Опубликовано в журнале НЛО, номер 1, 2007
1
Распад политической системы, скреплявшей советское общество, по своему масштабу и последствиям равнозначен революции 1917 года. События, отделенные друг от друга семью десятилетиями, стали поворотными пунктами российской модернизации1, и уже по этой причине исследователи вновь и вновь будут обращаться к изучению исторической драмы, которой завершилась социалистическая эпоха российской истории XX века.
Историческая дистанция между сегодняшним днем и временем перестройки уже достаточно велика, чтобы события второй половины 1980-х годов воспринимались общественным сознанием в виде сюжетов, весьма отдаленных от забот нынешних. Это, пожалуй, облегчает их "остраненное" изучение конвенциональными методами исторической науки, и в то же время для многих наших современников советский период составляет часть личной биографии. И поэтому конструирование образов и событийного ряда недавнего прошлого в общественной памяти осуществляется отнюдь не академическими средствами — реальные исторические даты и события наполняются в ней чувственным смыслом, становятся особого рода символами. Ролан Барт считал, что дуализм смысла и формы порождает разнообразные мифологии, которые дополняют чересчур рационализированную идеологию современного буржуазного (индустриального) государства2. В обществе незавершенной модернизации мифологизация социального мира, а значит, и его истории является одной из составляющих процесса конструирования новой идеологии (сразу подчеркнем, что в отличие от Барта хотели бы использовать понятие "мифология" нейтрально, безоценочно). Это не единая и запрограммированная серия операций, а, как правило, долгий, противоречивый и конфликтный путь формирования образов прошлого, настоящего и будущего. Исторические представления (и особенно исторические самоописания) больших социальных групп далеко не всегда совпадают (и не должны совпадать) с историей историков, но сами являются интереснейшим, сложным и "горячим", спорным объектом для анализа — и в силу этого еще недостаточно освоенным и историками общества, и историками культуры.
Одной из групп, претендующих на новую трактовку минувшего (и особенно недавнего), на его переосмысление, являются отечественные предприниматели. Класс, вычеркнутый на семь десятилетий из российской истории, с самого начала своего "второго рождения" должен был отстаивать значимость обретаемых им социальных позиций в рамках уже сложившихся общественных порядков3. Вместе с тем, общественная легитимация предпринимательской деятельности на рубеже 1980-1990-х была важна не только для ее агентов, но и для иных социальных групп, поскольку даже в публичном дискурсе все еще находившейся у власти коммунистической партии речь шла о необходимости "учиться торговать" (с опорой на Ленина нэповского периода), о включении тогда еще советского общества в современный мир с его ценностями свободы и денег, труда и семьи, а также создании этого мира заново, здесь и сейчас.
Десятилетия советской жизни превратили предпринимательство — именовавшееся "спекуляцией" или "делячеством" — в синоним воровства, грабежа и прочих "нетрудовых" способов добычи денег4. И уже первые подступы наших современников к складыванию эпоса о свержении отжившей и негодной советской власти сразу же натолкнулись на вопрос о месте и роли тогдашних предпринимателей, как и других высвобожденных, активных социальных сил, в истории падения социалистического режима. Еще в середине 1990-х Александр Гольдштейн не без риторического нажима отмечал отсутствие в новой российской общественной системе должного эстетического raison d’etre:
Демократия в России не успела за младостью лет сформировать в себе и вокруг себя незыблемую скалу охранительных художественных ценностей, у нее нет пока собственной красоты, независимой от импортированного потребительства… Нет у нее пока героической мифологии бури и натиска, некому пока написать русскую "Песню о топоре"5, нет своего Фафнира, свернувшегося грандиозными и смердящими кольцами на страже новонакопленного золота второго русского капитализма, нет, между прочим, и Зигфрида в озареньях духовидческой северной музыки, но претенденты на эту роль появляются6.
Объект нашего анализа куда более прозаичен: мы хотели рассмотреть, по необходимости эскизно, во-первых, самые общие формы социальной легитимации предпринимательской активности в "предгайдаровский" период и, во-вторых, ретроспективную риторику самоописания предпринимателей, стараясь сфокусировать их на "переходном" 1990 годе. Известный сборник 1994 года под редакцией Игоря Бунина с сорока довольно откровенными рассказами людей, которых тогда не называли иначе, как "новыми русскими", — о предпринимательской карьере, об условиях вхождения в бизнес, об изменении мироощущения — дает для интерпретации предпринимательства как профессии важный исходный материал7.
2
Начать, вероятно, стоит с оценок становления предпринимательства в социальной науке новой России8. Осмысление социальных позиций нарождающегося экономического класса с самого начала 1990-х годов стало для постсоветского академического сообщества одной из весьма сложных исследовательских задач — в силу необходимости осваивать новые языки и инструментарии описания, а также принципиально иные моральные и идеологические горизонты интерпретации9. Недостаточно было просто перенести (перевести) на отечественную почву готовые образцы исследования западного бизнеса, точно так же как не пересаживались в постсоветскую реальность без значительных поправок и испытанные бизнес-технологии. Ведь первые зарубежные книги по современной организации производства переводились в послевоенном СССР еще с 1960-х годов, особенно в контексте "косыгинской" экономической реформы, — но без реального контроля над прибылью и без преобразования госсобственности все стратегии оптимизации советского "менеджмента" были обречены на неудачу10.
После первых лет рыночного романтизма ("бизнесменом теперь может стать всякий!") доминирующим стало истолкование бизнеса как экономической деятельности особого типа, почти недоступной для большинства представителей социальных групп советского склада. Теоретические основы этого подхода были обусловлены заимствованием концептов и категорий из давней дискуссии между Вебером и Зомбартом о "духе капитализма" и реально наблюдаемых практиках предпринимательства11. Отечественная мысль оказалась более чувствительна к точке зрения М. Вебера о предпринимателях как ценностно-ориентированном сообществе, профессиональные практики которого выстраиваются под знаком "мирской аскезы", притом речь шла скорее об идеальном типе12. Типичной для этого направления исследований можно считать работу Н. Зарубиной13. Она подчеркивает, что предпринимательство является особого рода практики, специфическим образом организующей ценностные и нормативные составляющие хозяйственной деятельности. В литературе такого рода предлагается схематическая иллюстрация множества вариантов хозяйственной деятельности, приобретающих облик тех или иных профессиональных свершений в зависимости от экономического уклада. Особенно важными оказались рассуждения Йозефа Шумпетера об уникальной инновативной роли "делового человека" в организации и увязывании разных сторон своего бизнеса и его интенсификации — при том, что эта роль отнюдь не сводится к "технической" функции главного распорядителя производства14.
Эти выдержанные в веберианском духе теоретические рассуждения о начальных этапах нового отечественного предпринимательства дополняют немногие пока практические исследования15, среди которых выделяются инициированные О. Крыштановской проекты по изучению отечественных элит. Прослеживая судьбу представителей различных властных групп от советского прошлого до наших дней, дополняя этот биографический материал статистически обработанными данными, она фиксирует социальную и культурную преемственность сообщества крупных предпринимателей по отношению к советской партийной и государственной номенклатуре: "Анализ биографий крупных российских предпринимателей показывает, что 19,1% из них пришли в бизнес из государственных органов; 14,8% — из государственных банков; 30,4% — из старых промышленных предприятий"16. Проводимые О. Крыштановской исследования особенно ценны тем, что позволяют "расколдовать" стереотипные представления о предпринимателях как людях, отчужденных от советской культурной традиции и представляющих "чистые" образцы принципиально иных "социальных миров"17. К сожалению, эти идеи оставались на периферии исследовательских разработок О. Крыштановской по проблеме элит и не получили у нее развернутой интерпретации.
В отличие от обновляющихся научных установок, общественное сознание до сих пор во многом опирается на представления о предпринимателях, сформировавшиеся в примитивной потребительской культуре начала 1990-х годов18. Так, по опросу ВЦИОМ (декабрь 1990 года) среди групп, которые имеют наиболее благоприятные шансы на увеличение своих доходов, людьми названы были в первую очередь "кооператоры" и "жулики, махинаторы" (68% и 65% соответственно); при этом эти две группы сильно обогнали не только "инициативных, предприимчивых людей" (19%), но даже и "работников торговли и общественного питания" (41%)19. Исследования, проводившиеся в одном из крупных российских индустриальных городов, вполне типичном с точки зрения его социокультурных характеристик, показывают, что для его жителей предприниматель и в конце 1990-х годов остается фигурой далекой и малознакомой20. Социальные представления о людях бизнеса спустя полтора десятилетия после развала социализма все еще опираются на идентификационные модели негативного образца. Лев Гудков рассматривает такие установки, оформляющие мировоззренческие и ценностные комплексы советского и постсоветского человека, как практики негативной идентичности, поскольку они порождают отчуждение сообществ (а значит, и культур) друг от друга21. Проблема в том, что подобные негативные идентификации препятствуют распространению и адаптации социальных сценариев, ориентированных на рациональное хозяйствование, на всех этажах общества, за рамками только менеджерских стратегий.
3
Обращение к истории перестройки позволяет взглянуть на истоки формирования предпринимательского сообщества и характер его интеграции в общественные отношения22. Нормы нового Закона об индивидуальной трудовой деятельности (ноябрь 1986 года), постановления Совета министров о кооперативной деятельности (февраль 1987 года) и сам Закон о кооперации в СССР (май 1988 года) позволили инициативным людям освоить новый сектор еще в рамках социалистической экономической системы. Закон о государственном предприятии (июнь 1987 года) и Основы законодательства СССР об аренде (ноябрь 1989 года), а точнее, вводившиеся ими хозрасчетный механизм и арендный подряд, создали системные условия для формирования новой экономической среды.
С первых шагов кооперативного движения были очевидны расхождения в логике решений власти, которая вначале разрешила частную экономическую инициативу, с тем чтобы почти сразу этот подозрительный, с ее точки зрения, вектор развития максимально ограничить. Первое время характер надзора власти за деятельностью кооперативов был вполне "нэповским": брать с новоявленных спекулянтов налог, да побольше. Алла Боссарт в 1988 году опубликовала в "Огоньке" интервью с тогдашним министром финансов СССР Б. Гостевым, который довольно бесхитростно эту логику излагал:
— Арифметика, конечно, простая. А с полутора тысяч [взимать будут] восемьсот. Даже восемьсот восемьдесят. Но захочет ли кто-нибудь интенсивнее работать, чтобы получить такой остаток от полутора-то тысяч?
— Исходите-ка лучше из того, что сталевар получает 400 рублей. Что ж вы не жалеете этого сталевара?
— Я как потребитель интересуюсь судьбой движения, которое покрывает дефицит.
— Определенный дефицит.
— Который государство покрыть не может.
— Ну почему. Обязано покрыть.
— Обязано. Но не покрывает.
— Это временные трудности. Это всегда бывает.
— Слишком их много, и слишком долго мы испытываем временные трудности, вы не считаете?
— Вы думаете, с помощью кооператива решить генеральные проблемы? Сегодня забота о государстве есть первая забота. Особенно в нашем Советском государстве. Забота об укреплении государства Российского. С этого должно начинаться любое дело. Сейчас модно писать: давайте заботиться о своих личных интересах. А вот любое буржуазное государство в первую очередь заботится о государстве. Будет сильное государство — хорошо будет человеку23.
Способы контроля этого нового социального слоя тогдашней власти приходилось вырабатывать почти "на коленке". Характерную сцену приводит в своих воспоминаниях один из создателей первых коммерческих банков в СССР Леонид Онушко (тогда председатель ассоциации кооператоров в Набережных Челнах), вызванный летом 1988 года на заседание Совета министров СССР:
Н.И. Рыжков попросил сидевшего у стеночки на стуле академика Л.И. Абалкина посчитать, сколько можно разрешить кооператору класть в свой карман, определить политически приемлемый "потолок" его дохода. Леонид Иванович вынул из кармана блокнотик, карандашик и стал делать какие-то сложные выкладки. Минут через пять он привстал и доложил, что до тысячи рублей в месяц будет получаться объективно при честной работе.
— Ну, ты того, Леонид Иванович, — по-отечески улыбнулся Рыжков.
— Но так ведь выходит… Хотя, если учесть специфику, — и карандашик опять застрочил по блокноту, — то в районе 700 будет достаточно.
— Вот это уже более реально, — закивал премьер-министр, — давайте продолжим обмен мнениями.
Я не удержался и полез на трибуну. Сказал, что любое регулирование доходов кооперативов и их работников неприемлемо, потому что погубит дело, не набравшее оборотов. Кроме того, ненормируемый рабочий день и перегрузки трудом и ответственностью требуют компенсации материальным интересом. Предложил Борису Ивановичу Гостеву лично убедиться, что товарищ Абалкин немного не прав. И под хохот государственных мужей пригласил министра приехать во время отпуска в Челны и поработать в нашем кафе "Пантограф" поваром. Условия такие: 12-часовой рабочий день; плита 2х2 метра в помещении 3х3 метра; жара и невыносимо приятный запах непрерывно готовящихся чебуреков, пирожков, пельменей, борщей и рассольников; все бегом-бегом и давай-давай; платить буду за все про все 2 тысячи в месяц. И закончил: "Так вас ждать, товарищ Гостев?"24
По результатам дискуссии на этом заседании с участием осмелевшего кооператора вопрос о "потолке" так и не был решен, зато по ходу общения с премьером в кулуарах был сдвинут с мертвой точки вопрос о создании кооперативных банков. За два года общие антипредпринимательские установки советского правящего класса едва ли переменились; зато очевидными и доступными и для них самих, а главное — для "простых" граждан (часто с помощью меняющихся СМИ) стали новые возможности частной инициативы. О перипетиях кооператорской жизни до 1990 года живописно пишет в своей книге воспоминаний известный тогда предприниматель Артем Тарасов, рассказывая о деятельности возглавляемого им кооператива "Техника" и пресловутых трехмиллионных партвзносах с заработной платы25.
К 1990 году кооператоры уже стали считаться естественным элементом новой перестроечной эпохи. Их деятельность обсуждалась не только центральной, но и региональной партийной печатью. Со страниц местной прессы власть разъясняла свое отношение к новым "нэпманам" и даже отчасти оправдывалась: "С созданием и расширением кооперативов по производству товаров народного потребления намечалось в какой-то степени насытить рынок товарами массового спроса"26. Оправдаться было необходимо: людей, вовлеченных в кооперативное движение и зарабатывавших куда больше привычных для работников государственной сферы ставок, становилось слишком много. Исследования известного социолога Р.В. Рывкиной, проведенные в 1990 году в Иркутске, показывали, что численность работающих в кооперативах людей (на условиях постоянной занятости) за три года увеличилось в 33 раза и достигла 17 814 человек. Она же отмечает, что по объемам выпускаемой продукции строительные кооперативы приближались к государственным трестам27.
В рамках советской повседневной культуры любые заработки за пределами государственных структур имели полулегальную подоплеку. Их называли "шабашками", "левыми доходами", а самым неприличным оставались занятия торговлей. Для основной массы населения "частная торговля" и "спекуляция" были синонимами. В этом отношении позиции жителей страны и установки тогдашней власти совпадали практически все перестроечные годы. Основу этого единства составляла нормативная идея социального равенства, понимаемого в экономической сфере как условное равенство доходов всех граждан28. Привилегии партийного аппарата (государственные дачи, спецснабжение и поликлиники), ставшие предметом общественных дискуссий еще в 1988-1989 годах, вызывали у публики негативные реакции в силу тех же самых идеологических установок.
Поэтому экономическое расслоение, создавшееся благодаря деятельности кооператоров, не только нарушало монополию власти на распределение благ и входило в конфликт с социалистическими идеями всеобщего равенства, но и разрушало привычный для советского человека образ социального мира, ставило под угрозу смысл его существования. Нарушался принцип государственно-иерархического доступа к материальным благам29.
Заметный вклад в создание негативного образа новых "нэпманов" вносили средства массовой информации, описывавшие жизнь кооператоров примерно следующим образом: "Один кооператив берет кредит в 20 тысяч рублей на покупку стройматериалов в кооперативном (то есть не государственном, а так называемом "учредительском") банке. И… пропивает кредит в прямом смысле <…> Я бы лично, будучи руководителем, сто раз поостерегся иметь дело с кооперативом, вся платежеспособность которого зависит от успеха сомнительной сделки"30. Летом 1990 года в "Программе неотложных мер по оздоровлению экономики" радикал-коммунистического "Объединенного фронта трудящихся" — впоследствии он влился в "Трудовую Россию" — правительству предлагалось наряду с проведением денежной реформы "для изъятия денег у теневой экономики" ликвидировать "спекулятивные кооперативы" (а еще раньше — приравнять условия деятельности кооперативов к тем, что были у государственных предприятий)31.
Негативные маркеры, выявленные дискуссиями о кооперативном движении и совсем недавней кампанией "борьбы с нетрудовыми доходами" (проводившейся с мая 1986 года), прочно вошли в систему социальной идентификации самих предпринимателей. Спустя годы, участвуя в исследовательском проекте И. Бунина, Ирина Хакамада очень ярко описывала социальные реакции своих коллег и близких на ее решение уйти в мир только-только зародившегося бизнеса: "В институте все были в шоке, декан умолял остаться, многие меня просто жалели. Папа ужасно перепугался. Мама сокрушалась, что я потеряла престижную работу, и плакала, что все это кооператорство плохо кончится. Родители и мой сын Даня, который уже учился в школе, стеснялись говорить, где я работаю. И когда по телевидению в АТВ обо мне показали передачу, Даня очень расстроился, что теперь все знают, какими делами занимается его мама. В общем, психологически этот разрыв был невероятно трудным"32. Другой участник этого же проекта, И. Сафарян, размышляя об отношении общества к предпринимателям, отмечает: "Мы же вынуждены работать, преодолевая десятки препятствий — бюрократические рогатки, отсутствие грамотных законов, коррупцию, рэкет. Но, пожалуй, наиболее неблагоприятный момент — сохраняющееся в обществе негативное отношение к предпринимателям вообще, и в особенности к тем, кто занимается торговлей и другими "непроизводственными" видами коммерческой деятельности. Только там, где десятилетиями производство ради производства имело приоритет над всем остальным, возможно деление деловых людей на две неравнозначные категории: производственников, как нужных для экономики, и торговцев, бесполезных и даже вредных в этом отношении"33.
Кооператоры, вынужденные в рамках тогдашних законов исполнять роль "посредников" (в торговле, бытовом обслуживании и т.д.), идеологически чуждых социалистической модели индустриальной производительности, были, однако, естественным продуктом урбанистического общества, с его вариациями стилей жизни и дифференциацией практик потребления.
К 1980-м годам этот пласт городской культуры уже вполне сформировался и находился практически вне идеологического контроля. После строительного бума эпохи Н. Хрущева советский человек смог мало-мальски отгородить от надзора государственных и партийных инстанций пространство частной жизни34. Развивавшиеся в частной коммуникации социальные связи подчинялись особым нормам и правилам. Отечественный исследователь социалистической модернизации О. Лейбович отмечал:
Низовая модернизация предполагает экспансию бытового капитализма, который существовал в самых разных (по преимуществу, превращенных) формах в социалистическую эпоху. Между гражданами складывался стихийный рынок товаров и услуг на эквивалентной основе. Правильнее было бы сказать о местных рынках, каждый из которых имел свою собственную специфику, распространившуюся и на характер эквивалентов (особых денег). Все эти рынки не были легитимизированы системой. Их периферия распространялась на криминальную сферу. Тем не менее, в рыночные отношения, так или иначе, была вовлечена значительная часть населения. В ней граждане СССР проходили первые уроки по рациональному экономическому поведению35.
В частном пространстве городской культуры в 1960-1970-е годы проросли и окрепли первые элементы новой экономической рациональности. Они были просты, даже примитивны по своим технологиям, так как были порождены практикой организации семейного бюджета и хозяйствования. Именно эти элементы кооператоры и сделали образцом и даже стандартом предпринимательской культуры. Как правило, новые экономические формы создавались не в аграрной сфере (здесь шла речь скорее о восстановлении доколхозных начал), а именно в потребительском секторе, где дефекты советской гигантомании и мобилизационного типа хозяйства стали очевидны еще раньше36. (Нужно напомнить, что советская экономическая повседневность включала и вполне "предкапиталистические" — ориентированные на прибыль, а не на "удовлетворение все возрастающих потребностей" — неформальные отношения, вроде "личного подсобного хозяйства", аренды жилья, репетиторства, вплоть до административных рынков, "блата" и т.д.37)
Прямой преемственности с купеческим миром, предпринимательскими традициями досоветской эпохи у новых бизнесменов конца перестройки было совсем немного (в отличие от стран Восточной Европы или Прибалтики) — речь шла скорее о некоем символическом тождестве ценностных ориентаций38. Воспоминания предпринимателей пестрят ссылками на генетическую предрасположенность к бизнес-деятельности: "Я не принадлежу к числу людей, с детства мечтавших стать предпринимателями. Мое пионерско-комсомольское прошлое не предрасполагало к этому. Хотя сейчас я думаю, что какая-то скрытая предрасположенность к предпринимательству, определенный генотип, видимо, заложен во мне"39. Откуда было возникнуть этому ощущению внутренней предрасположенности к предпринимательству, если в советское время оно считалось уголовно наказуемым деянием?
Всплывающие во многих интервью ссылки на предназначение к предпринимательской деятельности можно расшифровать как неотрефлексированное ощущение созвучия практики бизнеса тому опыту хозяйственной деятельности, который был освоен в ходе социализации в домашнем кругу. "Принцип семейных отношений на фирме мы пытались дополнять нашими давними традициями", — вспоминал один из основателей совместного советско-американского предприятия "Диалог"40.
В эпоху бурных общественных дискуссий тема кооператоров вышла за рамки разговора о новых богачах. Кооперативное движение инициировало широкомасштабную общественную рефлексию относительно способов, методов и технологий экономического рационализма41. Моральному осуждению люди этого слоя подвергались даже не столько из-за зависти и инертности пассивного большинства42, сколько за "нарушение конвенции" — ведь технологии хозяйствования, культивировавшиеся до них в пространстве частных коммуникаций и сетевых связей, были представлены ими уже как общезначимые, открытые, легальные и направленные на расширенное самовоспроизводство. В том же, 1990 году нередко говорилось и писалось (особенно на страницах "патриотических" журналов) о том, что "западные" предпринимательские ценности не приживутся у нас в силу их чуждости нашим этическим установкам, традиционному превосходству государства и соображениям общей пользы43.
Но конкуренции с государством не получилось, потому что последнее стало буквально по неделям и месяцам "развоплощаться", терять материальную устойчивость дюркгеймовского "социального факта". Можно сейчас гипотетически рассуждать о том, как долго могли бы уживаться в обновленном СССР мощный госсектор44 и развивающиеся кооперативы (по условной "китайской модели") в пролонгированной ситуации 1987- 1989 годов, но внешнеэкономические реалии и полная неработоспособность системы без мощных механизмов централизации и принуждения сделали в самом начале 1990-х новые экономические практики востребованными даже быстрее, чем их агенты могли окончательно сложиться и окрепнуть "чисто" экономическим путем. Спрос на экономику прибылей и расчета (а не распределения и лимитов) явно опередил ее социальное признание и моральную легитимацию; необходимость заслонила собой мотивацию. И в этом смысле 1990-й оказался не столько последним годом уходящего десятилетия, сколько — первым годом десятилетия наступающего.
4
Поначалу деятельность кооператора считалась ограниченной локальными проектами — кафе, закусочные, рестораны… Иногда возникал кооператив при заводе, решавший вопросы снабжения. В социалистическом обществе не было институциональных пространств, в которых новые бизнесмены могли бы преодолеть налагавшиеся на них властью ограничения. Авторам экономических реформ казалось, что социалистическая система способна контролировать эти новообразования естественным путем. В самом начале кооперативного бума советник М.С. Горбачева, академик и будущий член Совмина Л. Абалкин совершенно спокойно объяснял властные инициативы по модернизации экономической подсистемы советского общества:
По современному же представлению социалистическая собственность имеет очень сложную структуру, включающую в себя и государственную собственность, и различные формы кооперативной, как колхозной, так и ее современных, более гибких, иногда говорят малых форм, а также совместные формы. К тому же кооперация ныне — это не та кооперация, которая была, скажем, в начале Советской власти, когда собирались индивидуальные кустари (которых было очень много) и с помощью объединенных средств вели свое хозяйство. Сегодня таких кустарей практически нет. Возникают совершенно новые отношения в кооперации, в том числе кооперативные предприятия на базе аренды объектов государственной собственности45.
Власть не предполагала возникновения серьезных проблем для себя с этими предприимчивыми людьми — в кадаровской Венгрии или титовской Югославии они ведь считались почти "прирученными"…46 Сложно сказать, насколько прямо предприниматели в своих формах экспансии были зависимы от параллельных процессов, происходивших в политике. Тем не менее политическая инициатива "разрыхлила" экономическое поле и позволила возникнуть и легализоваться новым институциональным отношениям, которые были чужды прежней социалистической системе хозяйствования.
Разговоры о "социалистическом предпринимательстве", "социалистической предприимчивости"47 (как и о планово-рыночной экономике) довольно быстро прекратились. Именно в 1990 году кооператоры вышли за пределы тех участков экономического поля, что отвела им власть за несколько лет до того. За предшествующие годы они наладили устойчивые контакты с руководителями госпредприятий. Те почувствовали в кооператорах естественных союзников в личной эксплуатации подконтрольных им ресурсов. И если ранее директор предприятия распоряжался подсобным хозяйством завода, чтобы получать дефицитные продукты, то нынешний союз с кооператором позволял резко расширить экономические, а не чисто потребительские запросы. Коммуникация строилась вне идеологических догм и максим, так как опиралась на единые для обеих сторон принципы личной выгоды и экономической эффективности. Именно из государственных структур (производственных или управленческих) уже в 1990-1991 годы вышла вторая — после первой, кооператорской 1987- 1989 годов — очередь пополнения тогдашнего предпринимательского сообщества48. Хотя часто исследователи и практики справедливо критикуют эту "теневую предприватизацию"49, но едва ли переход от целиком государственной к современной рыночной системе мог тогда обойтись без промежуточных этапов и, главное, без массового рекрутирования нового экономического класса из советского "кадрового резерва".
Получив поддержку хозяйственного слоя советской номенклатуры, новые предприниматели смогли претендовать и на более престижные социальные позиции50. Перед инициативными людьми открылись совершенно новые перспективы. В их воспоминаниях 1990 год оставил свой след как время переориентаций стратегий экономической активности. Именно тогда появились уже вполне "капиталистические" законы о собственности (в марте — в СССР и в декабре — в РСФСР) и положения об акционерных обществах и обществах с ограниченной ответственностью (Постановление Совмина СССР от 19 июня 1990 года), а также о предприятиях и предпринимательской деятельности (российский закон, принятый 25 декабря 1990 года)51. Михаил Юрьев, один из пионеров кооперативного движения, скромно описывает эту эпоху трансформации кооперативного движения в промышленные агломерации: "Появилась возможность приобрести другие предприятия, что мы и сделали. Во второй половине 1990 года кооператив взял сначала в аренду, а потом купил у государства три дрожжевых завода — не сразу, конечно, а поочередно"52.
Вчерашние "торговцы" в изменившихся условиях стали самостоятельно выстраивать совершенно новые экономические структуры. В апреле 1990 года учреждается Московская товарно-сырьевая биржа (с 16 октября 1990 года — Российская товарно-сырьевая биржа (РТСБ))53. В мае 1990 года регистрируется Московская товарная биржа. Это были самостоятельные экономические институты, которые предлагали альтернативные социалистическому распределению способы, технологии и правила экономических отношений. К концу года товарных бирж можно было насчитать несколько сотен по всей стране. 21 ноября 1990 года исполком Краснопресненского райсовета зарегистрировал АОЗТ "Московская центральная фондовая биржа", с образованием которой начал складываться и рынок ценных бумаг54.
На основе Постановления Совмина СССР от 13 января 1987 года "О порядке создания на территории СССР и деятельности совместных предприятий с участием советских организаций и фирм капиталистических и развивающихся стран" (по новой редакции 1989 года) стали появляться разнообразные совместные предприятия, где выходцы из государственных (внешторговских) структур играли поначалу большую роль, чем собственно кооператоры, — но это были уже новые экономические институты. Они вырастали не на пустом месте, как иногда скромно говорят их инициаторы55, поскольку были институциональной формой организации того — потаенного от властного контроля — пласта городской (индустриальной) культуры, который ранее выпестовали горожане в рамках своей частной жизни. Именно он и оказался востребованным в ситуации нарастающего кризиса. Хотя вторая (или "теневая") экономика и была связана с миром криминальным как до, так и после перестройки, однако основу ее деятельности в условиях советских составляла невозможность существования тотально огосударствленной хозяйственной системы56.
Процветание тонкого слоя "новых людей" на фоне катастрофических для многих перемен только усилило резко негативные оценки новых предпринимателей как наглядных воплощений социального неустройства — пирующих во время чумы и едва ли не олицетворяющих самую сильную "заразу". На деле как раз усилиями этой социальной группы закладывались основы новых хозяйственных связей и новых экономических принципов — взамен тех, что оказались и недейственными и неэффективными57. В этом и заключалась роль предпринимателей в истории падения коммунизма — скорее не как сознательных разрушителей старой системы, а как поглощенных своими индивидуальными планами стихийных созидателей нового. То, что вначале мыслилось как своего рода подсобный материал для "затыкания" дыр прежней системы (или же для "расшивки" ее узких мест), оказалось питательной средой и источником будущих социальных порядков.
5
У нового социального слоя был свой исторический ритм, не совпадавший с ходом общего времени — на их часах был иной циферблат, чем у прочих социальных групп: 1990 год, который другим виделся временем кризиса и упадка, для предпринимателей был периодом ускоренного становления и реализации новых социальных возможностей. Статистически незначительные с точки зрения громадных объемов советской плановой экономики, кооперативы показывали вектор будущих перемен (подобно маленьким, но живучим млекопитающим в тени ящеров-мастодонтов)58.
Именно в этом заключалась эпохальность событий 1990 года для предпринимательского сообщества. Массовые выходы из КПСС в 1990 году символизировали для всех и каждого, что социальная карьера социалистического образца ушла в прошлое. Общественные настроения, входя в резонанс с политическими событиями, "открывали двери" для публичного оформления (при всей моральной "сомнительности") первых альтернативных элементов экономической системы. Важность 1990 года для становления нового бизнес-класса отразил в своих воспоминаниях Артем Тарасов. Он неоднократно повторяет в самых разных контекстах, что в 1990 году "все начиналось", что этот год был "точкой отсчета" и т.д. И дело не только в том, что в 1990 году Тарасов стал депутатом Верховного Совета РСФСР. Этому вроде бы важному событию в объемистом томе его мемуаров уделено совсем немного внимания. А. Тарасов в первую очередь попытался передать изменения, которые сопровождали его столкновения с властью в этот период. В его рассказах явственно звучит жажда признания со стороны настоящих (покамест!) вершителей человеческих судеб.
"Первый советский миллионер", как его называли в ту эпоху газеты, с удовольствием вспоминает, что он отказывался от государственных постов, от постоянных предложений войти в правительство или в какуюлибо еще государственную структуру. События этого года заполнены упоминаниями о встречах и знакомствах с высокопоставленными политиками и чиновниками. Дело вовсе не в том, происходило ли в реальности то, о чем повествуется в написанной полтора десятилетия спустя книге. Важнее разглядеть, с какой интонацией, с каким пафосом он рассказывает о своем выступлении на телевидении, когда на всю страну он сказал: "Ходят слухи, что советское правительство продает золото за границу. И уже вывезено 200 тонн! Как же так? Это ведь не собственность ЦК КПСС или правительства, а достояние всех советских республик и их жителей! Кто дал правительству такое право и почему молчат официальные лица?"59 По тому, как вводятся в повествование сведения о знакомстве с важными фигурами, очевидными становятся признаки уже новой эпохи: "С Кирсаном Илюмжиновым я познакомился еще в Верховном Совете РСФСР. Я тогда уже был звездой: газеты пестрели моими интервью, меня показывали по телевидению, и я запросто общался с российским премьер-министром Силаевым…"60
До 1990 года, как и многие кооператоры, А. Тарасов ощущает себя чужеродным винтиком в большой системе социалистической экономики. Экономические успехи невероятны, но зыбки и условны. В любой миг они могли кануть в небытие по велению государственного чиновника, что и произошло с кооперативом "Техника" годом ранее. В 1990 году появилась телевизионная передача, в которой представителей власти обвиняли в тех же самых прегрешениях, что годом раньше ставили в вину кооператорам. А на месте абсолютно чужого и чуждого парт- или госфункционера появляется чиновник, с которым автор/герой повествования оказывается в режиме близкого знакомства и повседневной коммуникации. При этом заметные стилистические перебои между интонациями самооправдания и яркой хлестаковщиной в этом ретроспективном повествовании тоже не объясняются только индивидуальной манерой или специфической биографией Артема Тарасова, а отражают переходную специфику "нулевого" года становящегося российского капитализма в его субъективной и "субъектной" ипостасях61. Характерно, что нарративы, представленные в рамках повторного, проведенного 10 лет спустя, изучения биографий российских бизнесменов под руководством И. Бунина (в тех же 40 автопортретах уже иных предпринимателей), в плане характеристик переходного периода рубежа 1990-х оказываются намного более "гладкими" и в целом более лоялистскими по отношению к государственной системе, чем послеперестроечные автопортреты недавнего прошлого, обрисованные в исследовании 1994 года62.
Итак, 1990 год вошел в историю становления отечественного предпринимательства как эпоха официального признания. Предприниматели получили возможность законным и институционально оформленным образом реализовывать собственные технологии и сценарии товарно-денежных отношений и обменов. Более того, с принятием Закона об акционерных обществах власть признала за ними право на частную собственность в отношении приобретенных капиталов. Для предпринимателей открылись перспективы, реализация которых была несовместима с социалистической моделью государственного устройства. Пространство общественной легитимности тогда стремительно расширялось и меняло конфигурацию, в том числе и под воздействием политических факторов.
Произошедшие в 1990 году перемены также означали крах нового нэпа в партийной редакции, а вместе с этим уходили в прошлое и политические претензии советской власти на социалистическое реформирование экономики. Китайская модель в отечественных условиях оказалась неприменима в силу принципиально другой структуры нашей уже урбанизированной экономики, югославская и венгерская — неработоспособной из-за скорости происходящих перемен, а шведская ("хороший" и "западный" нэп) была и подавно утопичной. Утрата коммунистической партией права на власть в остальных сферах общества становилось событием краткосрочной перспективы — не случайно отмена шестой статьи Конституции и принятие нового закона о собственности оказались практически одновременными. К концу 1990 года — еще за несколько лет до массовой приватизации — были заложены самые первые основания новой хозяйственной системы, где частная инициатива и связанная с ней модель рациональности из полузапретных, теневых и экзотических становились для хозяйственной жизни нормальными и нормативными. Политическое переустройство государства, распад структур прежней империи выявляли на протяжении 1990 года свою собственную логику, но утверждение новых форм собственности и стабильных рыночных структур разворачивалось тогда хотя и в сопряженном, но все же ином социально-временном измерении; синхронизация и поиск эффективного, а не разрушительного резонанса двух этих процессов заняли как минимум все последующее десятилетие.
Вовсе не агенты новой экономической рациональности были могильщиками старой системы — не они разрушили или "растащили" совет скую экономику, как полагают слишком многие: она саморазрушалась все 1980-е годы, ибо к тому времени уже утратила внутренние импульсы эффективного развития. Созданный ею же советский средний класс (опора и ядро электората демократов первого призыва) и выполнил роль главной силы в ликвидации прежнего социального строя. Но новый средний класс63 и группа предпринимателей, капиталистическая экономика и гражданское общество — оказались вовсе не синонимичными понятиями, что в 1990 году разглядеть было еще практически невозможно64. Важно, что именно тогда административный рынок65 уступил монопольные права в регулировании социальной жизни рынку как таковому. Несмотря на всю проблематичность морального "оправдания" раннекапиталистического богатства, приоритетной общественной ценностью стала рациональная и индивидуальная самоорганизация, а не установки на социал-технологическую функциональность и незыблемые идейные принципы66. Еще до полной либерализации экономики "невидимая рука" рынка закрепляла новые общественные связи прежде всего благодаря деятельности тех групп, чью жизнь обычно принято изображать в комедийном, плутовском или, напротив, почти агиографическом жанрах. Однако гротеск и панегирик здесь — еще одно свидетельство острой культурной реакции общества на вступление в силу новых порядков величия.
__________________________________________
1 Вишневский А. Серп и рубль. Консервативная модернизация в СССР. М.: ОГИ, 1998.
2 См.: Барт Р. Миф сегодня // Барт Р. Мифологии. М.: Изд-во им. Сабашниковых, 2000. С. 233-286.
3 Теоретические проблемы социальной легитимации с точки зрения различных "порядков величия" последовательно рассматривают Л. Тевено и Л. Болтански: Тевено Л. Креативные конфигурации в гуманитарных науках и фигурации социальной общности // НЛО. 2006. № 77.
4 Об экономических аспектах "бескапиталистического" развития см.: Рязанов В.Т. Экономическое развитие России. Реформы и российское хозяйство в XIX-XX вв. СПб.: Наука, 1998; о культурном "срезе" проблемы см.: Зарубина Н.Н. Бизнес в зеркале русской культуры. М.: Анкил, 2004. Впрочем, на практике отношения власти и "теневой" экономики и после 1929 года не всегда были исключительно репрессивными: Романов П., Суворова М. "Чистая фарца": социальный опыт взаимодействия советского государства и спекулянтов // Неформальная экономика в постсоветском пространстве: проблемы исследования и регулирования / Под ред. И. Олимпиевой и О. Паченкова. СПб.: ЦНСИ, 2003. С. 148-164.
5 Имеется в виду известное стихотворение У. Уитмена.
6 Гольдштейн А. Расставание с Нарциссом: Опыты поминальной риторики. М.: НЛО, 1997. С. 331.
7 См. также исторические (Кузьмичев А.Д., Шапкин И.Н. Отечественное предпринимательство. Очерк истории. М.: Прогресс-Академия, 1995) и социологические (Павлюк Н.Я. Свободное предпринимательство в России: социология становления. СПб.: Политехника, 1998) исследования 1990-х годов.
8 Шкаратан М.О. Феномен предпринимателя: интерпретация понятий // Становление нового российского предпринимательства (социально-экономический аспект) / Под ред. В.В. Радаева. М.: Институт экономики РАН, 1994. С. 199-247.
9 См. одну из первых академических монографий, вышедших в издательстве "Наука": Агеев А.И. Предпринимательство: проблемы собственности и культуры. М., 1991. Именно в 1990 году был переведен на русский язык и выпущен 83-тысячным тиражом в "Прогрессе" классический учебник Филипа Котлера: Котлер Ф. Основы маркетинга. М., 1990.
10 См. один из итоговых трудов Новосибирской социологической школы: Социально-управленческий механизм развития производства. Методология, методика и результаты исследований / Под ред. Р.В. Рывкиной, В.А. Ядова. Новосибирск: Наука, 1989. Интересный материал по этой теме содержат мемуары зятя Косыгина Джермена Гвишиани, инициатора "вестернизации" советских управленческих моделей еще с 1960-х годов, видного функционера Госкомитета по науке и технике, члена Римского клуба и первого директора Института системных исследований (где во многом выросла будущая команда Гайдара): Гвишиани Д.М. Мосты в будущее. М.: Эдиториал-УРСС, 2003.
11 Зомбарт В. Буржуа: Этюды по истории духовного развития современного экономического человека / Пер. с нем. М.: Наука, 1994. См. также: Вебер М. Развитие капиталистического мировоззрения // Вопросы экономики. 1993. № 8. С. 153-159. Показательны в этой связи рассуждения Ю.Н. Давыдова, много сделавшего для распространения идей Вебера в отечественной социологии, о "неправильном" капитализме в современной России: Давыдов Ю.Н. Н.Д. Кондратьев и проблема "нового русского" капитализма // S/Л’98. Альманах Российско-французского центра социологии и философии Института социологии Российской академии наук. М.; СПб., 1999.
12 Кравченко А.И. Социология Макса Вебера: труд и экономика. М., 1997; Он же. Три капитализма в России // Социологические исследования. 1999. № 7. С. 16-25.
13 См.: Зарубина Н.Н. Социально-культурные основы хозяйства и предпринимательства. М., 1998.
14 См. особенно: Шумпетер Й. Теория экономического развития. М.: Прогресс, 1982. С. 169-195. См. также содержательную работу: Автономов B.C. Предпринимательская функция в экономической системе. М., 1990.
15 Здесь нужно отметить работы А.Ю. Чепуренко и В.В. Радаева и прежде всего названный выше сборник "Становление нового российского предпринимательства" (под редакцией В.В. Радаева). См. в ряду прочих: Заславская Т.И. Бизнес-слой российского общества: сущность, структура, статус // Социологические исследования. 1995. № 3. С. 3-12; Возмитель А.А. Способы бизнеса и способы жизни российских предпринимателей. М.: Институт социологии РАН, 1997; Чирикова А.Е. Лидеры российского предпринимательства: менталитет, смыслы, ценности. М.: Институт социологии РАН, 1997 (с заметным гендерным уклоном).
16 Крыштановская О. Анатомия советской элиты. М., 2004. С. 198. Ранее она анализировала эти процессы преемственности, делая упор на изучении политической элиты: Крыштановская О. Трансформация старой номенклатуры в новую российскую элиту // Общественные науки и современность. 1995. № 1. С. 51-65.
17 Переплетение старого (советского) и нового социальных опытов в этосе современных профессий рассматривается, в частности, в сборнике: Антропология профессий / Под ред. П.В. Романова и Е.Р. Ярской-Смирновой. Саратов, 2005.
18 См. описание этих установок у современных авторов: "Предприниматель — это наследник кооператора, фигуры, которой было легально разрешено воровать у социалистического государства" (Ореховский П., Борисов А. Интеллигенция и предпринимательство (Мифы российской социальной структуры) ( http://px.zhurnal.ru/analytics/2006/09/14/socstruktury.html )).
19 См.: Сычева В.С. Переходный период по оценкам населения (обзор социологических исследований) // Социологические исследования. 1993. № 3. С. 16. Ср.: Червяков В.В., Чередниченко В.А., Шапиро В.Д. Россияне о предпринимательстве и предпринимателях // Социс. 1992. № 10. С. 44-52; Образ предпринимателя в новой России. М.: Центр политических технологий, 1998.
20 Об этом свидетельствуют многочисленные данные, полученные автором вместе с коллегами по итогам реализации ряда социологических проектов: "Социальная ситуация на крупном промышленном предприятии" (1997, 2001, 2002), "Национальная идентификация в условиях социальной трансформации постсоветского общества" (2001-2004), "Политическая идентификация пермских предпринимателей" (2002). Исследовательские проекты выполнялись научно-исследовательской группой кафедры культурологии Пермского государственного технического университета.
21 См.: Гудков Л. Негативная идентичность. М.: НЛО, 2004.
22 До сих пор самой подробной остается, по-видимому, относительно давняя работа американских исследователей: Jones A., Moskoff W. Ko-ops: The Rebirth of Entrepreneurship in the Soviet Union. Bloomington: Indiana University Press, 1991.
23 Боссарт А. Железный занавес налога // Огонек. 1988. № 29 (http://www.agitclub.ru/gorby/glasnost/cooperation. htm).
24 Исповедь пионера: из дневника Леонида Онушко, владельца одного из первых коммерческих банков СССР (http://www.nbj.ru/archive/number/article/?article= 9459&print=1).
25 Тарасов А. Миллионер. М.: Вагриус. 2004. С. 157-173.
26 Кооперативов больше, товаров меньше // Звезда (Пермь). 1990. 19 мая.
27 Рывкина Р.В. Драма перемен. М., 2001. С. 169.
28 Об этом красноречиво свидетельствуют материалы опросов ВЦИОМ, приведенные в итоговых работах, подготовленных под руководством Ю.А. Левады: Есть мнение! М.: Политиздат, 1990; и особенно: Советский простой человек. Опыт социального портрета на рубеже 90-х годов. М.: Мировой океан, 1993.
29 См.: Гордон Л.А. Социальные основы оплаты труда в советском обществе: ретроспективы и перспективы // Социология перестройки. М.: Наука, 1990. С. 137-165.
30 Лужбин А. Миллиончик до "получки" // Звезда. 1990. 16 мая.
31 http://www.nasledie.ru/oborg/2_18/0005/index.htm.
32 Интервью с Ириной Хакамадой // Бизнесмены России: 40 историй успеха. М.: ОКО, 1994. С. 270-271.
33 Интервью с Игорем Сафаряном // Бизнесмены России: 40 историй успеха. С. 146.
34 См. детальное исследование на материалах Ленинграда: Лебина Н., Чистиков А. Обыватель и реформы. Картины повседневной жизни горожан в годы НЭПа и хрущевского десятилетия. СПб.: Дмитрий Буланин, 2003.
35 Лейбович О. Современный цикл отечественной модернизации: культурные компоненты // Модернизация в социокультурном контексте: традиции и трансформации. Екатеринбург: Изд-во УрО РАН; УрГУ, 1998. С. 130-131.
36 Богданова Елена. Советский потребитель — это больше, чем просто советский человек (http://marpha.by.ru/ Public.html).
37 См.: Неформальная экономика. Россия и мир / Под ред. Т. Шанина. М.: Логос, 1999; Ledeneva Alena. Russia’s economy of favours: blat, networking and informal exchange. Cambridge, 1998, и др.
38 Радаев В.В. Два корня российского предпринимательства: фрагменты истории // Мир России. 1995. Т. 4. № 1. С. 159-180.
39 Интервью с Марком Масарским // Бизнесмены России: 40 историй успеха. С. 92.
40 Интервью с Петром Зреловым // Бизнесмены России: 40 историй успеха. С. 58.
41 См., например: Бабаева Л.В., Бабаев P.O., Нельсон Л.Д. Перспективы предпринимательства и приватизации в России: политика и общественное мнение // Социологические исследования. 1993. № 1. С. 7-18.
42 Со стороны прежнего интеллектуального класса новые предприниматели воспринимались враждебно, как конкуренты, носители иных ценностей и соперники в борьбе за "культурную гегемонию" (на языке А. Грамши). См.: Гудков Л.Д., Дубин Б.В. Интеллигенция: Заметки о литературно-политических иллюзиях. М.; Харьков, 1995.
43 Бородай Ю. Почему православным не годится протестантский капитализм // Наш современник. 1990. № 10. С. 3-16. Социолог В.Ф. Чеснокова в опубликованной под псевдонимом книге даже подвела под тезис о неприятии установок на индивидуальный успех и целерациональную эффективность в русском национальном характере обширные данные социально-психологических исследований на материалах СССР/России и США: Касьянова К. О русском национальном характере. М.: Институт национальной модели экономики, 1994.
44 О состоянии промышленного сектора в последние десятилетия существования СССР см.: Белоусов А.Р. Структурный кризис советской индустриальной системы // Иное. Хрестоматия нового российского самосознания / Под ред. С. Чернышева. М.: Аргус, 1995. Т. 1. С. 5-40.
45 Абалкин Л. Трудная школа перестройки // Уроки горькие, но необходимые. М., 1988. С. 263. Впрочем, и почтенный академик тоже перестраивался сообразно эпохе; см. его позднейшую публикацию: Абалкин Л. Предпринимательство: его природа и роль в обновлении общества // Экономика и жизнь. 1991. № 29.
46 См.: Задорожнюк Э.Г. Городское мелкое производство в Центральной и Восточной Европе: поиск оптимальной модели. 1940-1980 гг. М.: Наука, 1991.
47 См. характерные названия книг переходного времени: Горланов Г.В., Карпов В.В., Рязанов В.Т. Социалистическая предприимчивость. М., 1988; Аузан А.А. Путь к социалистическому предпринимательству. М.: Политиздат, 1990, и др.
48 Об этих и последующих волнах пополнения нового экономического класса см.: Барсукова С.Ю. Предприниматели разных "призывов", или Динамика составляющих предпринимательского успеха // Куда идет Россия? Кризис институциональных систем: Век, десятилетие, год / Под общ. ред. Т.И. Заславской. М.: Логос, 1999. С. 254-264.
49 См. известную книгу, ставшую причиной политического скандала в 1997 году: Приватизация по-российски / Под ред. Анатолия Чубайса. М.: Вагриус, 1999.
50 Все это, разумеется, не без сопротивления окружающей социальной среды; см.: Шапошников А.Н. Что такое кооперация и как с ней бороться // ЭКО: экономика и организация промышленного производства. 1990. № 10. С. 35-52; Глушецкий А. Кооперативная политика: итоги, противоречия, направления оптимизации // Экономические науки. 1990. № 4. С. 52-68.
51 О переходе от кооперативов к частным предприятиям в первой половине 1990-х годов см.: Никифоров Л., Кузнецова Т. Судьба кооперации в современной России // Вопросы экономики. 1995. № 1. С. 86-96; Клейнер Г. Современная экономика России как "экономика физических лиц" // Вопросы экономики. 1997. № 4.
52 Интервью с Михаилом Юрьевым // Бизнесмены России: 40 историй успеха. С. 190.
53 Официальную регистрацию биржа получила только осенью 1990 года.
54 О становлении фондового рынка в самом начале 1990-х годов см.: Кротов Н.И., Никульшин О.Н. История российского фондового рынка: депозитарии и регистраторы: В 3 т. М., 2007.
55 См.: Интервью с Игорем Сафаряном // Бизнесмены России: 40 историй успеха. М., 1994. С. 142-143.
56 См. материалы специального сборника: Теневая экономика в советском и постсоветском обществах: Реферативный журнал. Вып. 4. Часть 1 / Под ред. Л.М. Тимофеева и Ю.В. Латова. М.: РГГУ, 2001 (в частности, с изложением классической работы Г. Гроссмана о "второй экономике" в СССР) — а также и многочисленные публикации Л. Тимофеева и В. Радаева.
57 См.: Леглер Виктор. Уроки кооперации // Новый мир. 1991. № 4. С. 163-181.
58 Впрочем, к концу 1990 года в кооперативной сфере работало уже около миллиона человек. См.: Рыжков Н.И. Десять лет великих потрясений. М., 1995. С. 225; см. также материалы справочника: Кооперативы по производству товаров и оказанию услуг: Справочное пособие. М., 1991 (319 с.).
59 Тарасов А. Миллионер. С. 207.
60 Там же. С. 420.
61 Ср. другие биографии и (беллетризованные) автобиографии крупных российских предпринимателей: Дубов Ю.А. Большая пайка. М.: Вагриус, 2000; Масарский М.В., Сироткин В.Г. Марк Масарский: путь наверх российского бизнесмена. // Дипломатический ежегодник 1994. М., 1994; Довгань В. Как я стал "Довганем". М.: ДеНово, 1997; Кетс де Врис, Шекшня С., Коротов К., Флорент-Трейси Э. Новые лидеры российского бизнеса / Пер. с англ. М.: Альпина Бизнес Букс, 2005.
62 "Поэтому мысль о том, что должен прийти руководитель, который может сказать: "Страна, давай строить будущее, давай жить лучше, но по общим правилам!" — [в 1990-е годы] все чаще озвучивалась. Я уверен, что такой порядок приходит. И это радует. Этот порядок, оставаясь рыночным, может быть излишне администрированным, но такой подход — правильный. Должны быть правила, единые для всех. Просто в начале пути, с 1991 года, в России термин "демократия" был заменен понятием "анархия"" (Албу Вячеслав. "Бизнес в России: на каждый рубль оборота — один грамм адреналина…" // Бизнес несмотря ни на что: 40 историй успеха / Под ред. И. Бунина. М., 2006. С. 48).
63 См., например, работы В. Бакштановского, важные как раз с точки зрения внимания к этическим нормам и биографическим нарративам: Будь лицом: ценности гражданского общества. Т. 1, 2. Томск: Изд-во Томского университета, 1993; Бакштановский В.И., Киричук С.М. Городские профессионалы: Ценности и правила игры среднего класса: 20 рефлексивных биографий. Тюмень, 1999.
64 Радаев В.В. Малый бизнес и проблемы деловой этики: надежды и реальность // Вопросы экономики. 1996. № 7. С. 72-82.
65 См., в частности: Кордонский С.Г. Рынки власти. Административные рынки СССР и России. М.: ОГИ, 2002.
66 См. подробнее об этапах становления новых экономических единиц, в том числе и в советских условиях: Черемисина Т.П. От советского предприятия к легальной рыночной фирме // Мир России. 2001. № 3. C. 105-120.