Опубликовано в журнале НЛО, номер 6, 2006
Для начала — немного статистики.
Что знает нейтрально-благожелательный российский читатель о современной русской поэзии? И откуда он это знает? Ответ на второй вопрос: скорее всего, из журналов. Из тех самых, что называют “толстяками”: “Новый мир”, “Звезда”, “Знамя” и т.д. Поэтические книжки до провинции не очень доходят — спрос на них маленький, возить из Москвы или Петербурга в Мурманск или Хабаровск — дорого. А журналы — можно подписаться или полистать в местной библиотеке. Можно зайти в “Журнальный зал” и просмотреть на экране компьютера… Можно — распечатать… (Осознанно выношу за скобки проекты, существующие только в сети: “Вавилон”, “TextOnly” и др., — говоря о новом бумажном поэтическом журнале, лучше оставаться в рамках “бумажной литературы”).
И тут возникает проблема. Пейзаж современной поэзии, представленный в “толстяках”, больше всего напоминает карты первопроходцев, на которых — сплошные белые пятна.
В “Журнальном зале” лежит массив номеров за последние 10 лет. Причем важно, что тут представлены три класса журналов. Это российские “толстые” журналы, то есть “Новый мир”, “Октябрь”, “Знамя”, “Дружба народов” и т.п., возникшие еще в советские времена и генетические связанные с той эпохой: политика их если и менялась, то не в одночасье, а довольно плавно, и тут вполне можно говорить о том, что эти журналы наследуют литературным вкусам СССР. Сюда можно отнести и “Арион”, возникший в 1994 г., но внутренне связанный с феноменом советского литературного журнала. Второй род журналов, представленных в “Журнальном зале”, — старые, не одно десятилетие существующие эмигрантские издания: “Континент”, “Новый журнал”, изначально ориентированные на принципиально иную литературу, чем “советские” литературные журналы; их выпуски стали выкладывать лишь недавно, и, соответственно, массив текстов, в них напечатанных, представлен там лишь за последние несколько лет. Наконец, в “Журнальном зале” представлены и издания, как российские, так и эмигрантские, возникшие лишь несколько лет назад: ежеквартальник “Интерпоэзия”, главный редактор и издатель которого, А. Грицман, живет в Нью-Йорке, а члены редакции разбросаны от Москвы до Мюнхена и от Иерусалима до Белфаста; существующий с 1998 г. “Крещатик”, с редакцией в Мюнхене и издательской пропиской в Петербурге; красноярский журнал “День и ночь”.
По мнению автора этих заметок, последнее десятилетие русской поэзии определяют Ольга Седакова, Елена Шварц, Сергей Завьялов, Хамдам Закиров, Марина Георгадзе, Мара Маланова, Михаил Гронас, Кирилл Медведев. Это поэты, которым от 30 до 50 лет, и, оставляя в стороне примеры удивительного творческого долголетия или ярких дебютов, составляющих исключение, а не правило, именно те, кто принадлежит к этой возрастной группе, формируют для поэзии ее сегодняшний день, а не ее “вчера” или “завтра”.
И вот некоторая статистика за эти десять лет, выстроенная на основе “Журнального зала” (благо, для этого достаточно заглянуть в раздел “Авторы” (http://magazines.russ.ru/authors/), где все публикации “расписаны”):
Ольга Седакова — 26 публикаций, из них только 3 — стихи (Дружба народов. 1998. № 5; Континент. 2003. № 116; Критическая масса. 2004. № 4).
Добавим к этому не представленный в сети “Арион” (1994. № 2), где была напечатана поэтическая подборка Седаковой. Заметим, что две позиции из этих четырех — эмигрантский “Континент” и “Критическая масса” — не принадлежат к группе “российских толстых журналов”).
Сергей Завьялов — 17, из них стихи — только 4 (Арион. 1999. № 3; Звезда. 2000. № 12; Дружба народов. 2001. № 6; НЛО. 2003. № 59). То есть редакциям “толстяков” Седакова или Завьялов интересны в качестве критиков, мыслителей, но — не поэтов: частота появления их стихов в журналах — реже, чем раз в два года. То есть журнальными редакциями они не воспринимаются как авторы, развитие которых актуально для русской литературы и за творчеством которых надо “следить”. Для сравнения — у Александра Кушнера за тот же период 67 журнальных публикаций (и в подавляющем большинстве это стихи); у Олеси Николаевой — 26, из них 19 — стихи; уВеры Павловой — 18 публикаций, из них 17 — стихи.
Хамдам Закиров — только одна публикация (Знамя. 1999. № 5).
Марина Георгадзе — 7, из них стихи — только одна (Интерпоэзия. 2005. №3)1.
Мара Маланова — ни одной.
Михаил Гронас — 7 публикаций, из них стихи — 2 (Волга. 1999. № 8; Критическая масса. 2002. № 1; были еще публикации стихов в журнале “Зеркало”, но в тех номерах, что в “ЖЗ” не представлены).
Кирилл Медведев — только одна публикация (Критическая масса. 2002. № 1).
По сути, перед нами две сосуществующие в разных пространствах картины современной поэзии. В свое время мне уже доводилось писать о параллельных, никак не пересекающихся историях современной русской литературы — той, которая выстроена на основе “толстых журналов”, и той, что существует с учетом “второй культуры” 1960—1980-х гг. и явлений, возникших после нее 2.
Среднестатистический читатель поэзии, судя по всему, все еще живет в СССР — оценками и вкусами той, канувшей в прошлое, эпохи: именно об этом свидетельствуют данные о продажах поэтических книг в Московском доме книги на Новом Арбате в 2005 г. (опубликованы в “Литературной газете” 22 февраля 2006 г. [http:// www.lgz.ru/archives/html_arch/022006 /Polosy/6_5.htm]):
Верхнюю строчку этого списка занимает… Сергей Михалков — 1758 экз. (интересно — гимн для школ закупали в таком количестве или “Дядю Степу”?).
Далее, с огромным отрывом, следует И. Губерман — 530 экз.
Следующее место занимает… Э. Асадов — 505 экз.
Затем идет поэт-песенник Л. Рубальская — 502 экз.
Пятое место — А. Дементьев — 403 экз., на шестом — Ю. Мориц — 266 экз., на седьмом — В. Вишневский — 250 экз., на восьмом — поэтпесенник И. Резник — 187 экз., на девятом Б. Ахмадулина — 185 экз., на десятом — Е. Евтушенко — 166 экз. Далее идут И. Иртеньев (164), Т. Кибиров (154), Л. Васильева (101), В. Гафт (96), Т. Бек (88), Д. Пригов (75), А. Кушнер (59), В. Павлова (54), И. Лиснянская (50), Ю. Кублановский (33), К. Ваншенкин (31), В. Степанцов (30), Т. Зульфикаров (24), М. Танич (22), Р. Казакова (20), Е. Рейн (16), В. Ветрова (11), Г. Айги (9), В. Хлебников (4), А. Вознесенский (3), К. Ковальджи, С. Гандлевский, М. Амелин (каждый по 1).
Понятно, что покупатели сборников И. Резника или М. Танича — не столько любители поэзии, сколько поклонники А. Пугачевой или группы “Лесоповал”. А в прочем продажи довольно точно повторяют степень известности авторов в советские времена: “официальные” Э. Асадов и А. Дементьев — среди лидеров, устойчивые, но с заметным отставанием позиции “либеральных” Б. Ахмадулиной и Е. Евтушенко… Среди авторов, пришедших к широкому читателю уже в постсоветский период, предпочтение отдается “ироничным” (по-разному) И. Губерману, В. Вишневскому, И. Иртеньеву, Т. Кибирову и Д. Пригову, а не “серьезным” Г. Айги или С. Гандлевскому…
Этот список достаточно явственно говорит о том, чего ждет от поэзии средний образованный читатель, не являющийся гуманитарием-профессионалом — именно таков круг покупателей в Доме книги. Поэзия — это в рифму и чтобы формульно-афористично, но не очень навязчиво, как у Губермана, Вишневского, Иртеньева или Гафта… Можно допустить серьезность, но тогда она обязана напоминать о классике (Ахмадулина или Кушнер)…
Но есть иной круг читателей поэзии. Небольшая “профессиональная” среда ее знатоков. Вовсе не обязательно поэтов — так, на концерты современного академического авангарда ходят отнюдь не только музыканты и композиторы. Но как музыка Арво Пярта или иные программы “Кронос-квартета” не соберут стадионы — так и поэзия всерьез требует искушенности, определенной настройки восприятия, интеллектуального усилия.
Этот опыт и предлагает новый журнал поэзии “Воздух”, рассчитанный на выпуск четырех номеров в год, примерно по 160 страниц каждый. Первые два номера уже вышли, и о них-то и пойдет речь.
Собственно, “Воздух” именно “профессиональный” журнал — что-то вроде журнала “Ланцет” для хирургов или “Проблем ядерной физики” для специалистов-ядерщиков. Хотя… Скорее все же, если уточнять эту аналогию, “Воздух” ближе к знаменитым “Лекциям по физике” Ричарда Фейнмана — рассказу о профессиональной картине мира, изложенному специалистом так, что, будучи интересен его коллеге, этот рассказ понятен и среднему образованному читателю, желающему вникнуть в данную тематику.
Mотто, вынесенное на титульный лист журнала, — слова Мандельштама: “Все стихи делятся на разрешенные и написанные без разрешения. Первые — мразь, вторые — ворованный воздух”. В какой-то степени за словами этими открывается пропасть — дальше шагнуть нельзя, их нельзя продолжить: это последний, окончательный аргумент. И любой, после Мандельштама, это осознает и немножко-немножко пятится от края, бормоча неуверенно: “У вечности ворует всякий…” Слова про ворованный воздух никто, кроме Мандельштама, примерить на себя не может. Про воровство у вечности — каждый порой может надеяться, что что-то ему вырвать у нее удалось.
Тем самым, слова на титульной странице — своего рода последняя вешка, граница, предел. И все, что следом за ними, развертывается не от нас, а — к нам. Moттo задает горизонт читателя, а не поэта. Тексты же стихов, собранные под обложкой, наоборот, развертываются не от читателя, а — к читателю, как при встречном ветре облака плывут не к горизонту, а на нас.
Все это отрефлектировано редактором “Воздуха” Дмитрием Кузьминым в его декларации о намерениях журнала, названной “Вместо манифеста”: “Наш адресат — читатель, готовый (об этом речь уже шла) осваивать новое, а не довольствоваться заранее известным. Человек сторонний по отношению к литературе — таким читателем быть может. Человек причастный к литературе сам — таким читателем быть обязан. Поэтому мы не скрываем, что в высокой степени наш журнал адресован самим поэтам”.
Отсюда — определенная специфика подачи материала в “Воздухе”. Акцент сделан именно на поэтические тексты — предполагается, что “профессиональный” читатель сам сможет выстроить отношения представленных текстов с текущим литературным процессом и увидеть тот контекст, в который следует поместить конкретные стихи. На это же рассчитан и рецензионный раздел, озаглавленный “Состав воздуха”, — хроники поэтического книгоиздания, подготовленные Д. Давыдовым, — в каждом номере представлены “плотные” минирецензии примерно на 50 (!) свежих поэтических книг, обязательно с небольшой цитатой из рецензируемого автора, по которой почти всегда можно составить довольно точное о нем представление. (Заметим: составить такой обзор — труд, по сути, адов. Скажем лишь, что для этого надо раз в три дня (учитывая частоту выхода “Воздуха”) прочитывать и “описывать” новую поэтическую книжку.)
Журнал делится на несколько разделов, названия которых продуманно перекликаются с именем самого издания: “Дышать” — собственно стихи, “Перевести дыхание” — проза на грани стиха, “На один вдох” — минималистские формы стихов, вроде хайку, танка и т.д., “Откуда повеяло” — под этой шапкой даны “региональные” срезы поэзии — в первом номере “Воздуха” это поэты из Нижнего Новгорода, во втором — екатеринбуржцы; рубрика “Дальним ветром” представляет переводы: в первом номере это Дж. Баггот, переведенная с английского С. Львовским, и А. Бондар, переведенный с украинского О. Зондеберг, во втором — Г. Лашен и Х. Домин, переведенные с немецкого И. Булатовским и Б. Шапиро, и Г. Павлопулос, переведенный И. Ковалевой с греческого; рубрика “Атмосферный фронт” отдана размышлениям над тем, что же есть поэзия; в разделе “Вентилятор” собраны блиц-интервью поэтов — в первом номере им предложено высказаться на тему “Десять лет без Бродского”, во втором — об идее “великого поэта”. Интересно, что сами имена в последнем из упомянутых разделов многое говорят о политике “Воздуха”: в первом номере это В. Шубинский, А. Цветков, Д. Веденяпин, С. Завьялов, Н. Горбаневская, А. Скидан, М. Степанова и др.; во втором — А. Цветков, Л. Лосев, О. Седакова, Д. Воденников, Д. Бобышев, Ш. Абдуллаев, С. Гандлевский, О. Юрьев, В. Аристов и др. Это поэты, принадлежащие к очень разным школам, но “поэты в силе”, во многом определяющие лицо соответствующей школы.
Общее впечатление от двух номеров: журнал действительно дает срез современной поэзии, не пытаясь ей навязывать какие-то конструкции, а просто фиксируя то, что происходит “всерьез”. Это — наблюдения квалифицированного синоптика, где главное — выделено и описано. Достаточно сослаться на те имена, что вынесены на обложку: в первом номере это В. Кривулин, А. Родионов, М. Айзенберг, В. Аристов, Л. Горалик, во втором — М. Степанова, М. Гронас, К. Капович, Д. Веденяпин, А. Монастырский. То есть это действительно “представительное многоголосие”. Достаточно сказать, что стихи Кривулина и Айзенберга можно встретить в любом из толстых журналов, Аристова — уже только в сугубо поэтическом “Арионе”, а Горалик — ни там, ни там.
В результате читать журнал интересно: не только ради определенных имен, на которые реагируешь особым образом, а — насквозь: становятся интересны пересечения и отталкивания людей, друг от друга далеких, порой даже не подозревающих друг о друге. Начинает слышаться “шорох времени”, его бормотание.
И вдруг ловишь себя на мысли, что все больше и больше “проборматывается” некое ощущение уже наступившей, но не замеченной катастрофы. У москвича Игоря Караулова в стихотворении “Датский принц”:
наблюдения за собой наблюдения за собой дания окатывает с головой закат её кособок за кадром её лай собак пусть себе катится колобок всё равно остановится на зеро всё равно все кого он любил кого исцелял наложеньем рук стали теперь щелочной золой загрязнением малых рек всю данию согнали в строку “дано” никого не пускают в строку “ответ” между ними колючка бурлящий лай сумасшедший свет.
У Андрея Агеева из Нижнего Новгорода:
вчера была молния,
гром дошёл сегодня,
под утро, полчетвёртого,
загремел, застучал по заспанным батареям,
металлическим привкусом сон прорезал.
<…>
и весь день сегодня видел раненых и тронутых катаклизмом —
мужика под лавкою на остановке,
кавказца, по офису мечущегося с возгласами: “э, как жэ.. мы жэ..”,
щенка у ворот, встать пытающегося, с перебитой правой лапою,
маршрутку на мосту покорёженную, номер 164,
девушку с букетом роз, бредущую медленно, с фингалом под левым глазом,
хотя все вокруг утверждают уверенно, мол, никакого грома и вовсе не было.
А чего стоит название стихотворения Василия Чепелева из Екатеринбурга: “Надпись на футболке: “Я пережил январские морозы 2006””.
Россия переживает острую, клиническую нехватку будущего — отсюда, во многом, ощущение катастрофы. Как и всплеск поэтической графомании, которая во многом мешает воспринимать новые имена: любой поэт, публикующий первую подборку, вызывает у читателя подозрение: “А это точно не из тех стихов, которых в сети — немерено и читать которые — нет сил?” Графоманских стихов сейчас и впрямь, как никогда, много, но Милан Кундера в “Книге смеха и забвения” обронил замечание о том, что эпидемия графомании в обществе может быть вызвана тремя причинами: высоким уровнем благосостояния, разобщенностью людей, отсутствием ощутимых изменений во внутренней жизни социума3.
Но это — лишь часть объяснения. Видимо, дело еще и в том, что мир — не только на пространствах бывшей “одной шестой части суши” — становится все более “миром как бы”: миром, где “как бы мясо”, изготовленное из сои, и “как бы памятники архитектуры” — новоделы вроде “восстановленного” Акрополя или храма Христа Спасителя. Подделки возникают на месте когда-то реальных объектов, захватывают все новые и новые пространства. Реальность же мира истончается — как озоновый слой. Поэзия реагирует на эту утрату реальности, утрату вещности бытия.
О роли/участи поэзии в этом меняющемся мире пишет во втором номере “Воздуха” Сергей Завьялов в статье-манифесте, озаглавленной, вслед строке Горация, “Est modus in rebus” (“Во всем должна быть соразмерность” — Сатиры 1.1, 106). Пожалуй, этот небольшой текст — самый сильный интеллектуальный раздражитель, с которым автору этих строк довелось столкнуться за последний год. Умная, почти безнадежная статья: Сергею Завьялову хватило сил отбросить какие бы то ни было иллюзии и надежды и попробовать спокойнотрезво описать действительность: “Поэзия перестанет читаться, на этот раз уже окончательно, теми, кто в разных терминологиях фигурирует как “средний класс”, “мелкая буржуазия”, “интеллигенция” и т.д., поэтому любые проекты по тривиализации культуры, как то: памятники, музеи и мемориальные квартиры, теле- и радиопередачи, даже многотиражные книжные серии <…> навсегда уйдут в прошлое. Но с другой стороны, одновременно с уменьшением числа читателей, вероятно, возрастет их искушенность. <…> “Восстание масс” явно сменяется их диктатурой, и никаких дальнейших стимулов для воспитания себя на требующих труда и дисциплины и не дающих никакой ренты “высоких” ценностях нет не только у них, но и у опоры всякого конформизма, “среднего класса”.
Пожалуй, именно здесь у России и Восточной Европы есть некий уникальный опыт, который, похоже, скоро придется перенимать ранее более благополучным. Это опыт тотального противостояния социуму. <…> Сейчас даже над самыми благополучными из европейских обществ нависла угроза стандартизации, и, похоже, на ближайший исторический период альтернативы ей нет <…>. Кроме модифицированных форм Самиздата, кроме узнавания своих по оговоркам и случайным цитатам, кроме совершенного дистанцирования от “жизни” не просматривается ничего. Ну и конечно, политический радикализм. И, вместе с ним, радикализация ценностей”.
Таков “прогноз погоды на завтра”, вычитываемый из журнала “Воздух”. Сам факт того, что журнал поэзии может всерьез служить инструментом социального прогнозирования, говорит о том, что это — по-настоящему состоявшийся журнал.
Антон Нестеров
________________________
1) Остальные шесть — в выходящих в Нью-Йорке “Новом журнале” и “Слове/Word”, то есть изданиях, не принадлежащих российскому “толстожурнальному” контексту, как, собственно, и “Интерпоэзия”. Заметим, что поэтических публикаций М. Георгадзе в “Новом журнале” и “Слове/Word” — добрый десяток, но они принадлежат тому периоду, когда эти издания еще не были представлены в “Журнальном зале”.
2) См.: Нестеров А. Герменевтика, метафизика и “другая критика”// НЛО. 2003. № 61. С. 75—97.
3) Напоминанием о наблюдении Кундеры мы обязаны Хамдаму Закирову.