Опубликовано в журнале НЛО, номер 1, 2007
Если 1990 год чем-то выделялся с точки зрения экономической дискуссии в нашей стране, так это тем, что ни до него, ни после не было такого тихого и спокойного года. Еще в 1989 году, в котором политическая жизнь менялась с калейдоскопической быстротой, экономисты смотрели вперед и предлагали планы реформ, рассчитанные на десятилетия. В 1991 году экономистам было не до дискуссий, а начиная с середины 1992 года и до сих пор основным занятием специалистов по российской экономике является изучение событий прошлого — в 1992-м полугодовой, а ныне — пятнадцатилетней давности — и их последствий.
Чем может быть оправдано изучение экономической дискуссии 1990 года? Она не обогатила экономическую практику: события следующего года — катастрофическое падение производства, попытка военного переворота, распад СССР и реформы, начавшиеся с либерализации цен, — все это не входило в прогнозы 1990 года. Например, тысячи страниц — от академических текстов до газетных полос — были посвящены в том году определению оптимальных форм собственности и ни одной — механизмам обеспечения прав собственности. Хотя часть проблем понималась правильно, некоторые особенности последующей трансформации 1990-х (из 2006 года кажущиеся вполне предсказуемыми) оказались совершенно неожиданными. Безработица была одним из жупелов для противников рынка, а в реальности никогда не достигала катастрофических — хотя бы соответствующих американской Великой депрессии — масштабов. Наоборот, резкий, значительный и оказавшийся долгим спад производства, несмотря на кажущуюся очевидность ex post, не предсказывался тогда практически никем. Развитие событий сделало центральные темы дискуссии 1990 года устаревшими; в ближайшем будущем значительное число участников этих споров профессионально занялись политической деятельностью или ушли в бизнес. Тем не менее обзор экономической мысли 1990 года полезен: он позволяет яснее увидеть, какие из "опытно установленных" последующих знаний о развитии и последствиях реформ не были доступны в 1990 году, за год до их реального начала.
Работа, в которой погружение в прошлое проводится с использованием профессионального научного аппарата и практики, накопленной за то время, пока прошлое превращалось в настоящее, требует, как минимум, двух составляющих. Во-первых, необходимо воссоздание дискуссии в точке отсчета — в данном случае в 1990 году, — по возможности свободное от позднейших напластований. Поскольку взгляды большинства экономистов, тем более работающих над практически востребованными темами, меняются вслед за трансформациями самой реальности, позднейшая реконструкция собственных взглядов оказывается, как правило, недостоверной. Поэтому, когда речь идет о дискуссии 1990 года, я, за редким исключением, обращаюсь к материалам, опубликованным именно в этом году (хотя при этом буду пользоваться современным, а не тогдашним языком экономической науки).
Во-вторых, обсуждение давней дискуссии невозможно без ясной теории, объясняющей произошедшие с тех пор события. Для столь спорного предмета, как российские экономические реформы 1990-х, фиксирование конкретной теории представляется шагом рискованным. Не имея возможности доказывать, да и толком развивать теорию реформ в статье, посвященной взгляду из 2006 года в 1990-й, я постараюсь хотя бы сделать эту теорию максимально прозрачной.
Вначале я изложу общую схему экономической трансформации, как она видится из 2006 года. В этой части я буду ссылаться на работы экономистов, анализирующих реформы ex post. Далее дан обзор дискуссии, которая велась экономистами в 1990 году, затем обсуждается самое важное из того, что оказалось за пределами споров 1990 года, и в конце анализируются последствия дискуссии для формирования одного из главных мифов относительно переходного периода.
ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ТРАНСФОРМАЦИЯ (1985-1992) SUB SPECIAE 2006-го
Как минимум с середины 1960-х стало ясно, что советская экономика нуждается в существенном реформировании: признаками серьезного расстройства экономики были медленные темпы экономического роста (при все увеличивающихся объемах инвестиций в тяжелой промышленности) и его полное отсутствие, например, в сельском хозяйстве, развитие теневого сектора, все возрастающая зависимость экономики от экспорта нефти и газа и нагляднее всего — постоянный дефицит потребительских товаров (Ericson, 1990, Ofer, 1990, Blanchard et al., 1994)1. Основными проблемами были, во-первых, экономически неоптимальное распределение ресурсов, связанное с отсутствием практического механизма для их эффективного распределения, и, во-вторых, невозможность создать в рамках социалистического хозяйства правильные стимулы для поведения экономических субъектов. В капиталистической экономике эти проблемы решает рынок, на котором сами собой устанавливаются цены, что обеспечивает свободное перераспределение ресурсов от тех, кто ими обладает, к тем, в чьих руках они могут принести наибольшую выгоду. Вопросы организации стимулов решают экономические институты — правила взаимодействия субъектов экономической деятельности; самым главным является институт защиты прав собственности, определяющий, в какой степени индивид может получать полезность (выгоду) от своих усилий (North, 1990, Murphy, Shleifer, Vishny, 1993).
Фундаментальной экономической характеристикой, лежащей в основе и первой проблемы — неэффективного распределения ресурсов, и второй — невозможности создания надлежащих стимулов, является асимметрия информации. Даже если один экономический агент наблюдает все действия другого агента, он не может знать предпочтений, определяющих механизм рационального выбора того или иного действия2. В реальной экономике такая асимметрия возникает на каждом шагу. Свободный рынок, позволяя ценам меняться вслед за действиями экономических субъектов и давая возможность участникам рынка получать информацию из цен, снижает информационную асимметрию и тем самым повышает эффективность.
Решение этих двух проблем, в той или иной степени осознававшихся отечественными экономистами с начала 1970-х, было центральной темой большинства исследований, обсуждавшихся и в 1990 году (см. ниже). Все правительственные и альтернативные программы, написанные в 1990- 1991 годах, так или иначе подразумевали "либерализацию цен", то есть переход к свободному рынку и, в максимально расплывчатой форме, частную собственность. Общим знаменателем рекомендаций ведущих мировых экономистов был так называемый "вашингтонский консенсус", в котором главное место, применительно к России, занимали освобождение цен, переход к рыночному обменному курсу валюты и радикальное снижение барьеров для частного предпринимательства и внешней торговли. Эти советы включали и необходимость построения институтов, которые, в свою очередь, должны были обеспечивать быстрое и устойчивое экономическое развитие, однако упор делался именно на макроэкономическую политику. (См. исходную концепцию "вашингтонского консенсуса", изначально определенного как общий знаменатель советов, которые могут дать эксперты Мирового банка латиноамериканским правительствам, в: Williamson 1990, и обсуждение последующей эволюции термина в: Williamson 2000.)
В 1987 году была проведена первая существенная реформа плановой экономики: предприятия получили некоторую самостоятельность в распределении прибыли и определении объема выпуска; также появилась возможность создавать малые предприятия, "кооперативы", являвшиеся, по сути, частными. Эти меры привели к появлению значительного числа "арбитражных возможностей": например, менеджеры завода могли сбывать произведенную продукцию по государственным ценам принадлежащему им кооперативу, который, пользуясь возможностью устанавливать цены без согласования с Госпланом, получал всю прибыль. К тем же самым последствиям приводили наличие нескольких обменных курсов (нескольких официальных, использовавшихся для расчетов, в одной и той же валюте, с разными странами и за разные группы товаров, — и курса черного рынка) и разница во внутренних и внешних ценах экспортируемых товаров. Именно благодаря этим арбитражным возможностям были созданы самые первые крупные "предреформенные" состояния (Hellman, 1998). В то же время реформа 1987 года дала предприятиям возможность повышать зарплаты без согласования с госорганами; одним из последствий был всплеск инфляции в 1989-1990 годах, усложнивший и без того тяжелую макроэкономическую ситуацию. Дефицит бюджета, быстро росший с 1985 года (2%) в результате резкого падения цен на нефть и антиалкогольной кампании, составил 11% в 1989-м и 10% в 1990-м (Blanchard et al., 1994, Ясин, 2002, подробности см.: Гайдар, 2006).
К 1990 году вопрос о том, может ли СССР сохранить в целом социалистическую (плановую и де-юре государственную) экономику, был уже снят с повестки дня; дискуссия велась о формах и методах перехода к рыночной экономике (см., например: Шмелев, Попов, 1989). Она не была ни в коей мере ни близка к завершению в тот момент, когда экономический спад, начавшийся в 1990 году, превратился в катастрофу. Если в 1990 году валовый национальный продукт (ВНП) упал на 2% (на 4%, по оценке, цитируемой в статье Стэнли Фишера в книге: Blanchard et al., 1994), то уже в первые три месяца 1991-го — на 8%, что соответствует показателям наиболее тяжелых кризисов в развивающихся странах в период после Второй мировой войны. Существенные изменения в экономике начались и продолжались на фоне неспособности страны расплатиться по внешним и внутренним долгам, практически полного паралича хозяйственных цепочек и политической системы, где центральная часть иерархии (российское руководство) фактически боролась против верхней (союзной). Несмотря на то что до начала 1991 года обсуждалось множество способов постепенного "отпуска" цен, никакой разумной альтернативы действиям российского правительства осенью 1991 года — подготовки практически полной либерализации цен и внешней торговли с целью немедленного наполнения потребительского рынка товарами, включая продукты питания, — пока не было предложено даже в ревизионистской литературе (например: Stiglitz, 2002).
Шлейфер и Трейсман анализируют российские реформы, начавшиеся 2 января 1992 года, как цепочку последовательных компромиссов между реформаторами, заинтересованными в построении рыночных институтов, и различными группами специальных интересов — промышленными лобби, руководителями крупных предприятий, трудовыми коллективами и т.п. (Shleifer, Treisman, 1999). Результатом компромиссов являются несовершенные, но уже вполне капиталистические институты: система налогообложения, арбитражные суды, регулирующие институты — органы, отвечающие за антимонопольную политику и контроль над рынком ценных бумаг. Но поскольку история реформ с 1992-го — не главный сюжет этой статьи, я, как и требует дискуссия о 1990 годе, сосредоточу внимание только на одном институте: защиты прав собственности. Но сначала необходимо рассмотреть его в более широком контексте.
ТРИ ПЛАСТА ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ДИСКУССИИ 1990 ГОДА
Экономическая дискуссия 1990 года разворачивалась в трех пластах — политическом, общественном и научном. Несмотря на очевидную диффузию на границах пластов, эти границы можно было очертить достаточно четко. И знаковые фигуры, и периодические издания, и темы обсуждения были разделены. В то же время следует понимать, что в период, когда событийная история так быстра, описание дискуссии заведомо выглядит как фотоснимок, фиксирующий не развитие, а лишь мгновенное состояние.
В политическом плане 1990 год был отмечен прежде всего обсуждением — в прессе и в государственных органах (ЦК КПСС, Верховный Совет, Съезд народных депутатов) — двух программ, каждая из которых готовилась к практическому применению правительством Н. Рыжкова3. Первая была написана группой под руководством академика Л. Абалкина; майская версия этой программы, представленная премьером-министром, включала относительно резкое повышение цен и быстрый переход к рыночной экономике. Проблема появления и развития собственно экономических институтов в ней практически не затрагивалась. Альтернативная программа, разработанная при участии академика С. Шаталина и Г. Явлинского, названная по предлагаемым срокам выполнения "500 дней" (изначально она называлась "400 дней"), была революционной в том плане, что включала в качестве первоочередных мероприятий частичную приватизацию4 (Явлинский и др., 1990). Обе программы (а в течение последующих полутора лет все практические шаги правительства следовали модифицированным и все более пересекающимся версиям этих программ5) соответствовали "вашингтонскому консенсусу" в части стабилизации рубля и сокращения бюджетного дефицита, но противоречили ему в том, что не рассматривали либерализацию цен в качестве первоочередного шага.
Наиболее радикальные предложения из тех, которые активно обсуждались в 1990 году, включали более существенную, чем в правительственной программе, либерализацию цен, замену плановых нормативов налогами и антимонопольное регулирование (Ясин, 1989). Однако в тот момент меры, принятые позднее правительствами Ельцина, Гайдара и Черномырдина, казались политически неосуществимыми; считалось, что "шоковая терапия" по польскому образцу не получит поддержки в обществе. Интересно, что как раз то, что представлялось в 1990-м причиной неосуществимости этой и подобных программ, — неизбежный вакуум, возникающий при столь резком сокращении государственного участия в экономике, — оказалось ее основным преимуществом в момент, когда этот вакуум возник сам собой6.
В политической сфере экономическая дискуссия 1990 года уже стала "демократической" в том смысле, что при выборе проводимой политики учитывались политические запросы более широких групп населения, чем раньше. Этому способствовало и то, что практически все заседания сессий съезда народных депутатов, верховного органа страны, транслировались по телевидению. В то же время это была "политика предприятий": в первую очередь во внимание принимались интересы предприятий; интересы граждан в этой схеме учитывались лишь в той степени, в какой они были работниками или членами семьи работников предприятий (объясняя рост заработной платы, опережавший в 1980-е рост производительности труда, Полтерович отмечает зависимость руководителей предприятий от трудовых коллективов (Полтерович, 1990. С. 132)). Экономический коллапс 1991 года и его последствия впервые обнаружили явные разрывы связи между предприятиями и политическим руководством; тем не менее эта связь продолжала играть существенную роль вплоть до кризиса 1998 года.
В то же время политическая система сохраняла худшие черты советской модели: она сочетала неостановимую бюрократическую инерцию, не позволяющую менять вектор движения, когда он уже задан, и бюрократическую же неспособность сделанный выбор осуществлять. Например, всеми — от профессиональных экономистов до публицистов и действующих политиков — осознавалась проблема денежного навеса: слишком большого количества денег в руках населения. При неизменных ценах товаров не хватало, поэтому на всех уровнях обсуждаются все возможные методы стерилизации избыточной денежной массы: от радикальных предложений приватизации земли (Бирман, 1991) до романтических — массовой закупки импортного ширпотреба. Однако всеобщее осознание не выливается ни в какие конкретные меры, кроме частичного замораживания вкладов и повышения цен в апреле 1991-го — запоздалого и недостаточного.
В "общественном пласте" 1990 год закончил "эпоху кружков", начавшуюся в самом конце 1970-х в Ленинграде с сотрудников двух институтов — ЛИЭИ и ЛФЭИ — и чуть позже в Москве — ЦЭМИ АН. В 1990 году многие участники этих кружков, особенно в Петербурге, были избраны в местные законодательные собрания и выпали из интеллектуальной дискуссии. Среди экономических концепций и течений, которые учитывались участниками дискуссии, были самые разнородные теории: большую роль сыграли и общая теория экономической свободы фон Хайека (Капелюшников, 1990), и гораздо более конкретная "Экономика дефицита" венгерского экономиста Яноша Корнаи, вышедшая еще в 1980 году на английском и указывавшая, в частности, на неправильные стимулы, которые задает руководителям система "мягких бюджетных ограничений" для предприятий — фактическое отсутствие банкротств в плановой экономике. (Сходные идеи были высказаны в вернувшейся из небытия статье В.В. Новожилова "Недостаток товаров", впервые опубликованной в 1926 году.) Уже пять лет ходил по рукам машинописный трактат В. Найшуля "Другая жизнь", послуживший для многих источником представлений об идеальном капиталистическом устройстве…
В 1990 году понятийный аппарат был "смирительной рубашкой" даже в большей степени, чем непосредственная цензура. Ключевые для мировой экономической науки конца 1970-х понятия — "информационная асимметрия" и "механизм, обеспечивающий правильные стимулы", — не встречаются в работах советских экономистов. Точно так же слово "инфляция" воспринималось, и не могло, в отсутствие свободных цен, не восприниматься в 1990 году, вне связи с денежной политикой и бюджетным дефицитом. Полемика "рынок — не рынок" уже начинала выглядеть экзотикой. (В 1989-м это было еще не так: см., например: Владова, Рабкина, 1989; Шмелев, Попов, 1989.) В то же время "индикативное планирование", предлагавшееся, в числе других академиком О. Богомоловым, то есть замена натуральных параметров регулирования экономики косвенными, было все еще актуальной темой. При этом для статей и книг (что научных, что публицистических) были характерны всеохватность, неспособность авторов сфокусироваться на конкретной экономической проблеме. Книги и статьи, пытающиеся, по замыслу, ответить на вопросы вполне актуальные, нередко содержали многостраничные исторические экскурсы — например, В. Попов и Н. Шмелев в своей книге "На переломе: экономическая перестройка в СССР" (Шмелев, Попов, 1989) пересматривают всю экономическую историю СССР. Отчасти это было вызвано необходимостью радикального пересмотра прежней мыслительной традиции или даже полного отказа от нее. С другой стороны, отсутствие фокуса и многословная аргументация позволили десяткам авторов в последующие годы обнаруживать "сбывшиеся предсказания" в своих трудах.
Отчасти из-за того, что вслед за 1990 годом экономика (и вместе с ней экономическая мысль) сделала крутой вираж, этот год может теперь, в ретроспективе, рассматриваться как время подведения итогов и суммирования предложений. Книги Виктора Полтеровича "Экономическое равновесие и хозяйственный механизм" (Полтерович, 1990) и Егора Гайдара "Экономическая реформа и иерархическая структура" (Гайдар, 1990) суммировали годы их собственных исследований и профессиональных дискуссий. Книга Полтеровича, написанная в лучших традициях математической экономики, обсуждала, наряду с общими концепциями равновесия и развития, текущие проблемы: существование экономики при неравновесных (то есть не обеспечивающих равенство спроса и предложения) ценах и возможные траектории перехода к равновесным. Более того, одна из предложенных им моделей (глава 13) предвосхищала частое впоследствии сравнение китайского пути, предполагающего длительное сосуществование государственного и частного секторов экономики, и будущего российского варианта развития. Однако весь анализ базируется на предположении о том, что органы управления имеют возможность напрямую назначать цены в экономике. Гайдар (2006) замечает, что многие реформы, запланированные осенью 1991 года, были вызваны именно неспособностью правительства управлять плановой экономикой.
В статье Н. Петракова (Петраков, 1990) рынок рассматривается как еще один исход планирования: рассматриваемые альтернативы состоят или в постепенном изменении цен — сначала оптовых (реформа оптовых цен должна была завершиться к 1995 году), а потом розничных, или же в одномоментном пересмотре цен. Выбор делается в пользу первого варианта, но объяснение — слишком большие вычислительные издержки одномоментного централизованного пересчета цен — показывает, что собственно либерализация цен, аналогичная реально проведенной в 1992 году, не только не рассматривается, но и не может рассматриваться в статье уже в силу заранее принятого "диапазона возможных развитий событий".
К 1990 году был достигнут еще один важный рубеж в рамках самой дисциплины. Как минимум для лучших специалистов использование современной экономической литературы — в основном ведущих мировых журналов — превратилось в норму (см.: Alexeev et al., 1992, о cвязи советской экономической науки с международной). Показательна статья, опубликованная в специальном экономико-математическом журнале 1990 года: сохраняя некоторые черты литературы этого периода (для обсуждения конкретных шагов реформы исследуется история экономического роста России с начала XIX века), данная работа сводит воедино исследования темпов роста в СССР, проведенные советскими, советскими ревизионистскими и современными зарубежными исследователями (Волконский et al., 1990). Белкин (1990) указывает, что полученные в его статье расчеты показателей развития СССР (в частности, ВНП) впервые совпадают с результатами аналогичных расчетов, полученных в работах зарубежных экономистов.
К 1990 году международные границы для научных дискуссий были стерты, и в тех случаях, когда у иностранных экономистов были желание и возможность публиковать свои работы по-русски, они могли это сделать, как это было при обсуждении роли теневой экономики в СССР, начатом еще работами Г. Гроссмана (Grossman, 1977) и Р. Эриксона (Ericson, 1980). Например, в 3-м выпуске журнала "Экономика и математические методы" за 1990 год была опубликована статья К. Гэдди (сотрудника Университета Дьюка, США), написанная в рамках проекта "Беркли-Дьюк" под руководством Г. Гроссмана и В. Тремла. И все же основной проблемой было то, что понимание происходящего и осознание возможных последствий в отношении назревших реформ значительно уступали интересу к этому вопросу не только в политических дебатах внутри СССР, но и во всей мировой экономической науке (см.: Nordhaus, Hewett, 1990, — рекомендации российским реформаторам не выходят за рамки "общего знаменателя"; среди "препятствий на пути к рынку" институты защиты прав собственности стоят на последнем по важности, десятом месте).
ВНЕ ПОЛЯ ЗРЕНИЯ:
ПОЛИТИЧЕСКИЙ СПРОС НА ИНСТИТУТЫ 7
Еще в 1988 году в журнале "Вопросы экономики" были опубликованы статьи Л. Никифорова, В. Шкредова и А. Бутенко, с которых началось длительное и, как показало дальнейшее развитие событий, бесплодное обсуждение вопросов, касающихся форм собственности, одновременно близких к социалистической концепции коллективной собственности и в то же время обеспечивающих правильные стимулы для деятельности экономических субъектов (см. также статью: Тамбовцев, 1990, в которой изучается "множество форм собственности, включающее все известные ее формы как частные случаи"). Эта дискуссия, которая велась в основном с помощью понятийного аппарата советской политической экономии, не просто завершилась в 1991 году; с выходом на первый план экономистов, читающих и пишущих на языке современной мировой экономической науки, она стала просто невозможна. Ныне чтение этих работ, так же как и основной массы экономических публикаций более раннего, советского периода, значимо только для историков науки.
Тем не менее вопрос об институтах защиты прав собственности, важнейшем элементе капиталистического развития, стал определяющим и для политического курса реформ, и для их экономических последствий. Из XXI века идеология реформаторов 1992-го, осознававших необходимость защиты прав собственности для успешного экономического развития, выглядела следующим образом. Для устойчивого экономического роста нужны экономические институты: прежде всего, институты защиты прав собственности — суды, обеспечивающие исполнение контрактов, регулирование, способствующее развитию бизнеса, и т. п. Чтобы иметь эти и дру гие хорошие институты8, необходимо наличие в экономике субъектов, которым эти институты нужны. Иными словами, эти субъекты должны стать источником спроса на хорошие институты. В этой схеме рождения институтов приватизация приобретает политический смысл; создание института защиты прав собственности идет по следующей схеме: сначала собственность раздается в частные руки (не так важно, как она распределяется, главное — процесс происходит быстро), а потом новые частные собственники становятся естественными сторонниками установления режима защищенных прав собственности9.
Однако эта простая схема (собственники — спрос — права собственности) не сработала. Оказалось, в частности, что в условиях высокого неравенства, имущественного и политического, богатые могут оказаться настолько сильны политически, что подчинят себе существующие институты — арбитражные суды, налоговые службы, регуляторов — таким образом, что ресурсы (богатство) продолжают перераспределяться в их пользу. Поскольку у богатых есть преимущество и в создании частного охранного агентства, и в установлении связей с чиновниками (см.: Murphy, Shleifer, Vishny, 1993), у них, как правило, нет стимулов к поддержке развития хороших государственных институтов. Иными словами, надежды на то, что уже само наличие собственности породит политический спрос на институты защиты прав собственности со стороны олигархов, действительно не оправдались.
Аргументы нобелевского лауреата Дж. Стиглица, самого известного специалиста из тех, кто считает российские реформы неправильными, в этом плане сводятся к следующему (Stiglitz, 2002). Реформа институтов — ключевой этап любой реформы; российские реформаторы не уделяли им достаточно внимания. Как следствие, проводимая экономическая политика, в отсутствие подходящих институтов, не достигала своих целей. Более того, предоставленные сами себе, экономические институты в России развивались самым неэффективным образом10. Чтобы проверить эту мысль, а точнее — возможность перехода России от плановой экономики к рынку путем институциональных реформ, сделаем шаг назад (не во времени, а в теории). Тогда возникают следующие вопросы: в каких ситуациях возможна политическая смена экономических институтов? Почему некоторые институты так устойчивы, даже если они чудовищно неэффективны?
Д. Норт определил экономические институты как систему правил в комбинации с системой санкций за их нарушение (North, 1990). Такое определение позволяет выделить два типа экономических институтов — формальные, то есть поддерживаемые государством, и неформальные. Оба типа легко уживаются между собой; например, они сосуществуют в плановой экономике, где формальным институтом могут быть вертикальные (отраслевые) связи между предприятиями, а неформальным — горизонтальные (зачастую бартерные и не учитываемые официальной статистикой)11. Поведение экономических субъектов определяется и теми, и другими. В отношении реформ существенная разница состоит в том, что, в то время как для изменения формального института иногда требуется просто принятие закона, на неформальные институты непосредственно повлиять нельзя. Можно сказать, что целью реформаторов является изменение неформальных институтов, средством — изменение формальных. Впрочем, и неформальный институт может меняться мгновенно: после либерализации цен "черный рынок" многих видов товаров исчез в одночасье.
Каждый существующий институт приносит экономическому субъекту какую-то ренту. Не формализуя это понятие, скажем, что на конкурентном рынке рента, получаемая экономическим агентом (фирмой), — это прибыль, а рента чиновника — польза, извлекаемая из его положения. Соответственно, чтобы провести реформу института, необязательно формального, надо понять, кто является основным получателем ренты от нынешнего института (будущие "противники реформы") и кто будет получать ренту уже после реформы (будущие "сторонники реформы"). Некоторые экономические реформы, например создание и развитие рынка корпоративного контроля, требуют долгой и кропотливой работы — при том, что у этих реформ нет видимых противников. Для ряда реформ — либерализации цен или либерализации внешней торговли — достаточно одного президентского указа. Конечно, и у этих реформ есть могущественные противники: хотя бы те, кто получает монопольную прибыль до либерализации внешней торговли, но количество потенциальных сторонников таково, что политически эти реформы были осуществимы. Более того, проведенная в январе 1992 года либерализация цен имела так много потенциальных сторонников, что у правительства фактически не было выбора — проводить ее или не проводить.
Приватизация обосновывалась реформаторами той же целью — для создании коалиции в поддержку капиталистических правил игры (Shleifer, Treisman, 1999, Ясин, 2002). В этой стратегии есть свои издержки: Д. Хеллман (Hellman, 1998) предложил следующую теорию, согласно которой агенты, получившие ренты после первого этапа реформ, становятся на пути последующих реформ, потому что опасаются свои ренты потерять. Л. Полищук и А. Савватеев (cм.: Polishchuk, Savvateev, 2004) показали, что экономические агенты, получив собственность на первом этапе, будут, вопреки предсказаниям идеологов реформ, оппонировать установлению эффективной защиты прав собственности. Логика такова: в отсутствие института защиты прав собственности со стороны государства политические агенты строят свою собственную систему защиты прав собственности — частную. Теперь, когда создана собственная "служба безопасности" (а частным институтом защиты прав собственности могут быть и связи с коррумпированными чиновниками), им нет смысла политически поддерживать создание государственного института защиты прав собственности. В Sonin (2003) показано, что это может происходить и в долгосрочном равновесии, институциональной ловушке (Полтерович, 2002, см. также: Сонин, 2005). С одной стороны, эта логика поддерживает, но лишь отчасти, один из центральных тезисов Cтиглица: рыночные институты не развиваются сами. С другой стороны, эта же логика объясняет трудности, стоявшие перед реформаторами уже фактически и в 1990 году, — неизбежное образование коалиции противников реформ из числа ее сторонников на первом этапе — "победителей" первого этапа, и ничего не говорит о путях преодоления этих трудностей. В России эта новая коалиция оказалась особенно сильна — в силу того, что на первом этапе реформ распределялись очень большие куски собственности. Однако можно ли было отложить приватизацию? Можно было отложить появление формального института частных собственников. Но как можно было отложить появление неформального? Идея "институты сначала, либерализация — потом" подразумевает наличие сильных властных рычагов в руках у реформаторов, а их, по всем свидетельствам, не было (ни у союзного правительства в 1990-м, ни у гайдаровского кабинета в 1992-м).
ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ:
ГЛАВНЫЙ МИФ РОССИЙСКИХ РЕФОРМ
Одним из практических последствий того, что стремительно меняющаяся экономическая реальность и не успевающая за ней экономическая мысль разошлись к 1990 году так далеко, стало формирование одного из самых устойчивых мифов постсоветской России: экономический спад и все несчастья жителей страны в середине 1990-х являются прямым следствием экономических реформ. Казалось бы, взгляд на базовые экономические показатели (производство, потребление, реальная заработная плата, просроченные кредиты) дает понять, что как минимум с конца 1990 года, то есть за год до начала реформ, уже начался тот самый масштабный кризис, который массовое сознание приписывает реформам 1992 года. Собственно, ни в какой из последующих лет кризис не носил такого катастрофического характера. Принятие последствий кризиса 1990-1991 года — реформ гайдаровского правительства — за его причину является явной исторической аберрацией.
Изучение экономической дискуссии 1990 года не может дать полного объяснения тому, что общественное мнение считает экономическую либерализацию и политическую децентрализацию — последствия кризиса — его причинами. Тем не менее разрыв между обсуждаемым — реформами, рассчитанными на куда большие сроки, чем в итоге было предоставлено развитием ситуации, и теми реальными реформами, которые проводились, а также разрыв между ожидаемым и происходящим помогают понять природу этой аберрации. Просто современный исследователь, пытаясь проложить альтернативную дорожку из 1990 года в настоящее, становится на место себя тогдашнего, знающего, что такое экономические институты, но не догадывающегося, откуда они берутся.
ЛИТЕРАТУРА
Белкин В.Д. (1990). Влияние различий рыночного и нерыночного хозяйственного механизма на сопоставление макроэкономических показателей // Экономика и математические методы. Т. 26. Вып. 5. С. 790-813.
Бирман И. (1991). Реформа экономики абсурда: к собственной собственности. М.: ПИК.
Владова Н., Рабкина Н. (1990). Возможна ли концепция экономического синтеза? // Нева. № 10. С. 143-156.
Волконский В.А., Подузов А.А., Павлов Н.В., Соловьев Ю.П. (1990). Экономический рост СССР: общее и особенное // Экономика и математические методы. Т. 26. Вып. 5. С. 773-789.
Гайдар Е. (1990). Экономические реформы и иерархические структуры. М.: Наука.
Гайдар Е. (2006). Гибель империи. М.: РОССПЭН.
Гэдди К. (1990). Предложение труда во "второй" экономике: пример СССР // Экономика и математические методы. Т. 26. Вып. 3. С. 389-397.
Капелюшников Р. (1990). Экономическая теория прав собственности (методология, основные понятия, круг проблем). М.: ИМЭМО.
Петраков Н.Я. (1990). Проблемы формирования рынка в СССР // Экономика и математические методы. Т. 26. Вып. 3. С. 389-397.
Полтерович В. (1990). Экономическое равновесие и хозяйственный механизм. М.: Наука.
Полтерович В. (2002). Институциональные ловушки [препринт РЭШ].
Сонин К. (2001). Реформы и институты. К статье Йошико Херреры // Неприкос новенный запас. № 6 (2).
Сонин К. (2005). Институциональная теория бесконечного передела // Вопросы экономики. № 7.
Тамбовцев В. (1990). Собственность как система // Экономика и математические методы. Т. 26. Вып. 4. С. 592-599.
Херрера Й. (2001). Экономическая реформа в России, 1991-1998 // Неприкосновенный запас. № 2 (6).
Шмелев Н., Попов В. (1989). На переломе: экономическая перестройка в СССР. М.: Изд-во АПН.
Явлинский Г., Задорнов М., Михайлов А., Петраков Н., Федоров Б., Шаталин С., Ярыгина Т. (1990). Переход к рынку. М.: ЭПИ-центр.
Ясин Е. (1989). Хозяйственные системы и радикальная реформа. М.: Экономика.
Ясин Е. (2002) Российская экономика. Истоки и панорамы рыночных реформ. М.: ГУ-ВШЭ.
Adam J. (1993). Planning and Market in Soviet and East European Thought 1960s- 1992. London.
Alexeev M., Gaddy C., Leitzel J. (1992). Economics in the Former Soviet Union // The Journal of Economic Perspectives. Vol. 6. № 2 (Spring 1992). P. 137-148.
Aslund A. (1994). How Russia Became a Market Economy. Washington, D.C.: Brookings Institution.
Blanchard O., Froot K., Sachs J. (1994) [editors]. The transition in Eastern Europe. Chicago and London: University of Chicago Press.
Ericson R. (1990). The Soviet Union, 1979-1990. International Center for Economic Growth, Country Study. № 7. San Francisco: ICS.
Guriev S., Rachinsky A. (2005). The role of oligarchs in Russian capitalism // Journal of Economic Perspectives. № 19 (1). P. 131-150.
Hellman Joel (1998). Winners Take All: The Politics of Partial Reform in Postcommunist Transitions // World Politics. Vol. 50. № 2. P. 203-34.
Jackson M. (2003). Mechanism Theory // Encyclopedia of Life Support Systems.
Murphy K., Shleifer A., Vishny R. (1993). Why Is Rent-Seeking So Costly to Growth? // American Economic Review. Vol. 83. P. 409-414.
North D. (1990). Institutions, Institutional Change and Economic Performance. Cambridge: Cambridge University Press.
Nordhaus W., Hewett Ed. (1990). Soviet Economic Reform: The Longest Road // Brookings Papers on Economic Activity. № 1. Р. 287-318.
Ofer G. (1990). Macroeconomic Issues of Soviet Reforms // NBER Macroeconomics Annual.
Polishchuk, L., Savvateev A. (2004). Spontaneous (non)emergence of property rights // Economics of Transition. Vol. 12. № 1. Р. 103-127.
Shleifer A., Treisman D. (1999). Without a Map: Political Tactics and Economic Reform in Russia. Cambridge, Ma.: The MIT Press.
Sonin K. (2003). Why the Rich May Favor Poor Protection of Property Rights // Journal of Comparative Economics. Vol. 31. № 4. Р. 715-731.
Stiglitz J. (2002). Globalization and Its Discontents. New York: Norton.
Williamson J. (1990). What Washington Means by Policy Reform // Latin American Adjustment: How Much Has Happened? / Ed. by John Williamson. Washington, D.C.: Institute for International Economics.
Williamson J. (2000). What Should the World Bank Think About the Washington Consensus? // World Bank Research Observer. Vol. 15. № 2. Р. 251-264.
___________________________________________
1 Из справочника "Народное хозяйство в СССР" за 1985 год ясно следовало, что по 14 основным экономическим показателям из 18 план, утвержденный на съезде КПСС в 1981 году, не был выполнен. При этом оплата труда выросла на 30%, что было в полтора раза выше запланированного (см.: Полтерович, 1990) и отражало беспокойство руководства страны по поводу политической устойчивости всей общественной системы.
2 Роль информации в экономическом развитии подчеркивалась Хайеком и фон Мизесом. Формальные основания информационной экономики были заложены в работах Гурвица (шедшего, кстати, от механизма функционирования плановой экономики), Маскина, Майерсона, Холмстрома и других (см.: Jackson, 2003).
3 Alexeev et al. (1992) отмечают резко возросшую на рубеже 1980-х и 1990-х роль профессиональных экономистов, одновременно оговаривая, что советское понимание термина "экономист" существенно отличается от, например, американского.
4 Еще более "консервативная" программа разрабатывалась тогда группой академика Аганбегяна.
5 Существенным различием этих программ было отнесение тех или иных полномочий в экономической сфере, включая налогообложение, к ведению региональных (то есть республиканских) или федеральных (то есть союзных) властей (см., например: Adam, 1993).
6 Егор Гайдар в своей книге "Гибель империи" (Гайдар, 2006) предоставляет многочисленные документальные свидетельства того, что попытки реформирования советской экономики в 1980-е годы оказывались неудачными именно из-за невозможности отказа от руководящей роли государственных органов.
7 Этот раздел основан на работах: Сонин, 2001, 2005.
8 Данное определение является терминологическим, а не оценочным. — Примеч. ред.
9 Советник российского правительства Андерс Ослунд писал (Aslund, 1994): "…основные проблемы — обеспечение независимости предприятий друг от друга (так же, как и от государства) и их ориентация на прибыль, в таких условиях собственники неизбежно будут стараться утвердить свои права собственности".
10 В. Полтерович определил и описал "институциональные ловушки" — ситуации, когда неэффективный институт появляется и укрепляется в силу, например, эффекта координации и только сильный внешний шок может вывести экономику из этой ловушки (Полтерович, 2002). Простейшим примером такой ситуации является использование денежных суррогатов в экономике — ни один из субъектов экономической деятельности не в силах уклониться от их применения в одиночку.
11 В плановой экономике формальные экономические институты зачастую были слишком неэффективны, в частности из-за отсутствия политических и экономических механизмов их смены. В этой ситуации существование неформальных институтов зачастую компенсировало неэффективность формальных (как "черный рынок" компенсировал недостатки рационирования).