(Санкт-Петербург, 18-19 мая 2006 года)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 5, 2006
Среди участников этого франко-российского коллоквиума, состоявшегося в Смольном институте свободных искусств и наук, большинство составляли историки, а меньшинство — литературоведы. Их объединили размышления о взаимопроникновении литературы и истории, о двойственном статусе литературного текста как специфического источника и одновременно объекта исторических штудий; ныне, после ряда попыток сближения истории и других общественных наук с литературой (“новый историзм”, социология П. Бурдьё и т.п.), такая рефлексия более чем актуальна. Инициаторами коллоквиума стали петербургские историки из Смольного института Николай Копосов и Дина Хапаева, которые сами не читали докладов, однако внимательно слушали и охотно выступали в дискуссии. Узкий круг участников и их “французская” тематическая ориентация дали возможность вести заседания на французском языке без перевода — решение, требующее повышенных усилий от тех, для кого этот язык не родной, зато позволяющее не пользоваться услугами переводчиков-синхронистов, которые, как показывает практика, справляются с заранее подготовленными текстами докладов, но обычно не способны адекватно переводить импровизированно складывающуюся дискуссию по сложным теоретическим проблемам.
Кристиан Жуо (Париж) в докладе “Задачи исторического подхода к историографии литературы” определил свою общую задачу как выяснение форм “присутствия прошлого в тексте”. Обычно историография четко ограничивает такое место (в отличие, например, от психоанализа, который, наоборот, показывает, как вытесненное прошлое прорывается в тексте наружу), но на деле проводимая ею граница имеет “пористый” характер; соответственно, специфика текстуального объекта историографии определяется противоречием — одновременно “наличием границ и невозможностью их удерживать”. В качестве примера докладчик рассмотрел историю странного анекдота, впервые рассказанного в 1665 году в мемуарах французского маршала де Бассомпьера, — о легко начавшемся любовном приключении, где второе свидание стало последним, обернувшись страшным видением смерти в зачумленном квартале. Написанная маршалом в тюремном заключении (когда он оказался “деклассирован до положения литератора”), эта “новелла” привлекала внимание многих писателей, включая Шатобриана, Гёте, Гофмансталя. Чем объяснить, что “реальный” мемуарный анекдот проходит через несколько веков литературной традиции? По мнению К. Жуо, рассказ Бассомпьера предрасположен к такой трансляции как “компактное и твердое нарративное ядро”, которое “противится любым попыткам научного освоения” и своей парадоксальной структурой — точностью деталей и необъяснимостью целого — напоминает понятие “пунктума”, используемое Роланом Бартом при анализе фотоснимков.
Павел Уваров (Москва) взял в качестве примеров творчество двух французских писателей XIX века: во-первых, Александра Дюма, который в “Жанне-девственнице” (1842) “исправил историю” Жанны д’Арк, повинуясь исключительно правилам драматической композиции, — и, как выяснилось впоследствии, удачно, ибо позднейшие биографические разыскания подтвердили именно его версию событий; и во-вторых, Жерара де Нерваля, который в “Иллюминатах” (1852) тоже на свой лад “поправил” историю небезуспешного мистификатора XVI века Рауля Спифама, выдававшего свои сочинения за королевские указы. Следуя типичным мотивам своей художественной мифологии, Нерваль сделал Спифама двойником короля Генриха II, неотличимо похожим на него внешне (на самом деле это было не так); тем не менее замечания Нерваля о прожектах безумного самозванца “полезны для понимания реальных реформ Генриха II”. Писатели, заключил докладчик, могут иногда вопреки “истинам” историков создавать свои, не менее прочные истины” — характерная для русской культуры идея познавательной силы искусства!
Алексей Берелович (Париж—Москва) обратился к истории советской “деревенской прозы” 1960-х годов, рассматривая ее как “смену языка в советской прозе”, ставшую недооцененным в свое время событием российской истории. На смену идеализации будущего, характерной для коммунистической идеологии, “деревенщики” принесли идеализацию прошлого, апологию христианской нравственности и подозрительное отношение к новизне, эволюции, прогрессу (особенно техническому). По словам докладчика, “деревенщики” были до известной степени аналогом европейских “зеленых”, выступая против силового завоевания природы на мичуринский лад. Общество мыслилось ими согласно органической метафоре дерева, которому необходимы корни, и рассматривалось как проявление некоторой чистой сущности — всякие этнокультурные смешения вредны. “Эти мотивы и поныне сохраняются в российской идеологии”.
Доклад Ольги Бессмертной (Москва) был посвящен живописному персонажу русской истории рубежа XIX—XX веков: писателю, авантюристу, выходцу с Кавказа, известному под разными именами, более всего — под псевдонимом Хаджетлаше. В 1911 году, издавая в Париже на русском языке журнал “Мусульманин”, он был разоблачен как агент царской охранки; впрочем, полной ясности в этом деле до сих пор нет. Он любил “играть в другого, принимал разные обличья и умел соединять их одно с другим”. Главной силой, благодаря которой он убеждал и читателей и, по-видимому, царских чиновников, был образ “кавказца”, создаваемый им в своих сочинениях на основе книг Лермонтова, западной литературной мифологии и русских лубочных книг. Умерший в шведской тюрьме, куда его посадили за очередное мошенничество, Хаджетлаше может считаться, по замечанию докладчицы, одним из возможных прототипов Остапа Бендера…
Сергей Зенкин (Москва) выступил с теоретическим докладом “Литература/ культура: двойная концептуальная перспектива”, где попытался различить два механизма, регулирующих производство и потребление словесных текстов в современном обществе: “культуру”, основанную на универсализме и равенстве, и “литературу”, которая определяется состязательностью, иерархичностью и поддержанием ценностной границы с “не-литературой”. В современную эпоху принцип “культуры” теснит принцип “литературы”; среди проявлений этого процесса — выработка понятия культурной относительности, переориентация литературы с “мастерства” на “выразительность”, замена в школе риторики на историю литературы, наконец, судьба литературной теории в XX веке. Литература представляет собой структурный анахронизм в культуре наших дней, и именно этим качественным отличием объясняются ее количественное отступление перед аудиовизуальными средствами коммуникации и тенденция к замене “литературоведения” “культурными исследованиями”.
Доклад Дины Рибар (Париж) назывался “Литературная история философии? Жизнеописания философов”. Обследовав материал XVII века — мемуарные свидетельства, анекдоты, биографические повествования о философах, — докладчица сделала вывод о проблематичном статусе философии в ту эпоху. На какой-то период философия перестала быть дисциплинарной, принадлежность к ней стала определяться не университетским дипломом, а просто фактом написания философских книг, которые классифицировались не как “трактаты”, а как “новинки”, nouveautés. Даже университетские профессора, защитники схоластической традиции, вынуждены были в своих отповедях “новым” мыслителям (Декарту и другим) использовать эту внеинституциональную форму высказывания. В итоге, заметила Д. Рибар, можно говорить о “литературизации философии” в XVII веке.
Виктор Каплун (Санкт-Петербург) в докладе “Non omnis moriar: Гораций и рождение публичной политики в России” рассмотрел становление Просвещения в России на рубеже XVIII—XIX веков. По его словам, главным признаком Просвещения является возникновение публичного пространства в политике, складывание общественного мнения как политического фактора, противостоящего придворным интригам и заговорам. Важной составляющей этого процесса стало литературное подражание древним — не столько в идеологии, сколько в стиле жизненного поведения. Особым вниманием пользовалась фигура Горация как поэта, утверждавшего себя на грани частного и общественного и доказавшего, что поэт может своим словом достичь почестей, равных воинским; отсюда популярность его 30-й оды (“Памятник”), переводившейся рядом русских поэтов.
Никола Шапира, преподающий в университете города Марн-ла-Валле в Парижском регионе, избрал своим предметом еще один выразительный частный случай — судьбу плодовитого писателя XVIII века, крестьянина по происхождению Ретифа де ла Бретона, чье творчество занимает неоднозначное место “между литературой и историей”. Книга Ретифа “Жизнь моего отца” стала во Франции предметом дискуссий между историками, которые видят в ней либо правдивую картину “крестьянского счастья” в дореволюционную эпоху, либо условное построение в форме традиционного классического жанра (биографии), отражающее отнюдь не идиллическое состояние вещей и, в частности, отрыв самого рассказчика от идеализируемой им крестьянской среды. Автор доклада склоняется ко второй точке зрения и, обосновывая ее, выступает за целостный исторический подход к литературному памятнику: “Историки испытывают какой-то страх перед литературными текстами, выделяя из них маленькие фрагменты”, следует же не задерживаться на вопросе об их “литературности”, но сразу обращаться к анализу тех трансформаций, которые текст осуществляет при изображении реальности (например, дореволюционной деревни).
Наконец, автор последнего доклада, петербургский литературовед Дмитрий Токарев, говорил об “отсутствии политики как политике обэриутов”. Он показал в ряде текстов Даниила Хармса, с одной стороны, частое упоминание исторических фактов, с другой стороны, их превращение в анекдотические, внеисторические происшествия, перемещаемые во времени и пространстве, составляемые в серии, “в которых ничего не происходит”. Писатель в таких текстах стоит как бы вне истории: даже когда речь идет о современных событиях (о похоронах Кирова в 1934 году) и не в художественном тексте, а в дневнике Хармса, он изображает себя непонимающим, посторонним свидетелем. Впрочем, докладчику труднее было доказать, что описываемый им процесс связан с распадом у Хармса именно политической истории, а не более широкого понятия — повествования вообще.
Коллоквиум завершился коротким, но содержательным обсуждением книги П. Уварова “Франция XVI века: Опыт реконструкции на основе нотариальных актов”[1], в ходе которого, в частности, с серьезными методологическими замечаниями выступил Н. Копосов. Вообще, при обсуждении ряда докладов развертывалась весьма содержательная теоретическая дискуссия, что несколько непривычно по сравнению с обычным ходом прений на наших литературоведческих конференциях. Похоже, историки сегодня опережают филологов в рефлексии об общих проблемах своей дисциплины и могли бы в этом плане дать урок своим коллегам.
С. Зенкин
____________________________________________
1) М., 2004.