(К спорам о социокультурных истоках сталинизма)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 5, 2006
Историография советского периода отмечена рядом работ, в которых сталинизм представлен как явление, доныне неизвестное, как идеологический феномен именно XX века1. Однако сегодня такая редукция этого явления только к идеологии все более обнаруживает свою методологическую несостоятельность, особенно в связи с появлением новых исследований по социально-политической истории, в особенности тех, где предпринимаются попытки показать, что “чудовище” родилось и развилось из сложного переплетения многогранного опыта прошлого с идеологически заданными проектами ближайшего и более отдаленного будущего2.
Предлагаемая работа методологически также исходит из убеждения, что всякая современность (и, в частности, такой феномен, как l’Etat Moderne), какой бы новой она ни казалась, представляет собой переплетение компромиссов, которые вырабатываются в результате тяжбы между опытом прошлого, свойственным индивидууму или коллективу, и его/их планами на будущее. Такой нелинейный подход к историческому времени позволяет предположить, что сталинизм — это сложное социально-политическое явление, а не общественная “патология”3.
* * *
Какой опыт прошлого включить в анализ? С какого связующего звена начать? С того, которое, можно сказать, бросается в глаза: большевики вернули активную роль Кремлю, где определенная модель власти уже сложилалась задолго до того, как Петр I покинул не любимое им место правления. Переехав в Кремль, большевики выбрали для инновации место, к которому вполне применим концепт хронотопа, введенный М. Бахтиным: “хронотоп” означает нерасторжимую взаимосвязь времени и места, непременных параметров всякой человеческой деятельности, или, как об этом писал сам Бахтин, “приметы времени раскрываются в пространстве, и пространство осмысливается и измеряется временем”4. Включение Кремля в активную политическую жизнь может быть осмыслено в терминах одновременной с этим реактуализации прошлого.
Революция 1917 года, сделав заявку на новый радикальный разрыв с прошлым, изменила судьбу Кремля. Она снова вернула сюда верховную власть. На этот раз речь шла о повторной перемене, что повело к установлению поведенческих норм, которые в стенах этой древней цитадели казались искорененными после петровских реформ. Именно в новом, советском Кремле следует искать то, что называется “актуальным прошлым”, или ту темпоральность, которая необходима для углубленного понимания феномена сталинской власти.
Явление реактивизации опыта прошлого хорошо известно и уже давно отмечено в области языка. Следуя за A.M. Селищевым, В.В. Виноградовым, Б.А. Успенским, напомним, что революционные перемены сопровождались введением в активную речь церковнославянских, простонародных или арготических выражений. Просмотрев под интересующим нас углом зрения “Историю слов” В.В. Виноградова, отметим, что печально известный словарь сталинского времени пестрит такого рода архаизмами: отщепенец, двурушник, приспешник, жупел, крамола, злободневный, злопыхатель, председатель, истина, кругозор, искание, кулак, поприще, пресловутый, убеждение, халатность — все это слова из древних языковых пластов5. Даже призыв “Да здравствует советская власть!”, как утверждает Б.А. Успенский, с точки зрения формальной целиком и полностью церковнославянская фраза6.
Наша гипотеза о внедрении в советский Кремль опыта далекого прошлого находит подкрепление в указанных наблюдениях лингвистов и семиотиков. В то же время, стремясь включить прошлое в анализ советского настоящего, данное исследование не поддерживает идеи преемственности, сводящей историю Советского Союза к “вечной России” с ее “особенной статью”, “русской идеей”, “русским путем”, “судьбой” и т.д.7 Оно также идет вразрез с теми работами, которые рассматривают советский феномен как некое целое длительностью в семьдесят лет, своего рода историю в скобках8. Представления о линейности исторического времени мешают многим советологам сформулировать другие гипотезы, чтобы обойти теоретическое препятствие, которое представляет собой пара прерывность/ непрерывность. Отметим с самого начала, что связь событий и явлений не исчерпывается хронологией. Она сама — лишь конвенционно созданный инструмент историка. Ведь проявления жизни имеют также значение вне хронологического ряда в памяти и культуре людей. В любой ситуации прошлого или нашей современности присутствуют разные темпоральности, а именно прошлое и будущее, воплощенные в опыте, памяти и представлениях людей, участвуют в их действиях и приводят к результату, который мы называем “настоящим временем” или, точнее, “историческим временем”. Таким образом, работая над изучением прошлого, историк должен учитывать то, что опыт и планы на будущее его героев актуализируются в их действиях, моделируют их способ говорить и жить в настоящем, оживляют их память и выражаются в их поведении, рассуждениях и представлениях. При таком подходе нет места ни для радикального разрыва, ни для непрерывности9. И именно такой подход определяет всю программу углубления наших знаний применительно к сталинизму.
На этом пути встречаются авторы, которые, говоря о почве, подготовившей сталинизм, называют “имперский патернализм”, “общинное распределение”, “неофеодальное”, “архаическое” или “патриархальное” состояние общества10. Но дальше приклеивания этикеток дело не идет: прошлое вроде бы присутствует в мыслях авторов, но его связь со сталинской системой остается обозначенной слишком обобщенно11.
* * *
Предметом нашего исследования будет часть сталинской системы, известная под официальным названием “система планового социалистического распределения” и под неофициальным, но еще более часто употребляемым названием “кормушка”.
Предварительно следует сказать, что обычно политика большевиков в области распределения анализируется в свете их обещаний равенства. Однако такой подход явно сужает сферу анализа. Либо большевики, демагоги и циничные рвачи, жадные до привилегий, с самого начала вели идеократическую политику, пренебрегая социальными интересами и жертвуя миллионами жизней ради своей веры, либо они искренно хотели установить равенство, но им помешали обстоятельства. Получается морально-оценочный подход, при котором система, называемая “социалистической и плановой”, оказывается или преданным идеалом, или нереализованной мечтой, и тогда объяснения, касающиеся всей сталинской системы, должны сводиться к разоблачению дутого эгалитаризма или утопизма. Однако сегодня ни то, ни другое уже не нуждается в доказательствах: дискурс, бесспорно, находился в вопиющем расхождении с реальностью. Напротив, изучение сложности реально осуществленных большевиками социальных перемен — в целях понимания их сути — только начинается и должно еще вестись по многим направлениям.
Один из подходов в этом смысле заключается в том, чтобы посмотреть на “плановое социалистическое распределение” не с точки зрения его провала, а как на конституирующий элемент сталинизма и попытаться понять, чему соответствовало неравенство, господствовавшее в Советском Союзе. Будем исходить из предположения, что в этой сфере имели место несознательное воспроизведение и реминисцентная актуализация некоторых древних представлений и практик. Подчеркнем для ясности: мы не предполагаем наличие филиации, сознательного заимствования или преднамеренного воспроизведения. Цель — показать, как элементы прошлого внедрялись в повседневность, ориентированную на будущее (коммунизм), как различные темпоральности переплетались в общественной жизни. Какое прошлое (или какая часть прошлого?) было включено в настоящее, чтобы в нем сделаться вновь значимым? Какая модель распределения была в употреблении и на какие представления о власти она опиралась?
Попробуем дать ответы на эти вопросы в двух направлениях. Сначала посмотрим, что в этом отношении можно наблюдать в опыте прошлого, и затем обратимся к рассмотрению того, как в 1920—1930-е годы переплетались нужды текущего дня, дискурс, обращенный в будущее, и элементы культурной антропологии. Такой взгляд поможет нам увидеть, как из такого переплетения выкристаллизовалась в конце концов “новизна” власти XX в.
ОБ ОДНОМ УСТОЙЧИВОМ ПРЕДСТАВЛЕНИИ О ВЛАСТИ
Королевская власть перестала быть загадочной с тех пор, как сделалась предметом изучения исторической антропологии12. Напротив, царская власть изучена еще далеко не достаточно с точки зрения символики, ментальности и форм выражения сакральности13. За ней сохраняется репутация “иррациональной” и “мистической”, созданная иностранными путешественниками и дипломатами XVI — XVII вв. и не раз подкрепленная впоследствии русскими мыслителями и историками. Макс Вебер в своей типологии форм господства уловил главное в самодержавном правлении, определив его как “харизматическое”. Норберт Элиас проницательно указал на различия между “рационализмом” абсолютистского правления и “иррационализмом” харизматического или автократического правления14. Однако в чем конкретно выражается “иррациональность”, сказать трудно, так как вопрос не поддается изучению. Ведь “иррациональность” не присуща действиям людей, понятие это оценочное, имеющее смысл только при сопоставлении с рациональным поведением. Наше намерение заключается поэтому в раскрытии конкретного содержания одного из аспектов царской власти в XVII в., ее кормленческой функции в сравнении с рациональной ориентацией становления абсолютистской системы Людовика XIV.
Предварительно, чтобы лучше уловить русскую специфику, напомним, как вел себя за столом Людовик XIV. Король Франции вкушал пищу один. Его обед был публичным театрализованным зрелищем. Представители высшей знати ему прислуживали, в то время как остальные придворные и приглашенные наблюдали церемонию на почтительном расстоянии. По окончании королевской трапезы знать приступала к еде в соседнем зале. Этикет требовал соблюдения дистанции15. Король и придворные, предаваясь гастрономической роскоши, не заботились об остатках пищи, которая подавалась им в изобилии. Несъеденное раздавалось слугам, а уцелевшие блюда и большие куски продавались в Париже или Версале в специально отведенных для этого местах16. Таким образом, остатки раздавались без различия чина или продавались всякому имеющему деньги и не представляли престижной ценности в глазах знати. В этом случае, как и в застольной церемонии, этикет предписывал соблюдение дистанции по отношению к королю.
Создание и поддержание дистанции между королем и двором, а также между членами двора было отличительной чертой поведения в условиях абсолютистской системы. Ни властвование при дворе, ни власть короля над страной не могли осуществляться без соблюдения этикета, основанного на самом тщательном рациональном осмыслении власти17. А за этикетом уже стояли и политические представления и теории.
ПОДАЧИ
Совершенно другой была ситуация в случае автократии. Самодержец устанавливал более или менее личные и прямые контакты с придворными. Его покровительство было неотделимо от его харизмы. Близость к царю, возможность видеть “светлые царевы очи” имели огромное значение в вопросе о важности и чести службы.
Если король Франции обозначал дистанцию, царь, хотя и восседал один за приподнятым столом, вкушал пищу одновременно с придворными, рассаженными по чину за столами рядом18. Число приглашенных к столу могло быть незначительным в обычные дни или доходить до нескольких сотен в дни приемов, но вне зависимости от количества гости всегда разделяли пищу с царем. В соответствии с чином государь оказывал им честь в виде царской подачи. Либо он сам, призвав к себе гостя, преподносил ему кубок или жаловал блюдо, либо кравчие от его имени передавали хлеб, вино, целые блюда или куски, иногда надкушенные государем. Если царь ел один или в узком кругу, он не забывал остальных придворных. Им домой два раза в день от царского стола посылалась поденная подача. Царица и царевичи также два раза в день посылали от своих столов поденную подачу придворным19. По Котошихину, круг лиц, получавших эти знаки расположения, был очень широк, практически он охватывал весь царский двор20.
В случае отсутствия придворного на торжественном обеде ему посылалось на дом полное меню. Царские столы всегда накрывались с расчетом на подачу21. Когда царь не ел, не было и подач. Придворные ревниво следили за получением подачи. Она должна была поступать регулярно, и качество ее должно было соответствовать чину: голова севрюги ценилась выше щуки, а щука выше ухи, уха же шла перед пирогами и т.д. Ошибка или забывчивость в доставке подач карались тюрьмой или батогами для отвечающего за эту службу22. Если ошибки не было, а подачу все же не приносили, обойденный торопился в Кремль к царю, чтобы выяснить, в чем дело, или узнать, что впал в немилость. Царь один был волен назначить или отменить подачу.
Как понимать подачу? Современники-иностранцы истолковывали ее как особую честь. Как знак чести и царской милости она также интерпретируется и в историографии. Можно проанализировать ее в свете теории дара, которую развил Марсель Мосс23. Ведь бояре, получив подачу, шли к царю благодарить его, “бить челом”, а в праздничные дни, например на именины членов царской семьи, подносили им пироги. Царь посылал или сам дарил именинный пирог патриарху. Патриарх посылал царской семье свои дары на Пасху (великоденские дары). Царь в ответ посылал свои, предварительно приняв патриарха у себя за столом. Анализ даров и отдариваний, проделанный для других цивилизаций, вполне применим и к подачам24.
Однако символическое значение подач не ограничивается патриаршим и царским двором и не сводится к двум аспектам — чести и дару. Подчеркнем сразу, что подача — это жест власти, но в качестве такового она остается почти неизвестной в отличие от застольной символики королевской власти, хорошо изученной для греко-римского мира и западноевропейского ареала25. В каком же соотношении находятся пища и власть в России?
Понять поведение высших слоев общества, главным образом городского, помогает текст Домостроя, отражающего распространенный идеал монастырского порядка и составленный в научение в середине XVI века священником Благовещенского собора Кремля Сильвестром26. Хозяин любого состоятельного дома приказывал готовить больше, чем могла потребить его семья. Что касается стола, всякий хозяин должен был вести себя по правилам, которых придерживались и в монастыре, и в Кремле, и в крестьянской семье. Возглавляя стол в крестьянской семье, хозяин раздавал хлеб, а количество и качество пищи каждого члена семьи зависело от возраста и чести (или любви), которую ему оказывал хозяин. При жизни хозяина уважали как кормильца и в качестве такового его провожали в погребальном плаче: “На кого, кормилец, покидаешь, кому приказываешь, поручаешь!”27 Слово кормилец означает “тот, кто дает есть”, но также “благодетель, покровитель”. Кормитель — то же, что кормилец, но в то же время кормитель — это кормчий, правитель28. Часто употреблявшаяся тогда в народе поговорка “Государь наш батюшка, свет наш кормилец” свидетельствует о том, что за кормильцем признавались власть хозяина-государя и авторитет отца. Можно предположить, что подача на всех уровнях общественной лестницы была ритуальным жестом, который через дар устанавливал отношения власти. Что касается народного понимания отношений власти, то оно красноречиво выражено пословицей: “У кого власть, у того и сласть”.
КОРМИТЬ И ПРАВИТЬ
Итак, подача — это ритуальный жест власти в Московии, но он воспринимался иностранцами в терминах чести как элемент рационального этикета. Таким он и оставался для последующей историографии. Лишь в последнее время Л.А. Юзефович привлек внимание российского читателя к различию между ритуалом и этикетом, чтобы подчеркнуть именно ритуальность подачи. Уже “Повесть временных лет” рисует Владимира Святославича типичным князем-кормильцем: он устраивал воскресные пиры для дружинников, кормил их ежедневно и раздавал съестное нуждающимся29. Во время полюдья князь и его дружина кормились за счет населения. Однако, сообщая об этом, источники употребляют двусмысленное выражение “земля кормила князя” в обмен на услуги. Конечно, имеется в виду население, но в древности и для земли, и для населения употребляли одно слово. Вначале князь не претендовал на большее, но со временем он начал доверять административные и судебные задачи своим слугам, наместникам и волостелям30. Эти представители княжеской власти получали от князя право кормиться за счет населения31. При вступлении в должность им полагался въезжий корм и корм на праздники. Судебные и другие пошлинные сборы дополняли их доходы. Эта практика исполнения княжеской власти получила у историков название системы кормлений32. В глазах своих слуг князь утверждал образ власти, которая кормит.
В историографии существует общепринятое мнение о том, что система кормлений была ликвидирована в ходе реформ Ивана IV в 1555—1556 годы. и будто бы это было важным шагом на пути строительства государства33. Такое мнение предполагает, что “приговор” царя был исполнен неукоснительно и что власть перестала выполнять свою кормленческую функцию34. Однако это далеко не так. Исполнение древней функции различимо без труда в новых формах, которые она приняла35.
Во-первых, наделяя своих слуг поместьями, царь увеличивал число кормленщиков. Во-вторых, оплачивая службу в основном натурой, царь утверждал себя в качестве кормильца. Высшие чины получали дворцовый корм (мясо, рыбу, вино, хмель, сено, солод), низшие — другие продукты (зерно, муку, соль, овес). Служилым людям все-таки платили деньгами, хотя частично и нерегулярно. Однако выражение “денежный корм”, употребляемое для обозначения такого вида оплаты, выдавало кормленческую функцию власти.
Поскольку денежные оклады были ненадежны, а платежи натурой недостаточны, приказные и служилые люди прибегали к практике “кормления от дел”. Почести и поминки (деньгами или натурой), подносимые им с целью ускорить решение дела, считались законной статьей их дохода. Правительство грозило карой только за посулы, но на практике их было трудно отличить от почестей и поминок36. Как можно осмыслить систему кормлений? Имеем мы дело с ее “пережитками” или с ее реактивацией, в соответствии с устойчивыми, живучими, хотя и не выраженными в трактатах представлениями о власти?
СИМВОЛИЧЕСКАЯ ЭФФЕКТИВНОСТЬ ПОДАЧ
И в конце XVII в., 150 лет спустя после отмены, система кормлений оставалась вполне действенной. Если она как бы маскировалась под новые виды практики, то подача, вошедшая в обиход в это же время, наоборот, сохраняла на виду и даже подчеркивала кормленческую функцию верховной царской и патриаршей власти. Подача стала средством установления и поддержания местничества, то есть иерархии знати37. Подачу, этот знак близости к царю или, вернее, магической связи с ним или патриархом, несомненно, следует рассматривать как элемент харизмы русских правителей. Установление рациональной дистанции отмечается у них по отношению к иностранным послам. От XVI к XVII в. дипломатические приемы формализуются, постепенно перенимая нормы более или менее общепринятого этикета. Напротив, близость царя и патриарха к своим знатным слугам подчеркивается иерархией подач.
Петровские реформы были, как известно, попыткой ввести рациональные начала в управление. Они сказались и на практике кормлений. С одной стороны, подачи вышли из употребления: Петр чаще ел на ходу или на корабле, чем во дворце. Приемы стали неформальными, происходили в разных местах, например в Летнем саду, где власть хозяина проявлялась лишь в запрете покидать место праздника, не выпив достаточно много за его здоровье. И при преемниках Петра это были в целом светские приемы, организованные и проводимые в соответствии с рациональным этикетом, который почти не имел ничего общего с магическим полем, довлевшим над священными столами прошлого38. Тем не менее перемена общего ритуала императорского стола не мешала воспроизведению некоторых традиционных жестов, в первую очередь коронования и следующих за ним торжественного обеда в Грановитой палате и угощения народа39. С другой стороны, царь прекратил массовые раздачи поместных окладов и повсеместно заменил их выплатой денежного жалованья, повысив его и приказав свести к минимуму “корм”. Но после его смерти правительство, озабоченное дефицитом в бюджете, не нашло ничего лучшего, как сократить число чиновников и уменьшить их оклады. Тем самым оно подтолкнуло новоиспеченных чиновников и вчерашних приказных к привычному кормлению от дел. “В немецких одеждах по-прежнему сидел старомосковский кормленщик, привыкший служить постольку, поскольку кормится от дел. Характерно, что не признавали над собой контроля, кроме царского, самые верные и умные соратники Петра”40.
Практики кормлений отступали очень медленно в течение XVIII и первой половины XIX века, потому что перемены больше касались видимости, чем существа вещей. Напротив, изменения, произошедшие в результате реформ 1860-х годов, были существеннее и прямо затрагивали три фактора, которые обычно в историографии считаются способствующими поддержанию чиновничьих кормлений. 1) В обществе не существовало структур, которые позволили бы ему быть проявленным на уровне государственных дел. Не было органов власти, основанных именно на праве, в частности, на местном уровне, где процветало самовластье вместо самоуправления. 2) Еще более важным источником таких практик были низкая производительность сельского хозяйства и бедность, которая ее сопровождала. 3) Повсеместным было смешение административной и судебной власти.
К началу XX в. перемены ощущались и в гражданском обществе (работа земств), и в правовой, и в социальной сфере. Однако в административной области реформы, которые должны были повлечь за собой перемены в ментальности и поведении, имели ограниченное действие, что вполне вписывается в логику власти, которая идет на уступки социальным и экономическим императивам, но сама не желает реформироваться. К тому же в связи с экономическим кризисом конца XIX в. и Первой мировой войной в правительстве был сделан выбор политики попечительства, которую даже ведущие экономисты расценили как единственно приемлемую в тогдашних российских условиях41.
КОРМЛЕНЧЕСКАЯ ФУНКЦИЯ СОВЕТСКОЙ ВЛАСТИ
На основании того, что при советской власти попечительская роль государства была гипертрофирована и советское руководство уделяло большое внимание иерархии в распределении продовольствия, вполне возможно задаться вопросом о том, не являлось ли это индикатором ее кормленческой функции? Для ответа на этот вопрос посмотрим, как в 1920—1930-е годы насущные нужды, представления о будущем и фрагменты практик прошлого, преобразуясь в действиях людей, и привели к созданию “кормушки”. Это слово, как известно, является одним из символов сталинского типа власти.
РЕШЕНИЕ НАСУЩНЫХ ПРОБЛЕМ
Принцип коммунистического равенства, провозглашенный большевиками, быстро отошел на второй план после прихода их к власти. Начиная с 27 октября 1917 года они начали строить две системы распределения: одну, отмеченную заботой о равенстве, обещанном в декрете (уравнение заработной платы квалифицированного рабочего и ответственного работника Советов), и другую, в которой выражалась невысказанная забота об упрочении власти путем привлечения сторонников, подкармливаемых за счет привилегий. Распределение денег и материальных благ с самого начала подчинялось двойной логике: идеологической и прагматической. Так, уже 1 декабря 1917 года Ленин предложил прагматический проект постановления, увеличивающий оклад народных комиссаров и высших служащих и чиновников42. И как бы затем М.П. Томский в 1928 году на VIII Съезде профсоюзов ни разоблачал “недопустимый разрыв” в зарплатах, ничто не могло остановить дифференциацию доходов.
Несмотря на это, видимость равенства считалась важной для коммунистического руководства. Оно стремилось уменьшить разрыв в зарплатах простого труженика и ответственного работника путем поддержания партмаксимума: был введен установленный потолок зарплаты, а дополнительные доходы должны были возвращаться в партийную кассу.
Вынужденное часто вносить идеологические поправки в политику зарплаты, партийно-правительственное руководство не забывало тем не менее прагматически дополнять скромные оклады служащих привилегиями в сфере “материальных благ”. Во время военного коммунизма, отличавшегося экономической разрухой и натуральной оплатой труда, эти привилегии касались прежде всего возможности нормально питаться. Высшее руководство позаботилось о себе в первую очередь, но постепенно и негласно, а далее в рамках общей системы планового централизованного распределения привилегии распространились на более широкий круг лиц43. Осенью 1918 года жители Москвы и Петрограда были разделены на три категории в зависимости от рода деятельности: физической, интеллектуальной или нетрудовой. Нормы были установлены для каждой категории в пропорции: 4:2:1. В 1919 году это упрощенное разделение превратилось в сложную систему. Например, врачи и медработники получили надбавку к пайку за борьбу с эпидемиями. Военные получали разный красноармейский паек в зависимости от того, служили ли они на фронте или в тылу. Но и в том, и в другом случае получать их паек было выгодно, и уже вскоре сотрудники милиции, ЧК и партийные пропагандисты добились причисления себя к этим категориям. Специалисты и ученые, работающие на оборону, получили с декабря 1919 года академический паек. Число различных типов пайков дошло до двадцати пяти, когда VII Всероссийский съезд Советов принял 9 декабря 1919 года резолюцию, осуждавшую неравенство и утверждавшую создание единого рабочего пайка. Таким образом, дифференциация распределения продуктов в зависимости от социального или политического положения устанавливалась в результате применения мер то эгалитарного, то привилегирующего характера.
Можно ли объяснить такую политику условиями гражданской войны? Советские идеологи и историки объясняли ее однозначно наличием военного положения. Сегодня мы знаем, что “военный коммунизм” был не конъюнктурной политикой, а сознательно поставленным идеологически вдохновленным экспериментом, который полностью провалился44. Если в конце 1922 года бесплатные пайки и натуральная заработная плата были формально ликвидированы, то продукты по низким ценам продолжали распределяться через специальные столовые и магазины.
Во время НЭПа, а точнее, после голода 1921 года и его трехлетних последствий, снабжение населения стало регулярным и повсеместным благодаря рынку. Перестали быть актуальными и затихли дискуссии рабочих о совнаркомовских пайках. Позднее советские люди, измученные дефицитом, будут вспоминать об этом времени с восторгом, считая его эпохой процветания.
КОРМИТЬ И ПРАВИТЬ
Трудности с продовольствием и возмущение населения вынуждали местные власти в конце 1920-х годов принимать решения, не дожидаясь директив сверху. Карточки стали вводиться спонтанно, до того как правительство нормировало получение хлеба на всей территории страны 14 февраля 1929 года. Но только через год, когда повсеместный голод стал реальной угрозой, Политбюро и Наркомснаб приняли ряд решений относительно карточек на все базовые продукты и на всей территории страны.
По какому принципу распределяли? Справедливость (дети, больные, малоимущие) быстро отошла на второй план. Снабжать в первую очередь тех, кто трудится для индустриализации, и пропорционально вкладу каждого — вот принцип, который стал доминирующим и неоспоримым. C введением карточной системы (с 1 января 1931 года) местности и предприятия, считающиеся неважными для индустриализации, были либо очень ограничены в государственном снабжении, либо его лишены. Города и предприятия, нужные для индустриализации, были разделены на 8 категорий. Москва и Ленинград, имея преимущества перед всеми другими городами, снабжались особо. Таким образом, была установлена иерархия распределения, но включенные в нее люди не были гарантированы от недоедания. Политбюро и центральные органы власти устанавливали или утверждали списки удостоенных госснабжения45. В 1931 году были установлены четыре списка. Особый и первый включали главные промышленные города. Представляя всего 40% находящихся на госснабжении, они получали 70—80% продуктов и промтоваров. Второй и третий списки включали города с незначительными предприятиями типа спичечных или мыловаренных заводиков. Внутри каждого списка имелись свои градации (группы А и Б, стандарты 1—3) в зависимости от социального статуса индивидуума. Магазины и цены тоже подчинялись иерархическому принципу организации: ЗР — закрытый распределитель, ЗРК — закрытый рабочий кооператив, ОРС — отдел рабочего снабжения.
Учитывая цели — индустриализацию плюс милитаризацию, — самыми лучшими должны были быть рабочие и красноармейские пайки. Даже нормы партийных и государственных работников, культурной элиты и военного командования должны были в соответствии с буквой закона равняться на эти категории. Получалось, что нормы промышленного рабочего особого списка выстраивали в один ряд рабочих, инженеров, техников, медиков, преподавателей, политработников, академиков, профессоров, офицеров армии и флота и даже сотрудников ОГПУ. Следующий горизонтальный срез общества нивелировал служащих, учителей и студентов нетехнических училищ и членов рабочих семей. Рабочие совхозов и мелких предприятий, сельские учителя и фельдшеры, агрономы и сельские милиционеры и даже спецпереселенцы и заключенные принадлежали к следующему пайковому слою общества. Крестьяне-колхозники оставались однородным классом, так как продуктовых пайков не получали46.
Паек стал, таким образом, индикатором расслоения общества, но не по классовому признаку, а по отношению к власти-кормушке. Распределяя больше или меньше жизненно необходимых продуктов или вещей, власть присвоила себе мощное средство нажима на советских людей для выполнения своих планов.
Несмотря на официальные заявления, рабочие и красноармейские пайки не были лучшими. Номенклатурные работники снабжались несравненно разнообразней. В партийном, советском, профсоюзном и хозяйственном аппаратах Москвы и Ленинграда в середине 1935 года различались руководящие работники и ответственные работники. Первые имели доступ в литерные столовые. Вторые в свою очередь делились на две группы и питались соответственно в столовых первой и второй категорий47. Нормы снабжения и в этих столовых, и в спецраспределителях, где можно было купить дополнительно и продукты, и промтовары, были высокими, а цены низкими. В Москве привилегированными столовыми пользовались 74 300 человек, спецраспределителями — 45 000, в Ленинграде соответственно 12 370 и 10 500. В общей сложности для многомиллионных городов — немного, круг оставался достаточно узким.
Узкий слой (номенклатура СССР и РСФСР) препятствовал своевольному его расширению на местах: республиканские работники не должны были иметь такого спецснабжения. Однако, несмотря на контроль и указания центра, круг специально обслуживаемых работников не мог не расширяться. Как в центре, так и на периферии в него включались артисты, ученые, военные и т.д. Периодически на места посылались промтовары и продукты для активистов районов и областей. То же самое касалось разрешения на строительство домов отдыха, на увеличение зарплат и т.д.
После отмены карточной системы нормирование ушло в прошлое, магазины, кооперативы и колхозные рынки стали торговать свободно. Население могло бы отовариваться здесь за свои деньги. Но ни денег, ни товаров все равно было недостаточно, чтобы соответствовать рекламе “сталинского изобилия”. Спецобслуживание не было отменено, наоборот, оно расширилось и обогатилось. Партмаксимум чиновники не соблюдали, а в 1934 году его и вовсе отменили. Вкусы и нормы поведения руководящих и ответственных работников порождали новых советских мещан. Это они, прикормленные, внимали напыщенным речам о “неустанной заботе партии и правительства” и перепевали их, считая себя причастными к созданию сталинского изобилия. На таких людей опирался Хозяин, а они в свою очередь копировали его и механически выполняли установки сверху. Спецснабжение стало для многих путеводной звездой и приобрело за трудные годы жизненно важный для поддержания власти смысл: к кормушке начали тянуться.
“ВПЕЧАТЛЕНИЕ, ЧТО ТЕБЯ КОРМЯТ”
Спецобслуживание благополучно существовало, но следы его в архивах не так легко обнаружить. Тем не менее там находятся постановления Совнаркома от 25 мая 1936-го и 9 мая 1937 года, по которым часть бюджета отводится на снабжение ответственных работников (ЦК партии и комсомола, высших партийных школ, Института Маркса—Энгельса—Ленина, Музея Ленина, республиканских ЦК, обкомов и райкомов, горкомов центральных городов областей, республик и районов). Им полагалось по 80 рублей в месяц в качестве дотации столовым48.
Из этих постановлений ясно, что речь идет о столовых. В других документах чаще всего выражение “лечебные мероприятия” заменяет собой слова, которые можно было бы ожидать: буфет, склад, кухня, питание. Если в каком-нибудь документе говорится о питании, то его обязательно сопровождает прилагательное “лечебное”. “Лечебное пособие”, “лечебные мероприятия” — эти выражения часто встречаются в бюджетных отчетах наряду с другими, такими как зарплата, телефон и почта, командировки, конференции и т.д. Под “лечебными мероприятиями” имелись в виду полная или частичная оплата проезда до санатория или дома отдыха, оплата лечения за границей, доплата поликлиникам, больницам, столовым и кухням. Расшифрованная таким образом формула удивляет как некий камуфляж. Она действительно таковым стала, но изначально она имела свою оправдательную историю.
Сразу после революции многие большевики находили очень заманчивой для будущего идею замены денежной зарплаты натуральной. А. Гольцман, главный теоретик натуральной оплаты труда, защищал мысль о том, что потребление в соответствии со вкусами и привычками должно уступить место классификации населения по способностям потребления. Но при НЭПе натуральную зарплату отменили, а свободный рынок взял верх над исчислением тождества запросов теории и нужд организма49. Однако идеи, согласно которым следует кормить только для того, чтобы увеличить производительность труда, остались в силе.
Профессиональные революционеры, движущая сила партии нового типа, должны были быть готовыми к самопожертвованию ради дела. Во время революции и Гражданской войны эти жертвы разумелись сами собой, но при НЭПе резкое повышение смертности, самоубийств и заболеваний стало предметом беспокойства партийного руководства, в частности ЦКК и РКИ50. Казалось, что авангард, необходимый для борьбы за “светлое будущее всего человечества”, находится под угрозой преждевременного вымирания. На специальную комиссию ЦК под руководством Л.М. Кагановича было возложено выяснение вопроса о перегрузке ответственных работников. Врач и психолог A.Б. Залкинд изложил перед этой инстанцией свои соображения о нервных последствиях политической активности51. Он постарался разъяснить некоторые аспекты биологической гигиены партии, которую рассматривал как живой организм. По его словам, партактивист был типичной жертвой расхождения между ритмом своей работы на истощение и ритмом собственного организма. Залкинд изложил программу борьбы с болезнями партактива. Одним из главных пунктов этой программы было рациональное питание52.
Нарком здравоохранения профессор Н.А. Семашко внес свой вклад в проект общего циркуляра ЦК по вопросу о партнагрузке. Его “Азбука партгигиены” предписывала строгий режим питания, прогулки перед сном, 7— 8 часовой сон и особенно “химическую специфизацию питания: основной его качественной частью должны быть белки и витамины”53.
Научное изучение вопроса о заболеваниях партактива в 1925 году подтвердило правильность создания в 1919 году Лечебно-санитарного управления (Лечсанупра) Кремля. Партия была призвана оберегать каждую единицу производства, в том числе и те, которые находились в ее собственных рядах. Таким образом, формулы, которые встречаются сегодня в архиве, восходят к той теории научной организации труда 1920-х годов, согласно которой залогом успешного построения коммунизма была производительная сила работника, и забота о ней осталась вписанной в этический кодекс партии до конца ее правления.
После переезда большевиков в Кремль там была открыта столовая в Кавалерском корпусе. С одной стороны, Ленин хотел дать возможность товарищам обмениваться информацией и обсуждать текущие дела. С другой стороны, столовая должна была обеспечить им регулярное и калорийное питание во избежание обмороков, подобных тому, который случился в июле 1918 года с А.Д. Цюрупой54. В связи с этим инцидентом управделами Совнаркома В.Д. Бонч-Бруевич организовал Лечебно-санитарное управление и установил первые списки лиц, имеющих право питаться и лечиться в стенах Кремля55. И после проверки чрезвычайной комиссией ЦК во второй половине 1920 года условий жизни обитателей Кремля никаких перемен в их жизни не произошло, и пайки, столовая, отпуск обедов на дом, товарно-продуктовый склад продолжали свою работу.
В 1930 году столовую перевели на улицу Грановского, дом 2, в двух шагах от дома правительства. Прикрепленные к ней высокопоставленные лица рассчитывались талонами, где были указаны число, день недели и два слова: “обед” и “ужин”56. Талоны покупались за полцены раз в месяц. Остальные 50% доплачивались по дотации из бюджета партии. Пользователи кремлевской столовой гораздо более позднего времени, отвечавшие на мои вопросы, утверждали, что у них было “впечатление, что их кормят”: цены, говорили они, “были чисто символическими”. Если им было достаточно этого примера, чтобы считать себя на иждивении, то знание истории значительно удлиняет список даров, которые сановники получали в рамках “кремлевки” или вне нее.
Наряду с этими случаями распределения реальных благ существует целый ряд семантических знаков, напоминающих, что привилегия всегда восходит к кормленческой функции власти. Слово “распределитель” подразумевает кого-то, кто разделяет, чтобы раздать. Политическое воображаемое советских людей включало в себя образ кормушки, но к сказанному следует особо добавить еще одну картину: партийный бюджет как кормушка, от которой всецело зависят и к которой тянутся. Вопросы о финансировании конференций, премировании сельских партработников, лимитах на командировочные расходы ответственным работникам, зарплатах техническим работникам, персональных окладах, зарплатах партработников, отправке на лечение, подписке на газеты и журналы, похоронах и множество других вопросов, свидетельствующих о материальной зависимости и испрошении милости, заполняют страницы архивных документов ЦК партии57. В Хозяйственное управление УД Совнаркома/Совмина потоком шли письма с просьбами о книжечках лечебного питания, о пользовании 200-й секцией ГУМа или другим спецмагазином, о квартирах, дачах, домах отдыха, транспортном обслуживании, пенсиях, прикреплении к Первой или Второй поликлинике и т.д.58 Все просили и зависели.
После реформ середины 1960-х годов, обязавших предприятия перейти на хозрасчет, модель, которую мы наблюдали в Кремле, распространяется очень широко в сфере экономики. Оказавшиеся в условиях конкуренции, директора предприятий стали часто ставить во главу угла условия снабжения59. В целях привлечения рабочей силы, специалистов или создания клиентуры они стали открывать у себя столы заказов, заключать конракты с совхозами и колхозами о поставках продуктов прямо на предприятие, добиваться от местных властей земельных участков для своего персонала. Чаще всего в столах заказов был бедный ассортимент продуктов или дефицитные товары с нагрузкой, но это не мешало советским людям в течение более чем десятка лет гордиться своим столом заказов или клясть начальство за нерадение. В результате в эти годы вырисовывается образ общества, в котором на первый план выступает “продовольственная проблема”, как говорили тогда, или тип организации власти вокруг стола, сказали бы мы, или, цитируя одного лектора тверского обкома партии, “это было время, когда всех как бы допустили к кормушке”. Система достигла своего высшего пункта, и именно когда она стала по видимости всеохватной, власть одного верховного Хозяина начала терять силу.
* **
Кормленческая функция власти как одна из характеристик сталинизма — это звучит парадоксально; тем не менее, подключив к анализу историческую антропологию, приходится констатировать, что люди, в том числе и руководители, вели себя не только в соответствии с идеологическими установками. В XX в. иерархическое получение продуктов питания через спецраспределители, опломбированные судки с обедами и ужинами, которые доставлялись высокому начальству на дом из кремлевской особой кухни или из столовой “кремлевки”, праздничные наборы, пайки в спецпоездах, талоны на питание в ходе конференций и съездов и сухие пайки после них, бутерброды с икрой и семгой на агитпунктах во время выборов или ситуации попроще, когда “все в буфет за сардельками”, — все это, несомненно, напоминает домашнюю модель, при которой власть кормильца в крестьянской семье или кормленческая функция царской и патриаршей власти имели ритуальную силу60.
Не следует, однако, думать, что речь идет о нашем времени, которому мешают “пережитки прошлого”, и еще менее о непрерывности в истории кормлений. В той мере, в какой это позволяет объем статьи, речь шла именно о переменах в этой истории. Скорее широко распространенная концепция линейного времени мешает понять, что мы имеем дело с сосуществованием разных исторических и “актуальных” времен, а не с цепочкой, где “прогрессивное настоящее” вытесняет “отсталое прошлое”. Политические и социальные преобразования, бесспорно, имели место во все времена, и в советское время социальная мобильность, урбанизация, перемены в культуре сопровождались новым дискурсом, легитимирующим власть, государство и атеизм.
Однако новое всегда проходит через навыки прошлого опыта, отталкиваясь от него, отрицая или впитывая его, и в результате появляются компромиссные представления. Ими-то и руководствуются люди в своих действиях. С этой точки зрения словечко “кормушка” не просто отдает горькой иронией. Оно, как и многие другие выражения — “быть у корытца”, не “служить”, а “пастись”, — лишь пример семантической реактуализации устойчивого представления о власти, которая должна кормить и от которой можно кормиться. Люди, носители векового опыта, действуя, производят историческое время. В них вся суть содеянного.
ПРИМЕЧАНИЯ
1) Имеется в виду влияние следующих книг (и их авторов): Малиа М. Советская трагедия. История социализма в России, 1917—1991 / Пер. с англ. М.: РОССПЭН, 2002; Фюре Ф. Прошлое одной иллюзии. М.: Ad Marginem, 1998; Carrère-d’Encausse H. La Russie inachevée, Paris: Fayard, 2000.
2) Фицпатрик Ш. Повседневный сталинизм. М., 2003; Kotkin S. Magnetic mountain. Stalinism as a Civilization. Berkeley: Univ. оf California Press, 1995; Вишневский А. Серп и рубль. М., 1999. См. также: Кондратьева Т. Кормить и править. М., 2006.
3) O понятии исторического времени см.: Koselleck R. Vergangene Zukunft. Zur Semantik geschichtlicher Zeiten. Frankfurt am Main: Suhrkamp, 1979.
4) “Для нас не важен тот специальный смысл, который он (термин “хронотоп” — Т.К.) имеет в теории относительности. Нам важно выражение в нем неразрывности пространства и времени (время как четвертое измерение пространства)” (Бахтин М.М. Формы времени и хронотопа в романе // Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. М., 1975. С. 235).
5) Виноградов В.В. История слов. М., 1994. С. 199.
6) Успенский Б.А. Краткий очерк русского литературного языка. XI—XIX вв. М., 1994. С. 187.
7) Это замечание относится к книгам и статьям современных российских авторов, о которых идет речь в созвучной моим собственным оценкам статье Галины Зверевой: Зверева Г.И. “Присвоение прошлого” в постсоветской историософии России (Дискурсный анализ публикаций последних лет) // Новое литературное обозрение. 2003. № 59. С. 540—556.
8) Besançon A. Présent soviétique et pаssé russe. Paris. 1980.
9) См.: Рикёр П. Время и рассказ. СПб., 2000. Т. 1—2.
10) В качестве примеров см.: Кобищанов Ю.М. Теория большой феодальной формации // Вопросы истории. 1992. № 4—5; Яковенко И.Г. Сталинизм. Границы явления // Свободная мысль. 1993. № 3; Сталинизм как всемирно-историческое явление: закономерность, угроза, вызов. Томск, 1992; Необычное дело // Свободная мысль. 1993. № 2; Седов Л. И жрец и жнец. К вопросу о корнях культа Вождя // Осмыслить культ Сталина. М., 1989.
11) Иногда, например у М. Восленского, это звучит как заклинание: “Даже когда номенклатурная система представлялась новой, она была в действительности очень древней. Она была лишь попыткой умирающего феодализма увековечить себя под видом монополистического государственного феодализма: Voslensky M. Les nouveaux secrets de la nomenklatura. Paris: Plon, 1995. Р. 411.
12) О состоянии этих исследований см.: Revel J. La royautésacrée. Eléments pour un débat // La royautésacrée dans Ie monde chrétien / Éd. par A. Boureau et C.S. Ingerflom. Paris: Éd. de I’EHESS, 1992. Ð. 8.
13) Успенский Б.А., Живов В.А. Царь и бог. Семиотические аспекты сакрализации монарха в России // Языки культуры и проблемы переводимости. М., 1987; Arronz M. Le spiriеtuel de l’onction des empereurs de Constantinople et de Moscou // Da Roma a la Terza Roma. Т. I. Rome, 1981; Ingerflom C.S. Les représantations collectives du pouvoir et I’imposture dans la Russie des XVIII-e — XX-e siècles // Royautésacrée; Schaub M.-K. Les couronnements des tsars en Russie du XVI-e au XVIII-e siécle. Essai d’historiographie // Ibid.
14) См.: Elias N. Sociétéde cour. Paris, 1985. Р. 122—136, а также обзор литературы в связи с этим вопросом: Медушевский А.Н. Утверждение абсолютизма в России. М., 1994. С. 7—32.
15) См.: Elias N. Sociétéde cour. (глава IV).
16) Braudel F. Civilisation matérielle, economie et capitalisme, XV-e — XVIII-e s. Les structures du quotidien. Paris, 1979. P. 170. Бродель ссылается в этой связи на Мерсье, считая, что его “Панорама Парижа” действительна и для конца XVII в. (Mercier L.-S. Tableau de Paris. [Paris], 1782. T. V. P. 251).
17) Elias N. Op. cit. P. 116.
18) Это правило не обходилось без исключений: царевич, коронованный гость, например принц Голштинский в 1602 г., или какой-нибудь боярин в 1581 г., могли быть посажены рядом с царем (Юзефович Л.А. Как в посольских обычаях ведется… М., 1988. С. 133).
19) Записка о царском дворе // Акты исторические. Т. II. СПб., 1841. № 355. С. 423.
20) Для уточнений о иерархии царского двора см.: Berelowitch A. La hiérarchie des égaux. La noblesse d’Ancien Régime, XVI—XVII siècles. Paris: Seuil, 2001.
21) Напитки для подач готовились на сытенном дворе, блюда — в основном на кормовом дворе. Дворцовые разряды. Т. 1—4. СПб., 1850—1855. T. 1. C. XV.
22) По Котошихину, за доставку подач отвечал степенный ключник, заведовавший кормовым двором (Котошихин Г.К. Россия в царствование Алексея Михайловича. М., 2000).
23) Mauss M. Essai sur Ie Don, forme archaïque de l’échange // L’Année sociologique. 1925. ¹ l.
24) О практике даров и ответных дарений в Европе см.: Macherel C. Don el réciprocitéen Europe // Archives européennes de sociologie. 1983. № 1, а также: Дэвис Н.З. Дары, рынок и исторические перемены: Франция, век XVI // Одиссей. 1992. С. 193—203.
25) Для ориентации в такого рода исследованиях см.: La sociabilitéàtable. Commensabilitéet convivialitéa travers les âges / Actes du colloque de Rouen. 14—17 novembre 1990. Rouen, 1992. В этом сборнике доклад Мартена Ореля (Aurell M. Le roi mangeur et les élites àtable. Р. 119—132) специально посвящен королевскому столу в исторической и этнокультурной перспективе.
26) Авторство Сильвестра в написании всего “Домостроя” находится под вопросом, “однако редактором этого довольно сложного по своему составу произведения он определенно был” (Найденова Л.П. Мир русского человека XVI—XVII вв. (по Домострою и памятникам права). М., 2003. С. 14).
27) Многие плачи взывают к кормильцу-батюшке, приглашая его пить и есть с близкими, см.: Штейн П.В. Великорусс в своих песнях, обрядах, обычаях. верованиях, сказках, легендах и т.п. СПб., 1900. Т. 1. Вып. 2. С. 780, 791.
28) Ср. значения слов: Даль В. Толковый словарь живого великорусскаго языка. 3-е изд. М., 1909; Срезневский И.И. Материалы для словаря древнерусского языка. СПб., 1893; Кочин Г.Е. Материалы для терминологического словаря Древней России. М.; Л., 1937.
29) Англосаксонский пример реализации этого общего индо-европейского типа см.: Benveniste E. Le vocabulaire des institutions indoeuropéennes. Pouvoir, droit, religion. Paris, 1969. Р. 27—28. О пирах, обмене дарами и кормлениях у скандинавов см.: Gurevich A.Ya. Wealth and Gift-Bestowal among Ancient scandinavians // Scandinavica. 1968. Nov. Vol. 7. № 2. См. также: Гуревич А.Я. Проблемы генезиса феодализма в Западной Европе. М., 1970.
30) Забелин И.Е. Дополнения к Дворцовым разрядам. М., 1882. С. 44.
31) По поводу термина “кормление”, по-моему, следует руководствоваться разъяснениями, данными В.О. Ключевским, в споре со своими оппонентами по этому вопросу. См.: Ключевский В.О. По поводу заметки Д. Голохвастова об историческом значении слова “кормление”. Письмо к издателю // Русский архив. 1889. № 5.
32) Зимин А.А. Реформы Ивана Грозного. М., 1960. С. 187. Выражение “система кормлений” введено в оборот в середине XIX в. Наиболее полное его определение см.: Носов Н.Е. Очерки по истории местного управления Русского государства первой половины XVI в. М.; Л., 1957. С. 45.
33) См., например: Зимин А.А. Указ. соч. С. 422; Веселовский С.Б. Феодальное землевладение в северо-восточной Руси. М.; Л., 1947. С. 264.
34) Об обстоятельствах отмены кормлений см.: Зимин А.А. Приговор 1555— 1556: к ликвидация системы кормлений в Русском государстве // История СССР. 1958. № 1.
35) В Западной Европе законодательная и судебная функции королевской власти к этому времени уже вытеснили кормленческую функцию в частную сферу, где частная собственность на землю и развивающийся рынок давали возможность кормиться не от власти. См.: Kaplan S.L. Les ventres de Paris. Pouvoir et approvisionnement dans la France sous l’Ancien Régime. Paris, 1988. Р. 16. Кормление как способ вознаграждения за службу подробно изучено в статье: Davies Вrian. The Politics of Give and Take: Kormlenie as Service Remuneration and Generalized Exchange. 1488—1726 // Московская Русь. Культура и историческое самосознание. М., 1997.
36) Серов П.В. Почесть, поминки и посулы в московских приказах XVII в. // Россия в X—XVIl вв. Проблемы истории и источниковедения. М., 1995. С. 524—529.
37) Шмидт C.О. Местничество и абсолютизм // Абсолютизм в России (XVII— XVIII вв.) М., 1964. С. 172—173.
38) Лотман Ю.М., Погосян Е.А. Великосветские обеды. СПб., 1996.
39) Фабрициус М.П. Кремль в Москве. Очерки и картины прошлого и настоящего. М., 1997 (по изданию 1883 г.).
40) Шестаков С.Е. Формирование института гражданских фискалов в России в первой трети XVIII в. // Реформы в России ХVI—ХIХ вв. М., 1992. С. 110.
41) См.: Stanziani A. L’économie en révolution. Le cas russe, 1870—1930. Paris: Albin Michel, 1998.
42) Декреты Советской власти. М., 1957. Т. 1. С. 38, 108.
43) Под этой системой следует понимать реализацию ленинской идеи создания “единого всенародного кооператива”, изложенной в “Очередных задачах советской власти”. Программа, принятая на VIII Съезде партии, предусматривала “замену торговли планомерным, организованным в общегосударственном масштабе распределением продуктов”. Целью ее являлась “организация всего населения в единую сеть потребительских коммун, способных с наибольшей быстротой, планомерностью, экономией и с наименьшей затратой труда распределять все необходимые продукты, строго централизуя весь распределительный аппарат” (КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. М., 1970. T. 1. С. 425).
44) По этому вопросу см.: Malle S. The economic огganisation of war соmmunism, 1918— 1921. Cambridge; London; New-York, 1985; Павлюченков С.А. Крестьянский Брест или предыстория большевистского НЭПа. М., 1996; Он же. Военный коммунизм в России: власть и массы. М., 1997.
45) 15 декабря 1930 г. Политбюо приняло резолюцию “О продовольственном снабжении рабочих”, и 28 декабря Коллегия Наркомснаба СССР постановила обеспечить централизованным снабжением 33 млн. трудящегося населения, до 40 млн. вместе с Армией и Флотом, предусматривая увеличение норм снабжения. РГАЭ. Ф. 8043. Оп. 11. Д. 7. Л. 5. Надо учитывать, что реально в цифрах руководству не было известно, сколько ртов надо было кормить и сколько человек действительно снабжалось.
46) Подробно о карточном снабжении см.: Осокина Е.А. За фасадом “сталинского изобилия”. Распределение и рынок в снабжении населения в годы индустриализации 1927—1941. М.: РОССПЭН, 1999. С. 89—99.
47) По I категории снабжались профессора, доценты, слушатели союзных академий, композиторы, работники Партиздата и др. По II категории инженеры, техники, агрономы, экономисты, товароведы, художники, писатели, ответственные исполнители из Госплана, Хозотдела ЦИК СССР, ОГИЗа, Госбанка и др. ГАРФ. Ф. 5446. Оп. 16 а. Д. 343. Л. 1.
48) РГАНИ. Ф. 5. Оп. 26. Рол. 5026. Д. 65. Л. 75.
49) Solomoni A. “Industrialisme” contre “sabotage” // Revue des études slaves. 1989. Т. LXI. Fasc. 4. P. 407.
50) Oб этом кризисе см.: Salomoni A., Ferro M. Discours medical, révolution et maladie en U.R.S.S // Chimères. 1991. № 12.
51) Залкинд А.Б. О заболеваниях партактива // Красная новь. 1925. № 4. С. 187— 203. Более подробно этот вопрос разработан в его книге: Залкинд А.Б. Революция и молодежь / Сб. статей с предисл. М.Н. Лядова. М., 1925.
52) Залкинд А.Б. О заболеваниях партактива. С. 188.
53) Там же. С. 200.
54) Об этом обмороке, который произошел не от недоедания, а от уже случавшихся с Цюрупой сердечных недомоганий, см.: Тополянский В. Вожди в законе. Очерки физиологии власти. М., 1996. С. 253—276. По постановлению Совнаркома Цюрупа получил 5000 рублей на лечение за границей (Декреты…, Т. III. C. 552).
55) Материалы этой комиссии ЦК РКП (б) опубликовал Г. Бордюгов (Неизвестная Россия. Вып. 2. M., 1992. С. 261—271). Некоторые документы, содержащие детали о пайках Ленина, Сталина, Цюрупы, Калинина, Каменева, Зиновьева, Антонова-Овсеенко, Енукидзе и меню кремлевской столовой с сентября 1920-го по сентябрь 1921 г., опубликованы в: Русский архив. 1993. № 3. С. 230—234.
56) Содержание пайка см.: Декреты Советской власти. Т. ХI. С. 414. О жизни в Кремле см.: Шатуновская Л. Моя жизнь в Кремле. Нью-Йорк: Тип. Чалидзе, 1982. С. 41—42.
57) РГАНИ. Ф. 5. Оп. 26. Рол. 5026. Д. 75. Л. 104—105, 34—35, 63—67; Д. 74. Л. 93— 94; Д. 71. Л. 25; Д. 77. Л. 7—11; Д. 97, 98.
58) РГАНИ. Ф. 9542. Оп. 1. Д. 209, 210, 238 и др.
59) Алек Ноув уловил эту перемену в следующих терминах: “Центр часто не способен руководить деятельностью того, что называется в СССР княжескими уделами. Молодые советские экономисты утверждали, что в действительности их модель была не командной, но системой торга”. См. его предисловие к книге: Roland G. Economie politique du système soviétique. Paris: L’Harmattan, 1989. Ð. 6.
60) Обзор классических построений домашней модели, начиная с Лабрюйера, см.: Boltanski Luc, Thévenot Laurent. De la justification. Les économies de la grandeur. Paris: Gallimard, 1991. Р. 116—126, 206—222. См. также: Тевено Л. Креативные конфигурации в гуманитарных науках и фигурации социальной общности // НЛО. 2006. № 77. С. 285—313.