Опубликовано в журнале НЛО, номер 1, 2007
Даже при беглом взгляде на хроники событий, приведенные в книгах по новейшей истории или опубликованные в Интернете, становится ясно, что 1990 год стал решающим для трансформации советских СМИ (можно добавить: в постсоветские). В 1990 году были основаны радиостанции "Эхо Москвы" и "Радио России", "Независимая газета", журнал "Столица", газета "Куранты"; организована Всероссийская государственная телерадиокомпания (ВГТРК), сегодня — крупнейшая государственная медиакорпорация страны; возникли программа "Поле чудес" и телекомпания "ВиД"; в последние дни того же года была фактически закрыта программа "Взгляд"; в июне 1990 года был принят Закон СССР о печати, ставший юридической основой для формирования и регистрации новых СМИ1. Однако при попытке исследовать историю этих стремительных изменений мы сталкиваемся с удивительной скудостью архивных источников, касающихся электронных массмедиа, особенно — телевидения: в архивах нам удалось обнаружить буквально считанное число записей телепрограмм, датированных 1990 годом. Архивы новых радиостанций и информационных агентств (например, "Эха Москвы" и "Интерфакса") за 1990 год, кажется, тоже практически не сохранились2. Возможно, эти лакуны обусловлены тем, что, несмотря на существование Государственного телерадиофонда, телевизионные записи прежних лет рассредоточены по многим местам хранения (архивы телекомпаний, личные архивы ведущих и пр.); возможно, плохая сохранность архивов 1990 года связана и непосредственно с тем, что в 1990-1991 годах происходила бурная трансформация структуры СМИ: Гостелерадио финансировалось плохо, новые программы 1991 года часто записывались на пленки поверх старых (то есть поверх программ 1990-го), и т.п.
Вследствие этих источниковедческих проблем мы решили воспользоваться нетрадиционными методами исследования трансформации поля массмедиа на переломе от позднесоветского к постсоветскому времени. Наша работа посвящена в первую очередь институциональным изменениям и инновациям. Ее материалом послужили подробные беседы с участниками событий: мы взяли 10 глубинных интервью (длительностью от одного до двух часов) у людей, которые были в конце 1980-х и в 1990 году основателями новых электронных СМИ и медиаинституций или стремились реформировать уже существовавшие с советских времен организационные формы3. Важным вспомогательным материалом, позволяющим скорректировать некоторые утверждения, для нас стали программы телепередач, которые печатались в газетах, опубликованные результаты социологических опросов, а также роспись содержания программы "Пресс-клуб" за 1990 год, любезно предоставленная нам телекомпанией АТВ и лично К.А. Прошутинской. Кроме того, мы использовали ранее опубликованные статьи и интервью, связанные с нашей темой.
"Не было бы счастья, да несчастье помогло": мы взялись за эту работу от ощущения безысходности, но в результате ее получили уникальный материал. Институциональные изменения позднесоветских и ранних постсоветских СМИ изучены крайне слабо4. Институциональные аспекты работы — то, о чем, как правило, лучше всего помнят сотрудники, менеджеры и руководители СМИ и о чем их реже всего спрашивают интервьюеры. Насколько мы можем судить, собранные нами интервью содержат много информации, которая до сих пор не публиковалась или, во всяком случае, не сводилась воедино5.
Было бы некорректно считать взятые нами интервью простым изложением фактов: нам были важны не только разноречивые рассказы, каждый из которых позволяет уточнить сообщения других интервьюируемых, но и ретроспективные личные комментарии, и то, как именно наши собеседники вспоминают события 1990-го, неявно давая оценку и тому, что случилось за последующие 17 лет. Никто не может и не обязан помнить прошлое до мельчайших деталей, поэтому та картина изменений 1990 года, которую мы попытались реконструировать, буквально "собрана", как мозаика, из сопоставления данных всех имеющихся интервью: то, в чем совпадают несколько наших собеседников, либо происходило именно так, как они описывают, либо было общим фактом сознания и в этом смысле тоже может считаться исторической реальностью.
Мы глубоко благодарны тем, кто согласился с нами побеседовать; все интервьюируемые были весьма откровенны и искренне стремились помочь нашей работе. Комментируя их высказывания, мы не хотели бы ставить оценки "задним числом"; если мы анализируем поступки, совершенные действующими лицами 1990 года, это не значит, что мы думаем, что можно или нужно было действовать иначе — вполне вероятно, что во многих случаях других вариантов просто не было. Мы принадлежим к тому же обществу, что и наши собеседники, — поэтому анализ ситуации 1990 года предпринят нами не только из-за того, что такова задача любого исторического исследования. Мы полагаем, что те возможности, которые не были использованы или не вполне осознаны тогда, — может быть, не вовсе упущены: не исключено, что с соответствующими поправками они еще могут быть реализованы и сегодня.
В силу временных (и — в некотором смысле — пространственных) ограничений состав опрошенных нами нельзя назвать в полной мере репрезентативным. Мы очень хотели побеседовать с Эдуардом Сагалаевым, но он был в длительном отъезде в течение всего времени, пока шла работа по сбору материалов для этой статьи. Мы не смогли взять интервью у сотрудников регионального российского телевидения, которое в 1990 году изменилось довольно сильно: так, в ноябре 1990 года в Томске была основана телекомпания "ТВ-2" (впервые вышла в эфир 15 июня 1991 года), в дальнейшем ставшая одним из лидеров регионального телевещания в стране6. Тем более у нас не было возможности расспросить тех, кто осуществлял реформу электронных СМИ в республиках СССР, вскоре ставших независимыми государствами. (Изучение медиа в этих республиках, правда, и не входило в нашу задачу: предметом данного исследования все же являются только процессы, происходившие в России.) Мы не смогли побеседовать с теми, кто стоял по другую "сторону баррикад" и осуществлял решения руководства СССР в сфере телерадиовещания (М.Ф. Ненашев, Л.П. Кравченко и др.). Тем не менее мы полагаем, что собранный нами материал позволяет сделать некоторые обобщения.
1
Почти все участники "перестроечных" телепрограмм и организаторы новых медиаструктур принадлежали первоначально к двум типам институций: молодежным редакциям и системе Иновещания, то есть работали в редакциях советского радио, которые занимались вещанием на иностранные государства. Основатели программы "Взгляд" А. Лысенко, А. Малкин и К. Прошутинская и ее ведущие А. Политковский и В. Мукусев были сотрудниками молодежной редакции Центрального телевидения, Б. Куркова — молодежной редакции Ленинградского телевидения, первые сотрудники "Радио России" перешли в основном с радиостанции "Юность". Из разных редакций Иновещания пришли В. Познер, команда ведущих "Взгляда" (В. Листьев, Д. Захаров, А. Любимов, О. Вакуловский), первые сотрудники радиостанции "Эхо Москвы" С. Корзун, С. Бунтман, Р. Валиулин, создатель агентства "Интерфакс" М. Комиссар и первоначальное "ядро" этого агентства. По замечанию Р. Абдуллина, "многие сотрудники Иновещания составили цвет российской журналистики начала 1990-х годов"7. Таким образом, молодежные редакции и Иновещание стали институциональным и человеческим ресурсом обновления электронных СМИ конца 1980-х — 1990 года. Почему именно они? Вероятно, одна из причин заключается в том, что молодежь и граждане иностранных государств воспринимались в советской заорганизованной системе СМИП8 как две аудитории, для обращения к которым в наибольшей степени требовался творческий подход — такие слушатели, которых требовалось специально заинтересовать.
В молодежных редакциях к переменам были причастны и представители младших (на тот момент) поколений, и те, кто уже успел к концу 1980-х сделать достаточно успешную служебную карьеру (А. Лысенко, К. Прошутинская, А. Малкин, Б. Куркова; напомним, что А. Лысенко был к моменту основания "Взгляда" лауреатом Государственной премии РСФСР и премии Союза журналистов СССР). Те, кто работал в молодежных редакциях в 1970-1980-е годы, независимо от возраста сохранили о них довольно теплые воспоминания и полагают, что молодежная редакция была единственным местом на Центральном телевидении, где можно было хоть как-то работать, не испытывая постоянного идеологического давления. У тех же, кто работал на Иновещании, отношение к прежней работе, видимо, зависит от поколения. Характерно, что работавший в 1970-е — начале 1980-х на Иновещании В.В. Познер воспринимает этот период своей деятельности скорее как спад, "низкую точку", никак, в сущности, не связанную с его последующим карьерным и общественным взлетом:
До 1986 года меня никто не знал: я работал на Иновещании, обращался через Иновещание к американскому слушателю и довольно часто выступал по американскому телевидению из Москвы. Я был невыездным, но в Америке меня знали, потому что я появлялся в очень известных программах (самая знаменитая среди них была "Night Line" с Тедом Коппелом), а здесь меня никто не знал.
Молодые люди воспринимали работу на Иновещании как своеобразный challenge, возможность персональной модернизации и вестернизации.
Д. Захаров: Меня и других молодых сотрудников сразу начали "натаскивать" на методы работы Си-эн-эн, Би-би-си и других западных компаний и три года просто переучивали. Было очевидно, что ни уровень тогдашней институтской подготовки, вне зависимости от того, кто что заканчивал, ни уровень советской журналистики не давали возможности хоть как-то приблизиться к навыкам, которые были там необходимы. <…> Нас учили думать, учили вообще много чему. Вот такого рода умения сыграли важную роль в дальнейшем успехе "Взгляда". <…> Сначала были тренинги практически ежедневно. Учили строить материал композиционно: на какой минуте должна быть первая кульминация, на какой — вторая, говорили, что предложения должны быть простыми, а если вы хотите, чтобы мысль запомнили, ее нужно много раз повторить. <…> Потом, когда таких тренингов стало меньше, я просто начинал свой день с того, что приходил на работу и читал примерно по 300 страниц новостей.
С. Бунтман: …Это и называется "культура как функция перевода". Потому что, как только человек начинает говорить нормально на другом языке, у него появляются другие структуры мышления, даже другая жестикуляция. Когда человек нормально говорит на двух языках, он на них и по-разному пишет — как декабрист Михаил Сергеевич Лунин: если посмотреть его рукописи, у него на каждом из языков другой почерк. Стоило щелочке приоткрыться, как все, даже корреспонденты, которые, вроде, были люди тихие и партийные, как Валерий Иванович Простаков, сразу как-то вздохнули и поняли… Простаков прожил полжизни в Италии, с ее разнообразием политики, мнений, невероятной динамикой… щелочка приоткрылась — и из него это тут же выплеснулось.
Р. Абдуллин: В первую очередь мы имели возможность ежедневно читать ленты западных информационных агентств. У нас в редакции стояли телетайпы, на которые мы получали сводки Рейтерс, Франс Пресс, Ассошиэйтед Пресс, и мы имели возможность читать западные агентства в оригинале, без купюр. Просматривая их, мы видели, как строятся материалы западных журналистов, по каким канонам пишется информация, как выстраивается. Впоследствии это, безусловно, очень помогло нам в работе, потому что первоначальный костяк "Интерфакса" — порядка 10-15 человек — состоял именно из людей с Иновещания.
Парадоксально, но и характерно, что это отношение к работе на Иновещании не было связано с особенностями конкретных редакций. Так, редакция круглосуточного англоязычного вещания, в которой работал Д. Захаров, была по стилю работы куда более "американизированной" и энергичной, чем редакция вещания на французском языке, в которой работали С. Бунтман и С. Корзун, однако в обоих случаях сотрудники Иновещания чувствовали разительный контраст между западными и отечественными СМИ — при этом, очевидно, стилистические и идеологические аспекты этого контраста было невозможно разделить: "Как… шутил Андрюша Головачев, наш звукорежиссер, это называлось советские "breaking news": "Позавчера в Кремле…" "Позавчера в Кремле" нас категорически не устраивало" (С. Бунтман).
Очень важно зафиксировать, что в обновлении телевидения конца 1980-х оказались задействованы люди, чье детство прошло в "капиталистических" странах: В. Познер, Д. Захаров, А. Любимов. "Мы все трое (ведущие "Взгляда". — М.М., И.К.) были людьми, выросшими в обществе, где нет партсобраний, мы видели магазины с нормальным количеством товаров и так далее…", — рассказывает Д. Захаров (правда, следует оговорить, что В. Листьев в детстве провел за границей — точнее, в Уганде — всего полгода9). Ориентация в иноязычном медийном контексте сочеталась у них с готовностью к иному, "несоветскому" стилю поведения и резко выделяла их на общем фоне журналистики второй половины 1980-х.
А. Малкин: Весь образ "Взгляда" был придуман нами… когда мы увидели этих четырех парней: Листьева, Любимова, Захарова и Вакуловского, — которые планировались изначально на закадровую озвучку сюжетов, их привели с Иновещания… и они очень отличались от тех людей, что работали у нас в редакции. Это были люди совершенно другого качества — по образованию, интеллекту, внутренней свободе.
К. Прошутинская: Толя [Лысенко] как раз больше похож на нас, чем Любимов или Листьев. Они были другие. Они пришли с радио, они работали на зарубежную аудиторию, поэтому они были, как вам сказать, более подготовлены именно к этому времени, более прагматичны. А мы были советские телевещатели. <…> Они нам очень понравились. Они были другие — не такие, как мы. Они были гораздо свободнее нас, гораздо изящнее. Они для нас воплощали представление о свободе и западной раскованности.
А. Политковский: …тогда возникли Листьев, Любимов, Захаров и Вакуловский10. Они — такие мальчики-мажоры, у них до этого была совсем другая жизнь. А мы с Володей Мукусевым — стопроцентные журналисты. Хорошие, плохие — это можно обсуждать. Здесь сразу некий антагонизм [начался]: они пришли, и их стали пытаться обеспечивать какой-то журналистской базой, а они очень слабые были все. Из них журналистское образование имел только Влад Листьев, все остальное — это был детский сад… в самом прямом смысле этого слова.
2
Вторая половина 1980-х и на радио, и на телевидении стала временем выработки новых жанров и новых форматов. Постепенное ослабление цензурного и идеологического пресса привело к тому, что сотрудники Иновещания стали разрабатывать новые виды передач — не политических, а прежде всего культурных (вероятно, именно передачи на такие темы воспринимались как зона, где инновации будут допущены легче всего): Д. Захаров стал делать в англоязычной редакции ежемесячное "шоу черного юмора", Б. Куркова, по ее словам, задумывала основанное в 1988 году "Пятое колесо" как программу в первую очередь культурного и общественно-психологического, но не политического содержания11, "Взгляд" также не был первоначально политической передачей, хотя довольно быстро эволюционировал в этом направлении. Международные ток-шоу ("телемосты") Владимира Познера, которые приобрели большую популярность во второй половине 1980-х годов, были, по сути, антиполитическими: они демонстрировали телезрителям США и СССР общение граждан двух стран на темы, интересующие каждого человека — вне зависимости от его политических взглядов. Правда, уже в самой этой постановке задачи был политический смысл: организаторы телемостов исходили из предположения, что такие темы в принципе существуют (а это входило в противоречие с установками прежней советской пропаганды) и что "простым людям" договориться проще, чем политикам, настроенным на конфронтацию.
С. Корзун: Вот тогда мы и начали делать новые программы — с Сережей Бунтманом, с Васей Стрельниковым. Например, большую часовую программу "Час для молодежи" — на французском. Уже в самое последнее время моей работы на Иновещании я вел получасовые информационные программы в прямом эфире.
При этом опрошенные нами медийные новаторы середины 1980-х быстро обнаружили, что работа над культурными и историческими программами неизбежно приобретает политический характер12.
С. Бунтман. …До того (до середины 1980-х. — М.М., И.К.) мы всячески избегали делать свои материалы! А тут начали потихоньку… Сергей Корзун начал делать историческую передачу. Владислав Листьев… сделал, я помню, хороший материал по Булгакову. В 1987-м обсуждали "Жертвоприношение" Тарковского. Потом я начал делать свои материалы — о театре, кино, литературе. Помню, что взял тогда свое первое интервью — у Марселя Марешаля, замечательного французского режиссера и актера, когда он приезжал в СССР. У нас был упоительный разговор: я вспомнил его старый спектакль по "Капитану Фракассу", там он играл главу бродячей труппы и все время ходил с зонтиком — прикрывался им от всех властей. Ведь в 1984 году Юрия Любимова выгнали из партии и он остался на Западе. А Марешаль уже тихонько в Москве об этом говорил — посвящал свои "зонтики" Любимову.
Обозреватель газеты "Известия" Вл. Арсеньев в марте 1990 года писал о том, что решающим моментом для трансформации программы "Пятое колесо" из общекультурной в политическую стала демонстрация интервью Анатолия Собчака:
…похоже было, что решительный поворот "Пятого колеса" к новому своему облику случился в тот ноябрьский день [1989 года], когда в прямом эфире Бэлла Куркова беседовала с народным депутатом СССР Анатолием Собчаком, говорившим об апрельских событиях в Тбилиси, о партийном руководителе Ленинградской области с такой прямотой, что впору было вводить новую единицу измерения гласности — "одно колесо"13.
Эту догадку журналиста подтвердила сама Бэлла Куркова:
— Та передача этапная. По крайней мере, для меня. Считаю, если бы я ничего другого не сделала в журналистике, кроме этой беседы, одной ее достаточно было бы для того, чтобы думать о не напрасно прожитой жизни…14
3
Если 1980-е стали временем выработки новых жанров и стилей работы СМИ, то 1990 год стал временем создания в первую очередь новых медиаинституций15. Все интервьюируемые вспоминают этот год как год небывалых возможностей, в первую очередь — организационных.
А. Лысенко: …В 1990 году, как и в 1987-м, 1988-м, 1989-м, была полная эйфория, нам казалось, что все можно сделать — [вос]создать старое, построить новое.
С. Бунтман: …создалась такая ситуация, когда свое, негосударственное радио понадобилось нескольким организациям, вроде журфака МГУ, "Огонька", Моссовета и ассоциации "Радио" — технической организации Министерства связи. У них была куча кандидатур, но был человек, у которого уже была толковая программа. Это был Корзун. И вот все эти четыре интереса плюс Корзун сошлись в одной точке, и так получилось "Эхо Москвы".
С. Корзун: 1990-й — это же год запуска независимого радиовещания. 1 мая 1990 года официально вышли в эфир сразу две радиостанции, и обе — с французским участием. Первая — "Европа Плюс (Москва)", вторая — "Ностальжи". 30 апреля, если мне память не изменяет, были пробные эфиры. Тогда еще была борьба за выход в пробный эфир: кто первым на этом рынке отметится — "Европа Плюс" или "Ностальжи"? "Ностальжи" создавалась во французской редакции Иновещания. Сергей Мешков привез в Москву французского хозяина сети "Ностальжи" и позвал нас принять участие. 30 апреля я вел первую программу радио "Ностальжи Плюс (Москва)". Это имеет самое непосредственное отношение к "Эху Москвы", поскольку связисты, с которыми работало радио "Ностальжи Плюс (Москва)", — это те самые люди из ассоциации "Радио". На следующий день или через день после первого эфира Сережа Мешков подошел ко мне и сказал: "Знаю, у тебя есть планы на свое радио, вот тобой интересуются, есть свободная частота, услышали тебя в эфире и хотят выйти на контакт". И через некоторое время — через неделю или больше — я пошел на встречу с руководством ассоциации "Радио". <…> Это было удивительное время, когда можно было делать радио для себя, для самих себя.
А. Малкин: Это черт знает что было, кажется — очень интересное время, но если вспомнить — черт знает что! Никто вообще ничего не понимал в бизнесе, и можно было придумать все, что угодно. Если бы я всерьез захотел заниматься бизнесом, а не телевидением, то это было сделать тогда легче легкого.
К. Прошутинская: Мне кажется, что это был момент какого-то интеллектуального прорыва и свободы, потому что все-таки в нашей стране все процессы происходят слишком быстро, очень быстро по сравнению с другими странами. Я вижу, как быстро мы оказались готовы к тому, чтобы у нас были хорошо одетые люди, чтобы был хороший общепит, который, как мне казалось, никогда не перестанет дурно пахнуть. И так же и журналисты, которые захотели работать по-другому: у нас же люди не дураки, и пресса тогда была, мне кажется, более профессиональна, менее ангажирована…
Принципиально новыми для советского телевидения жанрами, получившими широкую известность именно в 1990 году, стали исторические документальные фильмы, которые на основе архивных источников начал готовить Дмитрий Захаров в составе основанной им программы "ВAди", и политические ток-шоу в рамках шедшей по третьему (московскому) каналу с 1988 года программы "Воскресный вечер с Владимиром Познером".
В. Познер: Это было настоящее ток-шоу, в котором именно аудитория играла ключевую роль. Гость подвергался допросу сперва — и не очень долго — ведущим, а потом главным образом аудиторией — ведущий же становился медиатором между этой аудиторией и гостем. Для меня, пожалуй, самая яркая программа была связана с национальным вопросом. Тогда уже разваливался Советский Союз, были так называемые "горячие точки", и мы решили пригласить из всех республик детей и молодых людей от десяти до шестнадцати лет. Приехали дети буквально из всех республик, кроме Эстонии, если я не ошибаюсь, и Грузии. С ними, собственно говоря, мы и вели разговор. Это было необыкновенно… понастоящему волнительно. Дети говорили куда более откровенно и честно, чем взрослые.
Было несколько таких совершенно неожиданных вещей. Один мальчик, ему было десять лет, по-моему, из Киргизии, говорил о том, что вот люди женятся, но они же могут развестись. И потом были еще ребята из Армении и Азербайджана — тогда ведь начался острый конфликт вокруг Нагорного Карабаха… У одного шестнадцатилетнего армянского юноши был с собой пистолет, я тоже наставил на него пистолет и спросил: "Что ты будешь делать? Ты будешь стрелять?" Он подумал и бросил пистолет — и сказал, что стрелять не будет. Все это происходило на необыкновенно высокой ноте.
— И по телевидению показали эту сцену с пистолетами?
— Показали.
Д. Захаров: Тогда только начали открываться советские архивы. Я сам ходил в архивы каждый день, я там просто жил. Но было много и той информации, которая оставалась закрытой. Например, мне было очень интересно в 1990 году делать фильм о повседневной жизни членов Совета народных комиссаров в 1918-1922 годах. Но мне хотелось узнать, как они питались, а для этого нужны были документы провиантских складов — они были засекречены. Даже при Горбачеве получить их было невозможно. Я понял, где могут храниться копии этих списков в комендантских архивах Кремля, достал не только опись того, что совнаркомовцы ели, но и списки всех, кто жил в Кремле, узнал, что дети членов СНК ходили в специальные детские сады, а потом в специальные школы, находившиеся опять же на территории Кремля. В ЦГАОР я нашел протоколы кремлевских партийных собраний, необычайно интересные — например, с обсуждением вопроса, нравственно ли коммунисту держать детскую прислугу, помимо взрослой? Да и списки с провиантских складов производили сильное впечатление: в голодном 1921 году, когда в России был просто мор, — там было 95 позиций. Так что если комиссар Цюрупа и упал в обморок, то исключительно от переедания.
— Вы сами писали сценарии к своим фильмам?
— Сам писал сценарии, сам составлял и начитывал закадровый текст, сам ругался до бесконечности со своей шеф-редактрисой, профессиональным историком Людмилой Мосейко. Мы с ней вместе работаем до сих пор.
— Воспринимали ли вы начало работы над документальными фильмами как свое дело, как освобождение?
— Да, несомненно! "Взгляд" — это все-таки была игрушка. Эпатажная, для своего времени революционная, но — игрушка.
Несмотря на многочисленные запреты и неясность юридической базы для создания новых структур, у большинства наших собеседников, судя по их нынешним рассказам, в тот момент было ощущение, что обойти любые запреты — дело техники, хотя бы и изощренной. Например, после того как программа "Взгляд" была, по сути, разогнана, ее сотрудники Александр Любимов и Александр Политковский не стали уходить в другие редакции и не сосредоточились на политической борьбе (оба они к тому времени уже стали народными депутатами РСФСР), а создали ООО ""Взгляд" из подполья" и стали продавать видеокассеты с политическими программами, снятыми в домашних условиях. Аналогично, после того как в начале 1991 года агентство "Интерфакс" было выселено из занимаемого помещения, его сотрудники перевезли часть оборудования в Белый дом, а другую часть — в здание ЦК КПСС на Старой площади16 (!!!) и продолжили работу. Это сочетание азарта борьбы, страха репрессий и ощущения неограниченных возможностей и составляло основу настроения медиановаторов, да и просто хороших журналистов, в 1990 году17.
Основой этой окрыленности, ощущения своей силы была огромная социальная востребованность. В 1989-1991 годах все наши интервьюируемые были удивлены резким ростом своей аудитории, в которой они увидели далеко не только те социальные и профессиональные группы, которые они первоначально имели в виду, создавая новые СМИ или программы. Медиапроекты, рассчитанные, как казалось их организаторам, только на интеллектуалов или даже только на журналистов из других СМИ, получали активное одобрение самых разных общественных кругов в СССР и в других странах. Еще в 1990 году Бэлла Куркова говорила о том, что реальная аудитория "Пятого колеса" оказалась намного шире той, которая предполагалась изначально создателями программы: "Когда мы задумывали эту передачу, то решили, что она будет элитарной, исключительно для интеллигенции. Ведь до этого никогда не было передач, специально рассчитанных на интеллигенцию. Мы думали, что актеры закончат к десяти часам игру в театрах, музыканты вернутся с концертов и т.д. Но постепенно нас начали вытеснять и с этого времени. Даже программу передач стали читать перед "колесом". Но сегодня наша аудитория расширилась: нас смотрят все социальные группы"18. О том же говорили в своих интервью и наши собеседники.
Р. Абдуллин: Первоначально мы действительно хотели предоставлять для корреспондентов иностранных СМИ взвешенную, независимую информацию, связанную с процессами перестройки и гласности в СССР. Но не успели мы проработать и пары месяцев, как на нас вышли представители демократических российских изданий (если не ошибаюсь, первыми были "Аргументы и факты", "Московские новости" и "Огонек") и сказали: "Для нас тоже представляет интерес информация "Интерфакса"".
Г. Клигер: "Эху Москвы", честно говоря, повезло. В принципе, ему нужно было долго-долго тянуться и пытаться хотя бы приблизиться к "Маяку" и "Юности" — по авторитету, по охвату аудитории, нельзя было сравнивать их и наши возможности. Там было могущественное государство, а у нас — несколько энтузиастов-журналистов и несколько организаций: "Огонек", факультет журналистики МГУ и ассоциация "Радио". Авторитет новой радиостанции очень сильно поднялся после событий января 1991 года в Вильнюсе. Все прочие СМИ об этих событиях молчали, а наши журналисты послали туда корреспондентов — это были прямые эфиры, они рассказывали все без утаек. Вместо двух часов вещания перешли тогда на шесть. А потом — путч, который тоже создал "Эху Москвы" неимоверный престиж, потому что все прочие или молчали, или передавали "Лебединое озеро", а "Эхо" было единственной станцией, которая давала информацию, в том числе и о том, что происходило около Белого дома.
К. Прошутинская: И вот, на следующий день об этом [первом выпуске "Пресс-клуба"] заговорили во всех трамваях и троллейбусах — а мы тогда, естественно, ездили на трамваях и на троллейбусах…
Внимание к преобразованию медиа фиксировалось и социологическими опросами — причем характерно, что различные типы СМИ в них воспринимались дифференцированно. "Так, в феврале 1989 г. 86% опрошенных… считали, что за предыдущий год деятельность печати, радио, телевидения изменилась к лучшему, а среди подписчиков "Литературной газеты" так полагали даже 92%. Однако уже тогда респонденты оценивали популярные телепередачи в среднем более высоко, чем популярные газеты [и журналы]"19. "Лучшим журналом 1989 г. называли тогда "Огонек" (20%), лучшей телепередачей — "Взгляд" (32%)"20. Эта общественная поддержка и большой общественный запрос на обновление СМИ придавали их лидерам смелость и уверенность в своих силах и выводили их в сферу политики.
Очевидно, что демократическая журналистика в 1990 году способствовала политическим трансформациям, поэтому границы между журналистикой и политической деятельностью были размыты (как и вообще между общественной и политической жизнью того времени)21. "Мы достаточно ясно определили круг людей, чью позицию разделяем, — говорила в своем интервью 1990 года Бэлла Куркова. — Ждем их, приглашаем участвовать в передаче. Это — политики. Но мы при всей нашей приверженности к возрождению духовности, культуры не можем оставаться равнодушными и к ситуациям политическим. И не хотим. От направлений в политике зависит и состояние культуры"22.
Ведущие программы "Взгляд" постоянно устраивали встречи с телезрителями в провинциальных городах (впрочем, такие "гастрольные турне" были для них и способом заработать деньги, этот аспект деятельности "Взгляда" мы еще обсудим ниже) и выступали на региональных телестудиях, где позволяли себе более резкие политические высказывания, чем в московском эфире: так, Дмитрий Захаров был, по его словам, отстранен от эфира "Взгляда" после того, как, выступая на харьковском телевидении, заявил, что коммунизм столь же отвратителен, как и фашизм. В 1990 году ведущие "Взгляда" (кроме Захарова, который и не собирался баллотироваться) и Бэлла Куркова были избраны депутатами Верховного Совета РСФСР23. В интервью конца 2006 года все они подчеркивали, что политика для них была продолжением журналистской деятельности. Бэлла Куркова в 1990 году открыто говорила о том, что депутатский иммунитет, который она получила после выборов народных депутатов РСФСР и депутатов Ленсовета, а также дружба с видными оппозиционными лидерами были в течение 1990 года и гарантией существования ее программы (хотя к началу 1991-го ситуация в корне изменилась): "Одно время нас не трогали. Я все же народный депутат России и Ленсовета. Это принесло своего рода иммунитет всей редакции. Кроме этого мы дружим с очень смелыми и уважаемыми нами людьми, многие из которых имеют политический вес. Мы гордимся своей дружбой с А. Собчаком, с Ю. Афанасьевым, у которого вообще не было возможности выступать в эфире, кроме как у нас, и т.д."24.
А. Политковский: Возвращаясь к предвыборным встречам с избирателями. Моими лозунгами тогда были лозунги "Демократической России", которая меня поддерживала: многоукладность экономики, многопартийность… Мне было принципиально важно съездить во Владивосток, на Курилы, на Камчатку и оттуда именно привезти материалы, потому что там местные корреспонденты не работали — только корреспонденты программы "Время". Это было непаханое поле — оно, в принципе, непаханым и осталось. Мне это было интереснее, нежели проблемы, связанные с бывшими союзными республиками. "Взгляд" поддерживал все перестроечные демократические веяния в каждой республике. Все Народные фронты были нашими гостями и героями передач. И где бы я ни выступал — в Вильнюсе или в Риге, — всегда рядом был Народный фронт. <…>
— Для вас не было противоречия в этом — работать как журналист и одновременно заниматься политикой?
— Нет, противоречий не могло быть. Потому что если ты сказал букву "а", то надо говорить "б". В Комитете по правам человека не было случайных людей… И я продолжал заниматься журналистикой. Я плохой депутат, если сейчас отсюда смотреть, я никогда в жизни не рвался на трибуну, потому что у меня трибуна была больше.
Однако и "взглядовцы", и Бэлла Куркова были связаны не с новыми медиа, а с наиболее демократически ангажированными телепередачами "традиционного" телевидения. Совершенно иначе, судя по всему, воспринимали политическую деятельность представители медиа, возникших в 1989- 1990 годах: их сотрудники не только не пытались баллотироваться в депутаты, но, по их нынешним утверждениям, и не считали себя общественными деятелями. При этом их собственные политические убеждения были демократическими, либеральными и антикоммунистическими. Так, "Эхо Москвы" приобрело большую известность в январе 1991 года, когда дало в эфире противоречившую официальной — и вполне "антисоветскую" — трактовку событий в Вильнюсе. По восприятию политики к представителям новых медиа близок и Дмитрий Захаров, который подчеркнул в беседе с нами определенность своих общественно-политических взглядов (антикоммунистических), а в своей авторской радиопрограмме "Цена победы"25 постоянно указывает на этическую значимость, которую для него имеют занятия исторической документалистикой, но при этом, по его словам, никогда в жизни не ходил на выборы.
С. Бунтман: Мы должны были осознать свой журналистский статус и те принципы, которые легли потом в основу Московской хартии журналистов. Кто такой журналист? Журналист не может быть членом партии, даже самой расчудесной на свете. Журналист не может становиться депутатом. В 1991-м мы мечтали об одном: чтобы кто-нибудь из членов ГКЧП вышел у нас в эфир, потому что мы не партийный орган, а информационный. И поэтому у нас в 1993-м — как нас за это потом ругали друзья — был в эфире ныне забытый депутат Уражцев и, боясь, что сейчас его выключат, выпалил сведения, где кому собираться для очередных безобразий. Но точно так же в ночь с 3 на 4 октября пришел Тимур Гайдар — Егор был в это время в другом месте — в адмиральском мундире и призывал собираться у мэрии.
О том же, то есть о стремлении давать в сообщениях разные точки зрения, говорил и Р. Абдуллин применительно к "Интерфаксу". Декларируемый этими журналистами принцип "отстраненности" отличается от позиции авторов "Взгляда" или "Пятого колеса": они представляли ее как заведомо альтернативную по отношению к официальной. Точнее, все те разнообразные позиции, которые были представлены в этих программах, были альтернативными по отношению к точке зрения, условно говоря, газеты "Правда" и программы "Время". Интересно, что в 1990 году Бэлла Куркова развернуто изложила основания такой — подчеркнуто "субъективной", политически однозначной — установки:
— Всем известны ваши демократические взгляды. Но говорят, что вы никогда не приглашаете в свою передачу людей из другого "лагеря".
— Никогда не приглашаем. Никогда! Это тоже изначально продуманный принцип нашей программы. Мы считаем, что программа сделает им рекламу. У этих людей есть возможность для эфира в других передачах. Мы не хотим их "раздевать". Пусть они "раздеваются" не в нашей программе26.
Первоначальной целью новых медиа, согласно нынешним признаниям их лидеров, было не утверждение демократических взглядов, а донесение до аудитории "объективной", неизвестной ей информации и переосмысление иерархии новостей: так, по словам С. Бунтмана, ему казалось правильным, чтобы при составлении сводки новостей на первом месте стояла самая важная новость часа вне зависимости от того, к какой сфере она относилась: спорт, политика, культура, религия, общество и т.п. Как известно, в советской структуре новостей первое место всегда занимала хроника официальных событий в высших эшелонах власти (на журналистском жаргоне — "паркет").
В высказываниях лидеров новых медиа ощутима неявная — и, очевидно, давняя — полемика с представителями демократической журналистики первой волны: утверждение автономного статуса журналиста, заявление о том, что "журналист не должен становиться депутатом" и т.п. Однако этой апологии объективности противоречит еще одно сообщение С. Бунтмана, согласно которому первым испытанием для только что созданной новостной службы "Эха Москвы" стало подробное освещение убийства отца Александра Меня. Это событие стало шоком именно для демократически настроенной интеллигенции; проправительственные и тем более националистические СМИ писали о нем куда меньше (несмотря на то, что преступление резко осудил М.С. Горбачев)27.
С. Бунтман: Эти принципы в самой пуристской форме воплощены, например, на Би-би-си. Они не дают сообщения, пока не получают информацию из двух источников, и от этого проигрывают в оперативности. Это принципиальные вещи, которые заложены в информационном вещании, они универсальны.
— Убийство Меня — где тут вторая сторона? Что значило для вас тогда осветить это событие во всей полноте?
— Это значило — дать все версии. Не просто сказать, как, например, отец Глеб Якунин: "Это гебистская РПЦ его убила!" Дать бытовую версию, дать точное описание событий, со всеми деталями.
Безусловно, медиалидеры "второй волны" понимают, что, несмотря на их подчеркнутое дистанцирование от позиции общественного или политического деятеля, их работа имела политический смысл.
— То есть было ощущение некоторой вовлеченности в политическую борьбу? С. Корзун: — Я думаю, что да. Да, конечно. Но не напрямую в политическую борьбу, потому что мы все-таки ориентировались на западные стандарты журналистики, пытались выполнять функцию посредников, хотя посредник одновременно часто являлся и участником. Мы старались только отделить одно от другого, чтобы только не быть непосредственными участниками этого процесса: в эфир мы приглашаем участников политического процесса и выступаем посредниками между ними и нашей аудиторией.
— Думали ли вы, когда делали историческое документальное кино, о том, что вы создаете политически значимое высказывание? Д. Захаров: — Я понимал это. О большевистских вождях я сообщал вещи по тем временам чудовищные. Вы знаете, что один из первых декретов Совнаркома после переезда из Петрограда в Москву в 1918 году был — о приобретении для СНК девяноста машин "роллс-ройс"? Действительно, не в "рено" же им было ездить…
Тем не менее большинство наших собеседников так или иначе стремились в разговоре дистанцироваться от своей ангажированности конца 1980-х годов, полагая, что это время оказалось для них эпохой романтизма, утопических надежд и иллюзий.
К. Прошутинская: В этом поступке [выпуске в эфир нецензурированного репортажа о Межрегиональной депутатской группе. — М.М., И.К.] было, как я теперь понимаю, некое мессианство — мы должны были сделать что-то такое, что продвинет нашу страну к демократическим переменам.
— На мой взгляд, в этом мессианстве был глубокий положительный смысл.
— Ну, может быть, да.
Г. Клигер: — ["Эхо Москвы"] изначально было задумано как немузыкальная радиостанция. Было такое время: переход от одной формации к другой, а мы тогда были намного моложе, все были поголовно увлечены разными передовыми идеями и видели, что советское радио и телевидение освещают происходящее не так, как должно быть, и поэтому решили создать радиостанцию не музыкальную, а информационную.
А. Политковский: …Года через два после того, как мы стали депутатами, мне стало не по себе от того, что я был в "Демократической России". Люди, которые работали в Верховном Совете, очень изменились. Я как был журналистом, так журналистом и остался, не менял своих взглядов и убеждений. А они стали говорить: "Я же законодатель!" Ну, какой ты законодатель? Это ерунда все. Я ходил в Кремль в 1990 году в кроссовках, в джинсовой куртке — и с прищепкой на куртке. Как начинало коммуняками вонять, я защеплял себе нос прищепкой. Дурковали мы так. Я, наверное, был самым отвязанным депутатом. Есть у Андрея Угланова потрясающая фотография, он когда-то опубликовал ее в "Аргументах и фактах": мы с Немцовым стоим в курилке около туалета — Немцов, как всегда, в пиджаке, при галстуке, а я такой — представить такого в Кремле совершенно невозможно.
Понятие "демократические иллюзии" для медиалидеров устойчиво связано с публичным вынесением этических и политических оценок. Как ни странно, антонимом ангажированности в этом контексте выступает понятие "профессионализм". Судя по многим косвенным признакам, все опрошенные нами участники медийного процесса в 1990 году были профессионалами очень высокого класса, понимающими необходимость не только содержательного, но и эстетического обновления языка СМИ. Поэтому слово "профессионализм" в их языке употребляется не в точном словарном значении: оно означает скорее сознательное отключение оценочного регистра. Наиболее определенно об этом говорит Владимир Познер:
В каждой профессии есть свои неписаные законы, например, репортаж — это рассказ о том, что происходит, без демонстрации личного отношения. Если ты репортер — будь любезен, покажи. Меня не интересует, каково мнение этого репортера, меня интересует — что именно произошло. А у нас именно с перестройкой появилась целая плеяда очень способных людей, которые считали обязательным высказать свое мнение даже в рамках обыкновенной информационной программы. Ну, не должен же человек, который ведет информационную программу, высказывать свое отношение к информации, это не его работа!
— Кого-нибудь по имени назовете?
— Да я могу назвать сколько угодно людей, которые придерживались такого мнения, даже таких популярных, как Татьяна Миткова, Михаил Осокин… Я всегда говорил, что это неправильно: вот, скажем, на Би-биси никогда себе не позволят такого…
— И вы это им лично говорили?
— Я говорил об этом публично. Но со мной не соглашались. "У нас другая обстановка, у нас другие условия", — и до сих пор это повторяют сплошь и рядом. Приглашают гостя, который высказывает одну позицию, а где же второй гость, который высказывает противоположную? Дайте зрителю хоть какую-то палитру оценок и мнений, дайте ему возможность послушать и того, и другого, а зритель уж сам сделает свой выбор.
Но, пожалуй, наиболее сильно такое понимание "профессионализма" выразилось в том, что как будто бы случайно "сквозным" героем нескольких интервью, постоянно выступающим в амплуа "осторожного профессионала", последовательно отказывающегося от любого типа ангажированности, от какого бы то ни было социального романтизма, стал Владимир Ворошилов (1930-2001).
К. Прошутинская: Мы придумывали структуру своей компании вместе с Анатолием Григорьевичем Малкиным, и первый, кому мы предложили к нам присоединиться, был Владимир Яковлевич Ворошилов. Это было в 1988 году. Малкин, человек бесконечно креативный, фонтанирующий, предложил Ворошилову: давайте попробуем на вашей программе отстроить новую коммерческую систему. Мы поехали на дачу к Ворошилову и провели там, наверное, две недели. Ворошилов — действительно, потрясающе системный человек, он задавал миллион вопросов, потом выслушивал миллион ответов и отбирал самое существенное. Он постоянно спрашивал: "Хорошо, а если будет так, как ты решишь? А если вот так?" И Малкин был вынужден все алгоритмы прописать и продумать. <…> А потом Ворошилов тихо — поскольку он был человек умный — открыл свой кооператив, и мы расстались.
А. Малкин: Мы единственные, пожалуй, всерьез снимали [события вокруг Белого дома] семью камерами, еще "Взгляд" снимал частично. У нас было семь маленьких суперкамер VHS, так что мы могли семь групп туда подпустить. С телевидения ведь никого не выпускали с камерами — ни монтировать, ни снимать не давали. Мы отправили свои группы и отсняли горы материалов. Тогда я стал умолять [главного редактора] Александра Пономарева: "Отдай монтажную", — но там сидел Ворошилов, который в этот момент монтировал "Что? Где? Когда?". Я звоню Ворошилову: "Владимир Яковлевич, дайте поработать!" — а он мне ответил спокойно: "Толя, отстань вообще. Ты что, в это веришь? Да все это фигня, что происходит". Я так и не смог его убедить, дозвонился до Наташи Стеценко [жены Ворошилова и редактора его программ], она его уговорила.
А. Лысенко: Люди шли к нам [в новоорганизованную ВГТРК] ради идеи и личных взаимоотношений, личных обязательств. Практически все они были моими друзьями, приятелями. Не самыми близкими, конечно. Самые близкие — Владимир Ворошилов, Владимир Соловьев… Им, собственно, я и не предлагал, потому что прервать "Что? Где? Когда?" почти на год было невозможно, потом можно было и не возобновить. У меня язык не поворачивался… Володя [Ворошилов] много делал, много помогал, но к нам не пошел, и я его не звал.
Большинство наших собеседников оценивали состояние современных российских СМИ довольно критически, однако руководствовались при этом либо нравственными, либо сугубо политическими соображениями. Произошедшие за последние полтора десятилетия изменения уровня профессионализма интервьюируемые оценили по-разному. В целом можно выделить два типа объяснений. Согласно первому, советское время было временем профессионалов с одним набором навыков, а в постсоветское время потребовались просто профессионалы с другим.
— Какое у вас было впечатление от телевидения в 1990 году — даже не на уровне руководства, а на уровне рядовых сотрудников? Это была скорее косная структура или освобождающийся организм? В. Познер: Были очень профессиональные люди со старого телевидения: очень хорошие режиссеры, линейные продюсеры (тогда они назывались редакторами). Хуже всего, как ни странно, обстояло дело с экранными людьми, потому что экранных людей не было — были дикторы, профессиональные люди с прекрасным русским языком.
Р. Абдуллин: С моей точки зрения, ТАСС советского образца — это всемирно известный бренд, очень неплохая школа журналистики, но которая сформировалась под решение определенных идеологических и информационных задач. И свою задачу выполняла.
К. Прошутинская: Тогда ведь телевидение было очень профессиональным. Мы делали программы "От всей души", "А ну-ка, девушки", "Алло, мы ищем таланты", "Что? Где? Когда?", просто были другие требования, понимаете?
— А как вы видите отличие требований, например, 1980-го и 1990 года?
— Я всегда говорила на экране о хороших людях — и более ничего. Никаких проблем фактически не было. Это была действительно борьба хорошего с прекрасным. Это не значит, что мы ничего не видели и не знали, и, слава Богу, ни разу я за свою жизнь не произнесла словосочетание "Леонид Ильич Брежнев". Как вам сказать… Молодежная редакция — а все мы родом оттуда — всегда была безумно креативна, мы были более свободны, чем другие. И более свободны в финансировании программ, чем сейчас, потому что тогда деньги не считали, государство все оплачивало, мы могли ездить в командировки, в глубинку, в отличие от теперешних, заказывать дорогие декорации.
Другой тип ответов заключался в том, что профессионалов в современном смысле в советских СМИ не было в принципе — наши собеседники считают, что они сами и создавали тогда новые критерии профессионализма, в частности — через привнесение в теле- и радиожурналистику творческого потенциала, наработанного либо на периферии медийного сообщества, либо даже вовсе за его пределами.
— Какие были критерии отбора людей на "Эхо Москвы"? С. Бунтман: Набирали сначала "своих", тех, кого знали. Алеша Венедиктов защищал когда-то диплом по выборам во Франции и мог сделать прогноз с точностью до полпроцента на будущие выборы в ходе голосования и подсчета. У нас подрабатывали школьники, которые сидели на телефонах. Нам никогда не важно было, какое у человека образование, закончил ли он факультет журналистики. Пришел Володя Варфоломеев с его образованием [повара,] специалиста по десертам… Тогда мы в "Интерфакс" курьеров посылали, он курьером и работал, и вот он бегал и по дороге эти распечатки смотрел. И начал делать замечания по композиции новостей, а потом сел делать новости. Это человек, который сам себя сделал и который ошибается один раз. Нам всегда нужны были люди, которые могут совершенствоваться, учиться. [Андрей] Черкизов пришел сам после Вильнюса, услышал, что есть такое радио: "Давайте я вам буду комментарии делать". Он тогда издательским делом занимался, вообще собирался уезжать.
А. Малкин: Ситуация с рынком труда сейчас у нас чрезвычайная, просто аховая. На ТВ работает очень небольшое количество профессионалов, а за ними — дыра, гигантская дыра полупрофессиональных людей.
— В 1990 году было не так?
— В 1990 году не нужно было столько профессионалов. Тогда их хватало — телевидение было меньше, фактически ведь был один канал, а сейчас 20 или 30…
— У вас, когда АТВ было еще кооперативом, была идея, что нужно учить людей для себя?
— Мы всегда учили, мы вообще считаемся таким телевизионным ПТУ.
— А тогда, в конце 1980-х — в начале 1990-х, вы брали людей нетелевизионных?
Да, у нас и сейчас здесь работает 85% таких и столько же тех, кто переквалифицировался: вот уже четыре водителя стали операторами… Никаких препятствий этому нет, у нас нет профессионального высокомерия. Сейчас этот принцип более актуален, чем раньше, потому что телевизионные профессионалы образовали корпоративную касту, молодому человеку очень трудно пробиться в этой ситуации, а ему нужно давать возможность реализоваться, если ТВ хочет выжить.
С. Корзун: По возможности хотелось сделать профессиональное радио, но, с другой стороны, спустить со всех тормозов. Главной задачей было раскрепоститься и раскрепостить других. Когда на работу приходили наниматься люди из официальных структур радиовещания, они спрашивали: "Что у вас можно?" Я говорил: "Можно все". Тогда они переспрашивали еще раз: "Мы понимаем, конечно, что можно все, ну а все-таки, что у вас можно?" Тогда я отказывался их брать на работу. И приходили люди совершенно отвязные, вроде того же Игоря Лобунца, — они с самого начала вели себя независимо и независимо мыслили, и это было одним из ценнейших приобретений.
В целом, однако, обе группы интервьюируемых говорят об одном и том же: конец 1980-х годов стал временем, когда советские критерии профессионализма оказались дискредитированы и нужно было создавать новые. Они и были сформированы, причем чрезвычайно быстро; более того, выработка этих критериев, как ни парадоксально, была неотделима от театрализации, от духа бунта, эксперимента, эпатажа.
А. Лысенко: "Вести" были нарушением всех канонов телевидения: ведущий там был и диктором, и комментатором. Это было невероятно сложно. Тогда, по-моему, и родилась эта фраза: "Чума!", "Что-то чумы мало в программе!"
— В 1990-1991 годах это было?
— Не помню… А может, во "Взгляде" уже это было. Конечно, всё хотелось сделать! Иногда от нищеты, иногда от желания создать что-то необычное… В любом случае мы хотели, чтобы родилось другое телевидение.
В новых независимых медиа стремление к эпатажным экспериментам было намного более радикальным:
С. Корзун: Появлялись иногда на тусовках "Эха Москвы" и никому не известные тогда люди, скажем, Василий Стрельников, работавший на Иновещании, и Григорий Кричевский, работавший там же во французской редакции. Они с 1990 года делали лучшую, по-моему, на московском радио развлекательную программу под названием "Московский зоопарк". Это была программа "приколов", начинавшаяся с приветствий: "Здравствуйте, Гриша! — Здравствуйте, Вася!" И там стеб шел дальше просто невозможный. Гриша Кричевский вел потом, кстати, программу "Итоги".
Чтобы дополнить эту картину, упомянем и о том, что приблизительно тогда же на радиостанцию "SNC" (начала вещание в январе 1991 года) были приглашены шоумены из комеди-рок-группы "Тайм-аут" Александр Минаев и Павел Молчанов, которые стали вести программу под немыслимым в советском эфире названием "Здрасьте, на фиг!" (впервые вышла в эфир 30 мая 1991 года и просуществовала, как и радиостанция, до 1992 года)28.
Среди наших собеседников был лишь один человек, для которого социальная ангажированность не противоречит профессионализму, а прямо связана с ним, — Анатолий Лысенко:
А. Лысенко. "Молодежка" вообще старалась искать новый стиль оформления. Был чудесный режиссер Толя Монастырев, рано умерший, — он делал [в 1970-е годы] программу "Наша биография" и прекрасные клипы29. "Взгляд" был новым словом в дизайне. А создавая Российское телевидение, мы, разумеется, понимали, что все — фирменный стиль, лейбл, Положение о компании, заставки — все должно быть необычным. Не случайно на музыкальное вещание к нам пришел Артемий Троицкий, визуальный ряд курировал Виктор Крюков, который делал с [Андреем] Кнышевым программу "Веселые ребята" — сами понимаете, новое слово. [Борис] Берман, [Ильдар] Жандарев и Кирилл Легат делали до того "Кинопанораму", то есть мы подбирали тех людей, которые смотрели в будущее. Если бы мы хотя бы год прожили в той конкурентной борьбе… [Из более ранней части интервью:] Пока мы были оппозиционными, это было совершенно другое телевидение. Потом мы стали государственным. Но все-таки на том телевидении появились такие передачи, как "Прессконференция" — мы собирали журналистов из разных изданий, и они общались с государственными деятелями. Потом сделали передачу вместе со Жванецким… Кое-что, конечно, удалось сделать. Но мало. Государственное телевидение — это государственное телевидение.
Лысенко был не просто антикоммунистически настроен, но и работал на укрепление и пропаганду параллельного центра власти, который начал формироваться в течение интересующего нас года: этим центром было "ельцинское" руководство РСФСР. Анатолий Лысенко стал первым руководителем Российской телерадиокомпании. Он принимал политически значимые организационные решения и осознает свою ответственность за них. Политическая ангажированность стала для него возможностью реализовать в полной мере свой профессионализм журналиста и менеджера.
Но, вероятно, это же было свойственно в той или иной степени и остальным нашим собеседникам. Именно благодаря своей оппозиционной ангажированности журналисты научились находить эксклюзивную информацию, привлекать внимание к себе, к своему репортажу и своему собеседнику, находили нетрадиционные способы монтажа программ и организации эфирного времени: СМИ и отдельные программы, выражавшие "государственную" точку зрения, в 1990 году еще не чувствовали конкуренции со стороны независимых и потребности в эстетических инновациях не испытывали. Поэтому сотрудники новых и оппозиционных медиа стремительно учились и профессионализировались, а их коллеги, оставшиеся на государственных СМИ, все больше от них отставали:
— Возвращаясь к теме государственных радиостанций. Помните ли вы, как к вам тогда относились коллеги с государственных радиостанций — завидовали, игнорировали, ругали? С. Корзун: Вы знаете, мы не то чтобы особенно с ними общались. С одной стороны, они, наверное, посмеивались — как с такими мизерными ресурсами соваться в такую "большую игру"? С другой стороны, ведь некоторые приходили в сотрудники наниматься. Сергей Фонтон и Алеша Калачев работали на радио "Маяк", а радио "Маяк" было самой прогрессивной из советских "внутренних" радиостанций. А потом и время поменялось. Приходили другие люди руководить государственными радиостанциями. Я помню, что, когда Егор Яковлев стал председателем Гостелерадио после августа 1991 года, он уговаривал меня поменять место работы: "Ладно, хватит тебе фигней заниматься, там маленькая радиостанция, приходи, возьми "Маяк", сделай из него что-нибудь нормальное, у нас теперь государство демократическое и работать нужно подругому". Я ему тогда сказал: "Егор, ты же понимаешь, там нужно всех почти уволить. Мы-то за год уже прошли путь современного радиовещания, свои шишки набили, а там — огромная структура, и если у меня есть свое дело, то зачем браться за государственное, еще неизвестно, что с государством будет".
Быстрой трансформации медийного языка способствовала и сама стремительность происходивших в стране перемен, требовавшая броских, определенных формулировок и четких оценок. Ренат Абдуллин вспоминает о том, что именно политически шоковое событие — демонстративная отставка Эдуарда Шеварднадзе на Съезде народных депутатов СССР в декабре 1990 года — способствовало профессиональному росту сотрудников агентства "Интерфакс":
Новость была сенсационная, но при подготовке текста сообщения о выступлении Шеварднадзе у нас на выпуске возникла дискуссия: а какой заголовок ей дать? Сочинили сперва что-то вроде: "Шеварнадзе заявил о том, что, возможно, в Советском Союзе грядет диктатура, и в связи с этим дал понять, что готов уйти в отставку". Но ведь заголовок должен быть на одну строчку. Потребовалась своего рода "мозговая атака". Мы, наверное, перебрали более десятка вариантов заголовка. В итоге проиграли несколько минут с выпуском заметки на ленту, но один мой коллега придумал очень удачный вариант, звучавший так: "Шеварднадзе уходит, предупреждая о диктатуре".
Очевидно, что выбранный в итоге заголовок был не только более энергичным, чем первый, — он был куда более определенным политически.
4
Причиной возникновения новых медиа и новых структур внутри уже существовавших СМИ стали не только социально-политические процессы, происходившие в стране. К концу 1980-х, кажется, почти все журналисты, воспринимавшие свою профессию как творческую, испытывали раздражение, а иногда и чувство резкого протеста против жесткого регламента и удушливой атмосферы государственных электронных СМИ. Вполне четко это чувство описала в своем интервью 1991 года Бэлла Куркова: "Владимир Молчанов сказал на встрече в "Московских новостях", что самое страшное, когда твои же коллеги стремятся тебя "утопить". Ощущение внутри редакции, главным редактором которой я являюсь, такое, будто мы обложены красными флажками… Помните, как у Высоцкого: "Идет охота на волков"… <…> создается впечатление, что все Ленинградское телевидение пронизано демократическим духом. Это не так. Поэтому я боюсь, что если сейчас наступит "эра Кравченко", то практически все редакции заработают в его духе и делать будут то, что скажет Кравченко. А сопротивляться будем мы и еще небольшая горсточка людей в разных редакциях. Поэтому и задумаешься тут о своих возможностях…"30
С. Бунтман: Как у нас было, даже в прямом эфире? Диктор сидит в студии, читает новости, дочитывает их до конца, нажимает на кнопку — пауза. В это время за стеклом сидит звукооператор и вяжет. Когда диктор нажимал на кнопку, звукооператор откладывала свое вязанье, медленно вставала, шла к магнитофону — все это время в эфире тишина — и включала магнитофон со следующей программой. <…> [Потом Сергей] Корзун продавил техническое начальство, и в рамках объявленного Горбачевым "ускорения" мы добились того, что нам, нехотя и кряхтя, врезали пульт, один микшер в пульт в студии. То есть сам диктор — вместо того чтобы дожидаться тети с вязаньем — включал отбивку и следующую передачу. Многие, кто привык к другому ритму работы, были категорически против этого. У нас была такая система: контролеры вещания проверяли французский текст на соответствие русскому…
— Это был первый отдел?
— Я думаю, это был какой-то из коридоров первого отдела. <…> Мы зашли в тупик еще в конце 1980-х годов.
Еще более энергично журналисты говорили об этом в 1990 году. Одновременно с началом вещания радиостанции "Эхо Москвы" Сергей Корзун опубликовал в журнале "Огонек" статью, которая стала фактически манифестом новой радиожурналистики:
…У нас нет свободного радио, а есть исключительно Гостелерадио СССР. Во власти этого комитета отлучить от эфира любого неудобного журналиста, примерно наказать радиопередачу "Аудитория", решившую воспроизвести вслух отрывки из книги Б.Н. Ельцина. В виде уступки плюрализму можно выпустить в московский эфир сразу две радиостанции — "Ностальжи" и "Европа Плюс". Открытие этих двух франко-советских музыкальных радиопрограмм потребовало согласований на самом высоком уровне. Но чего не сделаешь ради своего единственного детища — Гостелерадио СССР! Если борьба идей в экономике привела к появлению термина-монстра "планово-рыночная экономика", то в области радиовещания мы уже сейчас живем в эпоху "монополизированного плюрализма". Разумеется, самое время отвлечься от проблем насущных под звуки прекрасной музыки на радиоволнах. Но и при этом неплохо держать в своих руках все рычаги нового, чтобы — не дай бог — новые музыкальные радиостанции не стали политизироваться в нежелательном направлении31.
Инвектива Корзуна очень значима — и, судя по газетам 1990 года, характерна: похоже, в системе Гостелерадио журналистов раздражали не только бюрократичность и идеологический прессинг, но и сопутствовавший им абсолютный монополизм на информацию и средства ее передачи. Разрушаться этот монополизм стал изнутри — благодаря возникновению таких "идеологически неправильных" программ, как "Взгляд", "Пятое колесо" или "ВAди", опосредованно — в результате трансляции съездов народных депутатов с их открытыми политическими дискуссиями. Монополия Гостелерадио подавляла инициативу не только журналистов, но и технических служб: по признанию Г.А. Клигера, именно безуспешные переговоры с руководством этой организации и характерный для нее способ ведения дел привели топ-менеджеров ассоциации "Радио" к идее создания негосударственной радиостанции:
В Гостелерадио приходили иностранные вещатели и на условиях, определенных в результате переговоров с руководителями Гостелерадио, начинали вещать: так появились "Европа Плюс" и "Ностальжи". Дело в том, что тогда время вещания четко распределялось. Все время арендовало у связистов Гостелерадио, а нам из государственного бюджета это время оплачивали. В Гостелерадио сумели перераспределить купленное у нас время так, чтобы поставить в эфир и "Европу Плюс" и "Ностальжи", но эти радиостанции еще не были зарегистрированы официально, еще не было Закона о печати… На этих станциях, которые работали в рамках Гостелерадио, начала появляться реклама. Настал момент, когда я написал письма в Гостелерадио и в Министерство связи, что, раз идет реклама, связисты должны получать часть денег не только из бюджета, но и из прибыли дающих рекламу радиостанций. Естественно, никто делиться не хотел… <…> Мы пошли посоветоваться с работниками Гостелерадио — на довольно высоком уровне. В Гостелерадио нашу идею не поддержали, сославшись на то, что существуют крупные радиостанции — "Маяк" и "Юность", вещание которых охватывает свыше 90% населения СССР. Тогда ваш покорный слуга решил пойти по другому пути. Я решил связаться с руководителями популярных изданий, для того чтобы найти союзника для создания радиостанции…
5
Одним из наиболее резких изменений в сфере массмедиа, произошедших в конце 1980-х и в 1990 году, стало резкое расширение спектра людей, которые могли появиться в кадре или перед микрофоном, и разнообразие используемых дискурсов. Персонажами медиа становились диссиденты, люди, пострадавшие от политических репрессий и экологических катастроф, запрещенные до того времени художники, представители традиционных и нетрадиционных конфессий, предприниматели, барды, рок-музыканты и т.д. Этот процесс не был специфическим только для медиа: он был частью общей стремительной трансформации публичной сферы в СССР. На съездах народных депутатов стали появляться люди, по внешности, манере говорить и стилю одежды ранее немыслимые в советских представительных органах, в диапазоне от С.С. Аверинцева и Д.С. Лихачева до коммунистического трибуна, шофера такси Л.И. Сухова. Частью публичной сферы становилось нонконформистское искусство: музыка, литература, перформансы и пр. Проявлением этой стремительной демократизации публичной сферы в медиа стала, например, изобретенная на АТВ Алексеем Гигановым передача "Будка гласности". В центре Москвы была установлена мобильная телестудия, в которую мог зайти кто угодно и в течение нескольких минут говорить в телекамеру, что хотел.
А. Малкин: Нашли завод, который делал такие надувные конструкции — она [будка] до сих пор у меня лежит, надувная, воздух поддувал компрессор, который все время тарахтел. Мы придумали, как от защелкивания двери вспыхивает лампочка, потому что было очень важно, чтобы человек пугался, входя туда, когда включался голос, который произносил фразу: "Можете говорить". Это производило шоковое впечатление. Потом мы разместили эту конструкцию возле Большого театра: это был городской аттракцион, на который люди специально собирались! <…>
— И что — в эфире это показывали прямо так, как оно записывалось на улице?
— Нет, люди говорили очень много бранных слов, приходилось монтировать, хотя, на самом деле, если честно, я бы предоставлял час времени под эту камеру, включал бы ее каждый день: пусть стоит будка, в которой народ всерьез говорит, что он думает, это же суперистория — но для этого нужна воля.
— Но и общество должно быть другим.
— Общество тогда и было другим, а телевидение впервые находилось в руках тех, кто его делал, поэтому оно было веселое, озорное, абсолютно ангажированное обществом. Тогда ТВ впервые не зомбировало, оно было рядом с обществом и с ним наравне.
Этому расширению разнообразия лиц и стилей, представленных в медиа, соответствовало и расширение способов подачи информации, в первую очередь — интерактивных. Во "Взгляде", а потом и на "Эхе Москвы" практиковались беседы со слушателями в прямом эфире. Сергей Корзун прямо увязывал эту новацию с расширением спектра мнений:
С. Корзун: …Мы не первые стали принимать звонки в прямом эфире, это до нас делал и "Маяк", и некоторые другие программы, но мы первые стали это делать абсолютно без предварительной отслушки. У нас даже был такой слоган: "Ваш телефон — это микрофон радио "Эхо Москвы", установленный в вашей квартире". То есть вы дозваниваетесь и говорите все, что хотите. Удивляло нас, конечно, то, насколько испуганы были люди. Вполне серьезно, с серьезными интонациями не раз и не два нам говорили: вы специально даете людям высказаться для того, чтобы всесильный КГБ все это записывал и использовал потом против нас. Более того, с самого начала мы четко ориентировались на то, чтобы предоставлять эфир, возможность говорить — по телефону или в студии — людям самых разных воззрений. Слова Вольтера: "Я не разделяю ваших убеждений, но отдам жизнь за то, чтобы вы могли их высказать" — были основой. Более того, мы считали, что демократия — это учет интересов меньшинства. Не помню, была ли в эфире такая программа, но сам образ трибуны для меньшинства у нас постоянно присутствовал в первый год существования и во все последующие.
Аналогичный процесс (резкое расширение круга возможных источников информации) можно наблюдать и в работе агентства "Интерфакс" тех лет. Разумеется, это потребовало освоения новых способов работы с этими источниками и интерпретации полученных данных, что тоже, очевидно, приводило к выработке новых критериев профессионализма. В целом можно сказать, что российские журналисты именно в это время учились рисковать, не только высказывая опасные политические оценки, но разыскивая эксклюзивную информацию, которая помогала бы им выдержать конкуренцию с другими медиа и даже выйти из нее победителями.
Р. Абдуллин: Одна из самых знаменитых новостей "Интерфакса", которая принесла ему всемирную известность (я бы, может быть, назвал ее лучшей новостью "Интерфакса" 1990 года), — это заметка о включении вопроса об отмене 6-й статьи в программу работы предстоящего пленума ЦК.
У одного нашего журналиста были друзья в одном из московских закрытых НИИ. Однажды они ему рассказали, что на ближайшем собрании парторганизации этого НИИ будут обсуждаться некие тезисы, которые, видимо, готовят в будущем очень интересный поворот событий.
Он пришел на партсобрание, скромно сел в уголке и стал слушать. А там говорят: "Из ЦК поступило предложение обсудить тезисы к предстоящему пленуму, и один из этих тезисов — отмена 6-й статьи Конституции о руководящей и направляющей роли КПСС". То есть фактически о введении многопартийности в СССР. Наш сотрудник все это аккуратно записал, вернулся в редакцию. Он проверил через своих друзей, по неофициальным каналам, и еще в паре других парторганизаций нам подтвердили то же самое. И мы — задолго до пленума — выдали эту новость, которая произвела эффект разорвавшейся бомбы. Потому что в те годы, как вы понимаете, пока газета "Правда" или ТАСС не напечатает, ничего сообщить было нельзя.
Резонанс был просто оглушительный. У нас была небольшая комната в здании Гостелерадио, на Пятницкой, 25, и всего несколько телефонных линий. И вот пошли звонки — из США, Великобритании, Японии: "Откуда вы это взяли, точно ли вы уверены в этой информации?" Мы отвечали: "Да, точно, уверены на сто процентов".
К тому времени у "Интерфакса" уже сформировался имидж заслуживающего доверия источника информации. Мы всегда уделяли первостепенное внимание тому, чтобы наша информация была достоверной, и старались без проверки ничего не давать.
Нам потом рассказывал один из руководителей Рейтера, что он сидел где-то в лондонском пабе и обсуждал предстоящий уик-энд. Вдруг раздается звонок — звонит то ли корреспондент, то ли шеф бюро Рейтера в Москве: "Слушай, тут что-то невероятное творится. "Интерфакс" дает новость, что 6-я статья Конституции будет отменена. Что делать?" Первая реакция руководителя: "Не может быть! Этого не может быть никогда!" Потом спрашивает московского коллегу: ""Интерфакс" дает, да? А там цитаты есть, фактура?" — "Да, с цитатами, ссылается, что это какой-то внутренний документ ЦК КПСС". И руководитель Рейтера, оценив ситуацию, сказал: "Раздавай!" Потому что к тому времени руководство московского бюро Рейтера нас знало и доверяло.
Сейчас кажется, что это совершенно естественно — получить информацию таким способом, как с отменой 6-й статьи. А тогда пойти на закрытое партсобрание и дать оттуда информацию — это казалось невероятным. Но мы так сделали и выиграли!
В 1991 году мы дали еще одну яркую новость. После того как американцы вошли в Кувейт, чтобы выбить оттуда Саддама Хусейна, один наш сотрудник, который писал на военные темы, каким-то образом попал на "тусовку", где присутствовали высокие военные чины, в том числе его знакомый, работавший в ГРУ. Он между делом упомянул, что, по одной информации, "Саддам отдал приказ расстрелять своих начальника авиации, начальника ПВО и еще какого-то генерала" за провал ответных действий против американцев. Этот наш журналист пришел в редакцию, написал заметку со ссылкой на "источник в военных кругах СССР" и показал нам. Мы спрашиваем: "Ты уверен?" Он отвечает: "То, что такая информация есть, — зуб даю, у меня та-ак-о-ой источник!"
Это был второй эффект разорвавшейся бомбы. Ссылки пошли везде, телефон в редакции просто разрывался.
6
При быстрых трансформациях какой-либо области человеческой деятельности всегда возникает необходимость в образцах, которым можно было бы подражать или, во всяком случае, с которыми можно было бы вступить в диалог. Образцы эти чаще всего берутся из иных культур, реже — из более ранней истории общества, в котором происходят процессы обновления. На основании проведенных нами бесед мы можем сказать с высокой долей уверенности: такие образцы были известны тем, кто создавал новые радиостанции и новые информационные агентства, — и были, безусловно, иностранными — но такого рода моделей почти не было у тех, кто работал на телевидении. Принимать иностранные радиопередачи в СССР было возможно ("глушили" только программы тех радиостанций, которые регулярно передавали критические материалы о положении в СССР, — но и те можно было слушать, хотя и с большими сложностями и используя разнообразные ухищрения32), а иностранные телевизионные передачи — практически нет, так как для этого требовалось сложное оборудование, доступа к которому не было даже у сотрудников Центрального телевидения33. Более того, сотрудники Иновещания должны были слушать иностранные радиопрограммы в обязательном порядке.
С. Бунтман: Мы очень много слушали международное французское радио — RFI (Radio France Internationale), которое, даже при всей своей заорганизованности, было несопоставимо с нашим. Это скорость, оперативность подачи информации, другая эстетика радио — все монтировалось встык.
— Что вас лично больше всего в этой эстетике "цепляло"?
— Другая подача — динамичная, стремительная, яркая. Не великодержавные голоса: "Говорит Москва" — и все замирает. Разговорная, но в то же время праздничная манера, при этом не такая приподнятая, как американская… сразу дающая нерв всему.
Там же, на Иновещании, журналисты должны были работать с новостными лентами западных информационных агентств, что также способствовало резкому изменению их представлений о современном мире и о методах получения, "форматирования" и распространения новостей (об этом рассказывали в своих интервью Д. Захаров и Р. Абдуллин).
Тележурналисты были вынуждены самостоятельно разрабатывать жанровые и стилевые особенности своих программ — и в 1970-е годы, и во времена перестройки; иностранные образцы если и были им известны, то по описаниям или фрагментам. Спутниковые антенны для приема иностранных телестанций появились в России только в начале 1990-х годов; тогда же стали появляться и программы, точно копирующие иностранные образцы и производившиеся в России по легально купленным у производителя лицензиям34.
— Доводилось ли вам в 1970-е — начале 1980-х хоть что-то посмотреть из западного телевидения или послушать из западного радио? Какие западные медийные образцы были для вас наиболее интересны?
В. Познер: Нужно понимать, что, находясь в Советском Союзе, невозможно было смотреть западное телевидение. Люди, которые выезжали, конечно, смотрели. Я же был невыездным: только в 1977 году на короткое время меня выпустили в Венгрию, а потом в Финляндию, но это были очень короткие командировки. Чуть позже меня послали в Канаду, где я выступал по телевидению, но я там был всего неделю, посмотреть сам почти ничего не успел. Потом для меня опять закрыли возможность выезда, потому что я сказал, видимо, не совсем подходящие слова о нашем вторжении в Афганистан, и опять пять лет был невыездным. Только с приходом к власти Горбачева я опять стал ездить за границу.
— То есть на Иновещании к западным телеканалам не было доступа?
— Абсолютно никакого не было. Газеты — да, вообще я имел широкий доступ к западной литературе, потому что ее привозили знакомые. К тому же была Библиотека иностранной литературы, и я, конечно, читал "Time", "Newsweek", "US News", "New York Times", "International Herald Tribune", читал и французские, и английские газеты и был вполне в курсе того, что там пишут и каковы эти средства массовой информации. Я слушал радио — это было возможно, но в телевидении как в чемто индустриально-профессиональном я стал разбираться только после 1991 года, работая в Америке.
— А образцы для подражания какие-нибудь были?
А. Лысенко: Нет. В этом, наверное, было счастье — мы были дикие. Как говорил Эдисон, открытие совершается тогда, когда все знают, что этого не может быть, но находится один невежда, который этого не знал. Мы же не знали, что делают за границей, очень смутно себе представляли…
— А "тарелок" еще не было?
— Да какие к чертовой матери "тарелки"!
— Первая "тарелка" появилась в гостинице "Интурист" в 1990 году, а до этого…
— Нет, конечно, какие-то были. Мы даже смотрели некоторые передачи через "левые" ходы на Останкинской башне, ночью. Но — очень-очень редко. Мы могли получить описание программ, но тоже очень редко.
— …Когда вы придумали программу "Взгляд", у вас были какие-то образцы или идея вырабатывалась интуитивно, без оглядки на какието прецеденты?
А. Малкин: Все русские обладают собственной гордостью и склонны изобретать свои велосипеды, а уж Авторское телевидение — вдвойне русское. У нас нет формата, который бы мы не придумали сами.
— А когда вы придумывали "Пресс-клуб", вы ориентировались на какой-то образец? Откуда сама идея возникла?
К. Прошутинская: Нет, нет, никаких образцов…
— Какие для вас существовали тогда образцы, на что вы ориентировались?
А. Политковский: Никакой специальной ориентации не было. Существовала история жизни молодежной редакции. Молодежная редакция была лучшей на советском телевидении. До "Взгляда" была программа "Мир и молодежь", а еще раньше — программа "Двенадцатый этаж", и весь коллектив, который придумывал "Взгляд", — Анатолий Григорьевич Лысенко, Анатолий Малкин, Кира Прошутинская — придумали такой "неформатный" формат.
Усвоение западноевропейских или американских образцов радиожурналистами и "информационщиками", знакомство со стилем работы неподцензурных СМИ стали особенно интенсивно развиваться в годы перестройки, когда журналисты ("невыездные" или, во всяком случае, никогда не работавшие вне СССР) получили возможность стажироваться в теле- и радиокомпаниях развитых стран:
С. Корзун: Представление о "правильном" радио у меня было, тем более что я успел съездить на стажировку — в 1988 году в Париж, к Жоржу Полински, который в 1990-м запустил радиостанцию "Европа Плюс (Москва)". Полински тогда руководил радио "Kiss-FM" — это было скорее музыкально-разговорное, а не информационное радио. Это был обмен: Жорж Полински привез на радио "Юность" каких-то музыкальных исполнителей и диджеев, а мы поехали во Францию — несколько человек с радио "Юность" и я в качестве переводчика и ведущего программ на французском языке для "Kiss-FM". На стажировке я провел три недели: там были замечательные люди, по ночам я работал в студии, разбирался с оборудованием: как оно работает, как программы строятся, как что…
Р. Абдуллин: Тогда нам очень помогло то, что меня и еще нескольких моих коллег в течение 1990 года пригласили на стажировку в Лондон, в агентство Рейтер, у которого были свои курсы для журналистов из СССР.
— Вас туда пригласили как журналиста "Интефакса"?
— Да.
— Сколько продолжалась стажировка?
— По разным специальностям были разные сроки, у меня — две недели. То есть очень недолго, но чрезвычайно полезно. Там как раз и стандарты журналистики проходили, были и тестовые задания.
Интересно, что сотрудники "Взгляда" выезжали в Европу не на стажировку, а для того, чтобы рассказать западным телезрителям о положении дел в СССР и о реформе советских СМИ. Однако просмотр французского телевидения все же способствовал изобретению формата программы "Поле чудес".
А. Лысенко: Потом мы поехали делать "Взгляд" во Франции…
— Запись?
— Вживую. Поехали Андрей Разбаш, Елена Саркисян, Галина Ихтина, Иван Демидов, Владислав Листьев, операторы. Для французов это было совершеннейшим шоком. Они обычно делали такую передачу: три фотографии и один сюжет, в лучшем случае. А когда они узнали, что у нас в каждой передаче по 30 сюжетов, они нам сказали, что у нас очень богатые продюсеры.
— Когда это было?
— По-моему, в 1989-м. Тогда я и показал ребятам "Колесо фортуны", мы записали его и стали думать, что из него можно сделать. В результате появилось "Поле чудес". Совершенно другая передача. От незнания мы искали свое и находили.
Некоторые телепрограммы 1990 года имели отрефлексированные инокультурные прототипы — например, ток-шоу Владимира Познера, несмотря на сообщения тележурналиста о том, что он был мало знаком с работой западных телекомпаний, вероятно, все же были сделаны с учетом аналогичных программ, демонстрируемых в США. Но в целом, насколько можно судить, на советском телевидении гораздо хуже была сформирована сама культура работы с образцами и с инокультурными традициями. Там, где она к тому времени уже сложилась, — в среде радиожурналистов и "информационщиков" — было гораздо легче сформулировать идеологическую и эстетическую основу инноваций; иначе говоря, было гораздо понятнее (по сравнению с телевизионной средой), какими могут быть свободные медиа — не революционные, а именно свободные, существующие в свободном обществе. То, что такая культура не возникла в среде тележурналистов (она не появилась и позже: покупка программы — это не диалог с образцом, а его копирование, то есть некритическое усвоение), по-видимому, сказывается до сих пор: ярчайшие, наиболее талантливые сотрудники советского телевидения, как правило, и сегодня не могут с уверенностью сказать, чем телевидение конца 1980-х — начала 1990-х эстетически отличалось и от прежнего советского, и от нынешнего российского. Вины самих тележурналистов в этом нет (о причинах говорили в своих интервью А. Лысенко и В. Познер), но осознать эту лакуну как социокультурную проблему, очевидно, необходимо.
7
Очень своеобразной чертой новых медиа 1990 года была нечеткость их статуса: о многих из них трудно сказать, были они частными, принадлежали общественным организациям или государству. Граница между государственным и негосударственным была размыта — в частности (хотя и не только), из-за того, что в СССР формировались параллельные центры власти. Например, Моссовет во главе с Г.Х. Поповым (принимавший участие в учреждении сразу нескольких новых медиа) de facto функционировал одновременно как орган местного самоуправления и оппозиционная ("горбачевскому" руководству) политическая партия. Затруднительно определить первоначальную форму собственности радиостанции "Эхо Москвы", учредителями которой стали, формально говоря, четыре государственные организации: Моссовет, журнал "Огонек" (с августа 1990 года ставший независимым СМИ, но и до этого момента бывший, по сути, автономным), факультет журналистики МГУ и ассоциация "Радио".
Г. Клигер: Гавриил Попов только что стал председателем Моссовета, и [Лев] Гущин [на тот момент — заместитель главного редактора журнала "Огонек". — М.М., И.К.] обсудил с Поповым нашу идею, мы подготовили все необходимые бумаги — процедуры регистрации еще не было…
— То есть это было еще до принятия Закона о печати?
— Да.
— А как же можно было учредить негосударственную радиостанцию до принятия этого закона, ведь право учреждения СМИ было только у государства?
— Дело в том, что закон появился чуть позже. Когда Попов стал председателем Моссовета, там уже была создана комиссия по средствам массовой информации, и в принципе у Моссовета было право на учреждение радиостанции — только государственной. После того как Попов подписал все документы, мы смогли провести их и через Гостелерадио — его чиновникам ничего другого не оставалось, как завизировать наш проект.
То же можно сказать об агентстве "Интерфакс", учредителями которого стали служба Иновещания Гостелерадио СССР и советско-франко-итальянское предприятие "Интерквадро": "Интерквадро" при этом фактически выступало исключительно как спонсор, не оказывая никакого влияния на политику руководства "Интерфакса", а служба Иновещания, из которой вышли все сотрудники тогдашнего "Интерфакса", была, судя по всему, необходимым в ситуации 1989 года юридическим и политическим "прикрытием"35. Само же информационное агентство с самого начала функционировало как автономная структура. Несмотря на то что подобная неопределенность делала новые медиа уязвимыми юридически и политически, она давала большие преимущества новым СМИ по сравнению с традиционными — предоставила их руководству почти ничем не ограниченную самостоятельность на первом, самом сложном этапе работы.
Еще одной важной причиной неопределенности статуса новых СМИ стал нараставший организационный и финансовый кризис государственных советских структур36. Советские медиаинституции в 1990 году работали все менее эффективно — как и многие другие. Потребовалось создание самостоятельных (или, во всяком случае, "параллельных") институций, которые могли финансово обеспечивать и организационно поддерживать информационное поле.
Например, формально говоря, АТВ было первой в СССР компанией-телепроизводителем (не располагавшая и не располагающая до сих пор правом вещания), но в развитых странах и в современной России такие структуры продают готовый продукт телевещательным компаниям, а сотрудники АТВ передавали отснятые программы… самим себе, но выступавшим уже в качестве сотрудников молодежной редакции Центрального телевидения.
А. Малкин: У телевидения тогда никаких денег не было на оплату и вообще не было понятия купли-продажи программы. <…> Кира Александровна [Прошутинская] по-прежнему работала на ЦТ, заместителем главного редактора студии "Эксперимент", а Александр Пономарев был ее начальником. И вот я осмелел, и мы (Анатолий Малкин и Кира Прошутинская, которые были и остаются мужем и женой. — М.М., И.К.) пришли к нему заключать договор: мы обеспечиваем "Пресс-клуб" техникой, передвижной станцией и молодежную редакцию от этих хлопот освобождаем, но за это, поскольку тогда все делалось по бартеру, нам разрешают размещать в наших программах рекламу37.
В 1990-е годы в России подобные схемы широко использовались для "прокручивания" и "увода в тень" полученных денег, но у сотрудников АТВ даже при большом желании не было бы такой возможности: заработанных ими "на стороне" денег, судя по всему, едва хватало на производство собственно программных продуктов и выплату зарплаты сотрудникам. АТВ было организовано в 1989 году, но в дальнейшем подобные компании стали возникать одна за другой: осенью 1990 года в Москве было создано ООО "ВиД" (""Взгляд" и другие"), в 1991 году (по другим сведениям, еще в 1989-м38) Александр Невзоров создал автономную структуру "НТК-600" ("Независимый творческий коллектив "600 секунд""), работавшую, по словам Невзорова, на спонсорские средства. Выполняя по отношению к старым медиаструктурам поддерживающую функцию, новые институции, имевшие совершенно иной генезис, подталкивали своих государственных "партнеров" хотя бы к минимальным трансформациям — иначе их сосуществование было бы попросту невозможным. Следствием этого стало, например, обновление программной сетки телевидения и распространение системы "канала в канале", которую изобрела, по-видимому, Бэлла Куркова в "Пятом колесе"39.
Аналогичные процессы можно было в 1988-1990 годах наблюдать и в других сферах жизни: сотрудники и администраторы заводов и НИИ создавали при них кооперативы, которые должны были зарабатывать деньги, необходимые для полноценного функционирования этих заводов и НИИ, получавших все меньше денег, сырья или комплектующих40. Создание "параллельных структур" происходило и в сфере культуры: так, главный балетмейстер Большого театра СССР Юрий Григорович именно в 1990 году организовал при этом театре автономную труппу — "Большой театр — Студия Юрия Григоровича", в спектаклях которой участвовали танцоры театра, но финансы и гастрольная политика труппы никак с Большим театром связаны не были; тогда же Григорович создал фонд "Русский балет"41.
Несмотря на эту неопределенность статуса новых медиа, их лидеры уделяли чрезвычайно большое внимание юридическим аспектам своей деятельности. По-видимому, именно в 1990 году к руководителям новых структур окончательно пришло понимание, что юридические аспекты их работы в самом деле являются определяющими: "как напишем, так и будет". Как правило, они очень живо рассказывают о том, как оформляли учредительные документы и устав новых СМИ:
А. Лысенко: Мы начали писать положение о нашей телерадиокомпании — нужно было продумать массу бюрократических вещей. А как его писать? Я позвонил своему приятелю — Андрею Макарову.
— Адвокату?
— Да. Он долго и упорно пыхтел. Он был занят в то время, не успевал. Мы позвали Елену Дмитриеву — классного юриста, кандидата наук, сманили ее с кафедры института повышения квалификации, и она пришла к нам тоже.
Г. Клигер: Первое, что было составлено, — это проект устава новой организации ["Эхо Москвы"], ее концепция — эти документы писал я. Затем нужно было все это узаконить, и Гущин взял эту работу на себя. Нужно было пройти определенные согласовательные процедуры, законов тогда не было, все было очень сложно.
Бывший ответственный редактор "Огонька" Александр Щербаков вспоминает о том, что к дальнейшей работе над уставом "Эха Москвы" были привлечены высококвалифицированные юристы:
Я привел в редакцию команду юристов, собранную Михаилом Федотовым, в которую, кроме него, входили Левон Григорян, Николай Исаков, Инэсса Денисова, Ольга Гюрджан. В течение нескольких месяцев мы собирались по средам и разрабатывали первый в стране устав независимого от властей средства массовой информации. Он получился большим — на нескольких десятках страниц (как и первые отечественные ЭВМ — многоэтажные сооружения)42.
Характерно, что и цитировавшаяся выше статья С. Корзуна 1990 года посвящена вопросам в значительной степени юридического свойства. Главная обсуждаемая в ней проблема — монополия государства на распределение радиочастот. Предлагаемое решение — создание независимой комиссии, подконтрольной Верховному Совету СССР, — сопровождается эскизным описанием политических и юридических механизмов его реализации со ссылкой на опыт Франции:
…Почему после всех слов Указа о демонополизации временное положение о порядке выдачи лицензий предложено утвердить (не просто разработать!) все тому же Гостелерадио СССР вместе с Министерством юстиции? Не может разрушение монополии быть делом рук самого монополиста, иначе мы придем все к тому же "монополизированному плюрализму". В этой новой обстановке покушение на монополию становится еще более насущным делом. Соответствующие комиссии по лицензированию должны быть полностью независимыми. Во Франции, например, уже упомянутый Высший совет состоит из 9 членов, трое из которых назначаются Президентом республики, а остальные — по трое — председателями обеих палат парламента страны. При этом кандидатуры подбираются так, чтобы никто из членов Совета никоим образом не имел ни политических, ни экономических интересов в сфере аудиовизуальной информации. Только в этом случае игра пойдет "без гандикапа", к которому так быстро привыкают все монополизированные структуры43.
Ситуация конца 1980-х с постоянно меняющимися законами, выпуском многочисленных подзаконных актов и инструкций и откровенным произволом местных начальников не способствовала представлению о возможности прочной юридической базы: так, Анатолий Малкин рассказал, что АТВ, в 1989 году основанное как "телевизионное бюро" при архитектурном кооперативе, впоследствии многократно перерегистрировалось:
…мы переходили то в одну организационную форму, то в другую — это вообще сейчас очень трудно восстановить. У меня даже в первый раз юрист появился, Антон Златопольский (в настоящее время — директор ГТК "Телеканал "Россия"". — М.М., И.К.), и я его отправил открывать расчетный счет в сберкассу! Представляете, какими мы были неопытными?!
К 1990 году у первых (пост)советских медиаменеджеров возникло понимание, что юридическая основа работы — это не то, что можно менять в зависимости от обстоятельств, а то, что может обеспечить жизнеспособность уже созданной структуры вне зависимости от обстоятельств. Возникло представление о том, что новые структуры создаются надолго.
В значительной степени этому пониманию способствовало интенсивное законотворчество, начатое съездами народных депутатов и Верховными Советами СССР и РСФСР. Именно в 1990 году были приняты важнейшие законы: о профсоюзах, о банках и банковской деятельности, о предприятии и пр. В печати обсуждались разнообразные законопроекты, в том числе и не получившие реализации на том этапе: так, в новосозданной газете "Коммерсантъ" был опубликован обсуждавшийся в Верховном Совете РСФСР законопроект о защите интеллектуальной собственности. Тогда же журналисты печатных СМИ постоянно писали о том, как можно обеспечить действие новых, прогрессивных законов, не допустить, чтобы они были обессмыслены ведомственными подзаконными актами. Карикатуры на эти подзаконные акты появлялись даже в журнале "Крокодил".
Экономические аспекты деятельности новых медиа в 1990 году наши собеседники помнили хуже — при том, что деньги они в тот момент зарабатывали (особенно в сравнении со своими коллегами, работавшими только на государственные СМИ) весьма успешно. Тогдашнюю новаторскую журналистику они считали занятием, отделенным от бизнеса, хотя de facto занимались им, еще работая в структуре Гостелерадио44.
А. Политковский: Мы никогда в жизни не собирались заниматься сами бизнесом. Мы поддерживали бизнес, идею свободного предпринимательства, но не могли себе представить, что нас выпихнут из Гостелерадио и мы перестанем выпускать программу. И на одной из встреч я сказал Саше Любимову: "Существуют ведь какие-то видеокооперативы, которые торгуют тем, что снимают". Сказал это я, но реализовал он.
Безусловно, все они понимали не только значение свободного предпринимательства как такового, но и значение денег для полноценного функционирования новых СМИ. С. Корзун в 1990 году резко полемизировал с теми, кто считал, что свобода слова несовместима с коммерциализацией медиа:
"Собственное" [радио] вовсе не значит — работающее только на себя. Скорее наоборот: работающее на слушателей. Ориентирующееся на их запросы. Ищущее их внимания. Настойчиво убеждающее их оставаться на своей волне. Это радио в основе своей — самоокупаемое за счет рекламы, а стало быть, коммерческое. Вряд ли стоит бояться сближения этих двух слов, хотя многие считают зависимость от "золотого тельца" наиболее серьезной из зависимостей. Коммерческому радио может и должно составлять конкуренцию радио общественное, субсидируемое политическими партиями, общественными организациями и отдельными гражданами (основа этого заложена в Законе СССР "О печати и других средствах массовой информации"), а также радио государственное. Тогда и будет видно, где больше степень свободы — в зависимости от дотирующих радиопрограммы инстанций, больших и малых, или же в зависимости от рекламодателей, вкладывающих деньги в самые слушаемые радиопрограммы45.
Тем не менее, например, при попытке выяснить, какой была реклама в эфире в первые полгода существования "Эха Москвы", мы столкнулись с тем, что об этом важном аспекте работы радиостанции — как и вообще о финансовой стороне ее деятельности — наши собеседники помнят по-разному:
С. Бунтман: Как только пошла реклама — с 1992 года, — стало легче, а потом мы акционировались.
— А в 1990 году просто не было идеи, что у вас может быть реклама?
— Почему? Это как раз была перспективная идея. Чем же мы собирались зарабатывать? Но не было никакого рынка рекламы.
— Почему? В газетах уже была реклама и на телевидении…
— Но радио не было тем носителем, который представлялся выгодным рекламодателям.
— А вас вообще финансировала Ассоциация радио? Кто вам зарплату платил? С. Корзун: У нас было свое предприятие, которое называлось "Радиовещательная станция "Эхо Москвы"". Ее генеральным директором был Михаил Розенблат.
— А финансы тогда поступали откуда?
— Я никогда над этим так особенно не задумывался на первом этапе… Собственно, было четыре учредителя… <…> Наверное, какой-то общий бюджет формировался. И была реклама… Более того, не то чтобы нас финансировали… Вот случай, наверное, уникальный с точки зрения предпринимательства — по итогам 1990 года акционерам "Эха Москвы" были выплачены дивиденды. За первый год, то есть за первые несколько месяцев работы, с 22 августа по 31 декабря 1990 года, радиовещательная станция "Эхо Москвы" закрылась с прибылью, и акционеры эту прибыль получили на руки.
— То есть с самого начала существования "Эха Москвы" была реклама? Когда она шла? Между новостными выпусками?
— Да, после выпуска новостей. Я тогда сам занимался какими-то рекламными проектами. С какой-то немецкой фирмой тогда что-то мы подписывали. Не назову точно сумму, сейчас это смешные деньги, наверное, покажутся…
— А что рекламировали в первых выпусках "Эха Москвы"?
— Да все, что угодно. Были какие-то фирмы и представительства иностранных фирм здесь, в Москве, и что-то связисты доставали по своим каналам. [А еще] была такая биржа "Алиса"…
— Герман Стерлигов…
— Да, Герман Стерлигов. На этой бирже продавалось все, что угодно, и в том числе эфирное время радиостанций и телеканалов. И мы участвовали в этом.
— И у вас с самого начала появилась реклама? Г. Клигер: Насколько я помню, не сразу, месяца через два. Но я точно помню, что за первый год работы учредители получили определенные дивиденды. И было много спонсоров.
— То есть поступали какие-то спонсорские деньги, за счет которых радиостанция существовала и платила зарплату сотрудникам?
— Нет, зарплату сотрудникам платили мы сами. Сейчас уже тяжело точно сказать, кто был спонсором. Были спонсоры, и была реклама. Что это значит? Тогда еще понятия рекламы, как сейчас, не существовало. И люди для поддержки именно нашей радиостанции давали рекламу.
— То есть они не рассчитывали на прибыль с этой рекламы, а хотели просто поддержать?
— Да. Сразу после путча пришел Гарри Каспаров, тоже принес деньги, но мы деньги у него не взяли…
— А по какому принципу вы определяли зарплату? Вы хотели, чтобы она была больше, чем на государственных радиостанциях?
— Это нам подсказывали в "Огоньке". Гущин был тогда председателем благотворительного фонда "Огонек — АНТИСПИД" и представлял себе, как обращаться с деньгами, кому сколько платить.
Нельзя сказать, что организаторы "Эха" противоречат друг другу: слова С. Бунтмана о том, что "реклама пошла" в 1992 году, могут означать, что в 1992 году ее стало существенно больше, чем раньше. Но у такой неточной памяти о финансовых аспектах дела есть одна важная причина, которую описывает С. Корзун: как и в других отраслях экономики СССР 1990 года, финансовые схемы были далеко не всегда денежными — часто они были основаны на бартере, или, проще сказать, на натуральном обмене. Второй причиной было то, что в государственных структурах полученные деньги в 1990 году далеко не всегда можно было напрямую инвестировать или использовать иным образом: "…при советской власти деньги ничего не определяли, нужно было иметь фонды на деньги" (А. Лысенко). Именно это обстоятельство крайне затрудняло финансирование новообразованной ВГТРК: бюджет у нее был, но купить камеры или иную технику было невозможно. Если юридические механизмы в 1990 году уже выстраивались с учетом долговременной перспективы, то экономические были часто "одноразовыми", импровизированными, не предполагавшими дальнейшего закрепления. Вероятно, этой импровизационности соответствовало и отношение к рекламе. В программах телепередач 1990-1991 годов рекламные блоки отмечены как отдельные передачи и фигурируют под самыми разными названиями: "Реклама", "Коллаж (Реклама. Объявления. Информация)", "Прогресс. Информация. Реклама" и т.п.; полуторачасовые блоки, загадочно обозначенные просто "Коллаж", тоже, очевидно, содержали рекламу.
Заметим, что сегодня ситуация в медиабизнесе — и в обществе в целом — выглядит прямо противоположной. Экономические механизмы (и легальные, и "серые") являются довольно устойчивыми и хорошо известны участникам медиарынка, в то время как юридические процедуры воспринимаются как намного менее устойчивые и четкие — под воздействием случаев так называемого избирательного правоприменения46.
8
Институциональные, политические и эстетические трансформации советского телевидения 1990 года можно попробовать описать на основе анализа программ телепередач, которые публиковались в газетах.
По-видимому, самым либеральным периодом 1990 года на телевидении были зима и начало весны: именно тогда на всех телеканалах демонстрировались наиболее политически острые передачи. В середине весны (вероятно, под влиянием событий в Литве) их количество постепенно уменьшается. Во второй половине 1990 года, как известно, в политической сфере началось усиливающееся "завинчивание гаек": предупреждения о грядущем военном перевороте, отставки либеральных министров — В. Бакатина и Э. Шеварднадзе. Очевидно, несмотря на социальную катастрофу в Азербайджане, произошедшую в январе 1990 года, — неявное "похолодание" в СССР, сказавшееся и на программной политике Центрального телевидения, началось в конце весны, а осенью оно приобрело открытый характер.
На телевидении 1990 года получил большое развитие феномен обособленного "канала в канале" — сложно структурированной передачи продолжительностью более двух часов, как правило, шедшей в прямом эфире, с постоянными ведущими и множеством заранее снятых вставных сюжетов — интервью, репортажей, расследований и пр.; кроме того, в студии всегда появлялись многочисленные гости, с которыми беседовали ведущие. По сути, первыми такими программами были "До и после полуночи" Владимира Молчанова, "Взгляд" и "Пятое колесо". В дальнейшем к ним добавилось утреннее ревю "90 минут", которое вскоре разрослось до программы "120 минут" (в конце 1990 года к ней было добавлено время утреннего получасового выпуска новостей, и разросшаяся еще больше передача трансформировалась в программу "Утро"). Часть таких "матрешечных" программ называлась видеоканалами. Самым объемным по времени вещания стал знаменитый коммерческий канал "2Х2", транслировавшийся по третьей ("московской" — ее вещание распространялось на Москву и область) программе с семи утра до семи вечера, — он состоял, в основном, из смеси видеоклипов, рекламных роликов и художественных фильмов. В 1989 году на той же московской программе появился видеоканал "Добрый вечер, Москва!", а в 1990 году там же — видеоканал "Слово". На Ленинградском телевидении возникли видеоканалы "Зеркало" и, несколько позже, "Политика", не говоря уже о том, что и "Пятое колесо" было фактически таким "видеоканалом".
Внутренняя рубрикация "видеоканалов" в опубликованных программах телепередач, за редкими исключениями, не отмечалась. Одним из таких исключений были анонсы "видеоканала" "Добрый вечер, Москва!", публиковавшиеся в газете "Московская правда". Приведем для иллюстрации анонс от 3 января 1990 года (с. 4, напечатано полужирным шрифтом в составе программы передач):
Видеоканал начнется телевизионной анкетой, подготовленной на улицах столицы. Москвичи и гости нашего города ответят на вопрос корреспондента редакции: что стоит, а что не стоит брать с собой в 1990 год? Одна из главных рубрик программы — "Должны смеяться дети", в рамках которой телезрители увидят репортажи о проблемах детской одежды и о многодетной семье. Снова состоится серьезный разговор о рвачестве. Далее — репортаж о нравах некоторых московских таксистов. Среди традиционных рубрик — "Обратная связь", "Главное управление внутренних дел информирует" и беседа с прокурором Б.Н. Големиновым. Во второй части видеоканала телезрителей ждет традиционная передача "Книги недели", очерк о творчестве дирижера Афанасьева, передача "О чем скорбишь, душа моя…". В выпуске — репортажи и зарисовки. Ведущий видеоканала — журналист Андрей Николаев.
Во второй половине 1990 года стали появляться "видеоканалы" другого типа: подборки программ, составленные производящими телекомпаниями, не имевшие сквозных ведущих и смонтированные "встык" с добавлением рекламы. На Центральном телевидении таких "видеоканалов" было, собственно, два: АТВ и "ВиД". Однако характерно, что в программах они подробно не расписывались, как и многочасовые шоу, подготовленные на самом Центральном телевидении. Так, в программе телепередач на неделю, опубликованной в "Московской правде" за 18 февраля 1991 года (с. 4), вечерний эфир Первой программы на пятницу, 22 февраля, был описан следующим образом: "19.15-19.30 — программа "ВиД". <…> 21.45-2.10 — программа "ВиД"". Если прежде "видеоканал" воспринимался, очевидно, как хотя и большая, но единая программа, то с развитием производящих телекомпаний "видеоканал" стал еще и эфирным временем, выделенным под показ продуктов какой-либо одной телекомпании. Однако оба эти пути формирования "видеоканалов" означали, по сути, одно и то же: выделение в прежде единой сетке вещания своего рода "автономных зон".
Появление "видеоканалов" было следствием двух причин. Первой был уже упомянутый финансовый кризис на телевидении. Производящие компании не были в полном смысле слова независимыми от Гостелерадио, но все же в финансовом и административном отношении были отделены от него. Создавая программы на самостоятельно заработанные деньги, они помогали заполнить эфир качественным продуктом, поэтому руководство Гостелерадио предоставляло новосозданным производящим компаниям большое эфирное время — даже в случаях, когда их программы вызывали политические конфликты и нарекания "свыше". Несмотря на то что программа "Взгляд" была закрыта в декабре 1990 года, телекомпания "ВиД" сохранила свое положение в сетке вещания: как видим, в феврале 1991 года ей предоставлялось почти 5 часов вещания в пятницу и около часа во вторник (тогда транслировалось шоу "Поле чудес").
Второй причиной создания "видеоканалов" была социокультурная мода того времени. "Видеоканалы", созданные в редакции Московского телевидения, не были революционными в социальном или эстетическом отношении. Очевидно, они были вызваны к жизни общественной потребностью в более динамичном и разнообразном телевизионном зрелище, в том числе — в расширении круга представленных на телевидении людей, а также укрепившимся представлением о том, что телепередача должна быть посвящена острым или, во всяком случае, нерешенным социальным проблемам. Из процитированного анонса видно, что только в одном выпуске видеоканала "Добрый вечер, Москва!" демонстрировались интервью с московскими прохожими, с людьми, пострадавшими от произвола таксистов47, и городским прокурором, а также репортажи об известном дирижере и многодетной семье. Разумеется, ранее, в конце 1980-х, эту потребность (и убежденность в том, что телевидение должно быть именно таким) сформировали своей работой "Взгляд" и "Пятое колесо", отчасти и программа "До и после полуночи".
В целом передачи на телевидении 1988-1990 годов могли быть очень длинными: так, первый выпуск программы "Пресс-клуб", по словам Киры Прошутинской, длился около четырех часов, а "Кинопанораме", согласно "Московской правде" от 13 января 1990 года, отводилось три с половиной часа: первая часть шла с 19.45 до 21.00 (то есть до информационной программы "Время"), вторая — с 21.30 до 22.45. Насколько можно судить, такие "безразмерные" передачи были свойственны не "застойному", а именно перестроечному телевидению48. Одной из важнейших причин их возникновения была демонстрация в телеэфире многочасовых дискуссий, начиная с программ о XIX конференции КПСС (1988) и I Съезде народных депутатов СССР (1989). Телевидение было осознано не просто как важнейшее публичное пространство, но и как пространство дискуссионное. Программы Киры Прошутинской и Анатолия Малкина "Пресс-клуб" представляли собой многочасовые дискуссии на социальные и этические темы: "Мы придумали форму, в которой каждый из наших работников снимал свои сюжеты, а эти сюжеты обсуждались в аудитории, которую составляли сперва журналисты разных печатных изданий, а потом уже бизнесмены, интеллектуалы, политики" (А. Малкин).
Особым случаем сверхдлинной программы, кажется, стал продолжавшийся 20 часов благотворительный телемарафон Советского детского фонда им. В.И. Ленина (8 января 1990 года) — пестрый набор концертных номеров, в которых участвовали артисты самых разных стилей — от культовой поп-группы "Ласковый май" до экзотической рок-команды "Бриолиновая мечта"49. Эта акция была опытом переноса на советское телевидение модели западных благотворительных телемарафонов (особенно распространенных в США); там они, как правило, тоже бывают многочасовыми, но крайне редко передаются крупными телекомпаниями50.
В начале 1990 года по разным программам регулярно демонстрировались документальные и художественные фильмы, так или иначе затрагивающие тему государственных репрессий в СССР. Такие фильмы начали выходить на киноэкраны в конце 1980-х, и показ их по телевидению мог происходить лишь немногим позже их демонстрации в кинотеатрах. 12 января по ленинградской программе "по многочисленным просьбам зрителей" шел фильм "Холодное лето пятьдесят третьего" (Александр Прошкин, 1987), 14 января по второй программе — фильм "Софья Петровна" (по повести Л.К. Чуковской, реж. Аркадий Сиренко, 1989).
Тенденция к большему разнообразию и политической остроте программ в конце 1980-х годов захватила даже вторую и четвертую (учебную) программы51; до этого вторая программа почти не имела собственной программной политики, а четвертая была сугубо служебной (хотя некоторые из научно-популярных передач, подготовленных в рамках "учебной программы", были не только высокопрофессиональными, но и весьма яркими, но это не было правилом). До 1990 года часть эфирного времени второй программы отводилась ритуально-краеведческому вещанию местных телестудий: так, в программе за 3 января 1990 года вторая программа содержит блоки: "Гостелерадио Татарской АССР", "Телестудии городов РСФСР. "Последний автограф"" и "Гостелерадио Кабардино-Балкарской АССР", за 5 января — "Гостелерадио Белорусской ССР" и "Гостелерадио Украинской ССР". Но тогда же, 5 января, в программе появляется телефильм "Страсти по Хармсу" (напомним, что до конца 1980-х обстоятельства смерти Хармса — в тюрьме Новосибирска — в советской печати не упоминались, а его "взрослые" произведения были фактически запрещены), а в качестве программы "телестудий городов РСФСР" объявлена запись исполнения 4-го концерта для скрипки с оркестром Альфреда Шнитке (ранее, хотя произведения Шнитке и регулярно исполнялись в СССР, записи этих концертов по телевидению не демонстрировались). В дальнейшем на второй программе стремительно возрастает количество передач, разоблачающих преступления советского режима или посвященных болезненным вопросам общественной и экономической жизни: 11 января демонстрируются телефильмы "Золотая Колыма" — о первостроителях Магадана — заключенных сталинских лагерей, "Жили-были" — о проблемах одиноких пожилых людей, 12 января — передача "И осилит идущий" — об арендном подряде в животноводстве52, вскоре на второй программе появляется постоянная рубрика "Монополия" (о развитии малых предприятий)53.
По четвертой ("учебной") программе в 1990 году передавались видеозаписи дискуссий — "круглых столов", — организованных редакцией журнала "Коммунист". Сами такие "круглые столы" по выработке новой, не вполне канонической концепции современного общества и истории СССР проходили в редакции журнала и раньше54, но показывать по телевидению, повидимому, их начали не сразу. 9 января демонстрируется запись дискуссии на тему "Гуманизация общества и свобода совести" (повторена 11 января по первой программе), 8 апреля — "Современные тенденции общественного развития". Эти обсуждения вполне вписываются в распространившийся на телевидении перестроечного времени жанр публичных интеллектуальных дебатов, в которых должны были быть представлены разные точки зрения, но вообразить, что такого рода передача будет транслироваться на служебном, по сути, четвертом канале, до 1990 года было просто невозможно.
С 6 января 1990 года на телевидении появляются так называемые "ночные эфиры" — сначала на втором канале, затем на первом (на советском телевидении времен застоя и ранней перестройки ночного вещания просто не было, кроме особых случаев55). Однако четкое представление о том, какие программы нужно демонстрировать в это время, судя по всему, еще не сформировалось. Первоначально ночные эфиры были на первом и втором каналах ЦТ в ночи с пятницы на субботу и с субботы на воскресенье и носили подзаголовок "экспериментальная программа", однако с апреля 1990 года из эфира первого канала они исчезли вовсе, а на втором остались в урезанном виде — только в ночь с субботы на воскресенье. Передачи, которые демонстрировались в ночном эфире, как правило, ничем не отличались от тех, которые можно было бы показать в вечернее время, — разве что один из первых советских триллеров "Господин оформитель", с которого ночные эфиры на советском телевидении и начались, действительно лучше смотреть только подготовленной взрослой аудитории. Однако в остальных ночных кинопоказах фигурировали в основном советские развлекательные фильмы ("Мистер Икс", "Знак четырех") или даже новогодняя комедия "Чародеи" (в ночь с 4 на 5 февраля). Завершались же эти кинопоказы юмористическими или эстрадными шоу — например, "Аншлаг! Аншлаг!" или спектаклями Евгения Петросяна (в 1990 году на телевидении уже было и то, и другое). Характерна последовательность программ, показанных в ночь с 16 на 17 февраля: в 2.00 демонстрируется старый детектив "Чисто английское убийство" (реж. Самсон Самсонов, СССР, 1974), а в 4.40 — эстрадное шоу "Шире круг!"56.
Как уже было сказано, реклама на телевидении 1990 года еще не была рекламой в привычном смысле этого слова: она пропагандировала не столько товары или услуги (поскольку из-за "денежного навеса" товаров вообще было мало и с прилавков сметали все — никакие потребительские товары 1990 года в рекламе не нуждались), сколько новообразованные фирмы и банки; частью рекламы были и объявления, в которых предлагалось осуществить те или иные бартерные сделки (тогда, напомним, в русском языке было в ходу английское слово "change"). Но именно 1990 год стал временем активного формирования рынка рекламы в СМИ: реклама публикуется в газетах и журналах (вплоть до журнала "Наука и жизнь"), а на телевидении длительность рекламно-информационных блоков увеличивается с 5 минут (такие блоки отмечены в программе как самостоятельные передачи на Ленинградском канале 3 января и по первой программе 4 января) до получаса (раздел "Прогресс. Информация. Реклама" по первой программе 29 июня). Ответ на вопрос о том, чем именно был обусловлен такой рост, требует специальных исследований: то ли тем, что к середине года удалось наладить механизмы оплаты рекламы, то ли тем, что реклама по телевидению оказалась эффективной и это вызвало резкий приток рекламодателей.
10
Характерной чертой историй, рассказанных нашими собеседниками, является крайне слабая корпоративная солидарность между сотрудниками разных электронных СМИ — при том, что такая солидарность виделась и видится им желательной. Очевидная причина невольной замкнутости журналистских коллективов 1990 года — то, что все они работали на износ, стремясь максимально использовать открывшееся для каждого из них лично "окно возможностей"; напомним популярный каламбур времен ранней перестройки: "Куй железо, пока Горбачев". Естественно, что такой режим способствовал отказу журналистов от стратегического планирования — как лично для себя, так и для медийной структуры в целом.
— Вы все время существования "Взгляда" ждали, что программу закроют, или были какие-то периоды послаблений?
А. Политковский: Нет-нет, мы просто работали как отмороженные, все время работали. И предчувствий никаких не было, потому что всегда можно было доказать правоту своей позиции. Более того, Сагалаев просил меня как можно скорее стать членом партии, для того чтобы, когда будет необходимо принять какие-то решения — сделать выговор по партийной линии за вольности в прямом эфире или за другое, — чтобы был в парткоме свой человек, который сделал бы это максимально мягко и формально.
— И вы тогда вступили в партию?
Да. И когда поступали разгневанные звонки "сверху", например, из-за того, что Мукусев "позволил себе оклеветать "Аврору"", я говорил: "Мы уже все решения приняли, мы поставили ему на вид, сделали замечание".
— В пору существования Авторского телевидения еще при советской власти у вас было ощущение, что и в других областях телевидения тоже появляются какие-то нововведения и вы идете в каком-то общем потоке, или наоборот, было ощущение, что вы скорее окружены чем-то более косным…
К. Прошутинская. Да, да, второе. Потом, через какое-то время появилось РЕН-ТВ, потом мы объединились и возникла Ассоциация независимых телепроизводителей, АНТ 57. Это был, может быть, один из лучших наших жизненных этапов.
— Чувствовали ли вы сопротивление среды? Какова вообще была реакция коллег, которые продолжали работать на государственном телевидении?
— Мне кажется, мы их не замечали.
— А они вас?
— А я поэтому и не могу вам сказать… Мы делали свое дело… "Делай, что должно, и будь, что будет"…
Можно предположить, что описанное нашими собеседниками взаимное отчуждение журналистов связано с двумя причинами. Во-первых, сотрудники новых программ и медиа были уже в момент их возникновения резко обособлены от сотрудников "остального" телевидения и радио, так как вышли всего из двух институций — молодежной редакции и Иновещания, причем вторая вообще составляла крайне специфическую для советского журналистского сообщества и довольно замкнутую группу. Во-вторых, возможности корпоративной солидарности в электронных СМИ были разрушены в середине 1990-х годов, когда новые медиа в значительной степени оказались распределены по сферам влияния противоборствующих бизнесгрупп, а те, которые сохраняли независимость, должны были постоянно воевать с рейдерами: так, генеральный директор "Интерфакса" Михаил Комиссар в одном из интервью вспоминал, что в середине 1990-х после многочисленных угроз он был вынужден принять повышенные меры безопасности58. Память об этой более поздней вражде, видимо, оказывает влияние и на воспоминания медиалидеров о ситуации 1990 года.
Солидарность была возможна прежде всего между сотрудниками наиболее оппозиционных советскому режиму СМИ и программ телевидения — но чрезвычайно редко, например в таких экстремальных ситуациях, как путч 1991 года. Вскоре после окончания этих событий Бэлла Куркова рассказывала в интервью "Учительской газете" о своей работе по организации радиостудии Белого дома:
19 августа в цокольном этаже мы открыли радиорубку. А то ведь дело до смешного дошло: Ельцину надо перед народом выступить, а в Доме правительства ни одного мегафона. Это наше извечное российское разгильдяйство! Помню, в два часа пятнадцать минут я ввела в радиорубку первого выступающего — Хасбулатова. Он должен был обратиться к защитникам на баррикадах. Хасбулатов шел, ворчал, ругался на народного депутата Лопатина, который взялся нас довести по лабиринтам кратчайшим путем. Сели мы к микрофону, и я сказала: "Друзья, каждый час мы теперь будем сообщать вам о событиях в Белом доме и в Москве. Все, что услышите от нас, передавайте родственникам, знакомым, сослуживцам, дипломатам. Москва должна получать информацию". Первая ночь работы на радиостанции была очень трудной. Помогали вести передачи и Владимир Молчанов, и ребята из "Парламентского вестника", и "взглядовцы"59.
Кажется, после 1993 года явную корпоративную солидарность сотрудники электронных медиа продемонстрировали всего один раз — после убийства Владислава Листьева в 1995 году (вероятно, 1994-1995 годы вообще стали пиком проявлений журналистской солидарности в России: именно тогда была подписана Московская хартия журналистов, о которой упоминает С. Бунтман60). Сотрудники печатных СМИ объединялись гораздо чаще, и именно они способствовали консолидации журналистского сообщества в целом. Во время или после экстраординарных событий, которые воспринимались руководством Союза журналистов России как угроза свободе слова, сотрудники разных газет, а впоследствии и электронных СМИ готовили выпуски "Общей газеты" (в 1990-2000-е годы в России, правда, выходило и выходит еще несколько газет с тем же названием, что создает ситуацию некоторой путаницы).
Два первых номера "Общей газеты" вышли во время событий августа 1991 года. Редакции нескольких московских газет и журналов, не имея возможности печататься легально, объединились с целью издания газеты, верной противостоящим ГКЧП органам государственной власти РСФСР. Издавал газету известный журналист Егор Яковлев. После поражения ГКЧП издание газеты было прекращено.
С тех пор российские СМИ объединялись для издания "Общей газеты" в связи с экстраординарными событиями. Так, третий выпуск был посвящен событиям вокруг газеты "Известия", четвертый — убийству журналиста "Московского комсомольца" Дмитрия Холодова, пятый — ситуации с корреспондентом Радио "Свобода" Андреем Бабицким, шестой — событиям вокруг "Медиа-Моста".
Очередной выпуск "Общей газеты" [был издан] 26 октября 2006 года, после убийства Анны Политковской61.
Судя по всему, медиалидеры 1990 года стремились воспользоваться каждый своим "глотком свободы" по отдельности — за исключением все тех же Анатолия Лысенко, который занимался организацией государственного телерадиохолдинга, и Бэллы Курковой, отстаивавшей право на свободу слова в стенах Верховного Совета РСФСР. Лысенко, по-видимому, еще с 1970-х годов был уникальным (особенно для советской ситуации) менеджером, который создавал вокруг себя сеть неформальных человеческих связей — насколько мы можем судить, совершенно бескорыстно, просто в силу лидерского темперамента и свойств характера. Это умение ему чрезвычайно помогло при организации ВГТРК, когда, как он рассказывает, "люди шли к нам ради идеи и личных взаимоотношений, личных обязательств". Характерно, что представители обеих команд "Взгляда" ("иновещательной" и "молодежной") и сегодня отзываются о Лысенко тепло и с большим уважением:
Д. Захаров: Я помню, как я встретил путч 1993 года. Купил вязанку пива и сел вечером перед телевизором, собирался расслабиться. Увидел по телевизору взволнованную Свету Сорокину, понял, что происходит, взял вязанку пива и поехал на Яму к Лысенко — перебдеть эту ночь. Странное, кстати, дело. С путчем 1993 года тоже ведь далеко не все понятно. Почему-то "на Яму" (здание ВГТРК на 5-й улице Ямского Поля в Москве. — М.М., И.К.) путчисты не пошли, как пошли на Останкино. При этом ВГТРК охраняли всего три милиционера: у двух были пистолеты, у третьего — автомат. Лысенко позвонил в строительный трест знакомому начальнику, он пригнал ночью кран и грузовик и поставил бетонные плиты с двух сторон от здания. Это были все предпринятые меры безопасности, больше Лысенко ничего предпринять просто не мог. А наутро напротив окна его кабинета на противоположной крыше нашли оборудованную лежанку снайпера. Так что и против нас в тот момент меры вполне были возможны.
Сотрудники электронных медиа не только в 1990 году, но и позже были увлечены институциональным строительством, но в большинстве своем не интересовались выработкой новых общезначимых "правил игры". Исключениями вновь стали Анатолий Лысенко и Бэлла Куркова (с июня 1991-го по октябрь 1992 года — директор Ленинградской дирекции ВГТРК, с октября 1992 года — председатель Федеральной телерадиовещательной службы "Россия", созданной после ликвидации указом Б.Н. Ельцина телерадиокомпании "Петербург"), а после них — инициаторы Московской хартии 1994 года. Характерно, что из электронных СМИ хартию подписали в основном сотрудники Радио "Свобода" и радиостанции "Эхо Москвы" (а также Леонид Парфенов и еще несколько тележурналистов), остальные "подписанты" представляли газеты и журналы.
11
Один из самых интересных аспектов собранных интервью составляют воспоминания наших собеседников о цензурных репрессиях позднесоветского времени. Сотрудники "Интерфакса" и "Эха Москвы" так или иначе упоминают о внешнем давлении со стороны государственных органов, но в самих этих медиа цензура не действовала — сам по себе этот факт производил на вновь принятых сотрудников сильное впечатление. Сотрудник "Эха Москвы" Ренат Валиулин пишет:
Вечером 9 октября 1990 года, поставив на магнитофон эфирной студии на Никольской [улице] огромный "блин"62 своей первой "эховской" передачи, я по привычке и с некоторым волнением протянул сидевшему за пультом Сергею Корзуну примерно с десяток страниц ее текста. Мол, думаю, пусть хоть за пять минут до эфира прочитает его, может, что вычеркнет, сократит, наконец, снимет к чертовой матери!.. Взгляд главного редактора задержался на верхней части самой первой страницы секунды полторы, максимум — две. Затем последовал какойто неопределенный кивок головы, что-то типа "угу!", и текст был возвращен в руки автора, который в тот самый момент понял, что такое прямой эфир, и, надеюсь, навсегда забыл, что такое цензура63.
Те, кто работал в государственных СМИ, разумеется, вспоминают об этом иначе. Некоторые рассказывают красочные истории о случаях давления, запрещения, игр с цензурой, некоторые избегают подробностей — но о том, что такие преследования были, о том, что многие материалы не разрешали давать в эфир или передавали в изуродованном виде, помнят все. Не менее важно, однако, то, что к существованию цензуры к 1990 году все интервьюируемые, судя по их репликам, так или иначе привыкли и воспринимали ее как неотъемлемое условие работы. Поэтому рассказанные нам истории о борьбе с цензурными запретами напоминают охотничьи рассказы (которые могут ведь закончиться, например, и историей бегства от разъяренного кабана — главное, что рассказчик остался цел). Парадоксально, но та же интонация "привычности" сквозит даже в рассказе А. Лысенко — человека, который приложил большие усилия к тому, чтобы российское телевидение первой половины 1990-х было действительно независимым. Анатолий Лысенко говорит о руководителях Центрального телевидения Михаиле Ненашеве и Леониде Кравченко как о достойных и честных противниках (его описание ситуации напоминает противостояние ковбоев в классических американских вестернах), но эта позиция — конечно, исключение, связанное с тем, что Лысенко на момент создания ВГТРК давно и хорошо знал своих начальников, часто — выходцев из знакомой ему среды функционеров ВЛКСМ64.
А. Лысенко: …Выпуск каждого "Взгляда" сопровождался 2-3 часами истерик [в кабинете зам. председателя Гостелерадио СССР Петра Николаевича Решетова] и швырянием бумаг с криками "запрещайте передачу" — "нет, запрещать не буду, сокращайте" — "сокращать не буду". Это вообще отдельная история: передача ведь шла два раза — утром для Камчатки и Восточной Сибири — ее смотрело начальство и требовало вырезать какие-нибудь самые острые репортажи: по нескольку часов шла дикая война по поводу сокращений. У нас была очень хитрая технология: в каждой передаче для Камчатки были заранее заготовленные "собачки". Вот так Коровин на каждой картине рисовал собачку. А зачем "собачка"? Чтобы если кому-то что-то не нравилось, убрать "собачку", а остальное не трогать, наоборот, вставить вместо "собачки" то, что нужно.
Но еще во "Взгляде" всегда на столе стоял телефон — это была связь со мной. Как только неудачно что-то говорили или мелькала опасная фраза, я нажимал на кнопку, и телефон начинал моргать. Камера немедленно отодвигалась в сторону, ребята брали трубку, и я говорил: "Скажи то-то и то-то", и острые моменты отыгрывались.
А. Политковский: В 1990 году я был в Испании и снимал там в публичном доме. Этот материал тоже долго не выходил, потому что кагэбэшникам доложили быстро, что я там снимал, а это ведь было табуированной темой. Тогда в Мадриде был собкор Горкаев, он был сотрудником КГБ — вот он и доложил. Меня вызывали в спецотдел в "Останкино", и я сказал: "Ну, тогда увольняйте меня. Что я такого сделал?" Не знаю, цензура это или не цензура…
— А решение о том, чтобы не выпускать в эфир материал, кто принимал?
Заместитель главного редактора — это мог быть Лысенко, а мог и другой… Когда [Эдуард] Сагалаев ушел в программу "Время", то возникли сложности с его преемником, Александром Пономаревым. Про Катынь у меня долго материал не выходил. Я говорил Пономареву: "Тебе будет стыдно через какое-то время, наверное, через месяца два-три". Через месяц о Катыни вышел сюжет у Владимира Молчанова — не мой материал, другой… Но всегда можно было доказать свою правоту, что то, что ты снял, соответствует действительности. Это сейчас цензуры очень много. А тогда я бы не сказал, что ее было много65.
Профессиональными секретами обхода цензуры подробно делилась в своем интервью 1991 года Бэлла Куркова:
— Ходят слухи, что при запуске в эфир некоторых ваших сюжетов случаются почти детективные истории…
— У нас есть свои приемы. Могу раскрыть один такой прием, так как во второй раз использовать его нельзя. Речь идет о передаче с Артемом Тарасовым. Если бы я, как положено по инструкциям, сдала заранее сценарий и написала бы, что в передаче участвует Тарасов, указала, о чем он говорит, со всей расшифровкой, то передача эта никогда бы не увидела свет. Перед этим только-только были сняты с эфира сюжеты с кинематографистами, выразившими свой протест ЦТ. Мне ничего не оставалось, как дать руководству "липу". И так как эта передача была в середине видеоканала, мне легче было ее "замаскировать". Монтировали мы ее в выходные дни, когда не было руководства телевидения.
В тот вечер, когда я запланировала "тарасовскую" передачу, я уговорила А. Собчака выйти в живой эфир. Обычно после этого он сразу уезжает. А тут по моей просьбе задержался в кабинете у руководителя нашего ТВ Петрова. В это время шли другие сюжеты. Собчак вольно или невольно отвлек Петрова разговорами. Тарасов "заговорил" в соответствии с моими расчетами, когда Петров ехал в машине домой. А когда передача уже началась, останавливать ее не решился бы даже он. Скандал бы вышел огромный!
Я перестраховалась. Ведь не могу же я обвинить Петрова в том, что он обязательно бы это "вырубил". Но рисковать я не могла.
Почти так же получилось и со "Взглядом" [после закрытия программы в начале 1991 года. — М.М., И.К.]. Появление Любимова на нашем ТВ не скроешь. Мы "выдали" сначала маленький кусочек из "Взгляда", минут на пять. Но "взглядовцы"-то оставили нам целую передачу в записи. Мы опять сдали липовый сценарий. Я понимала, что руководитель комитета не может дать согласие на "Взгляд", если программу снял с эфира председатель Госкомитета. Директор программ спросил меня, где писалась передача — в Ленинграде или в Москве? Я соврала впервые в жизни. Сказала, что в Ленинграде, иначе ее бы стали просматривать. Перед началом "колеса" в живой эфир вышел В. Правдюк, занимающийся вопросами философии, литературы. Его выход не вызывал опасения за то, что дальше пойдет чистая политика. И после этого мы запустили в эфир заставку "Взгляда" и дали всю передачу. Все были поставлены перед свершившимся фактом. Это была наша победа, пусть и достаточно локальная66.
Представляется, что этой "охотничьей" интонации можно найти объяснение — наши собеседники, работавшие в государственных СМИ, определенно сходятся в одном: правила, по которым функционировала цензура в 1990 году, были отвратительны, но знакомы и понятны, и поэтому ее можно было во многих случаях обойти, перехитрить, переиграть, спастись от репрессивных санкций с помощью непосредственного начальника, и т.д. Большинство интервьюируемых рассказывали прежде всего о своих победах над цензурой (и это естественно). Рассказывая о деятельности "Взгляда", Лысенко представляет самого себя как некоего мифологического трикстера — хитрого и ловкого, умеющего справляться с самыми тяжелыми препятствиями.
— Насколько вас давило телевизионное начальство? Д. Захаров: Нас во "Взгляде" от него очень хорошо ограждали Сагалаев и Лысенко. Они умели потрясающе "держать удар" со стороны любого начальства, начиная с ЦК КПСС.
К. Прошутинская: "Репортаж с последнего ряда" [о деятельности Межрегиональной депутатской группы] мы должны были поставить в первый выпуск программы, и тогда у нас состоялся тяжелый разговор с [Михаилом] Ненашевым: я пришла к нему (он ко мне очень хорошо относился) и сказала: вот, такая ситуация, если мы не расскажем, то очень погрешим против истории и нам потом будет стыдно, потому что эти люди, которые выступали там, несомненно, станут кем-то. Мы же действительно тогда не знали, кто такой Собчак, Болдырев, Афанасьев… Прибалтика там была очень серьезно представлена, там был опальный Ельцин… И вот, у нас с Ненашевым был длинный разговор, я по-женски уговаривала его, дошло уже до слез, а он мне говорил, что он понимает и что у него нет претензий к профессиональному уровню, репортаж замечательный, но он считает, что показывать это нельзя. <…> И вот мы с Анатолием Малкиным решили, что мы все равно дадим этот материал. Мне было безумно стыдно, потому что я в данном случае обманывала даже не начальника, а просто человека, мужчину, который действительно ко мне относился с симпатией, даже благоволил, а я его обманывала. Я плакала…
— То есть вы в принципе могли сами, никого не спрашивая, поставить в эфир репортаж…
— Он вышел как часть "Пресс-клуба". Я понимала, что поступаю аморально — я и сейчас так считаю. Но такие были тогда времена, как теперь любит говорить Владимир Владимирович Познер, и мы настолько окунулись в эту жизнь и настолько поверили в необратимость всего, что будет происходить… <…> В это время главным редактором молодежной редакции был Александр Сергеевич Пономарев, который тоже смотрел этот репортаж и тоже говорил, что хотя он и замечательный, но давать его нельзя. И с этими словами он уехал в отпуск, а я осталась одна — "на хозяйстве". И вот, на следующий день об этом заговорили во всех трамваях и троллейбусах — а мы тогда, естественно, ездили на трамваях и на троллейбусах, и я поняла, что на этом, наверное, все закончится. Я поехала на работу и узнала, что возвращается из отпуска Пономарев, который берет на себя часть ответственности и говорит, что это было наше коллегиальное решение. Ненашев со мной разговаривать не захотел, меня вызвал его заместитель, Шевелев, и сказал: "Звони…" <…> Помоему, в этот раз, в этом разговоре, я позвонила, он взял трубку, и я говорю: "Михаил Федорович, простите меня ради Бога, простите меня". Он говорит: <…> "Наверное, вы были правы, и только время нас рассудит" — оно, кстати, нас и рассудило по многим параметрам.
Некоторые наши собеседники говорили о том, что нынешняя цензура кажется им гораздо серьезнее и страшнее советской; кроме процитированного выше мнения А. Политковского, еще раз приведем уже цитировавшийся фрагмент интервью К. Прошутинской:
Я вижу, как быстро мы оказались готовы к тому, чтобы у нас были хорошо одетые люди, чтобы был хороший общепит, который, как мне казалось, никогда не перестанет дурно пахнуть. И так же и журналисты, которые захотели работать по-другому: у нас же люди не дураки, и пресса тогда была, мне кажется, более профессиональна, менее ангажирована…
— Чем когда?
— Конечно, чем сейчас.
Нам кажется, что основанием для таких оценок служат не реальные представления об объемах того, что сегодня запрещено (и сравнение с тем, что было запрещено в 1990-м), а именно непонимание механизмов функционирования нынешней цензуры и сложившихся "правил игры", размытость границ между внешней цензурой и автоцензурой и т.д. Никто из опрошенных нами не попытался эти механизмы эксплицировать. Правда, это и трудно, так как цензура в современной России существует не как институция, а как возникающее под опосредованным давлением политических условий и решений свойство микросоциальных структур в медиа, а также как воспроизведение разного рода стереотипов и мифов67. Поскольку непонятно, как можно обойти такую цензуру, она и воспринимается как тотальная.
Еще одним аспектом "спрямления" ("нормализации") истории в памяти медиалидеров 1990 года является своеобразное вытеснение памяти о политическом "откате" конца 1990-го — начала 1991 года, когда репрессии обрушились не только на сотрудников государственных СМИ, но и на агентство "Интерфакс", которое было выселено из занимаемого помещения; кажется, только "Эхо Москвы" отделалось легче других (похоже, "союзное" руководство до вильнюсских событий января 1991 года воспринимало эту маломощную станцию как локальную "радиоточку", влияние которой ограничивается пределами города Москвы). Вероятно, причина этой амнезии — в том, что наступление консервативных сил ретроспективно "поглощается" историей путча 1991 года, который закончился победой союзников: демократической оппозиции и противостоявшего союзным властям руководства РСФСР. Поскольку демократы тогда победили, наступление на них, предпринятое центральными властями непосредственно перед этим, выглядит полтора десятилетия спустя не заслуживающим особого внимания68. А.Г. Лысенко предлагает своеобразную "нормализированную" версию финала 1990 года, объясняя, что с обеих сторон друг с другом боролись честные профессионалы, только одни (Леонид Кравченко) работали на стороне отжившего свой век центра власти, а другие (он сам) — на стороне усиливающегося, нового и живого.
12
Собранные нами данные позволяют дать следующую рабочую классификацию новых медиа, действовавших в 1990 году:
1) СМИ, созданные для реализации определенной идеи, — такие, как радиостанция "Эхо Москвы" и агентство "Интерфакс".
Г. Клигер: Мы ведь тогда не были бизнесменами, наша основная цель была — престиж создания своей радиостанции. Ни о каких дивидендах, ни о каких деньгах, перепродаже станции речи не шло. Вот мы и реализовали свой проект, показали другим, что можно создать свое, отечественное радио.
Р. Абдуллин: "Интерфакс" был создан в 1989 году. Тогда группа журналистов, работавших на Иновещании Московского радио — одном из подразделений тогдашнего Гостелерадио СССР, — захотела создать информационную структуру, которая давала бы независимую, непредвзятую информацию — прежде всего для иностранных корреспондентов, которые работали в то время в Москве. По нашим ощущениям, иностранные журналисты в такой информации нуждались. Таков был замысел.
2) Структуры, основанные для того, чтобы дать возможность реализоваться невостребованным, "не встроенным в систему" журналистам и шоуменам, — иными словами, для того, чтобы задействовать нереализованные творческие ресурсы. Такими были Авторское телевидение и программа "Пятое колесо"69. В интервью 1991 года Бэлла Куркова так характеризовала свою редакцию:
В редакции работают 58 творческих сотрудников. Собрались здесь люди нестандартные — те, кто не захотел уходить от нас, даже с учетом шаткости нашего положения. Люди у нас "битые" во всех редакциях, с очень строптивыми характерами. Да у меня у самой характер не сахар…70
Примерно о том же говорила нам в беседе и Кира Прошутинская:
Когда [Александр] Пономарев назначил меня своим заместителем, он дал мне отдел, который состоял, как он считал, из тех, кто должен был вскоре уйти с телевидения по причине творческой несостоятельности. И когда мы начали работать с этими людьми, я поняла, что, может быть, это самые талантливые и самобытные сотрудники, которых я только могла найти: Гобзева и Гиганов, Дибров и Столяров — те, о ком потом заговорили…
— А почему руководство их считало непрофессионалами?
— Видимо, они были абсолютно нетривиальными, нестандартными, нетрадиционными — по языку, по мышлению, по представлениям о том, каким должно быть телеведение. Была же кондовая схема, набор клише, примитивный советский уровень, а это были люди другого масштаба. Таня Гобзева — из очень верующей семьи, бесконечно образованная. Она принесла сюда совершенно неожиданный язык и образы. Леша Гиганов никак не мог в советскую систему встроиться, ему было все как-то не так. Дима Дибров вместе со Столяровым начал делать такие проекты, которые раньше и не предполагал осуществить.
Характерно, что Бэлла Куркова закрыла программу "Пятое колесо" в 1991 году — именно в тот момент, когда ушло в прошлое время институциональной невостребованности ее команды, а сама Куркова стала одним из руководителей ВГТРК.
3) СМИ и отдельные программы, основанные "под политическую ситуацию", для реализации заказа влиятельной политической силы — "Взгляд" и ВГТРК.
А. Малкин: …"Взгляд" поначалу — на сто процентов заказная программа. Задача была поставлена контрпропагандистская: в то время перестали глушить "голоса" и наверху решили создать программу, которая переломит интерес к эмигрантским радиостанциям.
А. Лысенко: 13 июня 1990 года мне предложили возглавить новую, еще не существующую структуру. <…> Это был странный разговор: возьмись сделать то, чего нет. Газету еще можно взяться сделать — в конце концов, типографию для этого можно найти. Но телевидение — это же технология, дорогая техника, миллионы долларов, которые надо вложить в техническое оснащение частоты, в контент — ведь ничего на тот момент не было. <…> …Создавая Российское телевидение, мы, разумеется, понимали, что все — фирменный стиль, лейбл, Положение о компании, заставки — все должно быть необычным. <…> Мы подбирали тех людей, которые смотрели в будущее.
Сегодня Анатолий Лысенко полагает, что идеи нового телевидения, придуманные при создании ВГТРК, сами по себе были новаторскими, но подпитывались энергией оппозиционности; при переходе из оппозиции в мейнстрим они лишились этой витальной силы.
А. Лысенко: Пока мы были оппозиционными, это было совершенно другое телевидение. Потом мы стали государственным телевидением. Но все-таки на том телевидении появились такие передачи, как "Пресс-конференция" — мы собирали журналистов из разных изданий, и они общались с государственными деятелями. Потом сделали передачу вместе со Жванецким… Кое-что, конечно, удалось сделать. Но мало. Государственное телевидение — это государственное телевидение.
— Что вы почувствовали, когда стали государственным телевидением?
— Вообще, критиковать легче — не мне вам рассказывать, — я бы сказал, выгодней для журналистов.
Было бы слишком поспешным заключить, что к концу советского периода демократически настроенным деятелям ТВ и радио было нечего предъявить, кроме своей политической позиции. Точнее будет сказать, что эта позиция казалась им, особенно в 1990 году, доминантой их работы, ее главным содержательным "козырем", тогда как другие, вполне инновационные элементы в работе тележурналистов и медиаменеджеров не фиксировались и не рефлексировались. Такая расстановка акцентов и создала предпосылки для очень затрудненного воспроизводства инновационных образцов в постсоветской России. Ретроспективно подобная самооценка деятелей электронных СМИ конца 1980-х — начала 1990-х годов была "считана" журналистским и экспертным сообществом (особенно представителями младших поколений) как описание реального положения дел: часто приходится встречаться с утверждением о том, что "демократам было нечего сказать, кроме того, что большевики — негодяи".
На наш взгляд, свою первоначальную идеологию и концепцию в наибольшей степени сохранили те медиа, которые были основаны "под идею", — такие, как "Эхо Москвы" и "Интерфакс" (несмотря на перемены, которые произошли с ними за прошедшие 17 лет). Тот самый социальный романтизм, от которого так энергично отказываются сегодня наши собеседники, в тех случаях, когда он не сопровождал, а именно инициировал институциональное строительство, становился мощным и долговечным инновационным ресурсом. Заметим, что, хотя за основанием "Интерфакса" стояли конкретные прагматические соображения (обеспечить достоверной информацией ту профессиональную среду, которая в ней нуждается), он стал нарушением одного из самых страшных советских табу — запрета на создание независимого информационного агентства. Насколько можно судить, появления подобных структур КГБ боялось как огня. После того, как детский писатель и еврейский активист Феликс Кандель (псевд. Камов), просидевший "в отказе" пять лет, попытался вместе с единомышленниками создать независимое агентство, которое должно было собирать и распространять информацию о положении евреев в СССР, — он почти сразу же получил разрешение на отъезд в Израиль (в 1977 году). Аналогичным образом, после того как в 1982 году диссидент Сергей Григорьянц попытался преобразовать редакцию самиздатского политического журнала "Хроника текущих событий" в полноценное информационное агентство (Григорьянц начал распространять так называемый "Бюллетень "В"", представлявший собой, по сути, самиздатскую новостную ленту), его немедленно арестовали. Стремительное изменение политической обстановки во второй половине 1980-х годов проявлялось уже в том, что создание первых независимых информационных агентств — "Интерфакс" и "Постфактум"71 — в 1989 году прошло практически безболезненно.
Рассматривая основания приведенной нами классификации, можно увидеть, что "ситуация" (а именно — ситуация двоевластия) и "невостребованные творческие ресурсы" являются базовыми характеристиками 1990 года в России: это был год, в который стремительно менялась конфигурация общественных и политических сил, а в публичной сфере действовали творческие люди, не имевшие возможности реализоваться ранее (напомним, что в Москве именно в 1989-1990 годах были основаны первые частные художественные галереи). Поэтому медиа, основанные "под невостребованные ресурсы" и "под ситуацию", при своем возникновении определялись прежде всего процессами 1990 года. В случаях же, когда новые СМИ организовывались "под идею", сам факт их основания задавал определенный "проект будущего" — независимо от качества и масштаба предложенной идеи. Создатели "Эха Москвы" и "Интерфакса" не только стремились уловить новые тенденции в развитии общества и медиапространства — они создавали эти тенденции сами, самим фактом своей работы и формулирования новых правил игры на подведомственной им территории (см., например, воспоминания Рената Валиулина, процитированные выше). Собственно, статья Сергея Корзуна 1990 года и была таким "проектом будущего". Медиа же, основанные исходя из процессов 1990 года, были в гораздо большей степени подвержены риску трансформироваться под внешним влиянием (например, политических лоббистов) — собственно, об этом и говорит А. Лысенко, когда жалеет, что ВГТРК слишком недолго была оппозиционной структурой.
Один из наиболее странных аспектов практически всех интервью, которые мы взяли, может быть описан так: наши собеседники и в 1990-м, и даже в 1991-1992 годах ощущали, что правила игры на медийном поле задают не они. С помощью юридических инструментов они надеялись создать — каждый для себя — свободную или, во всяком случае, относительно свободную "делянку". Александр Политковский вел в начале 1990-х большую правозащитную работу, но, насколько можно судить, его деятельность в Верховном Совете России была направлена не на выработку и поддержание новых правил, а на защиту конкретных людей — это задача не менее важная, но не связанная напрямую с защитой свободы слова.
Опрошенные нами медиалидеры — из-за того, что воспринимают свободу печати как дарованную им в силу политических изменений, а не завоеванную, — видимо, интерпретируют действительность в категориях басни Петра Потемкина "Свобода, Сожаление и Читатель", написанной в 1905 году:
Однажды нам была дарована Свобода,
Но, к Сожалению, такого рода,
Что в тот же час куда-то затерялась…
Скажи, Читатель мой, она тебе не попадалась?
В 1991 году, после путча, у большинства демократически настроенных интеллектуалов двух столиц, похоже, возникло общее убеждение в том, что настало время свободно заниматься своим делом — всем, кто не планирует становиться администраторами новой волны, как стали ими, например, общественные деятели Аркадий Мурашев и Евгений Севастьянов, возглавившие тогда ГУВД Москвы и Управление КГБ по Москве и Московской области соответственно. Журналисты тоже решили, что смогут просто делать свое дело: защита свободы печати, новых правил игры на медийном поле и новых институций, с их точки зрения, стала делом не общественности (в состав которой входят и журналисты), а государственных органов. Исходя из нынешнего дня, можно констатировать, что это убеждение было излишне оптимистическим. В российской политической сфере 1990-х годов защитников интересов общества в получении полной и достоверной информации было очень мало — среди них, например, Михаил Федотов и журналист-депутат Юрий Щекочихин72 (1950-2003); характерно, впрочем, что Щекочихин работал в "Новой газете", а не на радио и не на телевидении. При том, что медиалидеры 1990 года (например, "взглядовцы") были очень популярными, а "Пятое колесо", по данным социологических опросов, имело в Москве наибольший рейтинг из всех телепрограмм, общество в целом не восприняло идеологию наших собеседников — по крайней мере, их убеждения в необходимости защищать и культивировать свободу слова. Кажется, сегодня и они, апеллируя к ценностям "объективности" и "профессионализма", не слишком уверены в своей былой правоте. Однако именно благодаря их убежденности и настойчивости 1990 года и были созданы те прецеденты и сценарии действия, которые сегодня служат доказательством возможностей свободной прессы — пусть и не реализуемых в полной мере при другом состоянии умов.
__________________________________________
1 Об истории принятия этого законодательного акта см. статью М.А. Федотова в данном номере "НЛО".
2 Имеется в виду именно "продукция" этих СМИ за 1990 г., то есть записи эфирных программ, распечатки новостей и т.п. В архивах соответствующих компаний, конечно, хранятся учредительные документы, первые публикации прессы об их работе и т.п. Факсимиле некоторых документов, относящихся к первоначальному этапу деятельности радиостанции "Эхо Москвы", использованы в этой статье. Выражаем глубокую благодарность С.А. Бунтману и С.Л. Корзуну за предоставление этих документов.
3 В декабре 2006-го и начале января 2007 года нашими собеседниками стали: А.Г. Лысенко (один из основателей программы "Взгляд" и основатель ВГТРК), А.Г. Малкин и К.А. Прошутинская (также работавшие над "Взглядом" в первый период его существования, позже — создатели телекомпании АТВ), А.В. Политковский и Д. Захаров (ведущие "Взгляда"; Д. Захаров, кроме того, в 1990 году был руководителем и автором исторической документальной программы "ВAди"), телеведущий В.В. Познер, создатель радиостанции "Эхо Москвы" С.Л. Корзун и его ближайший соратник С.А. Бунтман, Г.А. Клигер (заместитель руководителя ассоциации "Радио", ныне генеральный директор ООО ОКТОД, стоявший у истоков "Эха Москвы") и Р.Р. Абдуллин (один из первых сотрудников агентства "Интерфакс", ныне — первый заместитель генерального директора этого агентства). В статье мы цитируем фрагменты этих интервью; их полные версии представлены в разделе "Интервью".
4 Институциональные изменения современных медиа фиксируются куда более последовательно, что облегчает аналогичную задачу для потенциальных историков: выборочная, но довольно подробная хроника персональных и институциональных перемен в российских массмедиа, включая и рекламные компании, публикуется в журнале "Новости СМИ" (основан в 1997 году).
5 Трансформация советских СМИ в конце 1980-х годов уже становилась темой нескольких исследований, однако они были основаны на другой методологии, чем наше; кроме того, их авторы делали иные выводы из исследуемого материала: Мухин А.А. Информационная война в России. М.: ГНОМиД, 2000; Засурский И.И. Масс-медиа Второй республики. М.: МГУ, 1999; Он же. Ре-конструкция России. Масс-медиа и политика в 90-е годы. М.: МГУ, 2001 (первая глава этой книги, охватывающая тот же период, что рассматривается и в нашей работе, размещена в Интернете по адресу: http://old.russ.ru/politics/ 20001114.html). Чрезвычайно информативной нам представляется написанная "по горячим следам" работа: Вачнадзе Г. Секреты прессы при Горбачеве и Ельцине. М.: АО "Книга и бизнес", 1992. Динамика социальных процессов, связанных с восприятием СМИ в конце 1980-х и 1990-х годах, рассмотрена в нескольких работах Б.В. Дубина — см., например: Массовые коммуникации и коллективная идентичность // Вестник общественного мнения: Данные. Анализ. Дискуссии. 2003. № 1 (67). С. 17-27; Медиа постсоветской эпохи: изменение установок, функций, оценок // Вестник общественного мнения: Данные. Анализ. Дискуссии. 2005. № 2 (76). С. 22-29.
6 Подробнее см. на сайте телекомпании: http://tv2.tomsk. ru/about/history.html.
7 Ср. в интервью Олега Вакуловского радиостанции "Эхо Москвы": "[На Иновещании] уже можно было заниматься расследованиями, правда, "у них". Было бы интереснее здесь, [а то] сидишь здесь, занимаешься расследованиями у них, но опыт, сам механизм чтения "ихних", извините, газет, смотрения "ихних" программ, знакомства с их радио и так далее, он давал возможность понять, как эти расследования строятся. Поэтому, когда здесь все началось, потребовались люди, которые вообще знают, как СМИ работают в свободном обществе, почему с Иновещания начался "Интерфакс", телевидение все. <…> …Вообще все, что пришло здесь в журналистику, началось с Иновещания как с кузницы кадров. Просто у нас был опыт, нас допускали к этой информации, мы это узнали раньше других, только поэтому" (Беседа с К. Лариной, 23 ноября 2003 года [http://www.echo. msk.ru/guests/8346/]).
8 Характерный только для советского словоупотребления термин, обозначавший массмедиа — "средства массовой информации и пропаганды".
9 Источник: http://www.kinoexpert.ru/index.asp?comm= 5&kw =19830. Поскольку Д. Захаров вырос в Африке, это, вероятно, в самом деле давало ему основания для "биографической солидарности" с Листьевым. Следует также оговорить, что Д. Захаров и А. Любимов были детьми сотрудников отдела внешней разведки КГБ — то есть людей, которые были заведомо больше информированы о подлинной ситуации в СССР и вокруг него, чем большинство советских граждан (даже журналистов).
10 Олег Вакуловский (р. 1960) — ведущий первых выпусков "Взгляда", до этого — сотрудник шведской редакции Иновещания.
11 ""Пятое колесо" уже потом стало по преимуществу политическим, а сначала это был художественно-публицистический канал" (Нравственность не может устареть (В поисках другого телевидения) [С Б. Курковой беседует Татьяна Позняк] // Невское время. 1999. 16 октября).
12 Собственно, крылатая фраза, произнесенная в ток-шоу В. Познера администратором гостиницы Л. Ивановой (хотя и слегка искаженная по сравнению с оригиналом), "В СССР нет секса" была столь смешной и получила такое большое хождение не только из-за запретного слова "секс", но и потому, что демонстрировала: в советском смысловом пространстве абсолютно все темы политически маркированы.
13 Арсеньев Вл. Пятое колесо: новый поворот // Известия. 1990. 23 марта. С. 7.
14 Там же.
15 Аналогичную динамику можно проследить в художественной жизни 1990 года. См. статью О. Саркисян в этом номере "НЛО".
16 Как рассказывает Р. Абдуллин, помещения в Белом доме были предоставлены им по инициативе Б. Ельцина, а комната в здании на Старой площади — по инициативе А. Вольского.
17 На возражение о том, что самоощущение политического журналиста в эпоху относительной свободы всегда складывается из таких ингредиентов, мы могли бы ответить: да, но именно в 1990 году все три эти компонента, по-видимому, были выражены чрезвычайно резко; кроме того, для советских журналистов такой тип самоощущения был вообще новым, неиспробованным.
18 Пятое колесо — нет проблем? // Аргументы и факты. 1991. № 12. С. 6.
19 Дубин Б.В. Массовые коммуникации и коллективная идентичность. С. 18.
20 Дубин Б.В. Медиа постсоветской эпохи: изменение установок, функций, оценок. С. 34.
21 Так, 6 апреля 1990 года народный депутат СССР, следователь Николай Иванов получил возможность вести телеэфир на Ленинградском телевидении. "Была продемонстрирована видеозапись заседания депутатской комиссии 22 февраля 1990 года, на которой [Рой] Медведев и [Вениамин] Ярин утверждают о наличии показаний о взятках на чету Горбачевых, Ельцина и Яковлева. Было высказано недоумение странной позицией Президента, который не реагирует на распространение этих фальшивок людьми из своего близкого окружения". На следующий день зав. идеологическим отделом ЦК КПСС А. Капто направил в Политбюро ЦК КПСС докладную записку "О выступлениях по Ленинградскому телевидению Н. Иванова", в которой потребовал привлечь к ответственности Б. Куркову и ее коллегу В. Сенина "за организацию телепередач, способствующих созданию в обществе атмосферы политической вседозволенности, охаивания и очернения всех, кто не согласен с их идеологическими позициями" (Гдлян Т., Иванов Н. Кремлевское дело. Ростов-на-Дону: АО "Книга", 1994. С. 372-374).
22 Известия. 1990. 23 марта. С. 7.
23 Александр Невзоров был впервые избран депутатом Государственной Думы в 1993 году, в совершенно иных политических обстоятельствах и с принципиально иной, чем у "взглядовцев" и Б. Курковой, предвыборной программой.
24 Аргументы и факты. 1991. № 12. С. 6. На сайте "Интерпресс.ру. Фотоархив современной истории Санкт-Петербурга" помещена фотография Бэллы Курковой, выступающей на митинге 3 февраля 1990 г. в Ленинграде с призывом голосовать на выборах за кандидатов от демократических сил (http://www.interpress.ru/index.php?t=plain_photo&id=35677).
25 На радиостанции "Эхо Москвы".
26 Аргументы и факты. 1991. № 12. С. 6. См. пересказ мнения Курковой по этому вопросу в статье-интервью Вл. Арсеньева: "Интересным, позволяющим многое понять в нынешних особенностях "Пятого колеса" было и суждение Курковой о плюрализме в рамках одной передачи. Суждение неожиданное: Куркова считает, что он невозможен, равно как не может быть плюрализма в отдельно взятом человеке. "Пространство" передачи, как я понял, слушая ее, не позволяет мельтешить позициями, затуманивая единственную, истинную позицию авторов. У передачи должен быть свой, не похожий на других голос. А плюрализм, многоголосье могут проявиться лишь в спектре вещания всей студии. И журналист, и зритель должны сделать выбор столь же четкий, как в кабине для голосования. Одна передача — один голос" (Известия. 1990. 23 марта. С. 7).
27 Подробнее об общественном значении убийства о. Александра Меня см. в статье Н. Митрохина в этом номере "НЛО". Библиографию сообщений о гибели священника см. в разделе 1990 года в сводке, составленной Я. Кротовым: http://www.krotov.info/library/m/menn/_upom.htm
28 http://www.peoples.ru/art/music/rock/timeout/ (автор текста не указан).
29 Анатолий Монастырев был также поэтом, писавшим в соавторстве с Ольгой Писаржевской стихи для советских эстрадных песен, в том числе — текст песни-заставки передачи "Наша биография" ("Мне не думать об этом нельзя, и не помнить об этом не вправе я…"). Эта песня, как известно, стала в СССР официальным шлягером.
30 Аргументы и факты. 1991. № 12. С. 6. Курсив наш. — М.М., И.К.
31 Корзун С. Лицом к лицу с монополией // Огонек. 1990. № 34 (18-25 августа).
32 Прикладывая антенну радиоприемника к батарее парового отопления или слушая "голоса" в зонах, где глушение было затруднено из-за гористого рельефа (например, на некоторых участках Южного берега Крыма).
33 Иностранные телепрограммы можно было принимать в союзных республиках — как, например, финское телевидение в Эстонии в 1970-1980-е годы (впрочем, финские программы и сегодня смотрят в Эстонии, где они демонстрируются с помощью частных ретрансляторов), но на московских и ленинградских тележурналистов это, по-видимому, не оказало никакого влияния; влияние финского телевидения на телевидение реформирующейся Эстонии (вполне возможное потому, что эстонский и финский языки относительно похожи) — предмет отдельного исследования.
34 По словам А. Лысенко, первой такой программой стала "Любовь с первого взгляда", купленная в 1991 году у одной из британских телекомпаний по инициативе В. Ворошилова.
35 Михаил Комиссар, гендиректор агентства "Интерфакс": "Мы на своей территории" (http://www.moneycentre. ru/news13224.html).
36 Причины этого кризиса очень сложны; они исследуются в статье Евгения Сабурова в этом номере "НЛО".
37 Анатолий Малкин к этому моменту с Центрального телевидения уже уволился.
38 Ванденко А. "С Собчаком меня помирил Путин" // http://www.peoples.ru/tv/nevzorov/interview.html.
39 "С ленинградским "Пятым колесом" на советском ТВ появился новый жанр — видеоканал, объединяющий в себе конгломерат разнохарактерных и разножанровых материалов" (Вачназдзе Г. Секреты прессы при Горбачеве и Ельцине. С. 283).
40 Правда, тогда же были изобретены уже упомянутые структуры "увода" денег из государственного бюджета (но иногда это было единственным способом выплатить зарплату коллективу предприятия), а учредители некоторых таких кооперативов собрали огромные состояния.
41 На сайте Большого театра указано, что "Студия…" существует с 1991 года, но газеты сообщали о ее организации еще в 1990 году (см. в хронике октября).
42 Щербаков А. Услышать собственное "Эхо" // Известия. 2005. 18 августа [http://www.izvestia.ru/culture/article 2536759/].
43 Корзун С. Лицом к лицу с монополией.
44 Так, по признанию А. Политковского, таким бизнесом для "взглядовцев" были выступления в других городах: "Не буду скрывать, что это общение со зрителями было формой приработка. Точнее, это был основной заработок, потому что на телевидении нам платили копейки, ездить на такси стало уже невозможно, а машин у нас тогда не было — мы их стали приобретать начиная как раз с 1990 года".
45 Корзун С.Л. Лицом к лицу с монополией.
46 Об этом см.: Засурский И. Масс-медиа Второй республики; Неформальная экономика в постсоветском государстве: проблемы исследования и регулирования / Под ред. И. Олимпиевой, О. Паченкова. СПб.: ЦНСИ, 2003; Барсукова С.Ю. Неформальная экономика: экономико-социологический анализ. М.: ГУ ВШЭ, 2004.
47 На языке советской прессы выражение "нравы некоторых московских таксистов" означало, что в программе, скорее всего, содержится разоблачительный репортаж или расследование каких-либо безобразий, учиненных шоферами такси.
48 Так, рассказывая о подготовке в 1970-е годы цикла телефильмов "Наша биография", Анатолий Лысенко подчеркнул, что все они (а их было несколько десятков) имели унифицированный хронометраж — 1 час.
49 Бойченко А. Моя самая бриолиновая мечта // Московский комсомолец. 1991. 9 октября [http://www.nneformat. ru/archive/?id=1437].
50 Так, 23 ноября 2006 года в студии Глендейл в Лос-Анджелесе прошел 12-часовой благотворительный марафон, посвященный сбору средств на восстановление Гадрутского района Нагорного Карабаха. Общественное телевидение Армении демонстрировало этот телемарафон в прямом эфире (Телемарафон в День благодарения // Сайт yerevan.ru [http://www.yerevan.ru/news/ ?task=detailed&id=4602]).
51 На "третьей кнопке", как и сегодня, в Москве принимались программы Московского телевидения, на "пятой кнопке" — программа Ленинградского телевидения.
52 Эти сведения о содержании передач взяты из аннотаций, приведенных в газете "Московская правда" за указанные дни.
53 См., например, программу передач за 3 апреля.
54 См., например: Основные этапы развития советского общества. "Круглый стол" журнала "Коммунист" // Страницы истории КПСС. Факты, проблемы, уроки / Под ред. В.И. Купцова. М., 1988. C. 37-68. На этом "круглом столе" обсуждалась возможность новой периодизации советской истории.
55 Новогодняя ночь и ночь православной Пасхи. Во втором случае для того, чтобы отвлечь людей от посещения церкви, по телевидению демонстрировались затягивавшиеся допоздна эстрадные концерты с участием известных поп-звезд.
56 Программа создана в 1976 году, выходит в эфир до сих пор (на канале ТВ-Центр). Любопытно, скольким телезрителям удавалось досмотреть такой ночной эфир до конца, то есть, вероятно, до 5.30 — 6.00.
57 АНТ была организована в 1993 году Б. Березовским, в нее вошли И. Лесневская ("РЕН-ТВ"), А. Разбаш, В. Листьев ("ВиД"), А. Малкин (АТВ). Впоследствии она стала одной из структур, на основе которых была создана телекомпания ОРТ.
58 Михаил Комиссар, гендиректор агентства "Интерфакс": "Мы на своей территории" (http://www.moneycentre. ru/news13224.html).
59 Те, кто вращают "Пятое колесо". [Беседа И. Афанасьевой с Б. Курковой] // Учительская газета. 1991. № 37. С. 2.
60 4 февраля 1994 года. Текст в Интернете: http://www. unesco.ru/files/cd/ci-acts/texts/277.htm. Подписавшие хартию обязались не способствовать распространению слухов, унижениям людей по национальным и социальным признакам, выражали намерение не подписывать материалы, искаженные помимо их воли, и пр. (интересно, что термины "объективность" и "ангажированность" в тексте Хартии не используются). В 2006 году Общественная палата РФ устами главного редактора "Московского комсомольца" Павла Гусева предложила заключить новую хартию, что вызвало дискуссию в журналистском сообществе (см. на эту тему запись диспута Павла Гусева и Игоря Яковенко в статье: Выжутович В. Хартия — наш рулевой // Российская газета. 2006. 29 ноября).
61 http://www.lenta.ru/news/2006/10/26/politkovskaya/ (автор не указан).
62 Имеется в виду большая катушка с записанной магнитофонной пленкой. — М.М., И.К.
63 Валиулин Р. И машинистка печатала шаг… // Новая газета. 2005. 30 октября [http://echo.msk.ru/contributors/149/].
64 Другая причина этой особой позиции заключается в том, что Лысенко в 1990 году стал не подчиненным, а конкурентом Кравченко. В. Познер, которого Кравченко, как администратор, вынудил уйти с Центрального телевидения, расставляет акценты иначе: "Кравченко — человек чрезвычайно карьерный, умный, умелый, хороший менеджер, но он всегда понимал, что он делает и для кого. Когда я сказал [в 1990 году], что я голосовал бы за Ельцина, ему было все равно — Ельцин или Горбачев, но тогда у власти был Горбачев, и поэтому он принял решение о моем "несоответствии"".
65 О том, что границы дозволенного в 1990 году подверга ются мифологизации, свидетельствуют хотя бы фрагменты интервью А. Малкина и К. Прошутинской. Основатели "Пресс-клуба" дают противоположные свидетельства о том, шла ли эта программа в прямом эфире (по всей видимости, она действительно шла в записи).
66 Аргументы и факты. 1991. № 12. С. 6.
67 Одно из первых исследований на эту тему написано профессиональным журналистом: Левкин А. Цензура inside // Неприкосновенный запас. 2006. № 6 (50). С. 285-299.
68 О том, насколько тревожными были настроения журналистского сообщества в тот момент, свидетельствует хотя бы статья Виталия Третьякова "Finita la commedia — комедия с гласностью на ЦТ" (Независимая газета. 1991. 19 марта): "Когда ночью 13 января Татьяна Миткова сообщала в прямом эфире о кровавых событиях в Вильнюсе, в глазах ее стояли слезы. Расплата за эти слезы и за честную профессиональную работу наступила сегодня. ТСН фактически ликвидирована. Есть информация, что Бэллу Куркову отстранили от руководства "Пятым колесом". Что еще осталось на нашем телевидении честного? "До и после полуночи"? Посмотрим, состоится ли 30 марта выпуск этой передачи. Или Владимира Молчанова постигнет судьба других его честных коллег. Странно не то, что идет борьба за власть над первым — президентским — каналом ЦТ. Это нормально. Странно то, что президентскому телевидению, оказывается, не нужны как раз самые профессиональные, самые интеллигентные, самые честные, самые популярные тележурналисты. На их места приходят другие. С иными, видимо, качествами. Какого же качества политика, если ее обслуживает такая пропаганда?.."
69 Принципиально, что ни одно из новых медиа 1990 года не было основано или преобразовано для сохранения и упрочения позиций трудового коллектива, и "Пятое колесо" — не исключение: для Бэллы Курковой сама программа, имевшая четкий политический и эстетический облик, была не менее важна, чем сложившийся вокруг нее коллектив, состоявший не из штатных, а в основном из "прикомандированных" из других редакций сотрудников (см. ее интервью газете "Карьера": Карьера. 1990. № 1. С. 2). Напомнить об этом необходимо потому, что культ трудового коллектива был чрезвычайно характерен именно для 1989-1990 годов и стал своего рода "миной замедленного действия" для общества и экономики России (см. об этом в статье Е.Ф. Сабурова "Затянувшаяся прелюдия"; почти о том же пишет С.В. Храмов в своих комментариях к хронике октября 1990 года). После принятия Закона СССР о печати учредителями большинства "толстых журналов" стали коллективы их редакций. Культ трудового коллектива был мало связан с политическим направлением того или иного медиа: журнал "Знамя", который долго отстаивал право своего трудового коллектива быть учредителем нового СМИ, был столь же либеральным и антиимперским, как и программа "Пятое колесо".
70 Аргументы и факты. 1991. № 12. С. 6.
71 Независимое информационное агентство "Постфактум" существовало в 1989-1994 годах.
72 См. список его выступлений в печати 1998-2003 годов: http://www.yabloko.ru/Persons/schekoch.html