Опубликовано в журнале НЛО, номер 3, 2006
В нашем культурном обиходе считается едва ли не аксиомой: самые значительные и почитаемые отечественные классики должны быть обеспечены персональными энциклопедиями. Претворение аксиомы в жизнь — дело тяжкое и чаще всего неподъемное. Удачных претворений по большому счету — лишь одно: «Лермонтовская энциклопедия». Державный трезвон, призывающий к сотворению «Пушкинской энциклопедии», раздается, то усиливаясь, то затухая, на протяжении многих десятилетий, а цель все там же, за линией горизонта. Магия энциклопедизма, однако, побуждает многих изыскателей к свершениям на избранном поприще. Вот и Ахматова, подобно Лермонтову, была обеспечена пятнадцать лет тому назад персональной энциклопедией — вынужденно «краткой», поскольку создавалась усилиями одного-единственного энциклопедиста — С.Д. Умникова. (Краткая ахматовская энциклопедия. От А до Я. Тысяча слов — кратких справок. Л., 1991.) О содержании этого труда легко составить достаточно полное представление по нескольким статьям из него: «Горе часто посещало А.А., как и грусть, потому и много у нее грустных стихов. Ее осуждали за это. Некоторые считают правильной фамилией А.А. до замужества Горéнко, т.к. у нее было много горя»; «Жасминов Алексис — псевдоним графа В.П. Буренина (1841—1926 гг.)» (довелось-таки внуку крепостного Буренину через своего alter ego, графа Алексиса Жасминова, пробиться в аристократы!); «ЖЗЛ — серия книг о замечательных людях, в ней еще не было книги об А.А., но когда-то такая, несомненно, будет»; «“Дерьмо”. Так, якобы, пьяная О. Берггольц обозвала Ахматову. Это чье-то вранье. (См. С.-Петерб. ведомости. 26. Х. 91. “Пришло…”)»; «“Ахматовица” — сувенир в память Ахматовой с добрыми пожеланиями. Ахматовицей может быть бумажный ярлык, открытка, вымпел, нагрудный знак и любой подарок с надписью “Ахматовица”». И так далее.
Таким образом, книга Романа Тименчика «Анна Ахматова в 1960-е годы», согласно терминологическим установлениям энтузиаста-энциклопедиста, вправе называться «ахматовицей». Однако данная «ахматовица» на самом деле являет собой опыт подлинной, в реальность воплотившейся ахматовской энциклопедии. И титульный автор в ней, сообразно энциклопедическим статейным нормам, повсеместно обозначается инициалами: А., или А.А., или А.А.А. Правда, эта энциклопедия не выстроена по ранжиру, она «гуляет сама по себе», управляемая лишь ходом авторской мысли и содержанием востребованного документального материала. Всю необозримую совокупность сведений, сопоставлений и размышлений, восходящих к сотням, если не к тысячам, источников, предлагается воспринимать как «маргиналии к блокнотам ушедшего поэта» (с. 286), но эти «маргиналии» автора, обеспеченные беспредельным запасом накопленных им знаний и артистичным умением выстраивать плоды своих изысканий в причинно-следственные или ассоциативные связи, в результате претворяются в стереоскопическую полноту целостной многофигурной картины. Материал традиционных энциклопедий упорядочен алфавитной последовательностью относительно самостоятельных статей, здесь же регулирующим началом служит хронологический принцип: «труды и дни» Ахматовой реконструируются неукоснительно день за днем, месяц за месяцем, причем изложение основного событийного ряда на каждом шагу сопровождается экскурсами, разветвляется во все стороны — в литературную современность, в прошлое Ахматовой, в круг ее чтения, в житейские обстоятельства и т. д. Перед нами развертывается энциклопедия совершенно особого типа — наподобие средневекового Прóлога, выстроенного по месяцам и дням года собрания житий, легенд, поучений, пополнявшегося за счет местных сказаний и иных сторонних текстов. Еще одна особенность этой энциклопедии — в том, что она обращена к читателю, уже изрядно поднаторевшему во всем, что имеет отношение к биографии и творчеству Ахматовой; при всем обилии разъяснений, уточнений и дополнений, цепляющихся одно за другое, определенная доля «эзотеричности» — характерная черта всего стиля изложения. Автор воздерживается, например, от пояснений к слову «Тучка» в цитате из Ахматовой (так она называла петербургскую квартиру в Тучковом переулке, где жила в 1910-е годы) и от многих других элементарных фактических справок, за которые ему был бы благодарен так называемый «широкий читатель»; но, экономя строчки на пояснениях, которые можно почерпнуть в других ахматовских изданиях, он не жалеет страниц, чтобы привести пространные цитаты из неопубликованных документов, обнаруженных в Гуверовском архиве или Русском архиве в Лидсе, обнародовать неизвестный черновой стихотворный набросок Ахматовой (с. 714), ввести в оборот тексты, найденные в таких библиографических раритетах, как «Бюллетень русского Общества помощи беженцам в Великобритании» (с. 446) или «Фото-центр—Контакт—Культура. Каталог № 1. Выставка-продажа июль—октябрь 1996» (с. 505).
Основательность и глубина источниковедческого базиса в этой книге действительно ошеломляют. Оценить по достоинству проделанную работу смогут только те, кто свободно ориентируется во всех доступных справочниках и библиографических изданиях: они осознают, что огромное количество аккумулируемой Р. Тименчиком информации этими источниками не фиксируется, оно выявляемо лишь посредством сквозного, фронтального просмотра многих сотен изданий. Идет в дело каждая иголка, извлеченная из стога сена, — сотни иголок из сотен стогов сена: для персональной энциклопедии всё, прямо и косвенно соотносящееся с объектом описания, важно, всё сгодится. Изыскатель и инкрустатор этого материала старается держаться в тени — нигде не форсирует своего голоса, лишь скрепляет лаконичными ремарками организуемое им многоголосие. Впрочем, и на горло собственной песне, раздающейся порой под сурдинку, не становится, однако и эта песня сплошь и рядом цитатна: Игорь Северянин приходится кстати при упоминании космического «полета, вызвавшего повсеградный энтузиазм рифмованных откликов» (с. 146), а arbiter elegantiae Гай Петроний — для характеристики Маяковского, «арбитра социалистического изящества» (с. 166). «Маковский в “Аполлоне” все время прячется за кулисы. Слушается и Вяч. Иванова, и Анненского, и даже Гумилева», — писал в 1909 г. о редакторе новообразованного журнала Виктор Гофман (Писатели символистского круга. Новые материалы. СПб., 2003. С. 262). «Прячущийся» Маковский сумел, однако, посредством своей редакторской политики осуществить издание одного из лучших журналов той эпохи, которой пристально занимается автор труда «Анна Ахматова в 1960-е годы», во многом придерживающийся сходной методы — уже не в контактах с людьми, а в работе с историко-литературным материалом.
В этой книге — законченное и совершенное («акме»!) воплощение того механизма исследовательского творчества, который ее создатель использовал давно, в самых первых своих публикаторских опытах. Не у всех эта манера находила понимание. Помнится, тридцать с лишним лет тому назад Р.Д. Тименчик представил редактору «Ежегодников Рукописного отдела Пушкинского Дома» К.Д. Муратовой подготовленный им обзор рукописных материалов Ахматовой в Пушкинском Доме. Редактор по достоинству оценила проделанную работу, но выразила решительное недовольство формой авторского изложения: «Что это ваш Тименчик ничего от себя сказать не может, у него сплошь “смотри” да “сравни”, “смотри” да “сравни”!» Сочинитель этих строк был рекрутирован на подмогу, в соавторы, — для приведения текста в надлежащее соответствие с привычными семантико-стилевыми стандартами (так мне довелось в первый и, видимо, в последний раз немного потоптаться на стезе «ахматововедения»). В исследовании «Анна Ахматова в 1960-е годы» автор остается верен себе: из семисот с лишним страниц его текста лишь 280 занимает «основной текст», связное изложение, остальное же — сплошное «смотри», «сравни» либо какие-то иные формулы подачи и скрепления документального материала, «ветвящегося и дающего ростки» (с. 275). В главе 1-й на две с половиной начальных страницы приходится 54 примечания, размещающихся на 25 страницах; соотношение «один к десяти» — своего рода программная установка, предлагаемые правила игры. Прилежный читатель принужден читать текст основного изложения как минимум дважды — до и после освоения примечаний и экскурсов, — чтобы удержать в сознании основную нить авторской мысли. Ведь примечания-экскурсы на каждом шагу включают в энциклопедически сжатом, конспективном виде самостоятельные исследования: например, 12-е примечание к 1-й главе, начинающееся мемуарным фрагментом о чтении Ахматовой своего раннего стихотворения «Майский снег», побуждает к выстраиванию целой цепочки образных ассоциаций — со стихотворением Ахматовой «Последние слезы», со стихами Тютчева, 18-м сонетом Шекспира (в английском оригинале и в переводе Гумилева), с псалмом царя Давида, вторым посвящением к «Поэме без героя», а также с поэтическими строками Мандельштама и Фета. Сложившийся в результате комплекс окликающих друг друга цитат отличается не меньшей убедительностью и закономерностью, чем нити логических умозаключений Дюпена в «Убийстве на улице Морг» Эдгара По.
Изысканные и кропотливые интертекстуальные экзерсисы перемежаются в книге весьма брутальной словесной субстанцией. Ахматовская энциклопедия была бы неполна и ущербна без паноптикума уродов, являвших собой парадное лицо той родины, которой героиня исследования постоянно, неустанно и с гордостью присягала. В своих комментаторских иллюстрациях и толкованиях Р. Тименчик идет вослед Ахматовой: «Хотелось бы всех поименно назвать», — но помнит, безусловно, по ходу формирования своих микрорепубликаций, рассеянных по примечаниям и экскурсам, также завет другого мастера и его инвективную интонацию: «Мы поименно вспомним всех, / Кто поднял руку!» Эти «все» предстают в книге во всей своей красе: чего стоит хотя бы медальон с портретом крупнейшего представителя марксистско-ленинского литературоведения члена-корреспондента АН СССР В.Р. Щербины (с. 440—441)! Таких медальонов автор изготовил множество — глаз не нарадуется. Тем самым неформальная ахматовская энциклопедия оказывается попутно и развернутым — в том ракурсе, который задавался магистральной темой, — опытом энциклопедии советских писателей и окололитературных деятелей — современников Ахматовой, тех, «кто об эту пору бабачил и тыкал» (с. 180). Кому-то, возможно, многие материалы соответствующего толка покажутся избыточными и чрезмерно пространными, но они оправданы уже тем, что — высокопарно выражаясь — отчетливо воспроизводят «шум времени»; да и автора книги можно понять: трудно удержаться и не процитировать такие перлы, как, например, фрагмент из статьи П.С. (Павла Сергеевича — узнаем из рачительно составленного указателя имен) Трофимова «Современная революционная эстетика», напечатанной в журнале «Вопросы философии» в 1953 году («…образчики сюрреалистической “живописи”, кроме Дали, изготовляет сейчас в Америке отъявленный сионист и космополит Марк Шагал <…> Назначение всего этого сюрреалистического бреда состоит в том, чтобы внушить зрителям мысль о мистическом характере действительности, об отсутствии в ней всякой закономерности, о зависимости общественной жизни от произвола полупомешанных субъектов, от произвола англо-американских империалистов и тем самым повергнуть трудящихся в страх пред этими империалистами» — с. 561). Или впечатления от лицезрения Глеба Струве, которыми поделился советский поэт Николай Грибачев, давший на пару с советским прозаиком Борисом Полевым бескомпромиссный идейный бой очернителю-советологу: «Мы представили, с каким наслаждением он, подобно каннибалу, насадил Полевого на вертел и стал бы поджаривать на медленном огне, — это такие, как он, в свое время вырезали языки у красноармейцев, снимали полосами кожу со спины и посыпали раны солью» (с. 686).
Обилие подобных литературных иллюстраций отчасти объясняется тем, что в исследовании, подчиненном единому методу, используется двойная оптика — взгляд историка и взгляд современника. В 1960-е годы, ставшие основным объектом описания, Р. Тименчик уже начинал изучать творчество Ахматовой, тогда же состоялась его единственная личная встреча с нею, тогда же завязались его контакты с ее друзьями и знакомыми, и плоды этих общений щедро представлены в итоговом тексте. Объектом описания оказывается и сам сочинитель книги: в ряду публикаций об Ахматовой реферируется обзор «двух латвийских рецензентов» (Timenciks R., Todess J. Dzejas diena — 1963 // Karogs. 1964. № 3. L. 140) — вероятно, литературный дебют автора (в библиографии, опубликованной в книге «Шиповник. Историко-филологический сборник к 60-летию Романа Давидовича Тименчика» (М., 2005), первая зафиксированная работа датируется 1965 годом). Документальные хронологические реконструкции поверяются личным биографическим опытом, собственными впечатлениями и мемуарными ретроспекциями. Цитата из очередного проработочного документа: «В Театре Ленинского комсомола, призванном воспитывать здоровое начало в молодом современнике, из спектакля в спектакль начали кочевать инфантильные мальчики и девочки, плюющие через губу на все происходящее вокруг них, соблазнительные внешне, но бедные духовно и насквозь пропитанные мещанским духом…» — замыкается иронической репликой ностальгирующего автора: «Один из них и переписывает сейчас эти строки» (с. 279). На равных с другими персонажами включаются в портретную галерею покойные друзья — Дима Борисов, в амплуа распространителя самиздата, и Юра Гельперин, «москвич-десятиклассник, любитель поэзии», написавший Ахматовой о своей любви к Мандельштаму. Тем самым сквозь монтаж цитат и вязь литературных ассоциаций порой прорывается сугубо личная и почти лирическая нота.
Этой книге трудно подыскать какие-либо аналогии в историко-литературной продукции наших дней, изобилующей более чем достойными образцами. Из трудов совсем недавнего прошлого некоторые общие параметры обнаруживает «Пушкин и его окружение. Словарь знакомых поэта» Л.А. Черейского. Из трудов давних — многотомное исследование «Жизнь и труды М.П. Погодина» Н.П. Барсукова, включающее уникальный свод фактических сведений по всей истории русской литературы и культуры XIX века. «Анна Ахматова в 1960-е годы» являет собою плод изысканий сходного масштаба, вдохновленных тем же универсалистским пафосом.
К сведениям, сосредоточенным на 780 страницах текста, могу добавить лишь одно уточнение — к биографической справке: «Николай Николаевич Давиденков (1915—1950?) — поэт, деятель Русской освободительной армии» (с. 486). Н.Н. Давиденков был расстрелян по приговору суда в Краснодаре в январе 1951 года (см.: Леонид Романков. Контуры света. Сборник рассказов и воспоминаний. СПб., 2002. С. 78).