(Рец. на кн.: Литературная жизнь России 1920-х годов: События. Отзывы современников. Библиография. Т.1: В 2 ч. М., 2005)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 4, 2006
ЛИТЕРАТУРНАЯ ЖИЗНЬ РОССИИ 1920-х ГОДОВ. События. Отзывы современников. Библиография. Т. 1: В 2 ч. / Отв. ред. А.Ю. Галушкин. Ч. 1: Москва и Петроград. 1917—1920 гг.; Ч. 2: Москва и Петроград. 1921— 1922. — М.: ИМЛИ РАН, 2005. — 765 с., 702 с. – 1000 экз.
Жанр “летописей” и “хроник”, посвященных тому или иному периоду, традиционен для истории отечественной литературы. Однако рассматриваемый справочник кардинально отличается от подобных изданий не только объемом информации, но и концепцией; принятая в нем методика освещения фиксируемых событий дает возможность более объемно и объективно их воспринять. В сущности, речь идет не об обычном путеводителе, а своеобразной по форме исследовательской работе, базирующейся на множестве печатных и архивных материалов. Причем записи подкреплены не только библиографическими или архивными ссылками, но во многих случаях цитатами из соответствующих документов, благодаря чему литературный процесс мы видим глазами современников.
“Главной задачей настоящего проекта, — заявляют составители, — было динамическое социально-институционное описание жизни русскоязычного литературного сообщества России 1920-х гг.”. Их “интересовали не художественное произведение само по себе, а его социальное бытование (издательская судьба, критическая рецензия и др.), не создатель произведения, “творец”, а его общественно-литературная роль”. Доминантным поэтому стало “описание фактов деятельности таких литературных институтов, занимающихся передачей, истолкованием и пропагандой и т.п. произведения, как издательства, журналы, газеты, литературные организации и объединения, литературные вечера и диспуты, конкурсы, органы цензуры, критики и др.” (с. 3). При этом составители опирались “непосредственно на ценностные ориентиры (“литературные координаты”) участников литературного движения <…>. Этот подход <…> позволил придать литературной жизни того времени системный характер и избежать основных опасностей, с которыми сталкивается отечественная историко-литературная наука: ретроспективной “классикализации” и бессистемной историзации случайно попавших в поле зрения фактов” (с. 5).
Не трудно заметить, да этого и не скрывают и сами составители, что используемое ими понятие “литературная жизнь” близко (хотя и несколько шире) к термину “литературный быт”, введенному в конце 1920-х гг. прошлого столетия Б.М. Эйхенбаумом и Ю.Н. Тыняновым.
Неизбежный выход за рамки проблем, охватываемых понятием “литературный быт” (“литература и поведение”, “литература и бытовой контекст”, “литературный факт”), объяснялся желанием составителей проследить за судьбами “творцов”.
При отборе фактов литературной жизни для включения их в “летопись” составители использовали “количественные критерии”, т.е. частотность упоминания в синхронных источниках. При этом они обращали внимание лишь на те события, которые отразились в печати или в дневниках современников.
В случаях сомнительности свидетельства, даже широко известного по позднейшим источникам, упомянутое событие в “летописи” не отражалось. Так, например, бывший член ЦИК Б.Ф. Малкин вспоминал в 1935 г., что на призыв секретариата ЦИК к сотрудничеству, обращенный к деятелям литера-туры и искусства, в Смольный пришли лишь несколько человек (А. Блок, Вс. Мейерхольд, В. Маяковский, Л. Рейснер)1. Других данных, подтверждающих это свидетельство, не существует. Известно только, что такого рода обращение Секретариата ЦИК было опубликовано в “Известиях” 7 ноября 1918 г. Но и оно не получило отражения в “Летописи”.
Целенаправленно отбирались для книги иллюстрации (портреты писателей, обложки книг и журналов, афиши, снимки зданий, в которых происходили упомянутые события, и т.п.). Не всегда, правда, они отличаются четкостью полиграфического исполнения, но тем не менее помогают визуально воспринять фиксируемые события.
Предполагается, что издание будет состоять из шести томов. Первые три посвящаются освещению литературной жизни российских столиц 1917— 1929 гг., четвертый и пятый — литературной жизни российских регионов и новых государственных образований времен Гражданской войны 1917—1921 гг.; том шестой будет отдан под разветвленную систему указателей — следует сразу же отметить, что каждой из частей первого тома придан тщательно составленный “Указатель имен” и “Список иллюстраций”.
Любая “хроника” или “летопись” — это не история, а только ее каркас. В свое время, говоря о “хронике жизни и деятельности” В.В. Маяковского, Виктор Шкловский заметил, что “это железная сетка, в которую придет бетон — и будет здание”2. Как известно, в упомянутом случае до “бетона” дело не дошло. Не скоро, вероятно, будет написана и история советской литературы. Рецензируемое издание не только намечает ее вехи, оно дает в руки историков точные факты. Более того, приводимые факты дают основания для ряда выводов, которые можно сделать, не дожидаясь времени, когда каркас здания наконец обрастет стенами.
Первая часть “Летописи” начинается датой Октябрьской революции и завершается годом принятия партией ряда постановлений, устанавливающих рамки существования литературы в советских условиях. Последняя дата практически совпадает с введением новой экономической политики, вызвавшей определенную либерализацию общественной жизни. Отсюда и стремление партии усилить контроль в области культуры, инициировать силы, сочувствующие проводимой политике, и одновременно подавить инакомыслие как “слева”, так и “справа”, строго очертить рамки возможностей “творцов” и установить, таким образом, пределы развитию литературного процесса. Практически эти вехи не нарушают границ, принятых в общеисторической периодизации. Но в силу причин, которые просматриваются из хода событий и зафиксированы на страницах рецензируемого издания, конец первого этапа в истории отечественной литературы все же обозначается не датой введения нэпа (1921), заметно изменившего картину социально-экономической жизни страны, а го-дом позднее, когда явственно обозначились его последствия: была разрешена деятельность частных и кооперативных издательств и книготорговых предприятий, появились частные журналы, открылась возможность появления официально регистрируемых литературных объединений.
В этих условиях партия нашла целесообразным официально разделить “творцов” на “чистых” и “нечистых” и открыто обосновать свою позицию в ряде статей Л.Д. Троцкого, опубликованных в центральном ее органе газете “Правда” осенью 1922 г.
Именно в 1922 г. был ликвидирован Пролеткульт, пытавшийся создать огражденную от влияний извне “истинно” пролетарскую культуру, и одновременно проведена широкая кампания по высылке за пределы страны и в отдаленные ее регионы литераторов, сопротивлявшихся партийному диктату. В этот достопамятный год были созданы первые группы писателей-коммунистов, которые впоследствии и проложили “столбовую дорогу пролетарского искусства”, возложив на себя роль “ячейки партии в литературе”, и, наконец, из числа писателей, оставшихся в России, были отобраны те, что должны были продолжить традиции классической русской литературы, отразить в пределах установленных властью рамок будни пореволюционной действительности. С легкой руки Троцкого названные “попутчиками”, они составили костяк писательского корпуса. Именно им и обязана русская литература своими достижениями 1920-х гг.
Но время сосуществования образовавшихся литературных лагерей было недолгим. Уже в марте 1931 г. К. Федин записал в дневнике: “Вся современная литература существует на началах “компромисса”. Она допускается при условии, если писатель безоговорочно подчиняется идеологии и “вождям” пролетарского искусства. Иначе литературы вовсе не было бы, т.е. “русской попутнической” литературы”3.
Судьба “попутнической литературы” определилась чуть раньше, в год “великого перелома”, когда закрылись практически все частные издательства и были распущены многие внепартийные общественные объединения, когда фактически над страной опустился “железный занавес” и почти прекратились поездки за границу. Наступал новый этап эволюции литературного процесса, и составители “Летописи” закономерно восприняли его как развилку в истории отечественной литературы.
Следуя декларируемой программе, составители “Летописи” включили в нее все, на их взгляд, заслуживающие внимания события, прямо или косвенно связанные с литературной жизнью Москвы и Петрограда. В возникшей мозаичной картине значительное от малого отличается, пожалуй, только тем, что в первом случае приводится большее количество цитат из источников, откуда заимствуются сведения о фиксируемых событиях, да и сами цитаты более пространны. В конечном счете, это дает возможность представить всю гамму разноречивых мнений современников. Косвенно этот прием отражается на полноте сведений, касающихся судьбы повременных изданий, закрываемых теми или иными органами власти (Ч. 1. С. 204, 205, 225 и т.д.). В редких случаях составители в качестве источника данных используют исследования наших современников (см., например, запись о создании литературной студии издательства “Всемирная литература” в феврале 1919 г. — Ч. 1. С. 349).
При этом всегда преследуется, в сущности, одна цель — представить разные точки зрения по поводу фиксируемого события или лишний раз подтвердить его достоверность. Чаще всего демонстрация разноречия мнений призвана служить доказательством имевшего места противостояния власти, особо сказывавшегося в критике. Пример тому — оценка второго номера “Красной нови” (Ч. 2. С. 177—178) или рецензия на книгу В. Львова-Рогачевского “Поэзия новой России: поэзия полей и городских окраин”, вышедшую в конце 1919 г. (Ч. 1. С. 493).
К сожалению, иногда, в ущерб полноте и объективности, составители от этого принципа отступают. Так, например, в указаниях на публичное чтение Е. Замятиным отрывков из своего ныне широко известного романа “Мы” (Ч. 2. С. 624) приводится только мнение М. Пришвина, заимствованное из его дневника, в котором провидческая антиутопия воспринимается как памфлет “в сущности говоря, безобидный и обывательский” (Ч. 2. С. 624), но не учитывается статья о Замятине А.К. Воронского, который считал, что роман “Мы” — “это не утопия, это художественный памфлет о настоящем и вместе с тем попытка прогноза в будущее <…>. С художественной стороны роман прекрасен, Замятин достиг здесь полной зрелости — тем хуже, ибо все это пошло на служение злому делу”4.
Отзыв в прессе, запись в дневнике и т.п. источники — весьма условные критерии характера реакции общества на конкретные явления литературной жизни, хотя и не менее показательные, чем демонстрации, декларации или манифесты определенной группы лиц. Практически всегда они носят односторонний характер, но другими источниками выражения общественного мнения составители не располагали: анкетирование в те годы проводилось лишь по частным вопросам и очень редко. Поэтому приходится пользоваться примерами, извлеченными из источников, опубликованных десятилетия спустя, уже нашими современниками, причем часто в сокращении, в виде цитат на страницах оригинальных исследований. Но это необходимо делать, так как в современной практике источниковедческие издания чрезвычайно редки. Так, например, чтобы показать, что по поводу упомянутой выше статьи Троцкого кроме официального отзыва А. Лейтеса имелось и другое мнение, составители приводят не опубликованную в свое время рецензию Н.Н. Пунина, весьма выразительно названную “Революция без литературы”. Жаль только, что они при этом ссылаются на малоизвестную монографию, а не на такой популярный сборник, как исторический альманах “Минувшее”5.
Продекларированный принцип отбора материала используется составителями последовательно, благодаря чему картина развития событий не требует дополнительных разъяснений. Так, например, в рубрике “5 февраля 1922 г.” говорится об объявленной Госиздатом обязательной регистрации частных издательств и журналов. При этом сообщается, что ранее (2 февраля 1922 г.), как бы предупреждая это мероприятие, руководство Госиздата направило в Агит-пропотдел ЦК РКП(б) запрос о мерах борьбы с “частником”, на что последовал ответ о готовности обсудить проблему на ближайшем же заседании коллегии отдела.
Из приводимой ниже ссылки на письмо В.И. Ленина председателю редколлегии Госиздата становится ясно, что именно оно послужило поводом для беспокойства упомянутых структур. А уже затем указывается дата “21 и 23 февраля 1922 г.”, когда проходило Объединенное совещание коллегии Агитпропа ЦК РКП(б) по данному поводу, и указывается дата принятого Оргбюро ЦК РКП(б) соответствующего постановления (Т. 2. С. 309, 326—328, 334, 339— 340). Таким образом, любой указанный в “Летописи” факт подтверждается ссылками на источник сведений.
Однако принятая система взаимосвязи рубрик в ряде случаев исходит только из формальных параметров, а не из сути развернувшихся событий. Дальнейшие шаги партийного руководства по регламентации такой области общественной жизни, как литература, рассматриваются сами по себе, хотя первоначальный толчок был им дан упомянутым выше письмом председателя Совнаркома. Ведь формально и записка Троцкого в Политбюро ЦК РКП(б) от 30 июля 1922 г. “О молодых писателях, художниках и пр.”, и Постановление ЦК по этому поводу документально не связаны между собой, хотя являются звеньями одной цепи.
Принятая методика оправдана жанром работы, исключающим всякое усложнение хода поиска. В то же время не исключены случаи, когда без установления связи между событиями нельзя адекватно оценить их значимость. Так, например, указание, что 21 июня 1922 г. в “Известиях” было опубликовано постановление Совнаркома от 6 июня того же года о создании Главного управления по делам литературы и издательств (Ч. 2. С. 445), никак не связано с рубрикой “21 марта 1922 г.”, в которой приводятся сведения о расширенном заседании коллегии Агитпропа ЦК РКП(б), посвященном объединению всех видов цензуры и созданию соответствующего государственного органа (Ч. 2. С. 357), которое затем было реализовано через советские органы.
Не только создание Главлита было инициировано ЦК партии, он последовательно контролировал и его деятельность. Так, уже 14 декабря 1922 г. Секретариат ЦК РКП(б) обсуждал работу цензурного ведомства, приняв развернутое постановление по этому поводу (Ч. 2. С. 622—623). И опять все эти факты приводятся в отрыве друг от друга.
Подобная методика не дает возможности установить связь между отдельными событиями, связанными со сменовеховским движением в Москве и Петербурге. Факты первоначальной поддержки его партией приводятся неоднократно, как и реакция писательской общественности России. Указывается даже на отдельные случаи финансирования группы “Смена вех” и ее органа в Берлине, газеты “Накануне”, но все они не связаны между собой, поэтому нельзя проследить последовательность развития событий. Неискушенному читателю вряд ли придет в голову мысль, что между постановлением Политбюро ЦК РКП(б) от 20 октября 1922 г., разрешившим продажу эмигрантских изданий в России, согласно определенному списку с одновременным указанием органам ЧК не препятствовать их распространению (Ч. 2. С. 174), и началом обсуждения в печати сборника “Смена вех” (Ч. 2. С. 183) существует прямая связь. Следовало указать и на то, что Политбюро создало специальную комиссию под руководством Н. Крестинского, которая курировала это движение, данные о чем можно было почерпнуть из немецких и советских изданий 6.
Стремление к предельной полноте не может не вызвать читательской благодарности. В ряде случаев составители персональных “летописей жизни” могли бы почерпнуть из рецензируемого издания неизвестные ранее факты. Так, например, в литературной хронике В.В. Маяковского не упоминаются выступления поэта в Доме печати 6 июня 1921 г. и в редакции “Красной нови” 18 августа 1922 г. (Ч. 2. С. 58, 496). А в летописи жизни С. Есенина упущено решение Наркомата РКИ от мая 1922 г., касающееся изданий имажинистов, в частности книги поэта “Исповедь хулигана” (Ч. 2. С. 85).
Нельзя не отметить стремление составителей повсеместно раскрывать инициалы и псевдонимы авторов, что не всегда удается сделать по доступным широкому читателю справочникам. Так, устанавливаются мало кому известные псевдонимы Вяч. Полонского (“Р. Головин”) и Г. Винокура (“Л. Кириллов”) (Ч. 2. С. 274), исправляются ошибки в документах (Ч. 2. С. 515) и т.д. Благодаря столь тщательной работе указатель имен издания можно использовать чуть ли не как своеобразный частотный словарь, с помощью которого легко установить степень активности действующих лиц в те достопамятные дни.
Опыт свидетельствует, что в справочниках, подобных рецензируемому, невозможно избежать неточностей и ошибок.
Так, например, неточно утверждение, что арестованный весной 1918 г. по делу так называемого Российского союза торговли и промышленности известный издатель И.Д. Сытин был освобожден “после хлопот М. Горького” (Ч. 1. С. 176). Обращение Сытина за помощью к Горькому не дошло до адресата, и тот узнал об аресте издателя со значительным опозданием. Публикация протеста писателя в “Новой жизни” (1918. 3 мая) совпала с днем освобождения издателя. Сытина освободили после установления его непричастности к деятельности указанного Союза7.
На с. 477 1-й части утверждается, что разрешение на издание сборника “Конница бурь” было дано “зав. политотделом Госиздата В.В. Воровским” (Ч. 1. С. 477). На самом деле Воровский был заведующим Госиздата, а Политотдел в этом издательстве был создан значительно позднее, во второй половине 1921 г., когда Воровский в нем уже не работал.
В комментарии к заметке, опубликованной в “Правде” 27 августа 1922 г., (Ч. 2. С. 504—505) об образовании издательства и журнала “Ватага” говорится, что эти намерения не осуществились. На самом деле речь идет о первоначальных наименованиях издательства “Круг” и альманаха “Наши дни”.
На с. 349 первой части тома приводится цитата из вызвавшего далеко идущие последствия заключения эксперта Агитпропа ЦК ВКП(б), обследовавшего петроградские литературные организации. Фамилия эксперта не указывается, хотя в оригинале документа она значится. Им был один из руководителей Пролеткульта В.Ф. Плетнев, что объясняет ее тон и выводы.
В справочнике указано, что 3 августа 1920 г. было принято постановление Наркомпроса “Об обязательной регистрации произведений печати”, в котором говорилось, что “при Госиздате создается Центральная книжная палата” (Ч. 1. С. 604). Но это постановление было следствием декрета Совнаркома от 20 июня 1920 г. о передаче библиографического дела в РСФСР Госиздату, о котором в книге не упоминается, хотя оно опубликовано в издании, довольно часто используемом в “Летописи”8. Кстати, с этого времени для более точного установления даты выпуска книги в свет можно было руководствоваться не “Книжной летописью”, а маркировкой о поступлении издания в Книжную палату. Расхождения между этими двумя источниками, хотя и несущественные, все же имеются. Так, составители “Летописи” датируют выпуск журнала “Красная новь” несколько неопределенно: “до 6 июля 1921 г.”, а в изданном Всесоюзной книжной палатой указателе “Периодическая печать СССР. 1917— 1949” (М., 1958. С. 37) выпуск первого номера журнала датируется июнем 1921 г.
Захарий Жданов, упомянутый без имени с вопросительным знаком на с. 217 1-й части и охарактеризованный как политический деятель в указателе имен, на самом деле возглавлял банкирский дом в Петрограде и политической деятельностью не занимался.
Не исключено, что исследователи, имевшие возможность более тщательно, чем составители “Летописи”, изучить те или иные сегменты литературного быта 1920-х гг., найдут и другие неточности, однако в любом случае это не отменит высокой оценки рецензируемого издания, без которого отныне просто невозможно стало знакомство с начальным периодом советской литературы.
_______________
1) См.: Лит. наследство. М., 1958. Т. 65. С. 563.
2) Катанян В.А. Маяковский. Хроника жизни и деятельности. 5-е изд. М., 1985. С. 12.
3) Федин К. Дневник. 28 марта 1931 // Рус. литература. 1992. № 4. С. 175.
4) Воронский А.К. Литературные силуэты: Е. Замятин // Красная новь. 1922. № 6.
5) Минувшее. Сб. 8. М., 1992.
6) См.: Russische Emigration in Deitschland. 1918 bis 1941. Leben im europäischen Bürgerkrieg. Berlin, 1995. S. 411— 438; Книга: Исследования и материалы. М., 2001. Сб. 79. С. 197—227.
7) См.: Динерштейн Е. И.Д. Сытин. М., 1983. С. 172.
- Издательское дело в первые годы Советской власти: Сб. документов и материалов. М., 1972. С. 77.