Опубликовано в журнале НЛО, номер 1, 2007
I
История одного года — законный предмет исторических штудий. Хоть автор и обладает некоторым опытом исторических сочинений, в данный момент он принадлежит к цеху политических ученых. Оговорка эта имеет жанровый характер. Для политического ученого задача описания истории одного года вступает в противоречие с дисциплинарными требованиями его ремесла. У него нет счастливой возможности рассматривать все факты, поступки и события, создавая из них общую картину происшедшего, каждый элемент которой непосредственно связан со всеми другими через сеть явных и неявных взаимодействий. Историк старается учесть в своих изысканиях все. Политический ученый занят делом куда более скучным — поиском вероятностей и причинно-следственных связей между известными факторами, а также определением факторов неизвестных. Историк делает мир сложным и красочным. Политический ученый разлагает его на цветовой спектр. За это они и ценят друг друга и не скупятся на комплименты.
Эта преамбула необходима для объяснения выбора предмета описания. 1990 год — особый год для российской политической истории; он же отмечает рубеж в истории политической науки. О том, как связаны две эти истории, и пойдет речь в статье.
Начнем с политических штудий. 1990 год непосредственно следовал за "осенью народов", ставшей (по выражению Адама Пшеворского) "тяжелейшим испытанием для политической науки". Он же стал высшей точкой "третьей волны демократизации". Дело не только в непредсказуемости политических потрясений, изменивших карту Восточной Европы. Опыт политического развития "новых демократий"1 заставил пересмотреть устоявшиеся теоретические основания изучения демократизации, которые сложились к середине 1970-х годов. Речь идет, прежде всего, о том направлении политических исследований, которое получило известность, в том числе и за пределами академического сообщества, под именем транзитологии и которое возникло как реакция на традиционные теории демократии середины прошлого столетия. В 1960-е годы исследования демократии фокусировались на социально-экономических факторах политического развития. Методологически эти исследования хорошо согласовались с более широкими теориями модернизации, и их результаты имели вполне оптимистический характер. Были установлены сильные положительные корреляции между уровнем экономического благосостояния общества, уровнем образования, степенью урбанизации и демократией2. По всем этим показателям и Советский Союз, и страны бывшего социалистического лагеря были более чем обнадеживающими в отношении "демократических перспектив". Вопрос о том, каким образом могут быть реализованы эти перспективы и каким образом демократиями становятся бедные страны (современная Индия, Англия XVII века), оставался открытым. Ситуация изменилась в начале 1970-х.
II
В вышедшей в 1970 году статье Д. Растоу "Переходы к демократии: введение к динамической модели"3 удачно совпали широкий теоретический охват анализируемого явления, небольшой объем, характерный для манифеста, стилистически безупречная отделка и время издания (за несколько лет до начала "третьей волны демократизации"). Все эти факторы обеспечили автору статьи титул предвозвестника и отца-основателя нового научного направления.
В противоположность субстантивистским, ориентированным на социально-экономические факторы концепциям происхождения демократии Растоу предложил разделить проблемы существования и происхождения демократии, сосредоточив анализ на политических факторах демократического развития. Единственным "базовым условием" демократизации Растоу полагал "национальное единство", понимаемое им как отсутствие у большинства граждан сомнений в понимании того, к какому политическому сообществу они принадлежат. Внося некоторую двусмысленность в терминологию, это определение оставляет возможность для существования демократий в домодерновый, донациональный периоды и при низком уровне экономического развития. Выстраиваемая на основе "базового условия" модель демократизации состояла из ряда аналитически выделяемых фаз.
1. Подготовительная фаза характеризуется продолжительной и неразрешимой политической борьбой. Протагонисты должны представлять различные силы — как правило, социальные классы. Борьба заставляет протагонистов лавировать между различными идеологическими лагерями. Отличительным знаком подготовительной фазы является скорее поляризация чем плюрализм.
2. Фаза разрешения — завершение подготовительной фазы острым конфликтом, который создает условие для принятия частью политических лидеров "существования множества в единстве и для институционализации некоторого решающего аспекта демократической процедуры". Решение в пользу демократии является результирующей игры сил. Соглашение, выработанное лидерами, не универсально. Оно должно быть переведено в правила профессиональной политики и в институт гражданства.
3. Фаза "привыкания" разделяется на три процесса:
?политики и граждане учатся извлекать уроки из новых правил, доверять им и применять их для новых целей;
?в своих практиках и убеждениях политики подтверждают демократические техники и соревновательные требования политики;
?население встраивается в новую структуру, важное место в которой занимает партийная система, связывающая политиков с электоратом.
Таким образом, модель Растоу предполагала некоторую последовательность — от национального единства (принимаемого в качестве базового условия политической идентичности), через борьбу, компромисс и "привыкание" к демократии. Принятие новых правил является скорее частью переходного процесса, чем его предпосылкой. В этом пункте предложенный подход согласовался с получившим распространение в это же время процедурным подходом к определению демократии Роберта Даля. Успех в приложении принципов Растоу к серии латиноамериканских "переходов" подтвердил теоретическую корректность основных постулатов транзитологии. Однако внимание исследователей было сосредоточено в основном на тех положениях Растоу, которые сводились к известному выражению: "Демократия есть вторичный продукт политической борьбы". Это привело к тому, что наиболее полно была разработана, прежде всего, та часть концепции Растоу, где описывалась "разрешающая фаза" демократического перехода — принятие консенсуса относительно демократических правил игры.
Безусловно, последующее развитие переходных процессов не сводилось к указанной схеме, однако вплоть до конца 1980-х годов исходные методологические принципы Растоу принимались "по умолчанию" большинством исследователей. На протяжении указанного периода транзитология заняла прочные позиции в общем комплексе политических исследований, чему способствовали ее успехи в объяснении текущих политических изменений, прежде всего в странах Латинской Америки и Южной Европы. Долгое время исследователям казалось, что найден адекватный теоретический инструмент для анализа тех политических перемен, с которыми во второй половине ХХ века столкнулось множество стран во всех регионах земного шара. Однако череда переходов к демократии конца 1980-х — начала 1990-х, политическое развитие новых демократий (прежде всего стран Восточной Европы и бывшего СССР) стали основанием для бурных дискуссий об адекватности теоретических принципов транзитологии. Методологическое единство было утеряно. Фактически транзитология превратилась в зону освоения нового эмпирического материала, объединяющую сочинения, выполненные в рамках самых различных жанров и теоретических традиций4. Ситуация диагностировалась как поражение, и сегодня транзитология занимает в истории политической науки место, сходное с тем, которое отводится теории флогистона в истории химии, и, надо сказать, опыт российской демократизации сыграл здесь не последнюю роль.
Атака на транзитологию проходила по трем основным направлениям. Во-первых, неопределенность исходов политических взаимодействий оказалась столь высока, что исключала возможность точных прогнозов, а заключаемые политические соглашения отнюдь не всегда способствовали демократическому развитию. Впрочем, эта проблема не была неожиданной и решалась достаточно легко. Например, опыт политических соглашений, приведший к формированию мексиканской однопартийной системы (пережившей СССР), был известен и ранее5. Кроме того, было разработано множество моделей — начиная от весьма простых двумерных схем6 и вплоть до сложных построений, выполненных с применением математического аппарата теории игр, квалифицирующих неопределенность в качестве ключевой характеристики переходного периода7. Куда более серьезными оказались национальный и институциональный аспекты демократизации. Прежде всего, базовое условие национального единства соблюдалось далеко не во всех случаях. При всем различии траекторий политического развития Советского Союза и Югославии, опыт этих стран является в данном отношении наиболее очевидным. В обоих случаях раскол политического единства страны был напрямую связан с национальной проблематикой и отсутствием консенсуса (как у элит, так и у значительной части населения) относительно гражданской идентичности национальных сообществ. Кроме того, выяснилось, что исследование политического развития новых демократий невозможно без учета институционального контекста политических взаимодействий8. Институциональные структуры старого режима, а также появляющиеся в ходе политических преобразований новые институции в значительной степени определяют стратегию поведения политических игроков.
III
Квалифицируя российский вариант "перехода к демократии", или "демократического транзита", и рассматривая политическое развитие России конца 1980-х — начала 1990-х годов, политологи, как правило, сходятся в оценке основных событий. Результатом ограниченной либерализации 1985-1988 годов стало расширение политических и гражданских свобод. Поначалу это выражалось в лозунгах "гласности", "обновления" и "ускорения". Затем на смену "ускорению" пришла риторика "перестройки" — этот термин инициатор политических преобразований М.С. Горбачев использовал как лингвистическое оружие в ходе борьбы с консервативным крылом партийной элиты, что маркировало идеологическую переориентацию его политической позиции. Завершился этот этап конституционной реформой 1988 года и проведением первых относительно свободных выборов 1989 года, ознаменовавших рождение российской публичной политики. Период 1989-1991 годов: отмена (точнее, новая редакция) 6-й статьи Конституции, первые постсоветские свободные выборы (на Съезд народных депутатов РСФСР и в ряд местных Советов), а также принятие Декларации о государственном суверенитете России. КПСС теряет монополию на власть, новые политические партии приобретают легальный статус, обостряются противоречия между союзным центром и республиками. Затем период 1991-1993 годов: события августа 1991 года, распад СССР, мораторий на выборы осенью 1991 года, экономическая реформа 1992-го, противостояние Верховного Совета и президента Российской Федерации, события октября 1993 года. Результатом этого периода было принятие ныне действующей Конституции и формирование избирательной системы9 и первые выборы в российский парламент. Независимо от идеологической оценки событий августа 1991-го и октября 1993 года их результатом является силовое разрешение политического конфликта, так называемый "навязанный переход"10, иначе говоря, такой исход, при котором победившая сторона устанавливает свои правила игры при полном проигрыше политических оппонентов.
Поскольку рамки статьи ограничиваются событиями одного года, нет необходимости давать нормативную оценку политических перипетий всего "перестроечного" периода с точки зрения успешности (или, наоборот, неуспеха) демократизации. Вне зависимости от того, какая именно демократия и демократия ли стала результатом "перестроечной" эпохи, для целей данной работы достаточно выделить и описать институциональный контекст политического развития этого периода. Здесь следует сделать некоторое теоретическое отступление, чтобы определить, какое место институциональная среда политической деятельности занимает в рамках нашей истории.
Политик в процессе своей жизнедеятельности стремится, прежде всего, к максимизации власти. Это общевидовая характеристика, и, с циничной точки зрения политического ученого, демократ от коммуниста практически неотличим. В этом отношении все политические животные равны. Это вовсе не означает, что политики идеологически всеядны, а всего лишь характеризует одну из установок политического выбора. При оценке возможных альтернатив политик руководствуется интересами, способствующими продвижению его политической карьеры, и использует те инструменты, которые для него доступны и необходимы для решения его задач. Избирательная система, политические партии, парламентская площадка и президентский пост — все входит в тот институциональный арсенал, который политик может использовать как для достижения своих карьерных целей, так и для реализации своих идеологических программ.
Определяя точку отчета политической истории 1990 года, можно констатировать несколько очевидных фактов. То, что выборы 1989 года использовались реформаторами как средство давления на консервативное крыло ЦК КПСС, свидетельствует, что электоральный механизм был использован ими как инструмент в ходе внутриэлитной борьбы. При этом независимо от того, какие цели и интересы преследовали авторы конституционной реформы 1988 года, проведенные по результатам этой реформы выборы народных депутатов СССР 1989 года привели к последствиям, вовсе не запланированным их организаторами. Логика выборов 1989 года полностью укладывается в описанную С. Хантингтоном логику "опрокидывающих выборов"11. Выборы — спонсированные авторитарным режимом, проводившиеся под его контролем, не являвшиеся ни полностью свободными, ни равными, привели к результатам, неожиданным и губительным для этого режима. Бывшие до этого ритуальным механизмом легитимации коммунистического режима, выборы запустили механизм "обратной связи" политики. С этого момента публичная конкуренция стала частью политической системы. Новые политические акторы, противостоявшие старой партийной элите, не просто использовали выборы как орудие борьбы. Избирательная кампания была для них единственной возможностью заработать стартовый политический капитал. Самым эффектным примером служит "демократическая карьера" Ельцина, который, при всей своей харизматичности и популярности не имея реальных инструментов борьбы со старой партийной элитой вплоть до 1989 года, в следующем году именно благодаря институту выборов смог занять доминирующую позицию на российской политической сцене. Выборы 1989 года имели двойной результат: произошло, с одной стороны, расширение реального политического участия, с другой — инсталляция электорального механизма политической конкуренции.
Именно эти два аспекта — политическое участие и публичная конкуренция — и задают формат нового политического режима12. Ключевым элементом политического процесса становится институт выборов. Ключевым — но не единственным и даже не определяющим. Эффективность института выборов как механизма организации публичной конкуренции и трансляции гражданского участия в политическую повестку дня обеспечивают система выборных органов власти и партийная система. Если демократизация проходит в "штатном режиме", каким бы ни был конкретный расклад политических сил, сформированные по результатам "учредительных выборов"13 органы власти приступают к работе. Поскольку "учредительные выборы" проходят в формате партийного соревнования, выборные органы формируются на основе партийной системы14. С этого момента меняется роль партий. Если на первом этапе организации новых политических партий для активистов в структуре стимулов партийного участия преобладает идеология, то после того, как партия становится каналом рекрутирования правительства и, шире, политической элиты, важнейшую роль приобретают карьерные стимулы политического строительства15.
В большинстве случаев постсоветской демократизации был реализован именно этот сценарий. При этом независимо от того, какие партии приходили к власти по результатам как "учредительных", так и последующих выборов, политическая конкуренция проходила затем в формате партийного соревнования. Так было и в тех странах, где новые партии создавались на основе социальных сетей полулегально существовавшего в период коммунистического правления диссента (Польша и Венгрия), но также и в тех, где диссидентские организации широкого распространения не получили, а партии-преемницы бывших правящих партий сумели занять ведущие позиции на политической сцене (Болгария и Монголия)16.
В России ничего подобного не произошло. Партийная система не сложилась. Вместо этого распалась федерация и был объявлен мораторий на выборы. О распаде федерации и об особенностях развития российских политических партий начала 1990-х годов написано много работ. Как правило, в центре внимания исследователей оказываются проблемы взаимоотношений союзного центра и республик, а также идеологические и организационные аспекты раннего этапа развития российской партийной системы. Связь между федерализмом и партийным строительством изучена менее подробно.
Есть еще одна страна, в которой первый опыт электоральной политики оказался связан с обострением федеративных проблем. Это Югославия. Опыт СССР и СФРЮ уникален в том отношении, что национальный аспект демократизации оказался там тесно связан с институциональным. Распад СФРЮ и СССР проходил по карте советского федеративного устройства обоих государств. Для СССР 1990 год — год завершения "парада суверенитетов"17. Для СФРЮ — это год победы националистических сил на выборах во всех республиках федерации. Проблематика национальной государственности была актуальна также в ГДР и Чехословакии. Однако в обеих странах "учредительные выборы" были проведены до того, как националистическая идеология была использована в качестве инструмента политической борьбы. Благодаря этому и дальнейшее решение вопроса о соответственно объединении и разделении носило "технический" характер и проходило в легальных рамках посредством парламентских процедур18.
Вопрос заключается не в том, почему распались Югославия и Советский Союз. Об этом сказано более чем достаточно. Вопрос в том, каким образом институциональное наследие советского федерализма сказалось на развитии российской партийной системы. И в этом отношении российский опыт оказался во многом уникальным, а 1990 год наиболее показательным.
IV
В 1990 году продолжилось расширение политического участия и публичной состязательности. На протяжении трех лет доля избирательных округов с безальтернативными кандидатами на выборах в Советы народных депутатов СССР и РСФСР на территории РСФСР сократилась с 23% (в 1989 году) до 3% (в 1990 году)19. Если в 1989 году уровень конкуренции на выборах народных депутатов СССР составлял около двух человек на место, то на выборах народных депутатов РСФСР в следующем году этот показатель составил уже около семи претендентов на один депутатский мандат20.
Кроме того, первые свободные выборы в российский парламент 1990 года — это первый опыт избирательной кампании, проходившей в условиях, когда рождение российской партийной политики было зарегистрировано юридически.
Вплоть до 1990 года для существования других, кроме КПСС, политических партий не было юридических оснований. К тому же объем политических ресурсов правящей компартии был все еще несопоставим с ресурсами всех других политических организаций (независимо от их идеологической направленности), именовавших себя партиями или политическими движениями и выступавших в качестве оппонентов коммунистического режима21. Ситуация изменилась в ходе избирательной кампании на Съезд народных депутатов РСФСР. Структура идеологических альтернатив, сформировавшая электоральное соревнование на этих выборах, была в полной мере определена противостоянием усиливающейся демократической оппозиции советскому режиму и его правящей партии — КПСС. Основой организационной инфраструктуры оппозиции стали появлявшиеся по всей стране клубы и объединения избирателей. Наиболее мощным в организационном отношении стало "Московское объединение избирателей", образованное еще в конце лета 1989 года как коалиция избирательных клубов. Его цели были определены достаточно четко: обмен информацией между различными клубами избирателей, координация деятельности по организации митингов и демонстраций, а также участие в выработке альтернативных законопроектов для действующих депутатов. Стратегия избирательной кампании включала в себя составление программы радикальных политических, экономических и конституционных реформ, приглашение демократических кандидатов из Москвы и провинции для обсуждения и принятия этой программы22.
По мере укрепления организационных оснований новых политических движений более радикальными становились их идеологические программы. 20-21 января 1990 года проходила учредительная конференция избирательного блока "Демократическая Россия", выступавшего с программным заявлением: "…демократы не могут быть лишь эшелоном поддержки реформ, проводимых руководством страны. Они могут и должны стать самостоятельной политической силой. В одних случаях обеспечивать поддержку реформаторам, в других — выступать с критикой их непоследовательности, политических ошибок и экономических просчетов, в третьих — предлагать собственную альтернативу"23. Однако и на этот раз непосредственным инициатором конституционной реформы стали коммунистические реформаторы. 11 марта Пленум ЦК КПСС принял решение о внесении на рассмотрение внеочередного, III Съезда народных депутатов СССР проекта Закона СССР "Об изменениях и дополнениях в Конституцию (Основной закон) СССР по вопросам политической системы (статьи 6 и 7 Конституции СССР)"24. Открывшийся 12 марта III Съезд народных депутатов СССР принимает поправки к Конституции. Граждане получили право объединяться не только в "общественные организации", но и в "политические партии"25. Произошло это в промежуток между первым и вторым турами выборов на Съезд народных депутатов РСФСР. В результате те пункты, которые большинство избирательных ассоциаций сделали обязательными элементами своих идеологических деклараций, оказались реализованными еще до окончания той избирательной кампании, для которой писались эти предвыборные программы.
Показательно, что отказ от конституционно закрепленной монополии КПСС на власть осуществлялся одновременно с учреждением поста президента СССР. Будучи избранным 15 марта 1990 года на пост президента СССР, М.С. Горбачев оставлял за собой пост генерального секретаря ЦК КПСС26. Перехватывая инициативу и отказываясь от ставшей для него идеологически опасной конституционной нормы, реформаторское крыло КПСС попыталось усилить свои институциональные позиции в высшем органе государственной власти. Однако уже при обсуждении целесообразности введения новой государственной должности Горбачев столкнулся с совершенно неожиданной для него реакцией со стороны лидеров союзных республик27. Выступая в поддержку инициативы "архитектора перестройки", Н.А. Назарбаев отметил своевременность учреждения постов президентов не только для СССР, но и для союзных республик. Как отмечает Р.Г. Пихоя, "политической суверенизации был дан мощный толчок. Процессам дезинтеграции Союза придавались формальные правовые рамки"28.
V
Политические последствия конституционной реформы и кампании выборов на Съезд народных депутатов РСФСР не заставили себя ждать. К моменту его закрытия институциональная карта российской политики оказалась переписанной. Именно на I Съезде народных депутатов РСФСР получила институциональное оформление тенденция, наметившаяся еще в период избирательной кампании. Конкурентные стратегии как отдельных политиков, так и политических движений сместились из области межпартийного соревнования в область политического противостояния, заданного институциональной структурой советской федерации.
I Съезд народных депутатов РСФСР начал работу 16 мая. Основными пунктами повестки дня были выборы председателя Верховного Совета и его заместителей; выборы самого Верховного Совета; вопрос о суверенитете России. С самого начала стало ясно, что победа оппозиционных сил, имевшая столь важный идеологический эффект, с организационной точки зрения носила достаточно ограниченный характер. По итогам голосования "Демократическая Россия" получила около четверти мандатов, примерно столько же получила и консервативная оппозиция — "Коммунисты России". В результате ни одна из фракций не имела абсолютного большинства. Избрание на пост председателя Верховного Совета РСФСР самого популярного на тот момент политика, Б.Н. Ельцина, которого поддерживала "Демократическая Россия", проходило в жесткой борьбе и завершилось его победой с минимальным перевесом в четыре голоса29. Демократам не удается провести своих сторонников на посты заместителей: "…даже компромиссная фигура Р.И. Хасбулатова, выдвинутого на должность первого заместителя Председателя, прошла лишь со второго раза"30. В Верховном Совете позиции демократов оказались несколько более выигрышными, но и там преимущество не носило решающего характера. Однако все противоречия отошли на второй план, когда к утверждению была представлена Декларация о государственном суверенитете.
В очередной раз процесс запустили коммунистические реформаторы. Более того, сама идея суверенитета была выдвинута в первый день работы съезда не кем иным, как прежними председателями Совмина РСФСР и Президиума Верховного Совета РСФСР А.В. Власовым и В.И. Воротниковым. Шаг этот был одобрен Горбачевым31. Реформаторы, возможно, даже не рассчитывали на то, что их главный противник — Ельцин использует идею суверенитета в своих целях. По воспоминаниям сторонника Горбачева В.А. Медведева, "сам Ельцин ухватился за идею российского суверенитета только на I Съезде народных депутатов РСФСР. Прежде тема "Союз — республики" в его выступлениях не фигурировала"32. Власов и Воротников использовали идею суверенитета как лозунг в борьбе за место председателя Верховного Совета РСФСР, пытаясь мобилизовать в свою поддержку большинство депутатов съезда. Сомнений в том, что большинство поддержит эту идею, у них не было33. И в этом они не ошиблись. Декларация была принята абсолютным большинством: за — 907, против — 13, воздержалось — 9 34.
Однако, угадав в тактике, стратегически инициаторы проиграли. Реформаторы получили Декларацию, но оказались не в состоянии удержать место председателя. Ельцину помогло не только единство его сторонников, но и разобщенность противников, которые не смогли выставить единого авторитетного кандидата35. Всего через месяц после окончания съезда, на XXVIII съезде КПСС Ельцин объявил о выходе из компартии, аргументируя это решение невозможностью подчинения партии при выполнении обязанностей председателя Верховного Совета. "Ельцин ушел оттуда, откуда его изгонял Горбачев в октябре 1987 года, оттуда, где Ельцин пытался найти защиту у делегатов XIX Всесоюзной партконференции. Сейчас уже он отринул КПСС"36. Партия стала ему не нужна. Ельцин и его сторонники получили в свое распоряжение ту институциональную площадку, на которой теперь уже не им диктовали условия игры, а они устанавливали новые правила для своих оппонентов. Начался процесс становления институциональной автономии Российской Федерации, который и задал динамику политических конфликтов вплоть до августа 1991 года.
Безусловно, ни Декларация о суверенитете, ни сам факт избрания председателем Верховного Совета РСФСР главного противника союзного руководства не превратили Россию в независимое государство и не сделали Ельцина кукловодом, мановением руки управляющим российским правительством. Напротив, как уже отмечалось, в своих кадровых назначениях он часто был ограничен противодействием со стороны "Коммунистов России" и их сторонников. Более того, вплоть до середины 1991-го оппозиция в Верховном Совете не прекращает попыток смещения Ельцина с поста председателя. Описание подробностей борьбы между Горбачевым и Ельциным, равно как и обстоятельств конфликта между союзным и республиканскими правительствами, выходят за рамки настоящей статьи. Кроме того, они подробно описаны в научной литературе37. Достаточно отметить следующие моменты.
Единодушие в вопросе о суверенитете Российской Федерации не означало для участников событий ни недооценки национального фактора, ни единства цели. Большинство участников событий отдавали себе отчет как в сомнительности конституционных процедур38, сделавших возможным принятие Декларации, так и в серьезности национальных проблем, с которыми столкнулся СССР в конце 1980-х годов. "Неорганизованная, стихийная сила народных (национальных) масс начала обретать организованность. Были созданы и преступным путем вооружены отряды боевиков. Число вооруженных и невооруженных, но готовых действовать боевиков достигло десятков тысяч. Для локализации и нейтрализации межнациональных конфликтов, а также, кое-где, для предотвращения захвата власти народными фронтами, возникшими на почве национальных движений, пришлось устанавливать в отдельных районах чрезвычайное положение, пускать в ход организованную силу государства, армию"39. Эти строки взяты из книги, сданной в набор в марте 1990 года. Их автор, один из коммунистических реформаторов, при всей мрачности видения ситуации еще не сомневался в жизнеспособности СССР. Не сомневались в этом и, более того, не стремились к разрушению Союза и большинство из тех, кто голосовал за Декларацию о суверенитете, независимо от их идеологических ориентаций.
Политическая борьба между сторонниками различных идеологических лагерей не только не затихла, но напротив, усилилась на протяжении всего 1990 года. Однако с этого момента главные расколы и альянсы осуществлялись в рамках противостояния между союзным и российским партийным и государственным истеблишментом. Аналогично тому, как отделялись по территориальному признаку части государства, раскалывались и политические партии. 19 июня 1990 года, через неделю после принятия Декларации о суверенитете, открылась конференция делегатов на XXVIII съезд КПСС от российских регионов. 20 июня она провозгласила себя Учредительным съездом Коммунистической партии РСФСР. Новая партия была образована как противовес реформаторам внутри КПСС и заняла жестко консервативные позиции по отношению к процессу демократизации, повторяя при этом линию раскола между союзным центром и российской депутатской ассамблеей.
То же касается и ситуации внутри Съезда народных депутатов и Верховного Совета РСФСР. Будучи жесткими идеологическими противниками, враждующие парламентские фракции всегда набирали необходимое большинство, когда речь заходила о принятии законодательных норм, закрепляющих институциональную автономию Российской Федерации. "Война законов" начинается уже в последний день I Съезда народных депутатов РСФСР с принятием постановления "О разграничении функций управления организациями на территории РСФСР (Основа нового Союзного договора)". По этому постановлению, Совет министров РСФСР выводился из подчинения правительству СССР. Непосредственный контроль над организациями, предприятиями и учреждениями на территории РСФСР сохранялся за восьмью союзными министерствами, в том числе Министерством обороны и КГБ. При этом оговаривалось, что республиканское МВД "взаимодействует" с союзным министерством, а в перспективе предполагалось создание КГБ РСФСР. Автономию приобретали Государственный банк РСФСР и Внешэкономбанк, поступавшие в подчинение Верховному Совету РСФСР. На протяжении всей второй половины 1990 года союзное руководство теряло рычаги государственного управления. С 1 января 1991 года был введен в действие Закон "О собственности в РСФСР", 22 января Совет министров РСФСР утвердил положение о процедуре перехода предприятий из союзного подчинения под российскую юрисдикцию40.
Январские события в Литве подвели черту под процессом институционального распада СССР. Независимо от того, были ли вооруженные столкновения в Вильнюсе инициированы приказом из союзного центра, или они возникли спонтанно, вследствие информационной неопределенности и административного коллапса союзного правительства, их результаты засвидетельствовали факт недееспособности союзного государства как единственного регулятора законного применения насилия на подведомственной территории. В январе 1991 года СССР как государство в веберовском смысле перестало существовать. Начавшиеся еще в конце 1990 года переговоры России с Казахстаном, Украиной и Белоруссией с целью заключения межгосударственных соглашений за пределами готовящегося Союзного договора после событий в Вильнюсе активизировались41.
VI
Еще одним важным аспектом политической истории второй половины 1990 года стал уход политических партий с авансцены политической конкуренции. Те самые партии, которые, казалось, только что доказали свою эффективность в качестве инструмента политической мобилизации, оказались ненужными. Создававшиеся для решения электоральных задач, они с трудом переживали паузу, последовавшую после выборов в республиканские и местные Советы. В условиях неопределенности электоральных перспектив партийная работа как механизм политической карьеры также резко теряет свою значимость. Не в последнюю очередь сложности партийного строительства были связаны и с тем, что признанные лидеры демократического движения (такие, как Б.Н. Ельцин, А.А. Собчак, Г.Х. Попов) завоевали свою популярность и авторитет без поддержки каких-либо партий. Они признавали необходимость их появления, но в своей практической деятельности с осторожностью относились к малоизвестным организациям, не видя в них реального источника поддержки. Кроме того, организационный этос новых демократических сил, отрицавший принцип жесткой организации как характеристику своего главного противника — КПСС, негативно сказывался на идеологии партийного строительства42.
В условиях институциональной слабости только что легализованной и с трудом организационно оформлявшейся партийной системы и обострения политического конфликта публичная состязательность находила свое организационное оформление в институциональных рамках советского федерализма. Функции партий взяли на себя республиканские ассамблеи. Показательно, что одним из первых действий I Cъезда народных депутатов после принятия Декларации о суверенитете стало обсуждение вопроса об информационном обеспечении его деятельности. 18 июня высший орган государственной власти Российской Федерации, большинство членов которого придерживались убеждения о недопустимости вмешательства государства в работу массмедиа, подтвердил права Верховного Совета и Совмина РСФСР на то, чтобы быть соиздателем газеты "Советская Россия". 21 июня принято постановление "О средствах массовой информации РСФСР", где содержался следующий пункт: "Поручить Верховному Совету РСФСР совместно с правительством РСФСР принять меры по созданию республиканской сети средств массовой информации, в том числе газеты Верховного Совета РСФСР"43. В условиях, когда монополия на власть, в том числе над массмедиа, все еще принадлежала союзному руководству, эта стратегия была весьма рациональной и находилась вполне в русле институциональной эмансипации российской ассамблеи. Союзный центр придерживался ровно той же политики, пытаясь мобилизовать поддержку населения за счет электорального механизма и используя для этого процедуру референдума. В ходе кампании по проведению не имевшего юридической перспективы референдума относительно судьбы СССР и введения поста президента РСФСР союзное и республиканское руководство действовали в рамках партийной стратегии, апеллируя к электоральной поддержке своих сторонников. Этот институциональный конфликт разрешился в президентской кампании 1991 года. Партии в этом противостоянии оказались только помощниками, но никак не ключевыми игроками.
Следует отметить, что Россия не была ни изобретателем нового механизма политической конкуренции, ни первым пионером в "параде суверенитетов". Сходный опыт переживали все союзные республики. Более того, даже в "мятежной" Прибалтике республиканские ассамблеи, состоящие из, казалось бы, лояльных союзному партийному руководству чиновников, инициировали процесс отделения от СССР не менее активно, нежели Народные фронты44. Определяющую роль в развитии партийной системы союзных республик играл также выбор институционального дизайна45, последовавший после окончательного оформления "федеративного развода", но эти события уже выходят за хронологические рамки статьи. Необходимо указать только на одно обстоятельство, определившее специфику российского случая. Исследователи отмечают, что окончательный удар по развитию партийной системы нанес последовавший после событий августа 1991 года мораторий на выборы. Согласно известному выражению А. Пшеворского, "демократия — это система, где партии проигрывают выборы", но никак не система, где, выиграв, демократы выборы отменяют — даже из соображений политической целесообразности. При всех недостатках преимущество партийного соревнования состоит в том, что, потерпев полное поражение в одном электоральном забеге, партия всегда может рассчитывать на реванш в следующем. Собственно, поэтому партийный формат политического соревнования и обеспечивает возможность реализации долгосрочных стратегий. И именно такой перспективы и оказались лишены только что легализованные российские политические партии. При всех издержках начального периода партийного развития их электоральный потенциал оставался весьма значительным. Пример "Демократической России" как самой крупной и эффективной в электоральном отношении партийной организации показателен и в этом случае. К моменту введения моратория на выборы "Демократическая Россия" была самой крупной некоммунистической политической организацией в России, за исключением КПСС. По внутренним оценкам, число активистов достигало 300 000- 400 000. Согласно опросам, в марте 1991 года 53% москвичей доверяли "Демократической России" и только 11% — КПСС. Проведение "учредительных выборов" на партийной основе было естественным выходом после Беловежского соглашения, однако инстинкт институционального самосохранения оказался сильнее. Получив после августа 1991 года карт-бланш на проведение своей политики, ни президент, ни Верховный Совет не пошли на риск электорального соревнования, даже в условиях высоких шансов на победу.
Сами новые политические партии, ставшие "безработными" в этот, наиболее уязвимый период институционального развития, оказались не в состоянии пережить этот период без потерь. Даже самая мощная из новых политических партий — "Демократическая Россия" — была вынуждена решать проблему институционального за счет организационного сотрудничества с государственным аппаратом. Результатом этой стратегии стала ее дезинтеграция как дееспособного самостоятельного образования на момент первых выборов в новый российский парламент 1993 года46. Институциональное поле партийной конкуренции к осени 1993 года оказалось выжженным. Многие из тех, кто голосовал в декабре 1993 года за "Выбор России", искренне полагали, что отдают свой голос за организационного преемника "Демократической России" и ее лидеров. Идеологически это во многом еще было справедливо, — политически уже нет. Только семь процентов имен в списке "партии власти" образца 1993 года, один из лидеров которой (В.Ф. Шумейко) еще до выборов заявил о том, что она уже стала "правящей партией", принадлежало вошедшим в ее состав членам бывших "демократических организаций"47.
Безусловно, политическую конкуренцию нельзя было отменить объявлением моратория на выборы. Мораторий всего лишь усилил тенденцию, принявшую институциональные очертания в 1990 году, — в отсутствие партийного формата публичной состязательности политическая конкуренция находила выход в противостоянии между институтами государственного управления. Политическая борьба приняла характер противоборства между Верховным Советом и президентом — воспроизводилась институциональная логика прежнего конфликта 1990 года. В ходе политического противостояния Верховный Совет и президент РФ так же апеллировали к поддержке населения, как это делали до этого союзный центр и республиканское правительство, присваивая себе те функции, которые в условиях электорального соревнования выполняют политические партии48. Апрельский референдум 1993 года с зеркальной точностью повторил логику кампании по проведению референдума в марте 1991 года.
VII
В начале статьи было сказано о том, что 1990 год стал особым годом и для российской истории и для политической науки. Главным сюрпризом, который этот год преподнес политическим ученым, стала связка национального (понимаемого в смысле политической идентичности) и институционального факторов процесса демократизации, не принимавшихся в расчет в рамках транзитологических построений. В случае России влияние национального и институциональных факторов демократизации проявлялось в связи с обострением федеративных проблем и выбором направления развития партийной системы.
1990 год показателен в этом отношении тем, что тогда еще ничего не было решено окончательно. Горизонт возможностей оставался все еще не определен. Это был год проведения новых идеологических размежеваний, создания новых институций, разработки новых политических стратегий. Политические противники были заняты институциональной фортификацией. Политики проводили идеологическую рекогносцировку, мобилизовали организационные резервы, выстраивали институциональные укрепления. И к полю партийной политики это относилось не в меньшей степени, нежели к противостоянию между "союзным" и "российским" политическими лагерями. Выстраивавшиеся фактически с ноля демократические партии на протяжении всего года наращивали потенциал политического действия. Политические лидеры, в том числе и будущие "беспартийные" победители, не могли обойтись без партий, которые были необходимы им как один из наиболее эффективных инструментов конкурентной политики. В свою очередь, партии использовали политический авторитет лидеров в качестве наиболее мощного электорального и организационного ресурса. Это последний год "перестроечной эры", когда институциональные стимулы к кооперативному поведению в российской политике не просто сохранялись, но и становились сильнее. И происходило это за счет институционализации новых партий. Участие в партийной деятельности перестало быть только лишь средством идеологической экспрессии. Селективные стимулы партийной деятельности, иначе говоря, возможность политической карьеры, уже не были привилегией правящей компартии за отсутствием таковой, с одной стороны, и вследствие открытия новых карьерных каналов в политической системе, с другой. Прошедшие в Верховный Совет РСФСР партийные кандидаты (в том числе и от "Демократической России") испытали это на собственном опыте. Партийная политика в России уже появилась. Другой вопрос, что в 1990 году российская политика еще не успела стать партийной. Не успела и в 1991-м.
Идеологических целей в 1990 году оказалось гораздо больше, нежели доступных организационных средств, а республиканская ассамблея была гораздо более эффективным институциональным оружием, нежели ограниченные в своих возможностях политические партии. Будучи разделены личностными и идеологическими разногласиями, члены российского депутатского корпуса действовали консолидированно, когда речь заходила о полномочиях и об институциональных границах российской парламентской ассамблеи, и вопрос ни в коем случае не сводился к идеологическому цинизму и карьерной меркантильности, хотя и без них дело не обходилось. Прагматика политического действия определялась институциональными правилами игры. Никакой политик не может действовать в организационном вакууме. Институциональные возможности российской ассамблеи оказались более эффективными инструментами реализации идеологических целей, нежели политические партии. В этих условиях организационные рамки публичной состязательности обеспечивает институциональная система советской федерации. И межпартийные противоречия заняли подчиненное положение по отношению к институциональному противостоянию между союзным центром и Верховным Советом РСФСР.
Компромисс между политическими противниками не был заключен, а для силовых акций недостаточно было решимости и/или ресурсов. Пока недостаточно. Основными факторами политического выбора стали эскалация напряженности политической борьбы, ограниченность институциональных ресурсов и недостаток релевантной информации. В этих условиях игроки сделали выбор в пользу краткосрочных стратегий за счет долгосрочных, загнав, таким образом, политический процесс в жесткие рамки "игры с нулевой суммой". Что и проявилось в событиях августа 1991 года. Советская федеративная система всего лишь задавала институциональные рамки этой игры, выливавшейся в противостояние между союзным центром и республиканскими институциями.
Пока, однако, еще было возможно все. Политики спорили об идеях и идеалах, расходились по партиям и ассамблеям, плели интриги и просчитывали ходы. И, конечно же, удивлялись неожиданностям. Процесс пошел. Просто, как нередко бывает, для некоторых из его участников он оказался гораздо интереснее результата.
____________________________________
1 Это выражение до сих пор используется в политической науке для обозначения политических режимов тех стран, в которых начиная с середины 1970-х годов произошел переход от авторитарного к демократическому типу политического устройства.
2 Серьезно рассматривался также фактор культурных различий. Впрочем, здесь успехи были более скромные. Не выдержала, например, критики теория, приписывавшая протестантской культуре более мощный "демократический потенциал", нежели католицизму, с его иерархическими традициями. Католическая культура не помешала установлению и сохранению устойчивых демократических режимов в целом ряде стран, а католическая церковь нередко оказывалась участником борьбы с военными диктатурами в Латинской Америке. Впрочем, проблематика исследований политической культуры остается за рамками настоящего текста.
3 Rustow D. Transitions to Democracy: Toward a Dynamics Model // Comparative Politics. 1970. Vol. 2. № 3. P. 334-363.
4 Przeworski A. Democracy and the Market. Cambridge: Cambridge University Press, 1991; Bunce V. Should Transitologist be Grounded? // Slavic Review. 1995. Vol. 54. № 1. P. 109-127; Kepecky? P., Mudde C. What has Eastern Europe taught us about the democratization literature (and vice versa)? // European Journal of Political Research. 2000. Vol. 37. P. 517-539.
5 Knight A. Mexico’s elite settlement: conjuncture and consequences // Elites and Democratic Consolidation in Latin America and Southern Europe / Ed. by J. Higley, R. Gunther. Cambridge: Cambridge University Press, 1992. P. 113-145.
6 Karl T., Schmitter P. Models of Transition in Latin America, Southern and Eastern Europe // International Social Science Journal. 1991. № 128. P. 269-284; Munck G., Leff C. Modes of Transition and Democratization. South America and Eastern Europe in Comparative Perspective // Comparative Politics. 1997. Vol. 29. № 3. P. 343-362.
7 Marks Gary. Rational Sources of Chaos in Democratic Transition // American Behavioral Scientist. 1992. № 35 (4-5). Р. 397-421; Colomer Josep M. Strategic Transitions. Game Theory and Democratization. Baltimore; London: The Johns Hopkins University Press, 2000.
8 Надо сказать, что сам Растоу дает двоякую оценку институционального фактора. С одной стороны, акцентируя внимание на структуре политического конфликта и взаимодействиях между политическими игроками, он ссылается на "опасность выплеснуть с институциональной водой политического ребенка" (Rustow D. Transitions to Democracy: Toward a Dynamics Model. P. 344). С другой стороны, он же подчеркивает значимость институционального контекста для становления демократии, называя электоральный дизайн и партийную систему важными элементами успешного завершения фазы "привыкания". Объясняется это тем, что в 1970 году Растоу нужно было дистанцироваться от старого институционализма (который он именует "стерильным легализмом"), придававшего формальным правилам больше значения, нежели реальным действиям политических игроков. Дискуссия относительно институционального наследия новых восточноевропейских демократий, укрепившая позиции неоинституционалистов, продемонстрировала недостаточность объяснительной модели, сводящей политический процесс к цепочке конфликтов. Парадоксальным образом, библейский парафраз Растоу обернулся против него самого.
9 С учетом электоральной реформы 2003-2004 годов, результатом которой стало изменение структуры электорального соревнования на федеральном и региональном уровнях российской политики, а также резкое сужение поля электоральной политики на уровне субъектов федерации.
10 Термин Т. Карл и Ф. Шмиттера: Karl T., Schmitter P. Models of Transition in Latin America, Southern and Eastern Europe. P. 269-284.
11 Huntington S. The Third Wave: Democratization in the Late Twentieth Century. University of Oklahoma Press, 1991.
12 И именно эти два критерия — публичную состязательность/конкурентность [public contestation] и политическое участие [participation] — Роберт А. Даль положил в основу своей теории демократизации. Согласно Далю, оптимальное сочетание политической состязательности и участия определяет структуру принятия решений в условиях режима, который он предложил назвать полиархией ("реальной демократией"). См.: Dahl R. Polyarchy: Participation and Opposition. New Haven: Yale University Press, 1971; а также: Даль Р. Демократия и ее критики. М.: РОССПЭН, 2003. Фактически эта терминологическая новация (оказавшаяся, кстати сказать, вполне успешной и до сих пор сохранившаяся в рабочем словаре политической науки) была использована для преодоления традиционной проблемы демократической теории — дилеммы нормативного и объяснительного подходов к описанию самого феномена демократии. Ответ на вопрос о том, какое сочетание выделяемых показателей следует считать оптимальным, лежит за рамками чисто политического анализа и требует использования нормативных критериев политического действия. Достаточно сказать, что в основе современного минималистского определения демократии лежит именно подход Даля, известный также как "электоральная", "процедурная", или "минималистская", теория демократии.
13 То есть первых свободных, честных и конкурентных выборов, проводимых в стране после отказа от авторитаризма.
14 Прежде всего это касается парламента, но и президенты абсолютного большинства новых демократий выражают приверженность какой-либо партии.
15 В данном случае используются более привычные для обыденного языка термины — "идеологические" и "карьерные" стимулы, отсылающие к известной теории стимулов Анджело Панебьянко, который выделяет две основные разновидности стимулов партийного участия. Для коллективных, то есть связанных с индивидуальными потребностями в идентичности и солидарности, стимулов ведущую роль играет идеология. Для селективных стимулов характерна ориентация на материальные выгоды и карьерные перспективы. Четкого разграничения между коллективными и селективными стимулами нет, но теоретическое различение между ними широко применяется для характеристики этапов партийного развития и уровней партийного участия. См.: Panebianco A. Political parties: organization and power. Cambridge: Cambridge University Press, 1988. P. 50.
16 Случай Монголии особенно любопытен. В рассуждениях о слабости российской партийной системы часто используется ссылка на особенности советской политической культуры. При том что это объяснение не подтверждается случаями Украины, Грузии, Молдовы (не говоря уже о прибалтийских республиках), оно особенно неубедительно выглядит при обращении к опыту нашего азиатского соседа. Монголию, кажется, еще никто не упрекнул в излишней демократичности ее политической культуры (как, впрочем, и Болгарию). Однако в 1996 году бывшая правящая партия по результатам выборов была вынуждена уступить власть Демократической коалиции. Через четыре года правящая партия восстановила свои позиции, но опять-таки по результатам выборов, и с тех пор время от времени была вынуждена заключать коалиционные соглашения с демократами.
17 Республиканские декларации о суверенитете представлены в сб.: К Союзу суверенных народов: Сборник документов КПСС, законодательных актов, деклараций, обращений и президентских указов, посвященных проблемам национально-государственного суверенитета / Сост. А.И. Доронченков. М.: Институт теории и истории социализма при ЦК КПСС, 1991.
18 Безусловно, степень межнациональных противоречий между чехами и словаками не шла ни в какое сравнение с этническим конфликтом, проявившимся уже по результатам югославских выборов 1990 года. Но даже в случае Чехословакии образованная в 1989 году и ставшая классическим примером "сообщественной демократии" свободная федерация двух автономных республик с правом вето закончилась разделением 1993 года.
19 Шейнис В.Л. Взлет и падение парламента: Переломные годы в российской политике (1985-1993). М.: Московский центр Карнеги; Фонд ИНДЕМ, 2005. Т. 1. С. 265.
20 Там же. См. также: Бирюков Н.И., Сергеев В.М. Становление институтов представительной власти в современной России. М.: Агентство "Издательский сервис", 2004. С. 509.
21 Следует отметить, что набор идеологических альтернатив коммунистической идеологии сформировался до середины 1980-х годов и был достаточно широк, включая в себя отнюдь не только либеральные, но и националистические версии диссента.
22 Brudny Y. The Dynamics of "Democratic Russia", 1990- 1993 // Post-Soviet Affairs. 1993. Vol. 9. № 2. P. 143.
23 Предвыборная программа "Демократической России" // Огонек. 1990. № 6. С. 17-18.
24 Бирюков Н.И., Сергеев В.М. Становление институтов представительной власти в современной России. С. 151.
25 Закон Союза Советских Социалистических Республик "Об учреждении поста Президента СССР и о внесении изменений и дополнений в Конституцию (Основной Закон) СССР // Внеочередной Третий Съезд народных депутатов СССР. 12-15 марта 1990 года: Стенографический отчет. М.: Издание Верховного Совета СССР, 1990. Т. 3. С. 193-194.
26 Выбирал президента тот же Съезд народных депутатов, что шло вразрез с только что принятыми конституционными поправками. "Статья 1271 Конституции (см. раздел II Закона "Об учреждении поста Президента СССР") предусматривала выборы президента "гражданами СССР на основе всеобщего, равного и прямого избирательного права", тогда как пункт 1 раздела III того же закона устанавливал, что "первый Президент СССР избирается Съездом народных депутатов СССР"" (Бирюков Н.И., Сергеев В.М. Становление институтов представительной власти в современной России. С. 155).
27 Горбачев М.С. Жизнь и реформы. М.: Новости, 1995. Кн. 1. С. 485.
28 Пихоя Р.Г. Москва. Кремль. Власть. Две истории одной страны. Россия на изломе тысячелетий. 1985-2005. М.: Русь-Олимп; Астрель; АСТ, 2007. С. 169.
29 Ровно 50% плюс один голос от конституционной численности в 1068 депутатов (Бирюков Н.И., Сергеев В.М. Становление институтов представительной власти в современной России. С. 313).
30 Там же. С. 314.
31 Пихоя Р.Г. Москва. Кремль. Власть. С. 179.
32 Из интервью В.А. Медведева В.Л. Шейнису от 28 июня 2004 года (Шейнис В.Л. Взлет и падение парламента. Т. 1. С. 305.).
33 Из выступления В.И. Воротникова: "Я не вижу среди депутатов непримиримых противников… и мне кажется, что мы достаточно едины для того, чтобы принять документ, четко и определенно выражающий волю народов России к независимости и суверенитету" (Первый Съезд народных депутатов РСФСР: Стенографический отчет. М.: Издание Верховного Совета РСФСР, 1992. Т. 1. С. 563).
34 Первый Съезд народных депутатов РСФСР: Стенографический отчет. Т. 4. С. 251. Единственное расхождение выявилось при постатейном голосовании. За пункт о верховенстве российского законодательства над союзным проголосовало 544 депутата, при 271 голосе против и 30 воздержавшихся. Но даже в голосовании по этому пункту, где стратегии политических противников проявились наиболее четко, сторонники суверенитета набрали более чем убедительное большинство.
35 Показательно, что в голосовании за Декларацию впервые проявила свою парламентскую позицию фракция "Россия", объединявшая оппонентов "Демократической России" — сторонников национально-патриотической идеологии. Как и большинство коммунистов, противниками которых они также являлись, по вопросу о государственном суверенитете России они сошлись с демократами.
36 Пихоя Р.Г. Москва. Кремль. Власть. С. 192.
37 Из книг последних лет, прежде всего, следует отметить следующие работы: Пихоя Р.Г. Москва. Кремль. Власть; Станкевич З.А. История крушения СССР: политико-правовые аспекты. М.: Изд-во МГУ, 2001. При всем различии идеологических позиций и политических оценок распада СССР в своих описаниях авторы выделяют совпадающие во всех основных пунктах цепочки процесса "институционального развода" СССР и Российской Федерации.
38 Шейнис В.Л. Взлет и падение парламента. С. 318, 322.
39 Курашвили Б.П. Страна на распутье… М.: Юридическая литература, 1990. С. 24-25.
40 Шейнис В.Л. Взлет и падение парламента. С. 321; Пихоя Р.Г. Москва. Кремль. Власть. С. 235.
41 Пихоя Р.Г. Москва. Кремль. Власть. С. 251.
42 Голосов Г.В. Происхождение современных российских политических партий, 1987-1993 // Первый электоральный цикл в России / Под ред. В.Я. Гельмана, Г.В. Голосова, Е.Ю. Мелешкиной. М.: Весь Мир, 2000. С. 77-105.
43 Советская Россия. 1990. 22 июня.
44 В ноябре 1988 года председатель Народного фронта Латвии Дайнис Эванс заявил: "В Латвии — я говорю это со всей ответственностью — нет такой политической силы, которая может осуществить выход из состава Советского Союза" (цит. по: Согрин В.В. Политическая история современной России (1985-1994): от Горбачева до Ельцина. М.: Прогресс-Академия, 1994. С. 46- 47). В этом же месяце Верховный Совет Эстонской ССР принимает поправку к статье 74 Конституции республики, согласно которой "Верховный Совет Эстонской ССР имеет право приостанавливать или устанавливать пределы применения законодательного или иного нормативного акта СССР" (Там же. С. 47).
45 Чем раньше республика заявляла о суверенитете и чем раньше в ней проводились "учредительные выборы", тем более жизнеспособной оказывалась республиканская партийная система. Связь здесь, безусловно, более сложная и во многом носит двусторонний характер. Чем дальше политические партии (в том числе партии — преемницы бывших республиканских компартий) успевали зайти в процессе институционального строительства, тем более сильная корреляция наблюдалась между уровнем развития партийной системы и типом нового институционального дизайна. Там, где политические партии успели стать значимыми элементами политической конкуренции, выбор, как правило, делался в пользу парламентской системы. Примером служат, прежде всего, прибалтийские республики. Там, где развитие партийной политики было остановлено, как в случае среднеазиатских республик, выбор делался в пользу президентской системы.
46 Подробное описание см.: Brudny Y. The Dynamics of "Democratic Russia", 1990-1993. P. 141-170.
47 Колосов В.А. Сдвиги в политических ориентациях избирателей и география голосования за партийные списки // Россия на выборах: уроки и перспективы / Под ред. В.А. Колосова. М.: Центр политических технологий, 1995. С. 18.
48 Вопреки распространенному утверждению, Верховный Совет РФ был вполне дееспособной легислатурой. Анализ законодательной деятельности Верховного Совета показывает его эффективность как законодательного механизма. Политическое противостояние между президентом и Верховным Советом РФ 1992-1993 годов носило институциональный характер, будучи обусловлено неопределенностью разделения полномочий этих двух государственных институций. См. об этом: Ostrow Joel M. Institutional Design and Legislative Conflict The Russian Supreme Soviet A Well Oiled Machine, Out of Control // Communist and Post-Communist Studies. 1996. № 29 (4). P. 413-433; Idem. Comparing Post-Soviet Legislatures: a theory of institutional design and political conflict. Ohio State University, 2000.