Опубликовано в журнале НЛО, номер 1, 2007
В своей книге, увидевшей свет в июне 1990 года, один из активных деятелей московского неформального социалистического движения, Борис Курашвили, предложил сценарий развития партийной системы СССР на следующие 10 лет. По этому сценарию, "на базе КПСС возникло в конце концов три социалистически ориентированных партии — левоумеренная, левоцентристская и правоцентристская"1. Левоумеренная партия сохранила название коммунистической, левоцентристская партия назвалась партией демократического социализма, и правоцентристская партия предпочла название социал-демократической. Согласно прогнозу Курашвили, к 2000 году на выборах "с решающим отрывом лидирует левоцентристская партия (примерно 50% голосов), две другие пользуются, можно сказать, одинаковой поддержкой (примерно по 20% голосов) и надеются на лучшие времена"2. Еще 5% голосов стабильно собирает либерально-демократическая партия, предлагающая провести полную денационализацию экономики. Оставшиеся 5% распределяются между "зелеными" и национальными партиями республик3.
Следует признать, что автор прогноза был не так уж далек от истины, если сравнить его предсказания с результатами российских парламентских выборов 1999 и 2003 годов. Конечно, он не мог предугадать грядущий распад СССР и формирование безыдейно-патерналистских "партий власти", но ситуация на флангах партийного спектра не столь уж серьезно отличалась от его предсказаний.
Любопытно, что термины "правый" и "левый" Курашвили использует в том смысле, который стал общепринятым в России несколько позже. В 1990 году в публицистике и общественном мнении "левыми" преимущественно называли сторонников радикальных реформ в экономике и политике, а "правыми" — противников реформ, выступавших за возврат к советским ценностям образца 1984 года. В массовом сознании переход к доминированию экономической проблематики в политическом позиционировании, в результате которого "правые" и "левые" поменялись местами, согласно данным опросов общественного мнения, произошел между 1993 и 1996 годами4.
Однако гораздо интереснее в этом прогнозе другое: автор ничуть не сомневался, что в стране в ближайшем будущем появится систематическая электоральная конкуренция и сложится устойчивая партийная система, структурированная в соответствии с небольшим набором понятных избирателям идеологических альтернатив. Если бы так и произошло, траектория российского демократического транзита, вероятно, была бы иной. Например, в стране могла бы сформироваться политическая система, где партии сменяют друг друга у власти по результатам конкурентных выборов и несут ответственность за реализацию политического курса, легко идентифицируемого в общепринятой идеологической терминологии. Вероятность подобного развития событий в первой половине 1990 года казалась очень высокой.
Основания для таких ожиданий предоставили события предвыборной кампании по выборам делегатов Съезда народных депутатов РСФСР и местных Советов. Основная борьба на выборах 1990 года проходила между представителями двух идеологических лагерей: коммунистами и демократами. При этом организационное выражение этого противостояния было довольно сложным, поскольку среди представителей демократического лагеря подавляющее большинство составляли члены КПСС. Но в контексте электоральной политики 1990 года это обстоятельство было не особенно значимым: избиратели легко ориентировались в ситуации и голосовали либо за советские ценности, либо против них.
В полусотне российских городов республиканский избирательный блок "Демократическая Россия" получил половину или больше мандатов5. Местные Советы оказались структурированы по идеологическому признаку. Аналогичным образом, идеологическое структурирование политического пространства наблюдалось и в новоизбранном российском законодательном органе. Борьба за пост председателя Верховного Совета РСФСР шла между кандидатами от "Демократической России" и "Коммунистов России". Как отмечали зарубежные наблюдатели, "Демократическая Россия" и "Коммунисты России" на Первом съезде народных депутатов РСФСР действовали подобно обычным западным партиям, стремясь повлиять на повестку дня, провести своих кандидатов на руководящие посты и реализовать собственные программы"6. И это противостояние в целом отражало идеологическую поляризацию российского общества на тот момент.
К началу избирательной кампании союзное и российское законодательства еще не допускали возможность официальной регистрации политических партий. Поэтому "Демократическая Россия" представляла собой структуру зонтичного типа. Предполагалось, что из недр "Демократической России" после решения задач демократизации страны вырастут партии различной идеологической ориентации. Так и произошло, но ни одна из этих партий впоследствии не смогла сыграть роль электорального ориентира для избирателей в масштабах, сопоставимых с "Демократической Россией" образца весны 1990 года. Можно вполне согласиться с Сергеем Митрохиным, утверждавшим, что "организации, которые официально считают себя партиями, на самом деле таковыми не являются. Их можно назвать в лучшем случае структурами протопартийного типа или протопартиями. И наоборот: широкое объединение самых разнообразных сил (в том числе и протопартий), более или менее удовлетворяющее вышеуказанному критерию, именует себя отнюдь не партией, а, например, движением "Демократическая Россия"7. "Демократическая Россия" образца 1990-1991 годов не сумела стать правящей партией, но она была ближе к этой цели, чем любая другая организация постсоветской эпохи, возможно, за исключением КПРФ 1996 года. Во всяком случае, ее организационные возможности были впечатляющими, в период избирательной кампании по выборам президента России в 1991 году этому движению удалось мобилизовать около 150 тысяч активистов для агитации за кандидатуру Бориса Ельцина8.
Казалось бы, пример "Демократической России" демонстрирует, что в России могли создаваться и успешно действовать массовые идеологические партии, а отсутствие других примеров успешной партийно-идеологической политики легко объясняется особенностями институционального дизайна России после принятия "сверхпрезидентской" Конституции 1993 года.
Однако именно события 1990 года дают возможность иной интерпретации дальнейшей траектории развития российской электоральной политики. В этой политике идеологии были востребованы, а партии — нет.
Россия в конце ХХ века представляла собой страну с высокообразованным населением, показавшим способность к активному участию в политической жизни, как только была снята угроза репрессий. Митинги, проводившиеся коалицией демократических организаций на Манежной площади в Москве, собирали в феврале 1990 года более 100 тысяч человек.
Идеологическая грамотность российских избирателей также не вызывала сомнений. Советская власть приложила немало усилий для того, чтобы внедрить идеологические понятия в сознание граждан. Некоторые исследователи даже считали механизм массовой индоктринации с его образовательными элементами более важным фактором советской политики, чем содержательные аспекты идеологического официоза. Так, Альфред Мейер в 1966 году определил советскую идеологию как "корпус доктрин, которым коммунистическая партия обучает советских граждан, от школьников до высших партийных лидеров"9. Конечно, в условиях "железного занавеса" знакомство советских граждан с идеологическими концепциями, альтернативными марксизму, было весьма ограниченным, но с началом эпохи гласности информационный дефицит быстро восполнялся.
Что еще более важно, электоральные предпочтения российских избирателей в конкурентных избирательных кампаниях 1989 и 1990 годов оказались довольно четко идеологически структурированы. Избиратели крупных российских городов, в особенности Москвы и Ленинграда, уже в 1989 году, выбирая представителей на Съезд народных депутатов СССР, в большинстве своем поддержали радикально настроенных сторонников большей экономической и политической свободы.
Идеология нужна избирателю для того, чтобы снизить затраты на сбор и обработку информации. Демократическая политика — это массовая политика. Однако политические проблемы сложны, а когнитивные возможности избирателей ограниченны. Леворадикальные критики капиталистического общества активно используют метафору "одномерного человека", предложенную Г. Маркузе10. Но одномерный человек существует в природе. Это избиратель. Он живет в одномерном политическом пространстве и с легкостью обнаруживает свое место на одномерной право-левой шкале. Это подтверждают результаты опросов мирового общественного мнения в рамках проекта исследования ценностей (World Values Survey). По состоянию на 2004 год в подавляющем большинстве изученных стран граждане относительно легко справлялись с задачей определения своей позиции по десятибалльной шкале, где 1 — показатель крайне левых взглядов, а 10 — крайне правых11.
Существует два основных теоретических подхода к проблеме идеологического позиционирования. Пространственная модель использования идеологии в избирательных кампаниях опирается на представление об идеологии как способе сокращения затрат избирателя на обработку информации12. Ее сторонники полагают, что практически любой избиратель в состоянии разобраться с самой примитивной идеологической шкалой, отделить "правых" от "левых", обозначить свою позицию на данной шкале и проголосовать за того кандидата или партию, которые окажутся ближе всего к избирателю по своим идеологическим координатам. Политические партии и кандидаты стараются занять то место в идеологическом поле, где сосредоточено большинство избирателей (в двухпартийных системах это, как правило, некий условный "центр").
Некоторые исследователи противопоставляют пространственной модели электоральной конкуренции модель "выпуклостей", которая, с их точки зрения, больше подходит к условиям современной электоральной борьбы13. Под выпуклостями понимаются наиболее актуальные на сегодняшний день темы, используемые кандидатами и партиями в избирательной кампании. Идеологической прямой больше нет. Есть освещенные медийным вниманием холмы значимых тем и темное пустынное пространство между ними. От публики больше не требуется имитировать последовательное идеологическое мышление.
Очевидно, что вторая модель требует от субъектов политики более быстрого и сложного маневрирования, чем первая. Массовые партии не могут быстро менять свои позиции в соответствии с запросами избирателей, поэтому им на смену приходят электорально-профессиональные партии, в терминологии А. Панебьянко14.
Партия вообще является организацией довольно странной. Чем она может быть полезна политическому активисту, претендующему на выборный пост, в целом понятно: она может предоставить ему разнообразные ресурсы, облегчающие карьеру. Кроме того, партия представляет собой вариант клуба для обсуждения политических проблем гражданами, проявляющими к политике менее корыстный интерес. Впрочем, даже у активистов на практике очень мало возможностей повлиять на выработку партийного курса, поскольку в массовой организации власть очень быстро прибирает к рукам постоянно действующий немногочисленный профессиональный аппарат15. Тем не менее мотивы активистов среднего звена более или менее ясны.
Вопрос в том, зачем партии нужны большинству рядовых членов, не являющихся активистами, и партийным лидерам, претендующим на руководство государством. Еще в середине ХХ века мотивация лидеров и рядовых членов партии была тоже вполне понятна. Лидеры опирались на партийные структуры в период проведения избирательных кампаний, а рядовые члены партии получали некий символический капитал в глазах ближайшего социального окружения, поскольку имели доступ к недоступной профанам информации и могли при случае пожать руку тем самым лидерам, лица которых обычные обыватели могли видеть лишь на газетных фотографиях. С появлением телевидения эпоха партий стала клониться к закату, а в литературе начала активно обсуждаться проблема "упадка партий"16.
Теперь партийный билет вовсе не приближает избирателя к лидеру и не гарантирует доступ к закрытой информации. Все это дает телевизор. Не поднимаясь с дивана, можно увидеть увлекательные политические дебаты, и для этого не требуется платить взносы.
В 1990 году демократическое движение не знало недостатка в волонтерах, готовых безвозмездно выполнять необходимую работу в избирательных кампаниях: разносить листовки, участвовать в пикетах и т.п. Но этот всплеск политического участия объяснялся эффектом новизны и представлял собою не более чем эпизод.
Активистам образца 1990 года, среди которых преобладали специалисты средних лет с высшим образованием17, было интересно участвовать в политике, их материальное положение было достаточно устойчивым, свободного времени было много, а возможности конвертировать его в деньги — весьма ограничены. Эта ситуация не могла долго оставаться неизменной.
В 1998 году были опубликованы результаты социологического исследования, объектом которого стала группа активных участников избирательной кампании 1990 года, проживающих в Московской области, на безвозмездной основе работавших на стороне "демократов"18. В 1990 году подавляющее большинство опрошенных были заняты в той или иной сфере интеллектуального труда, при этом больше всего среди них было представителей технической интеллигенции (43%). За 8 лет их социальное положение существенным образом изменилось. Многие вынуждены были сменить профессию и род занятий, часть ушла в мелкий бизнес. К декабрю 1993 года в избирательных кампаниях участвовало только около 40% опрошенных, а в парламентских выборах 1995 года 94% респондентов участвовали лишь в роли избирателей19.
В 1990 году роль идеологически мотивированных волонтеров еще была критически важной, но уже тогда не решающей. Более надежным каналом коммуникации выступало телевидение. Политические лидеры меняют свое амплуа в зависимости от того, какой посредник связывает их с избирателями. Пока функцию посредников выполняли партийные функционеры среднего и нижнего звена, главным качеством, необходимым партийному лидеру, были организаторские способности. Когда же функция посредника перешла к телевидению, то лидеры превратились в актеров, или телевизионных звезд.
В России 1990 года политические лидеры общенационального масштаба уже были телевизионными звездами. Их превратила в звезд прямая трансляция съездов народных депутатов СССР. Как заметил Юрий Левада: "…в отличие от западных парламентариев наши депутаты не стремятся убеждать друг друга, а обращаются прямо к избирателям — через телеэкран"20.
Поэтому одной из наиболее эффективных избирательных технологий, применявшихся кандидатами, поддерживаемыми "Демократической Россией", стала листовка, где кто-то из демократических телевизионных звезд отдавал частицу своей известности собрату по борьбе с режимом партократии. С. Митрохин отмечал: "Копия подписи популярного деятеля (Ельцина, Травкина, Станкевича и т.д.), поставленная под стандартизированной агитационной листовкой, действовала безотказно"21.
Ценность символического капитала депутатов — телевизионных звезд на порядок превышала значение контроля над низовыми организациями политических активистов. Так, демократическое большинство Ленсовета несколько месяцев не могло выбрать лидера из своей среды. После длительного кризиса "на княжение" был приглашен яркий оратор из числа лидеров Межрегиональной депутатской группы Анатолий Собчак. Он был избран депутатом Ленсовета на одно из оставшихся вакантных мест и сразу стал председателем городского Совета22. Неудивительно, что между Собчаком и частью демократического большинства очень быстро начались конфликты. Собчак не чувствовал себя чем-то обязанным депутатам. Не они сделали его лидером, а телевизор.
Но в ряду телевизионных демократических звезд одна, несомненно, выделялась своей яркостью и размерами. Речь идет, конечно, о Борисе Ельцине, который к началу 1990-го являлся признанным лидером российского демократического движения. На первом этапе цели Ельцина и "Демократической России" совпадали. Но даже в то время Ельцин не брал на себя формальных обязательств перед этой организацией, сохраняя, на всякий случай, свободу рук23.
Личностный конфликт между Ельциным и Горбачевым уже в 1987- 1988 годах превратился в самый интересный для многомиллионной телевизионной аудитории элемент российской политики. Их отношения развивались по законам мексиканского сериала, чередуя ссоры и примирения. Что важно: именно этот конфликт оставался стабильным фактором российской политики вплоть до декабря 1991 года.
После того как 29 мая 1990 года Ельцин был с небольшим перевесом избран председателем Верховного Совета РСФСР, партийная поддержка со стороны "Демократической России" стала ему менее полезной. С этого момента и до сегодняшнего дня политические партии в России вынуждены мириться с глубоко второстепенной ролью. Они дополняли политический режим с сильным лидером, в качестве необязательного ритуального обрамления.
Конечно, переход к персоналистскому политическому режиму завершился в полной мере лишь в 1993 году, после принятия новой российской Конституции. Но первые шаги в этом направлении были предприняты Ельциным уже в середине 1990 года. Чтобы занять более выгодную позицию в российском идеологическом пространстве, он резко изменил повестку дня.
Принятие Декларации о суверенитете России и начало "войны законов" между Российской Федерацией и союзным центром отодвинуло противостояние демократов и коммунистов на периферию общественного внимания. Поляризованный партийно-политический спектр рухнул, не успев как следует закрепиться в политической практике. Из борца с партийной номенклатурой Ельцин в мгновение ока превратился в лидера национальноосвободительного движения против диктата со стороны союзного центра. Лидер, в отличие от партии, способен к более гибкому политическому маневрированию, что Ельцин впоследствии демонстрировал неоднократно. Переключая внимание общественности с одной "выпуклой" проблемы на другую, он часто удачно переигрывал своих противников.
Речь не идет о какой-то особой злонамеренности Ельцина — это была вполне разумная и эффективная стратегия политического поведения. Стратегия популистского лидерства предполагала, что в каждый данный момент времени лидер придерживается наиболее популярной в обществе позиции. Позже, когда безоговорочная победа над союзным центром и коммунистической номенклатурой стала фактом, Ельцин нашел новых врагов — уже в российском парламенте. Идеологически окрашенная институциональная конкуренция стала привычным элементом российской политики. Но она так и не приобрела партийный характер.
_______________________________
1 Курашвили Б.П. Страна на распутье… (Потери и перспективы перестройки). М.: Юридическая литература, 1990. С. 164.
2 Там же. С. 166.
3 Там же. С. 169-171.
4 Evans G., Whitefield S. The Evolution of Left and Right in Post-Soviet Russia // Europe-Asia Studies. 1998. Vol. 50. № 6. P. 1028.
5 Березовский В.Н., Кротов Н.И., Червяков В.В. Новые общественно-политические организации и движения РСФСР (опыт анализа и классификации) // Россия: партии, ассоциации, союзы, клубы. Справочник. Т. 1. Ч. 1. М.: РАУ-Пресс, 1991. С. 6.
6 Hough J. Democratization and Revolution in the USSR, 1985-1991. Washington: Brookings Institution, 1997. P. 304.
7 Митрохин С. Феномен протопартии // Век ХХ и мир. 1991. № 10 (http://old.russ.ru/antolog/vek/1991/10/ mitroh.htm).
8 Flikke G. From External Success to Internal Collapse: The Case of Democratic Russia // Europe-Asia Studies. December 2004. Vol. 56. № 8. P. 1209.
9 Meyer A. The Functions of Ideology in the Soviet Political System // Soviet Studies. January 1966. Vol. 17. № 3. P. 273.
10 Маркузе Г. Одномерный человек. М.: REFL-book, 1994.
11 Dalton R. Social Modernization and the End of Ideology Debate: Patterns of Ideological Polarization // Japanese Journal of Political Science. 2006. Vol. 7. № 1. P. 1-22, 7.
12 Hinich M., Munger M. Ideology and the theory of political choice. Ann Arbor: The University of Michigan Press, 1994.
13 Farrell D., Kolodny R., Medvic St. Parties and Campaign Professionals in a Digital Age: Political Consultants in the United States and Their Counterparts Overseas // Harvard International Journal of Press/Politics. Fall 2001. Vol. 6. Issue 4. P. 15.
14 Panebianco A. Political Parties: Organization and Power. Cambridge: Cambridge University Press, 1988.
15 Этот тезис сформулирован в начале прошлого века и известен как "железный закон олигархии Михельса-Острогорского".
16 Selle P., Svasand L. Membership in Party Organizations and the Problem of Decline of Parties // Comparative Political Studies. 1991. Vol. 17. P. 35-79; Clarke H., Stewart M. The Decline of Parties in the Mind of Citizen // Annual Review of Political Science. 1998. Vol. 1. Issue 1. P. 357-378.
17 Garcelon M. The Estate of Change: The Specialist Rebellion and the Democratic Movement in Moscow, 1989-1991 // Theory and Society. Feb. 1997. Vol. 26. № 1. P. 47-49.
18 Головков А. Куда делись демократы // Независимая газета. 1998. 11 июня.
19 Там же.
20 Левада Ю. Что же дальше? Размышления о политической ситуации в стране. // Известия. 1990. 10 апреля.
21 Митрохин С. Феномен протопартии (http://old.russ.ru/ antolog/vek/1991/10/mitroh.htm).
22 См. комментарии к хронике за июнь одного из тогдашних депутатов Ленсовета А. Сунгурова. — Примеч. ред.
23 См. интервью В. Игрунова "О становлении политики на рубеже восьмидесятых и девяностых" (http://www. igrunov.ru/cat/vchk-cat-bibl/interv/all_interv/vchk-catbibl-interv-mdg_92.html).