Опубликовано в журнале НЛО, номер 6, 2006
Подъяремное состояние советской науки не гарантирует нынешнему ее историку ни морального, ни даже чисто научного превосходства. Я не пишу рецензии и не берусь за подробный анализ статьи К. Богданова, но частной репликой я откликаюсь на статью, в которой мне не нравится все — тон, аморфность, отсутствие сколько-нибудь отчетливого интеллектуального сюжета. Автор излагает, как было дело. Рассказывает. Нет ничего неясного, никаких затруднений и вопросов к самому себе. Сначала теоретический реферат “коннотаций научного консенсуса”, а потом вместо истории науки рассмотрение “руководящих” в те или иные советские периоды слов и понятий, научных “лозунгов”, как, например, “практика” и “эпичность”. Сквозь густой частокол науковедческой терминологии и отсылок к обширнейшей литературе и самым свежим теоретическим книжкам просвечивает, однако, старомодный костюм “советолога”1.
В горбачевский и ранний постсоветский период публикации по истории науки строились в основном с позиции жертв покосившегося и, казалось, наконец рухнувшего режима. Но упрощенная концепция ретроспективной жалобы была, по крайней мере, оплачена личной или поколенческой судьбою. В статье К. Богданова вовлеченность автора в контекст того, о чем он пишет, неощутима. Но это не радует, потому что не прибавляет ни объективности, ни сложности, только холода. Специфическое снисходительное презрение. Я хотела бы противопоставить этому отношению к советскому прошлому книги А.А. Формозова о советской археологии, о русской науке в период тоталитаризма, где сочетаются беспощадность и благородство, огромный охват материала и внимание к каждому маленькому достижению краеведа2. Да, Формозов не увлекается науковедческими теориями, но что за прок от методологической продвинутости К. Богданова, если он пишет о мифологичности советской науки, сам исповедуя постсоветские мифы?
Например, о классическом образовании в Российской империи. Согласно этому мифу, в Российской империи гимназисты с первого класса изучали латынь и греческий, и так по всей “Империи” (слово, которое Богданов пишет с почтительной капитализацией), а советская власть уничтожила классическое образование. На самом деле картина сложней. Верно, что Декрет Совета народных комиссаров от 4 марта 1921 года “О плане организации факультетов общественных наук Российских университетов”, подписанный Лениным, означал закрытие классических отделений университетов. Но сокращение преподавания древних языков в средней школе, а соответственно и в университетах началось задолго до 1917 года, уже в конце XIX века. Классическая гимназия в духе Д.А. Толстого просуществовала почти неизменной 30 лет, и недовольство ею нарастало в самых разных слоях. Классическая гимназия давала все-таки по-преимуществу гуманитарное образование, тогда как поступающим на естественные факультеты и будущим инженерам требовалась более солидная подготовка в иных дисциплинах. Противниками классической толстовской гимназии выступали не только “матерьялисты”. Губернские дворянские общества присылали в конце XIX века верноподданнейшие прошения о пересмотре действующих уставов гимназий, а московское губернское дворянство считало, что стремление сделать всех “классиками” вредит самому классическому образованию. При министре Н.П. Боголепове царь учредил комиссию, комиссия работала с 1899 до 1917 года — министры менялись, проблемы обсуждались, — но 20 июня 1902 года по высочайшему повелению в общеобразовательной средней школе курс первых двух классов во всех гимназиях и реальных училищах сделался общим, латынь начиналась с третьего класса, а греческий как обязательный предмет был отменен. С четвертого класса учащиеся делились на группы: одни изучали латынь, другие — предметы естественного цикла. Тем самым классическое образование как единая общеобразовательная учебная институция было упразднено. Староклассических гимназий с двумя языками и учебным планом 1890 года (по сравнению с 1871 годом был сокращен грамматический материал и увеличено чтение древних авторов) осталось совсем немного — гимназия в Риге, гимназии при историко-филологических институтах, Лицей цесаревича Николая в Москве, гимназии при немецких церквах в Петербурге и Москве. Кроме того, два языка, но по сокращенной программе (а греческий с четвертого класса) преподавались в пяти на всю Россию новоклассических гимназиях в университетских городах, а также в частных гимназиях, таких как Креймановская или Поливановская в Москве. Известно и то, что в целом успевали гимназисты по этим языкам очень плохо. Знание классических языков требовалось для поступления только на гуманитарные специальности, но и тут можно было сдавать одну латынь, подготовившись на специальных курсах.
Я не стремлюсь дать здесь полную картину, с датами и отсылками, но я и не пишу статьи. Но К. Богданов, не потрудившись заглянуть хоть в какое-то пособие по истории предреволюционной гимназии3, предлагает читателю в чистом виде ностальгическую идеализацию царской России. Историю же собственной кафедры классической филологии не знает настолько, что числит ее главой в послевоенное время не О.М. Фрейденберг, а И.И. Толстого.
С точки зрения метода, статья Богданова провалилась между социологией и историей. Скажем, работа В.М. Алпатова о марризме — это работа историческая, она и называется “История одного мифа”. Из нее нельзя понять, каким образом лежащие вне науки марровские идеи получили такую власть и признание. Книга написана в первую голову лингвистом, а не историком, а лингвисту важнее показать нелепость марровских представлений об истории языка. Обвинение советской власти как источнику всех бед, а значит, и этой, имеет слишком общий характер, чтобы считаться историческим выводом. И тем не менее это была первая большая работа по истории советской лингвистики, и значение ее трудно переоценить. Дополнительной к историческому исследованию можно считать работу, известную мне по краткому изложению в докладе на XIII Международной конференции по Бахтину в Ювескюле (Финляндия, 18—22 июля 2005 года). Молодая британская исследовательница родом из Донецка, Владислава Резник, проводит социологический анализ того, как марристы “захватывали власть” в гуманитарной науке при Марре и после Марра. В этом анализе содержание учения и чьи-либо имена, даже самого Марра, не очень и нужны. Социальные механизмы, описанные Резник, mutatis mutandis могут “работать” и в физике и в Австралии, так же как “борьба парадигм”, но в то же время они вписаны в конкретную историческую ситуацию. И такой “бесчеловечный” ракурс не вызывает во мне никакого протеста. Но социологического анализа у Богданова нет, его взор с высоты “птичьего полета” никаких групп и никаких “интересов” не обнаруживает. Однако и человеческой истории, ее сложной и многомерной ткани, здесь тоже нет.
Друзья и коллеги, с которыми мне пришлось говорить о статье К. Богданова, тоже обнаружили многочисленные, а главное — злокачественные фактические ошибки. Кто в чем4. Злокачественными я называю такие фактические ошибки, которые продиктованы тенденциозностью. Ограничусь здесь описанием одной такой ошибки, выступая, что называется, pro domo sua, нисколько не пряча “коннотаций” выбора своей критики. Но уж ошибка так ошибка!
К. Богданов, говоря о классической филологии советского, преимущественно сталинского, периода, один раз упоминает О.М. Фрейденберг. Не как организатора первой после закрытия после революции кафедры классической филологии, не как автора тех или иных работ, опубликованных при жизни или после смерти, и не как ученого, который, подобно ему самому, сочетал интересы к классической античности и фольклору. Нет, ни о каких ее концепциях или идеях он не говорит ничего. Вот все, что он нашел нужным сказать о Фрейденберг в статье, которая посвящена классической филологии и фольклористике советского периода:
Подлежащие переводу тексты оцениваются идеологически: дело поэтому, собственно, не в языке, но именно в текстах. О том, что компромиссам здесь нет и не может быть места, в 1952 году филологам-классикам напомнила запуганная О.М. Фрейденберг в негодующей рецензии на словарик современной латыни Р.П. Оливера (опиравшегося на итальянсколатинский словарь Антонио Бакки в “Varia Latinitas Scripta”)5. 320 слов, включенных Оливером в свой словарь, служат, по мнению Фрейденберг, вящим свидетельством того, “какие шаги сделала милитаризация школы в Соединенных Штатах. Методически и неуклонно, используя самые различные приемы, она готовит гангстеров из своих питомцев, создает кадры для новой мировой войны”6. Лексикон будущих гангстеров соответствует “картине общественной и экономической жизни США” (annona excandefacta — черный рынок, dardanarius — спекулянт, charta nummariae nimietas — инфляция, rerum pretium in immensum exardescens — повышение цен, и т.д.) и “разнузданной апологии грубой силы и убийства” (mannubalista ignivoma — ружье, tormentum plumbivovum — пушка, pyrobolum atomicum — атомная бомба, aeronavium incursio — воздушный налет). Правда, как признает Фрейденберг, “буржуазный ученый не мог обойти” слова из сакрального для советского человека тезауруса: марксизм (Caroli Marxii doctrina), классовая борьба (civilium ordinum inter ipsos dimicatio), социалист (aequaendorum bonorum fautor), национализирoвать (bona publicare), бесклассовое общество (bonorum aequatio). Но дела это не меняет: “Под видом филологического пособия американским школьникам и студентам преподносится панегирик войне, насилию и разбою7.
Прочитав эти слова, я изумилась. Фрейденберг за всю свою жизнь не напечатала ни одной рецензии. Она прекрасно понимала, какую роль играет рецензия и “критика” в советской действительности, и не хотела делать вид, что, споря с кем-то на страницах контролируемой партией печати, она вступает в свободную дискуссию. В своих “Записках” она упоминает, как ей предложили выступить с “громовой рецензией” на “Семантику собственных имен у Гомера” М.С. Альтмана: “Как ни вздымала меня эта каламбурная “диссертация”, я отказалась от поносной рецензии. В стране, где рецензии выполняли полицейскую функцию, я никогда не приложила бы руку к такому “жанру”, да еще в отношении человека, с которым некогда дружила”. И что же? В 1952 году, уже будучи на пенсии, она вдруг станет писать рецензию на англо-латинский словарик живой латыни? Она, никогда не занимавшаяся ни латинской лексикой, ни живой латынью? Кроме того, я имела претензию на обладание способностью опознавать стиль Фрейденберг, весьма своеобразный. Ничего похожего на ее руку в процитированном Богдановым фрагменте не было. Не скрою, что я почувствовала себя неуютно еще и оттого, что Богданов цитировал работу, которую я, занимаясь трудами Фрейденберг всю жизнь, упустила. Я взяла указанный номер “Вестника древней истории” за 1952 год и обнаружила, что рецензия подписана “М. Фрейденберг”. Не “О.М. Фрейденберг”, а “М. Фрейденберг”. “М. Фрейденберг” и “О.М. Фрейденберг” фигурируют как две отдельные персоны в библиографическом справочнике Воронкова “Древняя Греция и Древний Рим”, который охватывает 1896—1959 годы. К. Богданов дорисовал инициал “О.” и привел его в своей статье и библиографических ссылках в сносках по соображениям, которых не обнародовал.
Кто же такой М. Фрейденберг? Марэн Михайлович Фрейденберг, известный медиевист и балканист, студентом изучал древние языки в спецсеминаре проф. В.Ф. Семенова в МГПИ им. Ленина, а в начале 1950-х учился в аспирантуре Института истории АН СССР у Е.А. Косминского. Он был фронтовик, в 1952 году ему было 28 лет. К шестидесятилетию Марэна Михайловича его сотрудники издали небольшую брошюру с его биографией и списком опубликованных трудов8. Список открывает автореферат диссертации “Аграрные отношения в Византии в XI—XII вв.”, датированный 1952 годом. По тем или иным причинам в 1989 году сотрудники Марэна Михайловича или он сам не стали помещать в библиографию публикации, предшествующие автореферату. Из ранних работ приводится еще только статья 1954 года “К истории классовой борьбы в Византии” и рецензия на книгу о Фотии 1953 года. Надо сказать, что в отличие от О.М. Фрейденберг М.М. Фрейденберг не просто писал рецензии, а писал их чрезвычайно, невероятно много: в его списке трудов 86 рецензий!
Прямо перед “Милитаризованной филологией” в том же номере “Вестника древней истории” мне бросилась в глаза другая рецензия, подписанная Марком Наумовичем Ботвинником9. Стилистика ее очень близкая: “Империалистическая сущность концепции Робинсона сказывается и в том, что все симпатии автора на стороне захватчиков. Робинсон убеждает читателя, что завоевания в конечном счете приводят к выгоде самих завоеванных. Прибегая к сомнительному авторитету Клавдиана, он описывает прелести римской унификации, расхваливает македонское объединение, а Демосфена называет “болтливым поклонником свободы””10. Дальше Марк Наумович сделал и положенную ссылку на “Вопросы ленинизма” Сталина. М.Н. Ботвинник, побывавший в Большом доме и в ГУЛАГе (а у Марэна Михайловича был в 1927 году сослан, а десять лет спустя расстрелян отец), не питал ни к Сталину, ни к советской системе ни малейших симпатий11. Но в 1951 году он “принужден был покинуть” Герценовский институт. Об этом в его биографии сказано очень скупо12. Так же глухо сказано и о безуспешных для М.М. Фрейденберга попытках в 1953 году найти работу13. Не знаю, почему составители биографий здесь темнят, естественно предположить, однако, что оба историка в этот период были “безродными космополитами”, без работы, без денег, без перспектив. Один нашел место преподавателя английского языка в педвузе в Великих Луках, а другой стал учителем сызнова введенной в школе латыни. Рецензии на новые иностранные книжки в ту пору заказывались, а не писались по собственной инициативе. За рецензии платили, “правильные” рецензии безродные космополиты могли напечатать, это был какой-то шанс сохраниться в профессии… И скорее всего, книжки, которые они громили, им в самом деле не нравились, так что тут образовывался тот “участок тождества” с властями, о котором писала Л. Гинзбург. Да, стиль этих рецензий неприятен. Но я далека от того, чтобы осуждать их авторов. Они сделали в своей жизни много хорошего, а об этих публикациях правильно было бы забыть. Но не я напомнила.
Чтобы узнать что-то об обстоятельствах появления близнечных рецензий двух евреев на западные книжки в период борьбы с космополитизмом, я обращалась к старейшим сотрудникам “Вестника”. Безуспешно. Прошло полвека, архива нет. Я даже пыталась связаться с Марэном Михайловичем, который живет в Израиле, чтобы окончательно удостовериться в его авторстве. Но он очень болен, и я от этой затеи отказалась. В конце концов, onus probandi в данном случае лежит не на мне, а на К. Богданове, который приписал рецензию однофамильцу, потому что очень хотелось напечатать что-то такое компрометирующее О.М. Фрейденберг.
А почему хотелось, это уже особая история. Грустная. Вот и другой питерский классик, которому я показала подпись “М. Фрейденберг”, первым делом воскликнул: “Это опечатка: первый инициал пропущен!”
Пусть докажут.
P.S. Процитирую под конец автора статьи — К. Богданова: “История гуманитарного знания, конечно, в еще большей или, во всяком случае, более очевидной степени зависит от обстоятельств, которые легко счесть внешними по отношению к научному познанию, — стремления к самореализации или самообману, социальному успеху или, напротив, социальному эскапизму”.
Вот именно.
________________________________________________
Оговаривая дискуссионный характер статьи К.А. Богданова (НЛО. № 78. 2006. С. 85), редакция предполагала, что она должна была спровоцировать споры и вызвать далеко не однозначное отношение в среде филологов и историков науки, особенно по части затронутых в ней имен и репутаций. И статья К. Богданова, и исследование Д. Спорова и С. Шокарева не могли исчерпывать всей проблематики “изобретения советской традиции”, точно так же и публикуемая ниже полемика затрагивает вопросы существования и работы гуманитариев в “эпическую эпоху” тоже лишь отчасти. Более перспективной и важной нам представляется не дискуссия об отношениях авторов и героев историко-научных повествований, а эксплицитное и аргументированное обсуждение разных способов реконструкции прошлого отечественной гуманитаристики и особенно — их эвристических возможностей. — Примеч. ред.
1) Мне показалось значимым, что для ссылки на биографию Фрейденберг, К. Богданов выбрал из всей литературы, которая на сегодняшний день насчитывает 160 номеров на разных языках, только одну немецкую “советологическую” работу; см. ниже примеч. 5.
2) Формозов А.А. Русские археологи в период тоталитаризма: Историографические очерки. М., 2004; Он же. Человек и наука. Из записей археолога. М., 2005.
3) См., например, полтораста номеров библиографии в книге: Максимова С.Н. Преподавание древних языков в русской классической гимназии XIX — начала XX века. М., 2005.
4) Так, Наталья и Николай Костенко обнаружили, что К. Богданов ошибочно приписал режиссеру А. Роу создание фильма “Руслан и Людмила”: “Столяров, получивший всесоюзную известность после главной роли в фильме Г. Александрова “Цирк” (1937), ко времени выхода на экраны “Кащея” уже устойчиво ассоциировался с легендарными персонажами сказочных историй в ранее вышедших фильмах того же А. Роу “Руслан и Людмила” (1938) и “Василиса Прекрасная” (1939)”. Ну, спутал человек. Стоит ли огород городить. Но, во-первых, важно, откуда получил эту ложную информацию, а, во-вторых, так получилась картина более стройная, чем в действительности.
Фильм “Руслан и Людмила”, с С. Столяровым и Г. Глазовой в главных ролях, был снят в 1938 г., но не Роу, а И. Никитченко и В. Невежиным (режисеры и сценаристы). (Кстати, продается вместе с “Садко” на видиокасете (2004) и DVD (2006) в Ozonе (http:// www.ozon.ru/context/detail/id/1694455/), где указаны авторы фильма). Но эта ошибка гуляет по Интернету. Например, на сайте “Люди” (http://www.peoples.ru/art/ cinema/actor/stolyarov/) в статье Федора Раззакова, посвященной Столярову, написано: “Так, в 1938—1939 годах он снялся в фильмах А. Роу “Руслан и Людмила” и “Василиса Прекрасная””. Забавно, что на форуме сайта, уже 29.01.06 оставлено сообщение об ошибке, но снова с ошибкой, что этот фильм снят Птушко. Далее, на http://zhurnal.lib.ru/n/nesterow_andrej_nikolaewich/rus x2.shtml та же, дословно, фраза, принадлежащая тому же Федору Раззакову. Он ли создал эту ошибку (у него довольно большая статья) или повторил — неизвестно, но Богданов точно “повторил” ошибку. Почему бы не обратится к официальному сайту Мосфильма, где есть полный каталог фильмов с 1924 года с официальной информацией (http://www.mosfilm.ru/index.php? File=catalog/main.php&Film=170).
(Данная ошибка уже исправлена одним из наших читателей — см. раздел “Errata” (НЛО. 2006. № 81. С. 443). — Примеч. ред.)
5) Фрейденберг О.М. Милитаризованная филология // ВДИ. 1952. № 1. С. 179—181. Рецензируемая работа: Oliver R.P. Modern Latin // Classical Weekly. 1951. Vol. 13. P. 193—203. О невзгодах, выпавших на долю Фрейденберг в послевоенные годы: Kabanov A. Ol’ga Michajlovna Frejdenberg (1890—1955). Eine sowjetische Wissenschaftlerin zwischen Kanon und Freiheit. Wiesbaden: Harrassowitz, 2002. S. 256—264. — Примеч. К. Богданова.
6) Фрейденберг О.М. Милитаризованная филология. С. 181. — Примеч. К. Богданова.
7) Фрейденберг О.М. Милитаризованная филология. С. 181. Заключительный аккорд автора принципиально суров: “Буржуазная наука действительно и неуклонно катится по пути регресса и одичания”. — Примеч. К. Богданова.
8) Марэн Михайлович Фрейденберг. Биобиблиография. Калинин, 1989.
9) Ботвинник М.Н. Новые работы буржуазных историков об Александре Македонском // ВДИ. 1952. № 1. С. 173— 179.
10) Там же. С. 179.
11) См. о нем: Древний мир и мы. № 1. СПб., 1996. С. 180 и сл.
12) Там же. С. 185.
13) Марэн Михайлович Фрейденберг. Биобиблиография. С. 6.