУН. В июле в Дрогобыче Львовской области и в с. Краковец Ивано-Франковской области были установлены памятные знаки С. Бандере и Р. Шухевичу — знаковым фигурам ОУН и УПА, в селе Зашкове Львовской области был установлен памятник основателю ОУН — полковнику Е. Коновальцу31. В октябре, в самый разгар киевской студенческой "революции на граните" в Ивано-Франковске был установлен памятный крест "героям ОУН и УПА", в селе Старый Угрив — памятник С. Бандере, в селе Задеривци был открыт дом-музей С. Бандеры, в Тернополе был насыпан курган в память о членах ОУН и бойцов УПА. Началась отчаянная, вполне в стиле советской пропаганды, глорификация образа С. Бандеры. Львовская газета "За в╗льну Україну"32 писала: "Бандера олицетворил собою все наилучшие, величайшие достоинства украинского народа, был для сотен тысяч, миллионов желаемым символом свободы и независимости".
Ответные меры партийных органов были неадекватными — контрпропагандистские мероприятия, вроде публикации статей в партийной прессе о С. Бандере и "бандеровцах" как "пособниках Гитлера", вызывали только раздражение в западных областях и вялую реакцию в других регионах, где и без этой контрпропаганды Бандерой о "бандеровцами" не слишком-то интересовались или довольствовались стереотипами советских времен.
К концу 1990 года страсти вокруг переписывания истории понемногу улеглись. Официальный журнал двух институтов, Института истории партии при ЦК КПУ и академического Института истории, уже печатал статьи, в которых утверждался факт наличия полномасштабной украинской феодальной государственности в XVII столетии33.
Последний наиболее примечательный политический эпизод с инструментальным использованием истории случился в ноябре 1990 года, когда в Киеве подписывался договор о дружбе и сотрудничестве между УССР и РСФСР. Б. Ельцин привез с собой в качестве подарка архивный экземпляр статей Переяславского договора 1654 года. Новый договор, в отличие от старого, "подчинившего", по словам Б. Ельцина и Л. Кравчука, Украину России, впервые устанавливал отношения двух независимых и равных государств.
1990 год Украина заканчивала уже практически с готовым набором познавательных и пояснительных стереотипов, порожденных интенсивным переписыванием истории под национальный канон. Фактически уже в 1990 году был разработан и готов к массовому воспроизводству "черновой" вариант схемы национальной истории, где с формационной телеологией соседствовала национальная, где движущей силой истории вместе с борьбой классов становилась борьба наций. Эта схема предполагала этническую эксклюзивность — история Украины превращалась в историю украинцев, а другие культуры, народы и нации играли роль враждебного, нейтрального или сопутствующего фона. Были заложены (или возвращены в интеллектуальный оборот, восстановлены) фундаментальные исторические национальные мифы (казацкий, миф о происхождении, о непрерывности национальной истории, своего рода "украинском миллениуме", миф о золотом веке, миф о принадлежности к "европейской цивилизации", об исторической миссии украинцев как барьера, отгородившего Европу от кочевников, и т.п.). В целом сформировался и нехитрый словарный запас, формирующий риторику национального канона — со стандартным набором архаизмов, антропоморфизмов и наступательной и в то же время виктимной риторики. В 1990 году украинские политики национал-демократического лагеря, интеллектуалы и общественные активисты национальной ориентации сделали решающий шаг в отмежевании национальной истории от ранее общего воображаемого культурно-исторического пространства. Крах советского проекта построения транснациональной исторической общности подсказывал стандартную логику действий — возвращение к "незавершенному проекту модерности" — национальному. Его реализация началась с переписывания истории.
_____________________________________
1 Довольно любопытное культурологическое исследование, посвященное адаптации народнических украинских мифов советской идеологией и их возвращению в идеологию нового национального строительства 1990-х, предпринял Александр Гриценко. См.: Гриценко О. Своя мудр╗сть. Нац╗ональн╗ м╗фолог╗ї та громадянська рел╗г╗я в Україн╗. Київ: Iнститут культурної пол╗тики, 1998.
2 См.: Касьянов Г. Разрытая могила: голод 1932-1933 годов в украинской историографии, политике и массовом сознании // Ab Imperio. 2004. № 3. С. 237-269 (http://eu. spb.ru/reset/dsp/kasjanov_holodomor.doc). — Примеч. ред.
3 См.: Касьянов Г. Незгоднi: українська iнтелiгенцiя в русi опору 1960-1980-х рокiв. Київ, 1995. — Примеч. ред.
4 Коммунистическая партия Украины не имела самостоятельного статуса, будучи территориальным подразделением КПСС.
5 Про роботу по виконанню в республ╗ц╗ р╗шень ХIХ Всесоюзної конференц╗ї КПРС, липневого ╗ вересневого (1988 р.) Пленум╗в ЦК КПРС. Допов╗дь В.В. Щербицького на Пленум╗ ЦК Компарт╗ї України // Радянська Україна. 1988. 11 жовтня.
6 В официальной пропагандистской литературе вся украинская социал-демократия и даже неортодоксальные коммунисты подавались как "буржуазные националисты" — традиция, сложившаяся в начале 1930-х и возрожденная в конце 1940-х.
7 См. представительную антологию "Розстр╗ляне в╗дродження: Антолог╗я 1917-1933: Поез╗я — проза — драма — ессей" (3 вид. К.: Смолоскип, 2002), изданную в Мюнхене Ю. Лавриненко в 1959 году. — Примеч. ред.
8 См.: Кульчицький С.В. "Програма розвитку ╗сторичних досл╗джень, пол╗пшення вивчення ╗ пропаганди ╗стор╗ї УРСР на 1991-2000 роки" як ╗стор╗ограф╗чне явище // Iсторична наука на пороз╗ ХХ стол╗ття: п╗дсумки та перспективи. Матерiали Всеукраїнської наукової конференц╗ї (м. Харк╗в, 15-17 листопада 1995 р.) Харк╗в, 1995. С. 139.
9 До тех пор "история Украинской ССР" присутствовала в школьном курсе истории СССР в качестве худосочной книжечки, повторявшей все базовые идеологемы основного курса в виде некоего подобия факультатива. В высших учебных заведениях подобный курс читался на исторических факультетах — тоже как своего рода краеведческий "привесок" к основному — "Истории СССР".
10 Кульчицкий С.В. Указ. соч. С. 140.
11 См.: Смольн╗ков Ю.Б. Проблема в╗дродження української мови та ╗сторичної пам’ят╗ в Україн╗ (др. половина 80-х — поч. 90-х рр. ХХ ст.). Теоретичний анал╗з. Дис. … кандидата ╗сторичних наук. К., 2005.
12 Нечто похожее происходило в тот период и в Татарстане в связи с оценкой событий 1452 года.
13 Цит. по: Гарань О.В. Убити дракона. З ╗стор╗ї Руху та нових парт╗й України. К., 1993. С. 81.
14 "Черная" мифология о Петлюре берет начало в конце 1920-х — начале 1930-х годов. Уже тогда один из видных деятелей украинской социал-демократии был заклеймен как "украинский буржуазный националист" и "погромщик", а во времена ждановщины непременно упоминался рядом с Бандерой. Воображаемый образ-символ некоего "Петлюры" в голове среднего советского человека формировался, помимо прочего, телевизионными экранизациями булгаковских "Дней Турбиных" или беляевской "Старой крепости".
15 Радянська Україна. 1990. 7 лютого.
16 Речь идет прежде всего о Станиславе Кульчицком и Василии Марочко.
17 Цит. по: Смольн╗ков Ю.Б. Проблема в╗дродження української мови та ╗сторичної пам’ят╗ в Україн╗ (др. пол. 80-х — поч. 90-х рр. ХХ ст.). Теоретичний анал╗з.
18 В переводе с украинского "Зелений св╗т" означает "Зеленый мир"
19 Україна: хрон╗ка ХХ стол╗ття. Роки 1986-1990. К.., 2006. С. 305.
20 http://gska2.rada.gov.ua:7777/site/postanova/declr.htm.
21 Кульчицький С.В., Парахонський Б.О. Україна ╗ Рос╗я в ╗сторичн╗й ретроспектив╗. Нов╗тн╗й український державотворчий процес. К., 2004. Т. 3. С. 31.
22 Республ╗канська програма розвитку ╗сторичних досл╗джень, пол╗пшення вивчення ╗ пропаганди ╗стор╗ї Української РСР. С. 6-12. Здесь и далее ссылки даются по ксерокопии оригинала документа из личного архива автора. Официальный текст постановления был опубликован в: Український ╗сторичний журнал. 1990. № 11, 12.
23 Там же. С. 25-26.
24 Термины "национализм" и "националисты" используются здесь в стандартном познавательном значении, адресуясь той части общества, которая отстаивает идею культурно-исторической уникальности своей нации и ее равноправия с другими нациями.
25 Berkhoff Karel C. "Brothers, We Are All of Cossack Stock": The Cosack Campaign of Ukrainian Newspapers on the Eve of Independence // Harvard Ukrainian Studies. Vol. XXI. 1997. № 1/2. Р. 124-125.
26 Панченко А. Возрождение славы казацкой // Правда Украины. 1990. 31 июля.
27 Цит. по: Смольнiков Ю.Б. Указ. соч. С. 162.
28 Череп был эксгумирован и отправлен в лабораторию скульптора Герасимова для восстановления портрета легендарного гетмана.
29 См.: Berkhoff Karel C. Op. cit. Автору этой статьи, в то время путешествовавшему по республике в качестве лектора общества "Знание", на собственном опыте пришлось изведать все сомнительные радости общения с самыми разнообразными аудиториями — от колхозников до учителей — по поводу мифа о "сокровищах Полуботка".
30 Ларина Т. Восстановить правду истории // Правда Украины. 1990. 12 августа.
31 Эти памятники также стали объектами вандализма. Памятник С. Бандере "неизвестные" взрывали минимум дважды, Е. Коновальцу — один раз.
32 Название газеты представляет собою интересный курьез: появившись после присоединения Западной Украины к СССР в сентябре 1939 года, газета своим титулом знаменовала свободу, принесенную советской властью. После мартовских выборов 1990 года, когда власть в областном Совете перешла к национал-демократам, название печатного органа областного Совета обрело совсем другой смысл.
33 Смол╗й В., Гуржий О. Становлення української феодальної державност╗ // Український ╗сторичний журнал. 1990. № 10.