(подготовка текстов и публикация М.Н. Айзенберга)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 6, 2006
(9 июня 1937 — 21 января 2006, Москва)
СТИХОТВОРЕНИЯ
ИЗ КНИГИ “РЕКА БЫТЬ”[1]
* * *
Свет холодный, восковой
завладел сейчас Москвой.
Свет стеклянный, разливанный,
оловянный, деревянный.
Свет сегодня, посмотри —
гравировка изнутри!
Стеарины белых лип.
Стеариновые стены.
Оттого, что снег налип
этой белой хризантемы
ничего часы не значат,
и синица громко плачет:
“Где мы? Где мы? Где мы? Где мы?”
* * *
Вьюга! К югу аккуратно
дыма пряди наклони!
Дай услышу ароматы
крепкой мяты в эти дни!
Дай попробую отрадный,
твой прохладный валидол!
Дай лицом уйду в громадный
полотняный твой подол!
* * *
Голландия моя!
Глубокие зиянья!
Гончарный бережок,
оттаявший с утра!
Хоральное, крахмальное сиянье
заснеженного пустыря!
Вот здесь умру,
сбирая подаянье.
* * *
Март стареет, гаснет, чахнет.
Грязный город. Мёртвый дым.
Ну, а вдруг так ясно пахнет
красным прутиком сырым!
* * *
Кто такой? Ты — старьёвщик?
Портной? Кто такой?
Всё веревочку вьёвщик.
А на кой? А на кой?
Буковки в губах, булавки.
Лоскуток к лоскутку.
С миру по нитке, по травке,
соловьиному холодку.
* * *
Капустница меня облетела вокруг.
Это мой друг.
Обцеловала.
Села на репей.
Вот и попей.
АВГУСТ
Взбесился мир, и солнце взбеленилось,
и в воздухе клубится фтор и хлор.
Как вдруг капустница явилась
и на коробке приземлилась
из-под “Герцеговины Флор”.
Привет тебе, мой друг
таинственный и дивный!
Твой ломаный маршрут,
воистину срединный —
всему сродни.
Ты — белый мой билет единый
на все единственные дни.
* * *
Надо знать свой шесток, свой довесок,
свой неведомый срок.
Свой лесок-перелесок.
Светит солнца неяркий глазок.
Свои трёпаные тетрадки,
горбушку в газетке да соль.
Своё место у края оградки.
Дождик сыпется малый, косой.
* * *
Начинается колдовство
отрицания известного.
Открывается родство
травы и свинца небесного.
Скворцов отъезжает семья.
Трава совершенно озима.
Ещё не остыла скамья
у радиомагазина.
* * *
Серпами чёрными стрижи
на поле падают со стоном,
и поле платиновой ржи
то бьёт поклоны до межи,
то молоком бежит топлёным.
То — струн подробный перебор,
то — волн тяжёлых полыханье,
то похоронный слышен хор,
то — просветлённое рыданье,
как будто смертный приговор
в себе таит и оправданье
* * *
беличье обличье облаков
прибывших от Савёлова
олово
оплывших синяков
альков обиняков
движется эта белочь
то встанет
осиновая мелочь
осыпется перестанет
и станет
белый гриб расти
покровом от Янцзы до Рейна
прости меня прости
что звёзды что песок в горсти
что пользы всё приобрести
и вдруг
в разрыве серых дуг
сияние Ван Рейна
столпами геркулесовыми вниз
и голуби обцапают карниз
и станет ясно безо всяких виз
неловкостей и мёртвых пауз
сия река происхожденьем из
Эммауса
всегда бежит в Эммаус
* * *
Живи, моя душа,
карандашиком шурша.
Это — солнечный квадрат.
Это — яблок аромат.
Давно тебя не стало.
Это — солнечный квадрат.
Это — яблок аромат.
Стайка снега пробежала
* * *
Верните мне мое родство!
И мой билет на торжество!
Я докажу! Я гражданин!
Еловый сват! Сосновый сын!
Я бы навеки тут остался,
когда росистый этот цирк,
лесистый свист, ветвистый цвирк
распрыгался и рассвистался!
Верните мне мои права,
когда лиловая трава
ржаною клонится пушниной!
Пусть жизнь моя обречена.
Зато душа обручена
с тем малым облачком
над русскою равнинной.
* * *
Потягивает с севера.
Плюс один.
Снег, рассеянный господин.
Там к пивку припал.
Там в муку попал.
Не тот номер набрал.
Был да помер, пропал.
Скок, скок, белый птенчик.
Постилает парчу.
Словно сонный младенчик,
клонится к плечу.
* * *
Будет течь в чести,
будет речь расти
отглагольная, вольная, мой Флакк!
Мой снег!
Мой знак бесконечности!
Мой белый флаг!
Сегодня мой разум детдомом
тоскует, он к стёклам приник.
Учусь быть ведомым,
мой снег,
белый мой духовник!
* * *
Сне´жить, све´жить,
Сре´брять, ри´ сочь —
снова в ступе протолку.
Принесёт сосед Борисыч
на руках по молоку,
или дачную малины
баночку на Рождество.
Снова снег сплошной лавиной,
снова света сватовство
Этот снег большой получкой
восшумит и — ни гу-гу!
Обрезной стальной колючкой —
след вороны на снегу.
Этот снег обрушит пыточь,
светочь, сапогам в подпит.
Снег Борисыч Леонидыч,
всю мне душу продолбит
* * *
Дым ватный,
аккуратный,
безлюдный, выходной,
дым новый Ной,
дым сам собой пасомый,
дым к небесам несомый,
дым атомный,
дым матовый,
лохматый, мятный, мятый,
дым ветреный, дым вероятный,
открытый дым свободы,
дым крытый дом угоды
всем прихотям своим,
кефирный пилигрим,
немой дым-нелюдим,
дым-непереводим,
дым мой! дым-побратим!
нигде не обратим,
непленн, непобедим, с
труим, роим, роним,
строений дым руин!
Дыма белый балет
парений, горений,
полный букет
черёмуховых сиреней,
определений
всех забытье,
мира явлений
вверх бытие!
* * *
Где родина моя?
Где кепку носят так, как я,
где итальянские верхи
с утра валяют петухи,
где все плывёт
из года в год
андреевских сиреней синий флот,
где все окончится благополучно
для нас с тобой,
и перекинется беззвучно
сухой песок на мостовой
* * *
Снег линован, прошнурован,
сброшюрован, именован,
штемпелёван, сдан на склад.
Фонари на шоссе горят,
“Умри! Будь, как все” —
говорят.
Ни о чём в исходе года,
ночь, не спрашивай меня!
Глухо охает погода,
как кастрюля ячменя.
Открыто во все века,
в эти звёздные слёзные га,
где альфа и есть омега,
бессмертное зеркало снега
* * *
Пролив, провив, промыв.
Слышь, она, вишь, она —
широкая спешит тишина.
Капли шлёпают смачно впопад, невпопад.
Пляшет прозрачный салат.
Слышь, она, вишь, она —
широкая бежит тишина
* * *
Болен, болен я!
Помогите вы скорее —
воля вольная,
кивера лиловые кипрея!
Диво дивное!
Ответные небеса!
Ты сойди, сойди,
рассветная роса!
Эти полные овечьи дерева —
словно волнами
вечные слова
* * *
Кто ты? Пьяная смолка?
Тяжеленная лень-теплынь?
Захлюпанка моя, тихомолка,
лунно-пепельная полынь.
Проплаканная ромашками,
трёхгорлая, рядами горбыль,
ухайдаканная промашками,
трёхгорбная героинь,
натаскавшая лихо кошёлками,
да присевшая в теньке,
песками тихая шёлковыми.
Песня листьев бежит по руке.
Исхлёстанная чрезвычайками,
в поддых задохнувшая хай,
чайковская чистыми чайками,
отдыхай, река, отдыхай!
Никто за тобой не гонится,
не мнёт цветов по весне!
Да никак всё не успокоится,
вздрагивает, как кошка во сне.
Никак всё не успокоится,
подбивает под самую глянь.
Тяжелеет. Темнеет. Легкоится.
Господи! Слёзы всклянь!
* * *
Держи! Держи!
Скажжи! Вот это да!
Вжжик! Вжжик!
Стрижи-ножи!
Ударники труда!
Стрижи скользят скорее свиста
росисто чисто голосисто
* * *
В жизни завтрашней — одни прочерки!
Дни мои — горстка стёртых монет.
Что споёте вы мне, белые граммофончики,
что напророчите: будет дождь или нет?
В белой облаков каменоломне
полегли мои годы.
Из прописки моей только помню:
“Улица Свободы…”
* * *
Вата. Мять.
Память унять.
Глухота ватная невподъём. Мы вдвоём
с тобою, снега объём.
* * *
Плотный снег.
Ватный кляп.
Серебро на фетры шляп.
Решено! Давно я помер!
Ну, а ты — как свежий номер,
перечитанный давно.
Постепенное вино.
Внутривенное окно.
Возьми глубокий тон,
такой медовый,
что тяжело
шмель стукнется в стекло
крутоголовый,
возьми вон тот лиловый —
как бы сполна
прими глоток креплёного вина,
возьми вон тот лимонный
светоколонный
влюблённый гром
и — похоронный
зелёный хром,
и сходу! сходу!
дверь отвори в поганую погоду,
где ветер северный листает сто страниц,
и стая странствует синиц
без государственных границ
пространством истинного рая,
где всё придумано не зря,
пока, играя,
от края и до края умирая лампада выгорает декабря
* * *
Заверни в этот снег
твои боли,
в этот побег
из неволи,
это горе в ноябре —
в это море на дворе,
эти беды без причины —
в чисто белые овчины.
Всегда, которое прошло,
разбойничает, вьётся, не дается —
снег бежит, и всё — бело.
Ничего не остаётся
* * *
Осень-Герцеговина
отстаивает права.
Наполовину винна
вот-вот золотая листва.
Осень-Герцеговина! Точка
в грозовой мгле!
Серебряная цепочка
на трамвайном стекле.
Иду, подминая небо.
Голуборий цветёт.
Справа налево
вода в мёртвое море течёт.
Булькает, бутылкает в гранит.
Стеклянит.
Вода воду в затылок тыкает,
воду вода полонит.
Оловы, мармелады,
облавы, оплывы, упады.
Нефтяной патины школа,
угрюмые га.
Нагатина кока-скока-кола.
Чугунные берега.
Будь мною, вода, будь мною —
млением, мнением моих губ,
а я тебя открою —
Кубу Колумб.
Ритмами поперёк
перетяну слова,
как этот тебя катерок
Патрульный 2.
Дождь происходит.
Весь хлестанул.
Сотнями сотен
в жесть саданул.
Шел на запад Лао Цзы
да в Нагатине вселился,
от грозы до бирюзы
возникал и веселился.
Построй меня, вода, построй
по строю —
портовою той
стороною!
Где белыми пароходами
спит белое, то, что будет,
приходами, уходами
будь мною, вода, пока смерть разбудит!
Гравий, картон, шифер, жесть
толкает Портовый 6.
Ему навстречу — Речной 50.
Сечь сечи вперекосяк.
Вода шастает вершками мнушек,
частыми гребешками свинушек.
Растекается оловянным свиным салом,
разбегается пьяным плясалом.
Тут где-то
отчаянная самоубийца
касается того света
чайка, облакобийца, молокопийца.
Будь мною, вода,
будь мною —
этою той стороной,
одно-двойною!
Чтоб нам было бы одно:
мыльно-било-водяно!
Картофельная страна.
Осень-Герцеговина.
Где с той стороны видна
эта половина.
Салют рябин. Свои листовки
жёлтые подбрасывает Китай.
Тай! Тай! Лето, Лету перелетай!
Всегда на этой остановке
Вбегает девочка в трамвай.
* * *
Ничего не слышно.
Вишь — прогуляться вышла
вишня-боярышня
белая барышня
Тени утренней разлуки
меня взяли на поруки!
Меня выписал домой
город мой, с утра немой!
Меня взял он доживать,
моего трамвая ждать,
вишням-барышням внимать
да слова, как хлеб, жевать.
(Я принёс его домой —
оказался он живой!
Круглый, тёплый, дрожжевой,
пышный, ласковый, как девушка!
Нет в мире лучше московского хлебушка!)
Всю Москву мою залей,
речь речная тополей!
Развернись, весны весней,
серебрись, веселей,
вековая
световая
речь московская живая
* * *
Персидская сирень не устанет
и в солнце, и в слякоть
кадить!
Пока меня смерть не достанет,
я буду Москвою ходить!
Живу я: Сверчков переулок,
он меня подцепил на крючок!
Потому что я самый беспечный придурок
и самый запечный сверчок!
* * *
На единство я проверюсь
в небе цело-голубом!
Вот придёт любой троллейбус —
я поеду на любом!
Там пройду я в самый славный,
самый мне уголок!
Вот меня троллейбус плавный
прямо в небо поволок
Подготовка текстов и публикация М.Н. Айзенберга
ИЗ ЖУРНАЛА ИЗ ЖУРНАЛА “КОНТИНЕНТ” (1982. № 34)[2]
* * *
Как славно сойти с ума!
Сидеть у подъезда китайцем.
Курить без атанды Беломор.
* * *
критически и самокритически
проанализировали узловые проблемы
вытекающие из положения
(цит. по: Известия, 25/VIII-80.)
“КОНТИНЕНТ” (1984. № 41)[3]
* * *
Загробный март. Всему конец.
Полузадушенные проруби.
И мокрый терн. Когда б не голуби!
Легко, усилий и не делая,
вступает в небо серебро.
И во весь мир победа белая
стучит, толкается в ребро.
ИЗ ЖУРНАЛА “ИСТИНА И ЖИЗНЬ” (1994. № 10)
* * *
Ты меня похорони по-русски
под сосновым струганым крестом,
чтобы приходили трясогузки
посмотреть внимательным глазком,
чтоб канон на разлученье с телом
пела молодая тишина,
чтобы ветер в небе опустелом
золотые веял семена.
_______________________
2) Под псевдонимом Л. Евгеньев. В стихотворении “критически и самокритически…” “ссылка” на газету “Известия” является частью текста.
3) Под псевдонимом Г. Евгеньев.