(Москва, ИГИТИ ГУ-ВШЭ, 11-12 апреля 2006 года)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 4, 2006
Уходящая, избываемая, если не сказать — насильственно вытесняемая — сегодня, постмодерная, интеллектуалистская проблематика конца XX века появилась в России в середине 1980-х, в период вбрасывания в отечественное культурное пространство текстов, репрезентирующих разнородные и разрозненные части западного интеллектуального архипелага. Формы их усвоения, породившие своеобразную, во многом случайную содержательную констелляцию, и определили облик того, что сейчас называют “русским постмодернизмом”. Сложившись на два десятилетия раньше, западный ландшафт интеллектуальных течений, традиционно связываемых с ситуацией постмодерна, оказался последней зоной порождения новых смыслов. Соприкоснувшись с этим продуктивным процессом лишь фрагментарно, отечественная культура тем не менее разделила судьбу постмодернистского проекта, ставшую парадоксальным ответом его первоначальной интенции — самодеконструкции метафизической традиции. В ситуации радикального недоверия к инновациям возникает естественный импульс к выстраиванию новых форм интерпретирующего высказывания, в том числе и путем переосмысления всего исторического богатства его жанров, сложившихся в разных культурах и традициях разных эпох. В число таких форм, безусловно, входит комментарий, со всеми перипетиями его исторической судьбы — от господствующего положения в культурах древности, через оттеснение на вспомогательную роль в эпоху романтизма и возрождение уже внутри революционных философских проектов модернизма до его современной роли вынужденной альтернативы постмодерной “парадигме интерпретации”. Восстановлению облика истории комментария от древности до наших дней была посвящена международная конференция “Комментарий в культуре: история и современность”, проведенная Институтом гуманитарных историко-теоретических исследований Государственного университета — Высшей школы экономики в апреле 2006 года.
Доклады, прозвучавшие на пленарном заседании после вступительного слова директора ИГИТИ И.М. Савельевой, отражали главные из возможных подходов к исследованиям комментаторских практик. Н.В. Брагинская на примерах из истории архаических и экзотических обществ показала, что в традиционных культурах, не признающих инновационной деятельности как таковой, именно комментарий часто оказывался инновационным механизмом, обнаруживающим высочайшую продуктивность в порождении самостоятельных форм, жанров и даже видов искусства. Философия, театр, фикциональный нарратив, массмедиа — все эти явления, определяющие облик современного общества, своим происхождением во многом обязаны различным формам комментирования.
О. Меерсон проследила историю тонких смысловых трансформаций, имевших место в процессе переводов на греческий и латинский языки одного из самых известных текстов Библии — 50-го Псалма. Исследовательница раскрыла герменевтические основания и следствия этих семантических смещений в контексте разных форм языкового мышления и религиозного сознания, актуальных для культур античной и иудейской древности.
Сохранявший первостепенное значение для всей новоевропейской рационалистической традиции Декартов критерий истинности познания, состоящий в его “ясности и отчетливости”, Т.Ю. Бородай возвела к комментарию к “Физике” Аристотеля, составленному Симпликием (VI в. н.э.). Рассматривая возможные прецеденты тезиса Декарта и прослеживая частные истории картезианских понятий, исследовательница обнаружила почти дословное воспроизведение фрагмента из Симпликия у Фомы Аквинского (предположительно, через посредничество арабских комментаторов Аристотеля) — по ее мнению, текст Фомы и мог послужить, хотя и опосредованно, источником для Декарта.
Сближение перевода и комментария во французской литературе позднего Средневековья стало предметом внимания Л.В. Евдокимовой. Рассмотрев ряд созданных в это время латинских, а также французских версий античных и средневековых сочинений, среди которых — комментарии к “Doctrinale puerorum” Александра де Вилледье, комедии Теренция в издании Гвидо Ювеналиса и “Историческое зерцало” Винсента из Бове в переводе Жана де Вине, исследовательница выявила важнейшие стратегии приближения перевода к комментарию и комментария к переводу.
И.А. Пильщиков систематизировал проблемы современного академического комментария к произведениям художественной литературы Нового времени. На суд аудитории была представлена исчерпывающая, детально структурированная и учитывающая, как кажется, любые возможные требования современной филологической науки модель комментария, явившаяся плодом богатого эдиционного опыта И.А. Пильщикова (вспомним хотя бы образцовое издание “Тени Баркова”, которым мы обязаны этому исследователю).
А.И. Сосланд дал краткий и информативный очерк истории клинической и глубинно-психологической интерпретации произведений художественной литературы и биографий творческих личностей. Эту историю докладчик начал “Гениальностью и помешательством” Чезаре Ламброзо и через Пауля Мёбиуса и Зигмунда Фрейда довел до Вадима Руднева, указав, что истоки ее лежат в приписываемом Аристотелю сочинении под названием “Проблемы” — ведь именно там меланхолия впервые связывается с исключительными способностями к поэтической или политической деятельности.
Секцию “Традиции патристического комментария в Византии и в Греции эпохи турецкого владычества” открыл П.Б. Михайлов, который дал свой ответ на вопрос, поставленный еще Тертуллианом: что общего у Афин с Иерусалимом? По мнению докладчика, родство антропологических представлений, актуальных и для язычников, и для христиан, обусловило структурное сходство языческих школ и христианских образовательных институций и общее для противостоящих друг другу лагерей представление о трехступенчатой (направленной от этических дисциплин через натурфилософские к богословским) последовательности чтения авторитетных текстов.
А.В. Марков в докладе “Античная пайдейя в трудах греческих просветителей” показал, что античная система наук и образования рассматривалась греческими интеллектуалами эпохи турецкого владычества прежде всего как своеобразный комментарий к наследию Платона и Аристотеля, которое понималось ими как необходимая основа воспитания всех греков. Это позволяло им говорить о нравственном содержании отдельных естественных и гуманитарных наук.
Обзор обширной переводческой и издательской деятельности Никодима Святогорца (VXIII в.) дал О. Родионов. Сдержанно, но неуклонно полемизи-руя с устоявшимися в исследовательской среде мнениями о содержательной несамостоятельности и неоригинальности трудов Никодима и демонстрируя при этом незаурядную эрудицию в области византийской богословской литературы, докладчик создал убедительный образ своего протагониста — не просто компилятора и популяризатора, но видного богослова и экзегета, “самого византийски мыслящего автора своего времени”.
За отсутствием тематически близких сообщений (русисты интереса к конференции не проявили), в византийскую секцию попал не вполне отвечавший ее проблематике доклад В.А. Матвеенко и Л.И. Щегловой. Исследовательницы обобщили свой опыт создания текста, жанр которого представляет собой нечто среднее между переводом, компиляцией и комментарием. Это современная русскоязычная версия, в основу которой легли одновременно греческий оригинал хроники Георгия Монаха и ее древнерусский перевод с уточнениями, казавшимися переводчицам необходимыми. Сообщение вызвало полемику, прекращение которой стоило ведущему немалых усилий.
Проблематика истории комментария в античности и в средневековой Европе получила в ходе конференции наиболее полное освещение. С.В. Месяц рассказала о сборнике исследований и переводов античных и средневековых авторов “Космос и душа”, подготовленном специалистами Института философии РАН26. Материалы сборника раскрывают важнейшие проблемы натур-философии и богословия от Аристотеля до Джоржано Бруно; среди публикаций — новые переводы сочинений Александра Афродисийского, Роберта Гроссетеста, Фемистия, Плотина, Оригена, Максима Исповедника, Фомы Аквинского, исследования П.П. Гайденко, В.П. Гайденко, В.В. Петрова, Т.Ю. Бородай, С.В. Месяц, М.А. Солоповой, Ю.А. Шичалина, А.М. Шишкова, В.Н. Катасонова, А.В. Серегина, Ж.М. Нарбонна.
Один из авторов “Космоса и души”, М.А. Солопова, посвятила свое сообщение проблеме трех средних книг “Никомаховой этики” и “Евдемовой этики” Аристотеля. Опираясь на свидетельства античных комментаторов философа, М.А. Солопова предложила собственный вариант реконструкции изначального состава и композиции Аристотелевых этических трудов — изложенная в докладе концепция нашла воплощение в недавно подготовленном исследовательницей издании “Евдемовой этики” в восьми (а не в пяти, как принято в современных изданиях) книгах27.
Темой выступления А.Ю. Виноградова стала “Картина Кебета” — аллегорическое сочинение, приписывавшееся со времен античности младшему современнику Сократа. А.Ю. Виноградов аргументировал один из возможных вариантов ответа на вопрос, традиционно волновавший исследователей “Картины”: является ли “Картина” описанием существовавшего в действительности изображения — или же, напротив, мы имеем дело с псевдоэкфрасисом, литературным текстом, еще в античности спровоцировавшим попытки наглядно представить его содержание.
Предметом сообщения С.А. Степанцова стало толкование Августина на 120-й Псалом, рассмотренное в контексте экзегезы Августиновой эпохи. Исследовательская техника, позволившая докладчику показать великое разнообразие путей смыслообразования в Августиновом толковании, множество истоков образности, скрытых и явных аллюзий на произведения современников и предшественников экзегета, была едва ли менее изощренной, чем экзегетическая техника исследуемого им автора.
Д.К. Маслов охарактеризовал экзегетический метод Бернарда Клервоского в его толковании на “Песнь Песней”. Обобщение черт этого парадигматического для истории экзегезы труда — дело весьма полезное, хотя и нелегкое, особенно для начинающего исследователя, которому бывает порой трудно структурировать свой обширный материал: ведь незаконченный (!) цикл проповедей на “Песнь Песней” Бернарда включает, если верить докладчику, восемьдесят шесть сочинений.
В.В. Смирнова рассказала о путях диалога между ученой и народной культурами в эпоху Позднего Средневековья. Исследовательница систематизировала способы комментирования и редактирования простонародных рассказов о чудесах, выработанные в среде образованных клириков с целью адаптации этих повествований к требованиям ученой культуры.
О.С. Воскобойников, на протяжении своего выступления непрестанно развлекавший аудиторию демонстрацией разнообразных миниатюр, от в высшей степени изящных до совсем уж неуклюжих, на примере двух французских рукописей показал, как соотносятся и дополняют друг друга изображение и связанный с ним текст в сознании “среднего человека” XIII века — эпохи, ознаменованной появлением и распространением рукописной книги для мирян.
М.Л. Хорьков рассказал о “Духовном браке” фламандского мистика Яна Ван Рюйсбрука и предпринял убедительную попытку разобраться в весьма запутанной образности этого сочинения, жанр которого можно определить как комментарий, перерастающий в мистический трактат.
Переходом к Новому времени в рамках европейской секции послужили выступления двух очень юных специалистов по истории немецкой культуры — Полины Серковой с сообщением о том, как развитие протестантской экзегезы на рубеже XVII—XVIII вв. приводит к возникновению особого жанра — утешительных книг, и Василия Арсланова, представившего очерк комментаторской и издательской деятельности Себастьяна Франка.
При всей своей малочисленности доклады секции, посвященной комментированию в культурах Востока, сочетанием экзотической мистики с ясностью изложения возбудили беспримерный интерес аудитории. Е.А. Молодов предложил оригинальную трактовку трудного для понимания фрагмента Евангелия от Иоанна (6: 48—58), посвященного христианской сакральной трапезе, в контексте псевдоэпиграфических произведений конца эпохи Второго храма и ряда раввинистических текстов. Исследователь пришел к заключению, что для древних христианских авторов история жизни Иисуса стала завершением повествования Книги Бытия о сотворении человека и определении его миссии на земле — повествования с открытым финалом. А.Б. Сомов рассказал об истоках образа первосвященника Аарона — миротворца. Упоминания о миротворческой деятельности Аарона в текстах Писания не акцентированы; чтобы понять, как за ним закрепляется эта роль, необходимо обратиться к толковательной литературе. В.Б. Югай в своем сообщении наметила основные вехи почти двухтысячелетней истории комментаторских жанров, развивавшихся внутри китайской алхимической традиции “канонов киновари”.
Секция “Комментаторские практики и самосознание культуры XX века” открылась тремя сообщениями исторического характера. Р.Ю. Кузьмин предложил оригинальный историко-философский комментарий к концепции иронии Фридриха Шлегеля (1772—1829) — комментарий, позволяющий увидеть актуальность этой концепции в сегодняшней историко-культурной ситуации. Реконструкции замысла “философии иронии” Шлегеля в докладе послужило обращение к дискуссии об эпистемологических и диалектических основаниях философии “после Канта”, а также о философском статусе эстетики, получившей у Ф. Шлегеля название “эстетической революции”.
В выступлении Е.Р. Меньшиковой на примере творчества лучших представителей отечественной модернистской литературы 1920—1930-х годов (М. Булгаков, Ю. Олеша, А. Платонов) была развернута масштабная панорама карнавализации творческого сознания в постреволюционную эпоху, происходившей в условиях онтологической катастрофы старого общественного мира и кризиса всех смыслов и ценностей прежней культуры.
Анализируя поэтический язык целого ряда авторов, формировавшихся в середине 1990-х годов, Е.И. Воробьева указала в качестве его конститутивного признака ориентацию на язык СМИ, основные черты которого — семантическая однозначность, способность быстро реагировать на явления окружающего мира, примат информации над смыслом.
В условиях весьма неоднозначной социальной рецепции поэзии тексты молодых поэтов с их кажущейся семантической прозрачностью и установкой на отсутствие культурных референций, по мнению Е. Воробьевой, представляют значительный интерес для комментирования — вопрос в том, будет ли это комментарий к текстам или комментарий к самому факту их возникновения и существования.
“Круглый стол” “Комментарий после интерпретации” открылся программным выступлением В.Л. Махлина. Докладчик ярко и убедительно живописал проблемно-историческую и экзистенциально-практическую интригу, сопровождавшую движение западной философии второй половины ХIХ — ХХ вв. сначала к парадигме исследования, а затем к “парадигме интерпретации”, завершив свое описание парадоксальной, изобилующей характерными деталями картиной внутреннего исчерпания и обращения в свою противоположность современной “парадигмы интерпретации” с ее верой в “текст”. Нелицеприятный итог своего анализа В.Л. Махлин видит так: “Определенный Новым временем темпорально-исторический цикл философии, философствования — подошел к концу; нам, похоже, предстоят десятилетия по-своему интересной и даже творческой, но комментаторской работы перед лицом и в тени того, что произошло в ХХ и даже в XIX веках. Сейчас история философии может сказать нам гораздо больше нового и современного, чем все, что способны сказать о ней (вообще — “от себя”) наши современники”. В качестве приглашения к общей дискуссии В.Л. Махлин поставил также ряд вопросов: “Возможно ли переместить комментарий с периферии в центр философствования в ответ на вызовы современной духовно-идеологической и научно-гуманитарной ситуации (в России и на Западе)? Может ли комментарий, и если да, то почему, в каком смысле и каким образом, быть актуализующим и обучающим пере-водом, пере-дачей, пере-освещением, пере-работкой философского наследия?”
Экспрессивная риторика выступления К.Г. Исупова заворожила слушателей грандиозными зрелищами катастрофических последствий “грехопадения текста”, совершающегося “в порыве комментаторской свободы словоизъявления”; устрашенная величественными картинами адских мук и смертных грехов самочинного и самозваного комментирования, аудитория в финале этого доклада-мистерии присутствовала при рождении освещенного сотериологическим светом образа “нового читателя, возросшего в природном умении интуитивного “схватывания” текста”, который “в личной правоте адекватного восприятия… скажет нам с улыбкой: “Останься пеной, Афродита””. А пока таковой читатель не рожден, “вненаходимость комментатора”, по мнению докладчика, остается “жанровым условием его объективности и свидетельством доверия самодостаточной смысловой полноте комментируемого текста”.
Доклад А.И. Пигалева был выполнен в жанре комментария к интерпретации текстов греческой философии М. Хайдеггером и О. Розенштоком-Хюсси. Предстающие парадоксально близкими и тем не менее радикально противостоящими друг другу двойниками-истолкователями европейской метафизической традиции, оба мыслителя могут быть поняты в их исторической близости друг другу посредством двух разных ответов на один вопрос — вопрос о метафизике. Хайдеггер, в общем, остается в лоне греческой традиции: он оставляет метафизику на авансцене истории бытия, представляя ее как неизбежную судьбу европейского мышления. Розеншток-Хюсси, напротив, выражает на языке европейского мышления важнейшие иудеохристианские интуиции и создает одну из самых глубоких и онтологически фундированных антитеоретических программ в истории европейской мысли.
Т.Г. Щедрина рассмотрела письма ученицы Густава Шпета А. Соловьевой к Шарлю Бали как пример комментария особого типа — герменевтического комментария. В стремлении доказать светилу европейской науки, что и в России есть ученые, достойные внимания европейцев, и как можно более убедительно показать близость идей “Этнической психологии” Шпета идеям Бали, А. Соловьева разработала целую систему средств, позволяющих не столько перевести, сколько прояснить написанное русским ученым — от употребления немецких терминов, являющихся источниками русскоязычных понятий, до обращения к комментарию там, где простой перевод, по мнению корреспондентки, не может быть верно воспринят.
Н.Г. Полтавцева указала, от чего зависят сегодня задачи комментария. Если раньше культурную норму определял большой стиль, всегда связанный с рационалистическим дискурсом и определенным типом метафизики, то в ситуации исчерпания парадигмы интерпретации, в бесконечном пространстве бесстилевой, мультикультурной продукции текстов и прочих артефактов постмодерна культурная норма и аксиология симулируются. Они возникают из стремления художника и интерпретатора как-то ограничить безбрежную интерпретативность, ставшую доминантой исследовательской и творческой установки, а потому всегда носят игровой характер, выстраиваются всякий раз заново, “под проект”.
П.В. Лещенко постарался перекинуть мост от современной проблематики к древней и тем самым связать две части конференции. Сочтя эсхатологизм В.Л. Махлина недостаточно радикальным, его ученик поставил слушателей перед разверстой пропастью абсолютно неясного будущего. Поворот интерпретации в начале XX века уже был поворотом к комментаторским жанрам — до-статочно вспомнить таких философов комментария, как М. Хайдеггер или Ж. Деррида.
Комментаторско-интерпретаторская парадигма, на протяжении истекшего столетия постоянно создававшая “сильные” концепции, задним числом оправдывающие и в то же время маскирующие возврат философии к комментарию, теперь уже не способна найти для себя оснований в традиции последних четырех веков; она больше не может мыслить свои отношения с первичным текстом на почве сложившейся в Новое время (преимущественно в романтическую эпоху) оппозиции авторства и вторичности. Сейчас меняется не соотношение “свободного философского творчества” с будничной и вторичной комментаторской работой — коренным образом меняется само содержание работы гуманитария, вместе с системой жанров, в которой воплощается это содержание.
E. Воробьева, Ю. Иванова, П. Лещенко
___________________________________
26) Космос и душа. Учения о вселенной и человеке в античности и в Средние века (исследования и переводы). М.: Прогресс-Традиция, 2005.
27) Аристотель. Евдемова этика. М., 2005.