Опубликовано в журнале НЛО, номер 1, 2006
В этой статье будет рассмотрена проблема развития новых знаний в гуманитарных науках. Нас будут интересовать самые разные конфигурации творчества в этой области: как те, что можно назвать революционными и еретическими, так и те, что соответствуют стандартам творчества, принятым в «нормализованных» научных дисциплинах. Для того чтобы наглядно представить многообразие креативных форм гуманитарного знания, я ограничусь изложением, не претендующим на исчерпанность. Предлагаемый анализ основан на моем личном опыте деятельности в научных средах, выстроенных самым различным образом. В первом случае речь идет о строгой социальной дисциплине — «неоклассической», или «ортодоксальной», экономической теории — прекрасно иллюстрирующей понятие «дисциплинарной матрицы», разработанное Томасом Куном (Kuhn, 1977). Вторая научная среда соответствует революционному и еретическому для своего времени направлению, принявшему преимущественно форму «школы», а именно социологической школы Пьера Бурдьё. И в третьем случае — это сравнительно новое течение, с которым я связал свою научную деятельность в последние несколько лет, а именно — «прагматическая социология», или «социология градов и режимов действия». Я не просто подчеркну внешнюю контрастность рассматриваемых конфигураций, а постараюсь оттенить их различие с точки зрения многообразия принципов, управляющих организацией научной работы (в широком смысле) и позволяющих координировать исследовательскую деятельность. Эти принципы, в свою очередь, находят воплощение в соответствующих методических установках и материальном оснащении, обеспечивающем эффективную координацию действий. Для проведения данного анализа я обращусь к теоретической модели, неоднократно апробированной при исследовании самых разнообразных организаций и позволяющей не только различить множественные принципы деятельности, но и представить их комбинации 1.
Подчеркну, что мое изложение будет строиться не только на сравнении разных научных сред, но и на рассмотрении взаимоотношений между этими творческими конфигурациями и природой их продукта. Продуктом деятельности всех указанных организаций являются общие знания о том, что управляет человеческим поведением. Все они производят определенные фигурации (формы изображения) социальной общности, или точнее — фигурации того, что управляет человеческой жизнью в обществе: от правил организации личной жизни (или «владения собой» по Монтеню) и ведения домашнего хозяйства — до правил управления общностью, как самой простой, так и достигающей размеров государства или международного сообщества. В связи с этим обратим внимание на специфическую для гуманитарных наук проблему. Подобно любым другим формам социальной общности, эти исследовательские организации сами управляются определенными принципами. Вместе с тем, непосредственной задачей их деятельности является как раз выявление наиболее общих принципов, управляющих человеческими сообществами. Каким же образом эти исследовательские институции решают проблему замкнутого круга? Заявленный нами вначале вопрос о развитии нового знания в гуманитарных науках приобретает, таким образом, более конкретную форму. Как гуманитарные науки в своем развитии выстраивают отношения с развивающимся человечеством в целом?
Прежде чем завершить вступление, необходимо сделать еще одно уточнение. Обращение к гуманитарным наукам, заявленное в названии статьи, не является случайным. Стремясь расширить сферу своего анализа и не ограничиваясь только социальными науками, в данной статье я постараюсь наметить основы возможного сравнения различных форм фигуративной деятельности, как тех, что осуществляются в рамках социальных наук, так и тех, что реализуются в других областях гуманитарного знания — философии, литературе, а также других формах фигуративного искусства. Мне хотелось таким образом выразить свою признательность коллективу журнала «Новое литературное обозрение», активно и последовательно старающемуся сблизить в своей работе различные формы гуманитарного творчества, а также организаторам ежегодной конференции «НЛО» — Банных чтений. Участие в этой конференции и явилось отправной точкой для написания данной статьи 2. В этой связи замечу, что выбор термина «фигурация» (изображение, придание формы) вместо «представления» («représentation») также не был случайным. Термин «фигурация» («figuration») позволяет отойти от вездесущего в социальных науках понятия «социальные представления» («représentation sociale»), связанного с коллективами, и сделать акцент на самом способе представления и придания фор-мы, на манере выстраивать изображение, о чем, собственно, говорит сама семантика французского глагола «figurer» (изображать, представлять). Следует, однако, уточнить, что в нашем подходе мы не следуем постмодернистским веяниям, рассматривающим все виды знания исключительно с точки зрения «нарративности», будь то знание, являющееся продуктом науки, искусства или же просто обыденного разговора. Наша задача — не смешать, а постараться соотнести различные фигурации, создаваемые гуманитарными науками для выстраивания общепринятых картин человеческой жизни в обществе. Именно в силу своей направленности на общее признание данные фигурации и являются сопоставимыми.
В первой части статьи будут представлены теоретические рамки анализа, на основе которых были выделены элементы различных креативных конфигураций гуманитарного знания, а также составляющие моменты тех картин действительности, что представлены в этих конфигурациях. Теоретическая модель будет непосредственно апробирована во второй части статьи при сравнении ряда творческих конфигураций, способствовавших обновлению социальных наук (в том числе и экономической теории). И наконец, в третьей части я постараюсь наметить элементы более широкого сравнения, включающего не только социальные науки, но и литературу как одну из форм фигуративного искусства.
1. МНОЖЕСТВЕННОСТЬ ЛЕГИТИМНЫХ ФОРМ ПРИЗНАНИЯ И ТВОРЧЕСКИЙ ИНСТРУМЕНТАРИЙ ЗНАНИЯ
Нас интересует, прежде всего, проблема создания новых знаний, пользующихся широким признанием. Вслед за Эмилем Дюркгеймом можно было бы просто сказать, что значимость и признанность знаний определяются их социальной природой. Однако заявленная нами проблема требует более обстоятельного объяснения. Все различные виды знания, создаваемые гуманитарными науками (в том числе социальными), являются коллективно признанными. Но в зависимости от того или иного знания сами формы общественного признания значительно разнятся. Рассматривая различные стили творчества, можно выявить в каждом из них ограниченное количество легитимных оценок (qualifications) нового знания, а также весьма конкретный творческий инструментарий (dispositifs). Как легитимные оценки (квалификации) нового знания, так и соответствующий ему инструментарий творчества имеют общий характер, вне зависимости от культурных или исторических особенностей. хэзжМетодичный и продуктивный ученый; вдохновенный исследователь-одиночка, бросающий вызов общепринятым канонам; последователь школы, основанной на авторитете мэтра и хранящей научные традиции, — это не просто многоликие персонажи или сценические характеры. Их пестрота отражает множественность стилей знания (Hacking, 1982), обладающих легитимностью и, соответственно, на-целенных на общественное признание.
Различные формы легитимной оценки как раз и являются непосредственным объектом теоретических и эмпирических исследований, которые мы ведем уже в течение нескольких лет. Наши исследования направлены на выявление общезначимых принципов, к которым люди апеллируют при критике злоупотреблений властью и поиске согласия в публичном пространстве. Эти принципы, или «порядки величия» («grandeurs»)3, представляют собой особые формы оценки. Легитимность обращения к ним в ситуациях разногласия обусловлена тем, что они связаны с общезначимыми ценностями (благами). Так, три стиля творчества, представленные выше, можно соотнести с тремя различными формами общего блага. Методичный и продуктивный ученый соответствует технократическому порядку величия («grandeur industrielle»), характеризующемуся ценностной ориентацией на будущее и эффективность деятельности. Данный стиль предполагает творческую активность, основанную на применении надежных методов и приемов. Воодушевленный исследователь-одиночка соответствует вдохновенному порядку величия («grandeur inspirée»), в котором ценится мгновенность восприятия и чувствования, интеллектуальный прорыв. «Вдохновенная» деятельность основана на творческом полете, на внутреннем ощущении духовного откровения, способного сделать любого человека просветленным. Творец же, следующий учению мэтра и традициям школы, соответствует «патриархальному порядку величия» («grandeur domestique»). Этот стиль характеризуется ценностной ориентацией на традицию и направлен на актуализацию прошлого. Творческая деятельность здесь основывается на доверии и протекает в привычном пространстве, согласно принятым обычаям.
Подобное соотнесение стилей творчества и общезначимых принципов позволяет иначе взглянуть на проблему производства знаний. От пестрой галереи персонажей-творцов мы переходим к анализу креативных конфигураций, которые различаются в соответствии с составляющими их порядками величия. Таким образом, мы стараемся связать вопрос о стилях творчества и производстве общепризнанных знаний с более широкой проблемой — проблемой общественного признания, проблемой признания (reconnaissance) как такового 4. При этом под «признанием» понимается не только положительная оценка (легитимные квалификации ценного и общезначимого на основе порядков величия), но и критика (разоблачение того, что несправедливо было признано важным или незаслуженно осталось непризнанным). Представление множественных порядков величия, обладающих как разными, так и общими свойствами, выходит за рамки этой статьи 5. Здесь мы напомним лишь две основные черты порядков величия. Это уточнение необходимо для лучшего понимания нашего подхода.
В первую очередь, подчеркнем, что порядки величия существенно отличаются от обычных систем ценностей. Всем порядкам величия свойственна общая черта — устремленность к значимости для всего человечества. Эта направленность определяет, в свою очередь, целый ряд общих требований, которым должны соответствовать все порядки величия 6. Порядки величия и модель градов были разработаны нами на основе анализа повседневных споров. Заметим, что стремление представить способы и формы выражения обыденного чувства несправедливости в виде модели, правил и требований сближает нашу работу с деятельностью политических философов и теоретиков справедливости (Thévenot, 1992; Boltanski, Thévenot, 2000) 7. В силу своей направленности на всеобщность каждый порядок величия может послужить основой для обустройства жизни целого человеческого сообщества в рамках соответствующего града. Общезначимые принципы, или порядки величия, регулируют не только согласие и разногласие между людьми, но и взаимодействие людей с вещами окружающего мира. Каждому граду свойственно, таким образом, определенное «материальное оснащение», совокупность вещей, квалифицированных с точки зрения того или иного порядка величия. Важно подчеркнуть, что «квалификация», или оценочное суждение, рассматривается нами с точки зрения прагматики действия и координирования отношений между людьми и материальным миром. Внимание к практическому испытанию, где проверке подвергается сама операция приписывания уровней величия людям и вещам, а также внимание к материальному «оснащению» такого испытания отличают наш подход от многих других исследований в области ценностей. Рассмотрение проблемы ценностей с точки зрения множественных порядков величия имеет также большое значение для сравнительного исследования культур. Этот подход позволяет избежать релятивизма в духе Макса Вебера, и тем более — культурологического фундаментализма. В силу направленности на всеобщность и значимость для всего человечества порядки величия делают соизмеримыми культурные ценности самых разных обществ и культур и позволяют достичь при их анализе симметричного подхода. Соизмеримость ценностей и их расширение вплоть до общечеловеческого уровня особенно явно прослеживаются на следующих примерах. Независимо от тех или иных культурных особенностей технократический град нацелен на эффективность техник и методов. Рыночный град направлен на всеобщую конкуренцию в рамках мирового рынка. Град репутации, обслуживаемый, в частности, средствами массовой информации, — на «пиар» мировых знаменитостей и тиражирование мировых брендов. И наконец, гражданский град устремлен к солидарности и равенству в универсальных масштабах. Что касается патриархального града, в котором ценятся традиции и обычаи, то на нем следует остановиться отдельно. Действительно, культурное своеобразие того или иного общества или социальной общности в значительной степени определяется его традициями и обычаями. Не случайно именно апеллирование к обычаям зачастую используется для обоснования тезиса о существовании не-преодолимых различий между культурами. Тем не менее, какими бы разнородными и пестрыми ни были обычаи различных обществ в мире, все эти обычаи объединяет одна общая черта — направленность на патриархальный порядок величия и признание значимости традиции.
Во вторую очередь, напомним, что множественные порядки величия являются также источником динамики для критики более высокого уровня. Эта критика связана уже не с неравенством состояний величия в рамках одного порядка 8, а с конфликтами между разными порядками величия. Каждый порядок величия критически настроен по отношению к другим порядкам величия, поскольку каждый из них претендует на всеобщность, на упорядочение всего человечества только по модели данного града. Так, технократический порядок величия, оснащенный надежной профессиональной техникой, возвеличивает прогресс, который может быть обеспечен инвестициями в будущее и, в частности, стандартизацией всех методов. Он критически настроен по отношению к патриархальному порядку величия, в котором ценятся традиции и авторитет предшествующих поколений, а также по отношению к вдохновенному порядку величия, в котором ценится радикальность, разрыв, предвещающий истинное откровение. Дифференцирование порядков величия и выявление структурных трений между ними может помочь нам разобраться в сути яростных столкновений внутри научного сообщества по поводу правильных способов обновления гуманитарных наук. В свою очередь, наличие общей модели, действительной для всего множества порядков величия, объясняет, почему возможно достижение компромиссов между двумя разными порядками величия: ослабление критического напряжения достигается за счет совмещения порядков величия на локальном уровне.
Подход через порядки величия и соответствующие им испытания позволяет увидеть, что разнообразие творческих стилей, или креативных конфигураций, связано с плюрализмом легитимных квалификаций знания. Множественные формы оценки знания вступают в конфликты и стараются дискредитировать друг друга. Для ослабления критического напряжения между порядками величия необходимо установление компромиссов. Эти компромиссы достигаются на локальном уровне, что придает этому плюрализму форму организации 9. Рассматривая стили творчества с точки зрения порядков величия, или способов установления режимов совместности (façons de mettre en commun) в том или ином граде, мы стараемся соотнести творческие конфигурации с политическими конструкциями общностей, построенных на основе общих ценностей (общезначимых благ).
2. КОНТРАСТНЫЕ КОНФИГУРАЦИИ ТВОРЧЕСТВА
НОРМАЛИЗОВАННАЯ ГУМАНИТАРНАЯ ДИСЦИПЛИНА: СТАНДАРТНАЯ ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ
Первая креативная конфигурация соответствует нормализованной научной дисциплине и определяет развитие неоклассической экономической теории, эконометрии, и даже когнитивных наук. Методические правила, а также технический инструментарий в виде математических моделей рассматриваются как гарантии эффективности, ценящейся в технократическом порядке величия. С точки зрения темпоральности данный порядок величия ориентирован на будущее. Опора на технические объекты, обладающие функциональной надежностью, обеспечивает возможность прогнозирования. Технократический порядок величия предполагает пространственную организацию, характеризующуюся вполне картезианской однородностью. В этом описании легко можно узнать основные черты научного закона: предсказуемость и переносимость на другие объекты. Однако оценка с точки зрения технократической эффективности отсылает нас также и к определенному общему благу, на котором может основываться более широкое сообщество, чем академия наук.
Творческий инструментарий, конфигурированный согласно технократическому порядку величия, препарирован и оформлен для вынесения строго стандартизированных оценочных суждений, проявляющихся в инструментах работы, отчетах, в правилах оформления статей и требованиях специализированных журналов. Квалификация работы с точки зрения технократического порядка величия — «профессиональная деятельность», «экспертная деятельность» — является в настоящее время доминирующей как во французской, так и в общеевропейской научно-исследовательской политике. Императив группирования исследовательских организаций обусловливает повсеместное распространение модели крупных естественно-научных лабораторий, объединяемых вокруг сложного и громоздкого инструментария. Эта модель распространяется и на социальные науки. В свою очередь европейские каналы финансирования концентрируются вокруг крупных исследовательских сетей, причем тех, что расцениваются как «превосходящие все остальные». В основе этой системы лежит шкала «рейтингов», пришедшая из мира предпринимательства и позволяющая выводить оценки общемирового уровня. Подобные унифицированные формы оценочных суждений содержат в себе риск недооценки сложности и разнообразия форм развития социальных наук. Применение преимущественно модели «технократической» организации нередко приводит к дисквалификации творческих устремлений, выходящих за рамки существующих стандартов. А лезвие процедурных стандартов может оказаться столь же острым, как и орудия инквизиции. Старая французская пословица гласит: «Нож не усмиряет ересь». Она напоминает нам о том, что жесткие формы подавления не являются наиболее эффективными инструментами контроля тех, кто вызывающе отклоняется от догмы. До-минирование технократического порядка величия приводит к дисквалификации прочих порядков. Так, деятельность в формате вдохновенного порядка величия дисквалифицируется тут как «оригинальничанье», граничащее с маргинальностью, а любая активность в формате патриархального порядка величия — как замкнутость, «геттоизация» или же как «провинциализм»10.
Данная конфигурация творчества определяется не только технократическим, но и рыночным порядком величия и связанным с ним законом конкуренции за обладание оспариваемым общим благом. Рыночный порядок формирует остов дисциплинарной ортодоксии, конституируемой на основе идеи общего равновесия рынка. Само устройство науки и образования также управляется принципом конкуренции, подчиняется финансовому стимулированию и подвергается испытанию рыночной реальностью при изменении стоимости труда и услуг, покупаемых клиентами. Так, в работе «Наука как призвание и профессия» [«Wissenschaft als Beruf»] Макс Вебер иронически описывает устройство американской науки и образования: «О своем учителе американский юноша имеет вполне определенное представление: за деньги моего отца он продает мне свои знания и методические принципы, точно так же, как торговка овощами продает моей матери капусту» (Weber, 1959 [1919], p. 96). При этом Макс Вебер благосклонно отмечает, что такой характер высшего образования не приводит к тому, что американский юноша покупает у учителя «мировоззрение» или «правила, которыми следует руководствоваться в жизни». Однако последнее замечание можно оспорить, поскольку за устройством образовательного процесса по принципу рыночной координации скрывается именно рыночный порядок величия, а соответственно и определенное «мировоззрение», которое настойчиво внушается ученику как само собой разумеющееся.
Теперь приступим к рассмотрению последнего и наиболее деликатного вопроса. Как порядки величия, управляющие исследовательской деятельностью, соотносятся с порядками величия, просматривающимися в тех картинах общества, что рисует нам та или иная конфигурация исследовательской работы? С этой точки зрения анализируемая нами креативная конфигурация обладает двумя характерными чертами: 1) наложением друг на друга порядков величия, определяющих исследовательскую деятельность, и порядков величия, лежащих в основе продуцируемых ею картин общества; 2) натурализацией этих порядков величия в виде законов, которым приписывается естественный характер. Так, методический техницизм, ценящийся в исследовательской деятельности, просматривается также и в фигурации акторов, создаваемой данным научным направлением. Речь идет о рациональных субъектах, стремящихся оптимально и стратегически выстроить свое поведение так, чтобы извлечь наибольшую выгоду. Сторонники данного направления объясняют эту схожесть общим законом человеческой природы, «натурализируя», тем самым, «свои» принципы величия. Заметим, что исторически именно операция натурализации высших общих принципов лежала в основе создания социальных наук по образцу естественных. Разрыв социальных наук с политической и моральной философией сопровождался трансформацией проблемной области — переходом от изучения общих благ того или иного града к изучению закономерностей научных законов 11. Сведение принципов величия к законам природы, осуществляемое социальными науками (в данном случае стандартной экономической теорией), приводит к невозможности критического обсуждения того или иного принципа величия наряду с другими возможными оценками человеческого поведения. Сведение воедино ортодоксальной экономической науки и фигурации общества, в которой признаются только рыночный и технократический порядки величия, приводит к смешению науки и политики. При равных условиях это смешение напоминает тоталитарный мир, в котором наука должна подчиняться тем же принципам, что и политика, и где исключается любая возможность критики. Экспансия принципа технической эффективности обычно вызывает ответную реакцию в виде разоблачений «научной идеологии» или «технократизма». Заметим также, что принципу конкуренции, управляющему рыночным испытанием, свойственно также расширять сферу своего применения вплоть до естественных наук, где он служит основой для создания картин природы, изображающих «конкурентные стратегии» живых существ.
АВАНГАРДНАЯ ШКОЛА, ОСНОВАННАЯ НА АВТОРИТЕТЕ МЭТРА: ВЛАДЕНИЯ ПЬЕРА БУРДЬЁ
Рассмотрим теперь творческую конфигурацию, значительно отличающуюся от предыдущей. Противопоставив себя академическим канонам, Пьер Бурдьё длительное время выступал в качестве еретика от науки, пока его ересь сама не стала канонизированной. Пылкая и креативная критическая демаркация Пьера Бурдьё опиралась тогда на компромисс между двумя порядками величия — вдохновенным и гражданским. Этот компромисс типичен для просвещенного авангардизма и часто встречается в религиозных, эстетических и политических течениях, порывающих с общепринятыми тенденциями.
Вдохновенный порядок величия — это единственный порядок, позволяющий осуществить генерализацию единичного, одновременно сохраняя его своеобразие и придавая ему общую значимость в виде общественного признания. Вдохновенный порядок неизменно сопровождает первые шаги творческого пути, знаменованного единоличным, самобытным открытием. Единоличным в том смысле, что это, прежде всего, самостоятельный личностный опыт одиночки. Самобытным — в силу своей необычности, разрыва с нормой. Вдохновенный принцип величия позволяет сблизить и обобщенно квалифицировать озарение исследователя, художника или активиста. Каждый из них создает фигурацию мира, новизна которой революционна. Вдохновенное творчество, подразумевающее деятельность в одиночку или в небольшом кругу людей, а также малочисленность самих творений, противостоит технократическому порядку величия, ориентированному на «серийность» и «многочисленность». Наполненный текучестью мига и внезапностью откровения, что затмевает собой прошлое и открывает будущее, вдохновенный порядок величия неизбежно порывает с «древностью традиций» (патриархальный порядок величия). Вдохновенный принцип величия выражается в эмоциях, заражающих своей убедительностью и искренностью. Исследуя харизматический тип, Макс Вебер прекрасно осветил разновидность господства, основанную на вдохновенном порядке величия (Weber, 1971). Заметим, однако, что любая институционализация неизбежно приводит к деформации вдохновенной деятельности, поскольку, по определению, вдохновенный порыв подразумевает нарушение правил, поиск необычного и выдыхается при регламентировании и рутинизации.
Второй порядок величия, участвующий в создании компромиссной комбинации «просвещенного авангардизма», имеет непосредственное отношение к эпитету «просвещенный». «Просвещенность» — это квалификация, свойственная гражданскому порядку величия, благо которого связано с коллективной солидарностью во имя большего равенства для всех. Излишне долго останавливаться на рассмотрении данного компромисса в его политическом выражении, хорошо знакомом российскому читателю благодаря марксизму и народнической традиции. Организация деятельности по принципу гражданского порядка величия определила своеобразие стиля Центра европейской социологии, созданного Пьером Бурдьё в Высшей школе социальных наук (EHESS). Функционирование центра, с его призывами к соблюдению коллективного порядка и санкциями в виде исключений, сближалось в некоторой степени с функционированием партийной ячейки. Однако гражданский принцип величия управляет не только данным социологическим сообществом. При более широком рассмотрении он определяет характер отношений между социологом и обществом, который установился в современных социальных науках — и школа Бурдьё особенно успешно способствовала его распространению. В нашем подходе мы не ставим своей задачей дисквалифицировать позицию, занятую критической социальной наукой, а пытаемся разобраться в ее составляющих. Как любая наука, критическая социология направлена на установление фактов. Подход, который предполагает анализ порядков величия, позволяет увидеть, что установление фактов в критических социальных науках подразумевает определенную позицию — критику, основанную на гражданском порядке величия.
Гражданская составляющая четко просматривается в критике Пьером Бурдьё патриархального порядка величия, она остается центральной и для его теории господства12. Патриархальный порядок величия имел большое значение не только во Франции старого режима. Он сохранил свою значимость во французском обществе вплоть до последнего времени: в политике V Французской Республики, в организации так называемых «патерналистских» предприятий, в школе и, конечно, в семье. В начале 1960-х годов социолог Ален Жирар разработал понятие «культурного капитала», для того чтобы обозначить способности, квалифицируемые с точки зрения патриархального мира и поддерживаемые этим порядком величия. Понятие «культурного капитала» было коннотировано социологом положительно и предполагало признание, а не критику. Напротив, Бурдьё и Пассерон разработали свой анализ социального «воспроизводства» на основе критики школьной системы и высокой успеваемости «наследников», разоблачая патриархальные отношения с позиций гражданского порядка величия (Bourdieu, Passeron, 1964). Ирония судьбы в том, что конфигурация самой социологической школы Пьера Бурдьё в значительной степени опиралась именно на патриархальный порядок величия. Это неудивительно, если учесть, что изначально обучение основывалось на личном и иерархичном отношении между учениками и вдохновенным мэтром, передающим уникальные навыки и знания своим подопечным. Будучи нелегитимным в данной конфигурации творчества, патриархальный порядок величия тем не менее проявляет себя в допубличной, скрытой форме. Он становится предметом шуток и иронии или приводит к более жестким и трагическим трениям между патерналистски настроенным мэтром и его учениками. Эти трения также типичны для других организаций, официально ориентированных на гражданский порядок величия, а официозно — на патриархальный порядок величия (в частности, коммунистические партии).
Другие составляющие школы Бурдьё, напротив, способствовали сохранению преемственной связи с академической ортодоксальностью и с первой из рассмотренных нами творческих конфигураций. Применение в социальных науках принципов и методов технократической апробации, часто называемое «позитивизмом», позволяет ученым взять за образец естественные науки. При этом остальные формы деятельности зачастую дисквалифицируются за их недостаточную научность. В социологическом центре Бурдьё проведение крупных координированных исследований, снабженных солидной статистической базой и сопровождавшихся сильным разделением труда и дифференциацией уровней компетенции между исполнителями, старшим мастером и шефом, было направлено на квалификацию научной деятельности именно с точки зрения технократического порядка величия. Заметим, что между иерархией профессиональных компетенций и иерархией почета, оказываемого мэтру, легко устанавливается компромисс субординации. Сближению школы Бурдьё с конфигурацией, рассмотренной нами выше, способствовал не только технократический, но и рыночный порядок величия. Параллели с экономической наукой прослеживаются непосредственно в теории Бурдьё (в частности, в теории конкурирующих полей, капитала) и в широком использовании им рыночной терминологии: рынок, обмен, предложение, спрос, блага. Рыночный порядок величия и связанная с ним конкуренция не затронули, однако, самого функционирования школы Бурдьё, в отличие от первой из рассмотренных нами конфигураций. Главенство гражданского порядка величия не допускает этого, поскольку достичь компромисса между гражданским и рыночным порядками величия весьма трудно 13. Рынок и «либерализм», нередко смешиваемые при критике, являются излюбленной мишенью этой социологии. И тем не менее именно рынок в значительной степени присутствует в картине социальных отношений, рисуемой социологией Бурдьё. Здесь не удается избежать ни расширения «рынков» вплоть до сферы символических благ, ни допущения о бессознательности покупателей и продавцов. Однако эти гипотезы остаются лишь метафорами, поскольку противоречат, по сути, испытанию рыночной действительностью. Ведь рынок подразумевает рациональных субъектов, действующих с сознанием дела, а также возможность покупки благ. Таким образом, в отличие от ортодоксальной экономической теории, рынок в социологии Бурдьё обнаруживает себя там, где его не ждали, но не выступает при этом как ценность.
ПЛОСКОСТЬ ГИБРИДНОЙ СЕТИ (ЛАТУР — КАЛЛОН) / РЕЛЬЕФНОСТЬ ПОРЯДКОВ ВЕЛИЧИЯ (БОЛТАНСКИ — ТЕВЕНО): НОВЫЕ ФИГУРАЦИИ, РОЖДЕННЫЕ НОВЫМИ ТВОРЧЕСКИМИ КОНФИГУРАЦИЯМИ
Ряд инноваций последнего времени во французских социальных науках связан с конфигурациями творческой деятельности, значительно отличающимися от двух предыдущих. Эти конфигурации появились на свет после поколения «враждующих мэтров 1970-х годов»: Раймонда Будона, Пьера Бурдьё, Мишеля Крозье и Алена Турена. Учитывая в своем развитии важность наследия Бурдьё, и в частности его социологии практики (Bourdieu, 1972), новые направления тем не менее в значительной степени отделили себя от этой теории, в отличие от других социологических направлений, оставшихся близкими к школе Бурдьё. Это позволяет говорить об инновациях и новых парадигмах. Первое направление восходит к работам Бруно Латура и Мишеля Каллона и связано с исследовательской деятельностью Центра социологии инноваций (Высшая горная школа в Париже)14. Второе направление берет начало в работах Люка Болтански и Лорана Тевено и связано с исследовательской деятельностью Группы политической и моральной социологии (Высшая школа социальных наук и Национальный центр научных исследований)15. Хотя оба направления ощутимо отличаются друг от друга, их постарались сблизить и причислить к более широкому течению в социальных науках — «прагматическому повороту» (Dosse, 1995), и в частности к «прагматической социологии» (Bénatouil, 1999)16.
В рамках этой статьи я не смогу подробно остановиться на первом направлении, но и обойти его вниманием не представляется возможным, учитывая мощность его творческого потенциала и инновационность порожденных им форм исследовательской организации. Оригинальность теоретического вклада этой социологии (оказавшей также влияние на второе инновационное направление, которое мы рассмотрим ниже) заключается в анализе отношений между человеческими и так называемыми «внечеловеческими» сущностями (êtres «non humains»). В социологии Каллона и Латура отношения между людьми и вещами рассматриваются с точки зрения их взаимных «интересов». Расширенная интерпретация концепта «интерес» вплоть до «интересов» внечеловеческих сущностей позволяет достичь симметричного исследования людей и вещей как равноправных «действующих лиц» в социальном пространстве. Большое внимание социологи уделяют именно отношениям, в которые вовлечены внечеловеческие сущности, отказываясь, тем самым, сводить социальную реальность к интеракциям индивидов. Как подчеркнул Даниил Александров в своем выступлении на Банных чтениях, приведение в соприкосновение гетерогенных «актантов», заинтересованных друг в друге, является источником инноваций как в науке, так и в предпринимательстве. Если выделять «сетевой» порядок величия, построенный на сетях (Boltanski, Chiapello, 1999), то можно сказать, при первом приближении, что фигурация общества, предлагаемая Латуром и Каллоном, основана как раз на данном порядке величия и что сама социологическая школа инноваций конфигурирована согласно ему. Заметим, однако, что «сетевой» порядок величия, не будучи вписанным в ряд других порядков величия (что исключает динамику взаимной критики), нередко сводится в социологии Латура и Каллона к некоему естественному состоянию, что невольно напоминает недостатки первой из рассмотренных нами конфигураций творчества.
Теория и эмпирическая программа, связанные с порядками величия и градами, существенно отличаются от предыдущих креативных конфигураций наук о человеке в силу своей ориентации на плюрализм социальной жизни, который в первой конфигурации просто игнорируется, во второй — сводится к борьбе между социальными средами, а в третьей — переносится в плоскость множественных сетей. Социология порядков величия соответствует рельефным, объемным фигурациям социальных миров, характерной чертой которых является множественность уровней величия. В центре внимания Болтански и Тевено оказываются публичные испытания (épreuves), в которых люди должны «возвыситься», «подняться по ступеням величия и обобщения», опираясь на легитимные оценки (квалификации). Политическая и моральная социология Болтански и Тевено направлена не на симметричное рассмотрение людей и вещей, а на анализ градов, при котором в полной мере учитывается материальное «оснащение» испытаний. Кроме того, ориентация на плюрализм позволяет прояснить динамику критики в обществе, которая игнорируется в первой конфигурации творчества и не анализируется во второй. Подчеркнем, что в рассмотренных ранее конфигурациях критическая деятельность остается прерогативой только социолога. Социология градов старается также осмыслить эпистемологический разрыв между политической и моральной философией и социологией, который сопровождался сведением моральных благ к законам, управляющим человеческим поведением и обществом, или же просто к иллюзиям и заблуждениям бессознательных акторов.
Открытость политической и моральной социологии к плюрализму получила воплощение и в самой конфигурации нашей исследовательской деятельности, которая лишь на первый взгляд напоминает «сеть». Речь идет о стремлении совместить в своем развитии опыт деятельности во множественных средах, отличающихся как по своему назначению, так и по своей дисциплинарной направленности17. Заметим, однако, что установление связей между различными средами направлено не на то, чтобы создать гибридные исследовательские структуры. Наша задача — достичь осмысленного подхода при анализе непреложных истин и допущений каждого из направлений, обращая внимание на критику, высказываемую в его адрес со стороны других дисциплин. Так, сравнительно-исторический анализ развития социологии и экономической теории позволил нам определить, каким порядкам величия каждая из дисциплин постаралась придать статус научных законов: в случае социологии — это патриархальный и гражданский порядки величия, а в случае экономической теории — рыночный и технократический. Внимание к плюрализму привело нас к разработке нового научного направления — «экономики соглашений», — в котором учитывается множественность способов координации в экономических и социальных организациях 18. Сравнение статистического знания, где ценятся средние величины, и монографического знания, где ценится типичность случая, позволило выявить множественность форм обобщения знаний. Сопоставление императива инновации, довлеющего над наукой, и императива полезности знания, важного для государственной политики, также заставило нас задуматься над множественностью порядков величия, определяющих оценку знания. Наконец, открытость к плюрализму привела нас и к сравнению различных куль-тур. Это сравнение требует значительных усилий, но является, несомненно, ценным для анализа политических и моральных грамматик (или устоявшихся форм «общежития»), лежащих в основе каждой из культур. Осуществить эту задачу стало возможным благодаря длительному сотрудничеству и проведению совместных исследований и встреч, сначала с исследователями из США (Lamont, Thévenot, 2000), а затем и с российскими коллегами19.
АРХИТЕКТУРА
СООБЩЕСТВА — ОТ «БЛИЗКОГО»
К «ПУБЛИЧНОМУ»: СОЦИОЛОГИЯ РЕЖИМОВ ВОВЛЕЧЕННОСТИ
В МИР И ЕЕ КОМПАНЬОНЫ
Рассмотрим теперь самые последние разработки нашего аналитического подхода, представляющие инновационные фигурации жизни в обществе и заставляющие задуматься над иными возможными конфигурациями исследовательской деятельности. Двигаясь в сторону расширения плюрализма порядков величия, мы старались описать более «углубленные» фигурации жизни в общем мире. Более «углубленными» они являются по своему представлению форм совместной жизни: увеличение глубины поля зрения позволяет нам выявить сложную «архитектуру» социальной общности: от «режимов вовлеченности» (régimes d’engagement) в формате близости до публичных режимов вовлеченности в мир. Стремясь разработать основы прагматической социологии, в которой бы в полной мере учитывались моральные (оценочные) составляющие множественных режимов действия, а также напряжение, сопровождающее переход от одного режима действия к другому в зависимости от ситуации, я ввел в употребление понятие «вовлеченность» (engagement). Оно характеризует состояние людей и вещей, «вовлеченных» в прагматические испытания (Thévenot, Moody, Lafaye, 2000; Moody, Thévenot, 2000; Thévenot, 2006a). Такие понятия, как «действия» или «практики», представлялись мне недостаточными для того, чтобы высветить те общие черты, что свойственны всем «режимам вовлеченности». Каждый из них представляет собой ручательство, своеобразные рамки гарантии, которые обеспечивают достижение блага в том или ином формате «схватываемой» реальности 20. Форма оценки и формат учитываемой реальности определяют динамику прагматического испытания, а также характеристику способностей человека как агента21. Создаваемые нами фигурации являются более «углубленными» и по своему представлению о человеке. Вместо того чтобы закреплять за человеком устойчивую социальную идентичность или габитус, мы стараемся рассмотреть целостность человека не как зафиксированную данность, а как проблематичное интегрирование множественных и разноуровневых форм вовлеченности в мир. Расширение плюрализма порядков величия вплоть до плюрализма многоуровневых режимов вовлеченности потребовало от нас видоизменения теоретических рамок анализа. Речь идет о том, чтобы преодолеть сведение социальной реальности к традиционным для социальных наук противопоставлениям: индивид / коллектив и частное / публичное. Развитие микроистории, сопровождавшееся усилением внимания к «изменению масштабов» (Revel, 1996), способствовало переосмыслению классической для социальных наук головоломки по сопряжению микро- и макроуровней анализа 22. Понятие масштаба, связанное с деятельностью картографа, отсылает нас к точке зрения исследователя, а также к проблемам, с которыми он сталкивается при представлении общества. Нас же интересует плюрализм уровней вовлеченности самих акторов, их взаимодействие с миром и между собой в разномасштабных рамках деятельности. Формы вовлеченности акторов — и именно поэтому понятие «фреймов», прекрасно раскрытое Ирвингом Гофманом, кажется для нашей задачи недостаточным — подразумевают направленность на блага, обладающие большей или меньшей степенью всеобщности. Кроме того, мы обращаем внимание на «испытание реальностью» (épreuve de réalité), которое варьируется в зависимости от режима действия. Ведь в каждом режиме реальность схватывается в своем, отличном от других, формате. Если режим планового действия (régime de l’action en plan) связан с фигурой индивида, носителя проекта, и подразумевает функциональное схватывание реальности, то режимы действия в формате «близости» (régimes du proche) предполагают совершенно другие фигурации человека — не столь непосредственно волевого и решительного, как индивид. Например, в режиме привычного пользования (régime de familiarisation) благо, или удобство, связано с приспособлением человека к наиболее близкому окружению, при котором личность и тело как бы «вписываются», «врастают» в окружающие вещи. В режиме поиска открытий (régime d’exploration) благо связано с любознательной жаждой нового и эмоциональным подъемом, которым сопровождается поиск. Режим же созерцания (régime de contemplation) подразумевает благостное растворение человека в окружающем мире, при этом мир проникает в самые затаенные уголки человеческой души.
Таким образом, наш подход позволяет видоизменить картины жизни в обществе, традиционно представляемые социальными науками. Нас интересует то, как люди справляются с необходимостью переключаться от одной формы вовлеченности к другой. В современном обществе жизненный путь человека подвержен все более частым и всеохватным изменениям, оказывающим давление на целостность человека. Учет плюрализма уровней вовлеченности в мир позволяет высветить, в частности, напряжение и давление, воздействующие на людей в их отношениях с институтами. Он дает возможность проследить путь, который люди должны пройти, чтобы в эти институты вписаться: преимущества такого пути, связанные с доступом к общим благам, а также вред, наносимый при этом благам менее общего и более личностного значения. Критика злоупотреблений властью, таким образом, значительно расширяет сферу своей «юрисдикции». Подходы политической и моральной социологии дают возможность обратить внимание на угнетение одного режима действия другими режимами, на подавление одного блага или одного формата реальности другими благами и форматами реальности, а не просто на господство одного социального класса над другим. Социология режимов вовлеченности позволяет увидеть, что состояние автономного индивида, которое берется за точку отсчета в различных теориях индивидуализации современных обществ, не является наиболее персонализированным воплощением человека, вопреки устоявшемуся противопоставлению индивид / коллектив. В архитектуре переходов от самого «близкого» к наиболее «публичному» индивид стоит не на начальной, первой ступеньке, а соответствует уже более продвинутому уровню публичности. Политическая и моральная социология, учитывающая множественность режимов вовлеченности в мир, позволяет также осветить исторические и макросоциальные трансформации государственной политики, государственную деятельность, а также посредническую роль общественных и неправительственных организаций или же общественную деятельность политиков и общественных движений. Перемены последних лет во Франции отмечены общей тенденцией приближения политики к локальному и персональному, идет ли речь о движении в сторону «децентрализации», «партнерства», о более близких формах социальной помощи и социального обеспечения или, наконец, о политике, ориентированной на «квартал», «город», «местность», «территорию». Заметим, что наш подход, обращающий внимание на близкие привязанности, укорененные связи, глубоко личные убеждения и самоощущение человека, позволяет рассматривать с точки зрения глубинных персональных форм вовлеченности те феномены, что зачастую грубо сводятся к культурологическим, религиозным, этническим или даже расовым категориям.
Рассмотрим теперь экспериментальную конфигурацию творчества, которая была бы совместима с подобным подходом к фигурации жизни в обществе. После первого этапа личной работы над теоретическими рамками анализа нами была разработана коллективная программа исследований «Политика в ее отношении к режиму близости» («Politique au regard du proche» ). К программе мы подключили ряд молодых докторантов, работающих в различных областях 23. Созданная нами экспериментальная конфигурация отличалась от устройства по модели социологической школы, поскольку в ней признавались также формы вовлеченности менее публичного формата. Любые исследовательские и рабочие сообщества предполагают наличие форм вовлеченности в режиме близости, которые обладают еще меньшей степенью публичности, чем уровень представления собственно индивидов. Такие сообщества подразумевают и личное непосредственное приспособление человека к своему близкому окружению, а также дружеские и даже любовные отношения. Но эти близкие связи не признаются в рамках организации и часто дисквалифицируются, поскольку считается, что они мешают формам вовлеченности более общего значения в рабочем сообществе. Близкие связи нельзя представить в виде организационной схемы. В лучшем случае они могут быть представлены лишь обобщенным понятием «сети», однако и оно не позволяет проводить тон-кой дифференциации. В новой же исследовательской конфигурации близкие связи могут быть, напротив, признаны и осмыслены. Теоретические рамки нашего анализа дают возможность идентифицировать эти близкие связи, а исследовательская работа позволяет уточнить их место в «архитектуре» социальной общности. При этом становится возможным быть внимательным к болезненному притеснению близких связей со стороны публичных режимов отношений.
Конфигурация научной среды может быть, таким образом, направлена на поощрение тесных «горизонтальных» связей между молодыми учеными, вне зависимости от авторитета «мэтра» или авторитета, доверенного мэтром кому-нибудь из его учеников, что позволяет избежать яростного соперничества между учениками за обладание личной славой. Подобные близкие связи существенно сдерживают воздействие принципов «патриархального мира» (monde domestique) и «мира репутации» (monde de l’opinion), каждый из которых по-своему подавляет блага, связанные с жизнедеятельностью в рамках научного сообщества. Доминанта патриархального принципа величия противоречит эмансипации ученика, признанию его индивидуальности, а также нередко влечет за собой серьезные конфликты, которые в психоаналитической практике принято рассматривать как проявления эдипова комплекса. В среде искусства или науки эти конфликты могут принимать очень яростный характер и нередко приводят к рождению новых творцов. Однако весьма часто такие конфликты оказываются смертоносными для изначального сообщества и разрушительными для людей, оставшихся за бортом. Что касается доминанты принципа «репутации», то она благоприятно сказывается на индивидуальной эмансипации ученика, но порождает при этом приспособленческие установки, противоречащие ценному сотрудничеству во имя общей задачи. В рассматриваемой нами конфигурации творчества установлению горизонтальных связей между молодыми учеными способствовало намеренное инициирование ряда автономных коллективных исследовательских программ, связанных с общим проектом «Политика в ее отношении к режиму близости». Важно подчеркнуть, что эти автономные программы были разработаны молодыми учеными сугубо самостоятельно. Для реализации своих задач молодые докторанты нашли собственные независимые источники финансирования, получив гранты на конкурсной основе. Подобная конфигурация исследовательской деятельности позволила каждому участнику проекта привнести в общее дело свой личный и новаторский вклад, который не ограничивался одним апробированием заранее предложенной аналитической схемы. Оставалось также решить деликатный вопрос о том, как соединить тесные и близкие горизонтальные связи, поддерживаемые постоянными беседами, в которых рождаются инновации, с другими ре-жимами, задействованными в организации научной деятельности: индивидуализированными действиями планового режима и публичным оцениванием согласно порядкам величия. Для того чтобы обеспечить публичное признание персональной работы всех участников проекта, был найден компромисс в виде взаимных цитирований докторантов, сочетающий когерентность общего и признание индивидуализированных концептуальных вкладов каждого.
Эта новая конфигурация не смогла бы быть реализована без уникальной способности каждого из молодых ученых устанавливать тесные дружеские отношения друг с другом, сохраняя при этом свою ярко выраженную индивидуальность. Близкое общение (сама этимология слова «общение» подразумевает общую деятельность), постоянно поддерживаемое благодаря беседам (личным встречам, телефонным разговорам, электронной переписке), облегчает концептуальную работу, не вынося ее на уровень публичного испытания. Подобное общение позволяет достичь заботливого внимания по отношению к трудностям, с которыми сталкивается близкий человек. Кроме того, при возникновении неприятностей и сложностей в двустороннем общении систематически привлекается «третий близкий», чтобы выступить в роли своеобразного третейского судьи и разрешить спор между первым и вторым, выведя «личную» проблему на уровень ре-жима справедливости.
Как можно назвать подобную конфигурацию деятельности? Она напоминает кружки, в которых сильна совместная работа над общим проектом, а вклад каждого в общее дело сохраняет свое яркое своеобразие. Этот термин хорошо подошел бы для обозначения упомянутой ранее «экономики соглашений», которая насчитывает около дюжины «отцов-основателей». Для обозначения же данной конфигурации исследовательской деятельности наиболее подходящим мне показалось современное употребление русского понятия «компания» в значении маленького сообщества людей, связанных тесными дружескими отношениями. Речь идет о «компаньонах», которые не только делят хлеб, но живут вместе и идут по возможности в одном направлении (как это изначально было свойственно монахам), разделяют радости и огонь сражений, вместе проходят испытания на пути обучения, иными словами — способны идти рука об руку и делать многое сообща без лишних церемоний. Если я и остановился столь подробно на описании этой конфигурации, то потому, что я узнал ее черты в том сообществе интеллектуалов, с которым мне довелось познакомиться на Банных чтениях «НЛО».
3. ОБНОВЛЕНИЕ ФИГУРАЦИЙ В СОЦИАЛЬНЫХ НАУКАХ
И СБЛИЖЕНИЕ С ДРУГИМИ ФОРМАМИ ФИГУРАТИВНОГО ИСКУССТВА
Творческая «компания» журналов «НЛО» и «НЗ» показалась мне близкой по духу и в силу нашего общего стремления к сближению социальных наук, философии и литературы. Поэтому в последней части этой статьи мне бы хотелось остановиться на рассмотрении отношения социальных наук и языковых искусств, связь между которыми старается восстановить социология режимов вовлеченности в мир. Если нам важен плюрализм форм вовлеченности в мир, тогда и в самом деле необходимо обновить язык описания и изложения социальных наук. Картины жизни в обществе, создаваемые социальными науками, не могут замыкаться на формальном упорядочении коллективных категорий, равно как и на изображении общества в виде равновесия индивидуальных стратегий. Прагматическая социология, учитывающая режимы действия и форматы «схватывания реальности» акторами, делает необходимым освоение множественных средств выражения, используемых самими акторами для «схватывания реальности». Язык рассматривается при этом не как «подозрительное» средство передачи информации, улавливаемой исследователем, и не как инструмент социальной дифференциации групп и индивидов, картографируемых ученым. Это инструмент представления, «отчета» и «самоотчета», позволяющий перенести ситуативное суждение и оценку в формат испытания реальностью.
КОНВЕНЦИОНАЛЬНЫЕ ЯЗЫКИ ПУБЛИЧНЫХ ПОРЯДКОВ ВЕЛИЧИЯ
В книге «De la Justification» мы представили множественные грады, используя различные языки описания для квалификации действий, которые обосновываются или подвергаются критике соответственно тому или иному порядку величия. Язык каждого мира своеобразен и содержится в двух типах источников, весьма несхожих по своему строению. Первый тип источников представлен трудами политических философов, стремящихся (подобно грамматистам, работающим над правилами согласования) систематически изложить принципы и правила согласия в граде, которые обеспечивают достижение того или иного блага: Блаженный Августин (град вдохновения и благодати), Жак Боссюэ (патриархальный град), Жан-Жак Руссо (гражданский град), Томас Гоббс (град репутации), Адам Смит (рыночный град), Анри де Сен-Симон (технократический град). Второй тип источников представлен практическими пособиями по бизнесу малоизвестных авторов, дающих советы подобающего поведения в зависимости от того или иного порядка величия: проявить творческий подход, следовать традициям, отстаивать интересы коллектива, заботиться об имидже, делать дело, эффективно работать. Важно, однако, отметить, что грады не сводятся ни к набору слов, ни к семантическим полям, поскольку отношения согласия между действующими элементами каждого града постоянно испытываются действительностью благодаря их реальному вовлечению в действие.
Грады в разной степени представлены в языках различных культур, что свидетельствует о неравном признании градов в зависимости от той или иной культуры. Таким образом, при проведении межкультурных сравнений необходимо также проводить сопоставительный анализ языковых форм выражения. В данном случае речь идет не о простом переводе, а о переходе от одного языка к другому, при котором осмысливаются лингвистические составляющие градов в каждом из языков. Проведенные нами сравнительные исследования в рамках совместных французско-американских и французско-российских проектов показали, что во Франции патриархальный порядок величия представлен, как в языке, так и в публичной риторике, в большей мере, чем в США. В русском же языке и речи патриархальный порядок величия присутствует в еще большей степени, чем во французском. Действительно, в американском английском оценочные суждения с точки зрения патриархального порядка величия опираются на весьма ограниченное число терминов. Кроме того, многие из этих терминов являются разговорными, что свидетельствует о стремлении удержать данный принцип величия на допубличном уровне. Термин «folk», имеющий общее происхождение с немецким «Volk», приобретает во множественном числе разговорный оттенок и служит для обозначения родителей и семьи, а также используется при обращении к близким людям. Термин «local» в значении существительного и прилагательного также приобретает во множественном числе разговорный оттенок и используется в значении «местный», в частности для обозначения «местных жителей». Термин «roots» (корни) служит для обозначения связи с первоначалом, истоками, имеющей важнейшее значение для патриархального порядка величия. Этот термин тесно связан с понятиями «мать» и «земля» (homeland, motherland, mother country). Но американское семантическое поле несравнимо по объему с богатством русского семантического поля понятий, производных от корня «род» (génération): роддом (maternité), родимый (cher), родина (patrie), родители (parents), родить (enfanter, produire), родник (source), роднить (rapprocher), родной (proche, cher, natal), родовой (patrimonial), родство (parenté, affinité), рождение (naissance) и так далее. Во французском языке патриархальный порядок величия связан с терминами «racine» (корни), «souche» (род, происхождение), «pays» (край), «cru» («du cru» означает «местный»). Понятие дома (лат. — «domus») лежит в основе пространственных дериваций («domaine» — владение) и связано также с обозначением иерархических отношений («dominer» — господствовать, властвовать), на которых держится патриархальный порядок величия. Наряду с понятиями, обозначающими связь с местом обитания, встречаются также понятия, обозначающие и родственную связь через отца («pater» на латинском означает «отец»): «paternité» (отцовство, авторство), «paternalisme» («патернализм» — понятие с отрицательной коннотацией), «patrie» (родина) и «patrimoine» (наследие, достояние). Заметим, что в отличие от русского языка ни понятие «patrie», ни понятие «petite patrie» (малая родина) не являются широко употребительными в современном французском языке. В свою очередь, обратим внимание на то, что язык технократического порядка величия весьма широко представлен во всех трех языках, и в особенности в официальном языке советской власти, представляющем сочетание технократического и гражданского порядков величия. Публичные режимы порядков величия порождают конвенциональные формы изложения, которые создаются в ходе достижения согласия по поводу оценок, являющихся с точки зрения того или иного порядка величия легитимными. Когда читаешь или слышишь подобное изложение, то невольно погружаешься в своеобразный язык порядков величия, который захватывает своей торжественностью, церемонностью и формальностью. Он несет в себе горячность «великих моментов», когда ощущаешь радость причастности к общему благу. Напротив, если человек пытается освободиться от публичного режима и перейти к формам вовлеченности менее высокого уровня, то в публичном режиме он будет чувствовать себя неловко. Он склонен к разоблачению и критике всего «условного», «конвенционального» и «формального», причем последним терминам приписывается в этом случае отрицательная коннотация, направленная на разоблачение недостатка личной искренности. В этом смысле язык каждого порядка величия может критически оцениваться как «казенный» или «формалистический» (langue de bois).
ПРОБЛЕМАТИЧНОЕ
ИНТЕГРИРОВАНИЕ МНОЖЕСТВЕННЫХ
ФОРМ ВОВЛЕЧЕННОСТИ: ОТРАЖЕНИЕ В ЯЗЫКЕ
И ЛИТЕРАТУРНЫХ ФОРМАХ
Дистанцирование по отношению к публичным режимам действия, а также критика излишней сентенциозности и церемонности языков самих порядков величия возможны только при опоре на другие, допубличные, формы вовлеченности в мир. В отличие от публичного режима в этих формах вовлеченности наибольшее значение придается искренности и подлинности. Они тесно связаны с фигурой субъекта, строящего индивидуальные планы, или же с персонализированным образом человека, вписанного в близкое окружение. Представляя фигурацию множественных форм вовлеченности человека (от наиболее личных до наиболее общих и публичных), мы должны овладеть множественными языками, чтобы суметь передать это прагматическое разнообразие.
В этом смысле художественная литература является сокровищницей форм фигуративного искусства. Она создала литературные жанры, чтобы выразить целостность и величие сообщества, а также трагические противоречия, угрожающие его благополучию. Так, язык эпоса повествует о полноте и единстве мира, а также о целостности героя, объединяющего в себе, по выражению Гегеля (в лекциях по эстетике), весь Олимп. В языке трагедии герой говорит сам за себя и по собственной воле, согласно театральной фигурации, которая позволяет представить конфликт между принципами величия в том или ином граде — и человеческими страстями. В современном романе изображение человека становится все более тонким и нюансированным. Роман позволяет проследить развитие персонажа, представить противоречия его внутреннего мира, потрясаемого столкновениями между личными привязанностями, проявлениями индивидуальной воли, планами и преданностью общему делу. Таким образом, художественная литература дает нам рельефные и глубинные картины жизни в обществе. В ней проводится различие между различными пластами и уровнями человеческой жизни, подобно тому как это делаем мы в рамках нашего социологического анализа. Она позволяет прочувствовать странность и инородность внезапно возникающей формы вовлеченности, нарушающей устоявшееся положение дел и согласие языков. Благодаря переходу от одного языка к другому или просто изменению синтаксиса, литература заостряет внимание читателя на переключении от одного режима вовлеченности к другому. Она дает возможность передать резкую перемену ситуации не только на уровне описания положения дел, а на уровне изменения самого способа изложения. Таким образом, литература стремится дать конкретное осязаемое представление о трудностях интегрирования этого плюрализма, усиливающегося в современных обществах.
Из любви к русской литературе и в знак моей признательности организаторам Банных чтений — тонким знатокам филологии — мне бы хотелось кратко проиллюстрировать мое изложение несколькими литературными примерами. Заранее прошу читателей быть снисходительными к моей неумелой попытке иностранца завладеть на время национальным достоянием и применить при рассмотрении художественной литературы аналитический подход 24. Многое еще остается сделать, чтобы основательно разработать представленные мною рамки анализа. И наиболее сложной является попытка проанализировать уровни «архитектуры» общества, «грамматические построения» социальной общности и целостности человека, создаваемые великими творениями русских писателей. Специфическая для России черта — близость словесности к политической и моральной философии — представляет для нас особый интерес. В этом смысле выступление Андрея Зорина на Банных чтениях многое нам прояснило. Особенно ценными были его комментарии об отсылках к Льву Толстому — своеобразному «грамматисту» общего, если его так можно назвать, — в «Записках блокадного человека» Лидии Гинзбург, а также проведенная А. Зориным параллель между манерой письма Лидии Гинзбург и социологией Ирвинга Гофмана, с которой Гинзбург была знакома 25. Известно, что в одной из последних своих работ Андрей Зорин показал (отталкиваясь от проблематики «грамматик культуры» и «поэтики литературного поведения», разработанной Юрием Лотманом), как нарративные и тропологические модели, создаваемые литературой, могут служить руководством для политических деятелей (Зорин, 2001). В рамках данной статьи я ограничусь, в свою очередь, более скромным анализом и постараюсь рассмотреть, как в различных формах художественного изложения (критическое размышление; ирония, граничащая с пародией; лирическое описание, преображающее саму прозу) передается напряжение между разноуровневыми режимами действия.
ТРИ ФОРМЫ ЛИТЕРАТУРНОГО ПОВЕСТВОВАНИЯ, ПЕРЕДАЮЩИЕ НАПРЯЖЕНИЕ МЕЖДУ РЕЖИМАМИ: КРИТИЧЕСКАЯ, ИРОНИЧЕСКАЯ, ЛИРИЧЕСКАЯ
Хотя предлагаемые для анализа отрывки сравнительно невелики по объему, но они извлечены из трех значительных литературных произведений и отражают их основные темы.
Б. Пастернак и «Доктор Живаго»
Начнем с рассмотрения литературного отрывка, в котором напряжение между разными уровнями «схватывания» реальности — публичным форматом и форматом личной жизни — передается критическими замечаниями повествователя. Рассказчик обращает внимание на то, как благополучие личной жизни в режиме близости затмевается светом высшего общего блага, обладающего легитимностью принципа величия, в частности — технократического. В режиме близости благополучие связано с обустроенностью непосредственного места жизни, с наличием пищи и тепла зимой. Совсем иную квалификацию этих же вещей предполагает их обобщение в рамках технократического порядка величия, являющегося важной составляющей официальной советской речи. Он ориентирован не на приспособление к близкому окружению, а на общее благо — будущее и прогресс:
Необходимо было готовиться к холодам, запасать пищу, дрова. Но в эти дни торжества материализма материя превратилась в понятие, пищу и дрова заменил продовольственный и топливный вопрос 26.
Повествователь вторит голосу своего персонажа, раздираемого противоречивыми чувствами. Это внутреннее разногласие лежит в основе всего биографического произведения Пастернака. Доктор Живаго понимает, что он «пигмей перед чудовищной махиной будущего», он боится будущего, но он также любит его и втайне им гордится. Повествователь добавляет, однако, что Живаго сошел бы с ума, если бы порвал при этом связь со своими маленькими привычками, с повседневностью, со скромными и обыденными вещами, иными словами, если бы он оказался без поддержки своего близкого привычного окружения.
М. Булгаков и «Роковые яйца»
Во втором литературном отрывке, взятом из произведения М. Булгакова «Роковые яйца», напряжение между различными режимами передается совершенно иным способом. Быстрое чередование разнородных языков описания производит эффект наложения и смехотворной нескладности режимов вовлеченности. Комедия — как раз тот жанр, который создан для передачи подобного напряжения, и в частности, как отмечал Анри Бергсон в эссе о значении комического, для критики всего церемониального (Bergson, 1971 [1899]). Но здесь, в манере письма, свойственной М. Булгакову, публичная критика и собственно материальное «оснащение» комедии заменяются иронией. В рассматриваемом отрывке чередуются фигурации трех форм отношения к миру. В первом случае — это созерцательное отношение, устремленное к вдохновенному принципу величия. Вдохновенная форма вовлеченности характеризует мадам Рокк, которая предстает перед нами в белом капоте. Сидя на «колонной веранде», она мечтает, глядя на красавицу-луну (это преимущественно «испытание» реальностью в режиме созерцания). Повествователь, не колеблясь, следует за своим персонажем и погружается в изложение, лиричность которого местами напоминает слог народных сказок (дворец светится, «словно сахарный»). Типичные образы, составляющие «общие места» лиричного описания, уже несут в себе иронию. Второе отношение выдержано в строго публичном формате и связано с официальной сферой советской жизни. Оно появляется в тексте благодаря образу совхоза (подразумевающего гражданско-технократический порядок величия) и газеты «Известия» (гражданский порядок величия). Эти два объекта неожиданно оказываются тесно связанными с объектами вдохновенного режима, образуя сложное сочетание, нескладность которого невольно смущает. Совхоз — это также бывший дворец Шереметьевых. А яркость лунного света определяется тем, насколько можно читать при нем «Известия» (гротескное напоминание избитого лирического образа белых ночей). Третье отношение — любовная и сексуальная близость — также преподносится автором иронически. Озадаченный повествователь, слишком сильно погруженный в созерцание, вдруг оказывается не в состоянии описать, что происходит с персонажами, вовлеченными в иной, чем он сам, режим действия. Однако ряд образов — рыжеусый шофер, его потрепанный грузовичок, его же разостланное кожаное пальто в непрочной тени вяза, а также оказавшаяся рядом с ним невзначай Дуня — без труда дают понять читателю, что происходит на самом деле…
Луна светила и такую красоту навела на бывшее имение Шереметьевых, что ее невозможно выразить. Дворец совхоз, словно сахарный, светился, в парке тени дрожали, а пруды стали двуцветными пополам — косяком лунный столб, а половина бездонная тьма. В пятнах луны можно было свободно читать «Известия», за исключением шахматного отдела, набранного мелкой нонпарелью. Но в такие ночи никто «Известия», понятное дело, не читал… Дуня уборщица оказалась в роще за совхозом, и там же оказался вследствие совпадения рыжеусый шофер потрепанного совхозного полугрузовичка. Что они там делали — неизвестно. Приютились они в непрочной тени вяза прямо на разостланном пальто шофера. В кухне горела лампочка, там ужинали два огородника, а мадам Рокк в белом капоте сидела на колонной веранде и мечтала, глядя на красавицу луну 27.
Три режима не перестают чередоваться друг с другом и далее. При этом чрезмерная пестрота плана выражения все усиливается и усиливается. Нескладность сочетания режимов становится все более отчетливой, подчеркивая фантастический бурлеск этой композиции. Восхищенные оценки (мир вдохновения) развертываются в лирическом описании буколической сцены, в которой находится место и стихам Жуковского, и звукам флейты из «Пиковой дамы» Чайковского. Вдохновенная и гражданско-технократическая оценки объединяются в образе самого главного местного персонажа — заведующего совхозом. Он оглашает пейзаж игрой на флейте. Третья форма вовлеченности наконец-то проясняется и для самого повествователя. Стараясь перенести режим любовной и сексуальной близости в режим вдохновенного созерцания, он сравнивает Дуню с гибельной лесной русалкой, однако тут же замечает, что ее щека приложена к жесткой, рыжей и мужественной щеке шофера. В свою очередь, оба персонажа по мере описания резко переходят от одной формы вовлеченности к другой: от величия созерцания к гражданскому величию совхоза и наоборот:
В десять часов вечера, когда замолкли звуки в деревне Концовке, расположенной за совхозом, идиллический пейзаж огласился прелестными, нежными звуками флейты. Выразить немыслимо, до чего они были уместны над рощами и бывшими колоннами шереметьевского дворца. Хрупкая Лиза из «Пиковой дамы» смешала в дуэте свой голос с голосом страстной Полины и унеслась в лунную высь, как видение старого и все-таки бесконечно милого, до слез очаровывающего режима.
Угасают… Угасают… —
свистала, переливая и вздыхая, флейта.
Замерли рощи, и Дуня, гибельная, как лесная русалка, слушала, приложив щеку к
жесткой, рыжей и мужественной щеке шофера.
— А хорошо дудит, сукин сын, — сказал шофер, обнимая Дуню за талию мужественной рукой.
Играл на флейте сам заведующий совхозом Алексей Семенович Рокк, и играл, нужно отдать ему справедливость, превосходно 28.
А. Платонов и «Котлован»
В третьем отрывке напряжение между режимами не передается ни иронией, ни другими видами комического, основанными на наложении не-связных разнородных нарративных стилей. Особая манера письма Андрея Платонова позволяет выразить множественность режимов в рамках одной фразы и заставить читателя болезненно прочувствовать это напряжение в собственном теле. Так в художественной форме автор стремится показать, какой формы целостности требует от человека социальная общность, построенная на основе высших принципов коммунистического идеала. Рассмотрим первый отрывок, являющийся тем более ярким, что требуемое от человека сочленение режимов вовлеченности можно проследить на примере сравнения между взрослыми и детьми. При виде детей Вощев чувствует стыд от собственной «неполноценности». Дети, тесно связанные счастьем детской дружбы и еще помнящие уют домашней жизни, уже твердо вступили на путь обучения «всеобщему». Сложность этого обучения и связанные с ним компромиссы А. Платонову удается передать в художественной форме, используя словосочетания из трех терминов: «важная радость», «строгая свобода», «твердая нежность»:
Но счастье детской дружбы, осуществленье будущего мира в игре юности и достоинстве строгой свободы обозначили на детских лицах важную радость, заменившую им красоту и домашнюю упитанность <…>. И Вощев почувствовал стыд и энергию — он захотел немедленно открыть всеобщий долгий смысл жизни, чтобы жить впереди детей, быстрее их смуглых ног, наполненных твердой нежностью 29.
Следующий отрывок дает нам прочувствовать трудности интегрирования этих режимов, необходимого как для построения этого сообщества, так и для формирования соответствующего ему типа целостной личности. В этот раз Вощев отстаивает важность достижения компромисса между душевным смыслом жизни и ориентацией на производительность. Но администрация не желает ничего слышать об этом компромиссе и призывает Вощева к порядку, грубо сводя душевный смысл жизни к плановому режиму и режиму общей жизни. Она упрекает Вощева в том, что он смешал план личной жизни и план производства, и призывает его участвовать в общественных мероприятиях клуба и красного уголка, официально предусмотренных для достижения компромисса между личными планами и общей жизнью:
Администрация говорит, что ты стоял и думал среди производства, сказали в завкоме.
— О чем ты думал, товарищ Вощев?
— О плане жизни.
— Завод работает по готовому плану треста. А план личной жизни ты бы мог прорабатывать в клубе или в красном уголке.
— Я думал о плане общей жизни. Своей жизни я не боюсь, она мне не загадка.
— Ну и что ж ты мог бы сделать?
— Я бы мог выдумать что-нибудь вроде счастья, а от душевного смысла улучшилась бы производительность.
— Счастье произойдет от материализма, товарищ Вощев, а не от смысла. Мы тебя отстоять не можем, ты человек несознательный, а мы не желаем очутиться в хвосте масс 30.
Поиск моделей и структур, несомненно, утяжелил слог нашего изложения. На фоне изящного стиля художественных произведений наши комментарии выглядят не столь изысканно. Но наша задача была иной. Нам было важно продемонстрировать возможности тонкого подхода, позволяющего сопоставить фигурации общества, создаваемые в социальных науках, и формы изображения действительности в художественной литературе. Обращение к анализу художественных форм, при котором литература не сводится ни к запаснику цитат, ни к набору сцен для пополнения базы данных социологов, позволяет задуматься над возможностями обновления форм изложения в социальных науках и модулирования языка описания в зависимости от формата «схватывания реальности». В противном случае научный дискурс социальных наук, подобно официальным советским речам в текстах Пастернака и Платонова, приводит к подавлению более близких ценностей, к которым люди привязаны в не меньшей степени, чем к общему благу.
* * *
В этой статье были сопоставлены три вида объектов, обычно рассматриваемые с точки зрения разных подходов: творческие инновации в гуманитарных науках (объект изучения истории и социологии знаний), фигурации социальной общности (продукт, создаваемый в социальных науках, часто с опорой на такие понятия, как «социальные представления» или «социальные конструкты») и, наконец, художественные произведения. Мне хотелось показать, что столь разные объекты исследования можно сблизить, используя обновленный аналитический подход и способ видения. Этот подход открыт к плюрализму «форм вовлеченности» людей. Он позволяет учитывать отношения людей друг с другом и миром, направленные на поиск самых разнообразных благ и на испытание их реальностью в зависимости от множественных режимов действия. Проведенный анализ показал возможность сближения деятельности социолога с работой других практиков и творцов в гуманитарных науках. Замечу, однако, что речь идет не о смешении жанров (каждый из них сохраняет свое своеобразие и собственные задачи), а о призыве усилить диалог между гуманитарными науками. И в этом смысле пример российской интеллектуальной традиции, а также ее инноваций последних лет является для нас особенно поучительным.
Пер. с французского Ольги Ковеневой
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Arendt, 1983 [1958] — Arendt H. Condition de l’homme moderne. Calmann-Lévy (Арендт Х. Vita active, или О деятельной жизни / Пер. с нем. СПб.: Алетейя, 2000). Bénatouil, 1999 — Bénatouil T. Critique et pragmatique en sociologie: quelques principes de lecture // Annales HSS. 1999. № 2. Р. 281—317.
Bergson, 1971 [1899] — Bergson H. Le rire. Essai sur la signification du comique //
Bergson H. Oeuvres / Textes annotés par A. Robinet, introduction de H. Gouhier.
Paris: PUF, 1971. (Бергсон А. Смех / Пер. с фр. М., 1992).
Boltanski, Chiapello, 1999 — Boltanski L., Chiapello E. Le nouvel esprit du capitalisme. Paris: Gallimard, 1999 (готовитсяпереводкнигинарусскийязык).
Boltanski, Thévenot, 1991 — Boltanski L., Thévenot L. De la justification. Les économies de la grandeur. Paris: Gallimard, 1991 (переводнаангл. яз.: On Justification. Princeton University Press; готовится перевод книги на русский язык).
Boltanski, Thévenot, 2000 — Boltanski L., Thévenot L. The reality of moral expectations: a sociology of situated judgment / Transl. by Jo Smets. // Philosophical Explora-tions. 2000. Vol. III. № 3. Р. 208—231.
Bourdieu, 1972 — Bourdieu P. Esquisse d’une théorie de la pratique. Genève: Droz, 1972.
Bourdieu, Passeron, 1964 — Bourdieu P., Passeron J.-C. Les héritiers. Paris: Éditions de Minuit, 1964.
Breviglieri, Lafaye, Trom, 2006 — Breviglieri M., Lafaye C., Trom D. Sens critique, sens de la justice. Paris: Economica, 2006.
Dosse, 1995 — Dosse F. L’empire du sens. L’humanisation des sciences humaines. Paris: La Découverte, 1995 (переводнаангл. яз.: Empire of meaning: the humanization of the social sciences. Minneapolis: University of Minnesota Press, 1998).
Hacking, 1982 — Hacking I. Language, truth and reason // Hollis M., Lukes S. (eds.). Rationality and Relativism. Cambridge: MIT Press, 1982. Р. 48—66.
Hirschman, 1977 — Hirschman A.O. The Passions and the Interests; Political Arguments for Capitalism before its Triumph. Princeton: Princeton University Press, 1977. Honneth, 2002 [1992] — Honneth Axel. La lutte pour la reconnaissance / Traduit de l’allemand par Pierre Rusch. Paris: Éd. du Cerf, 2002.
Kuhn, 1977 — Kuhn T.S. The essential tension, selected studies in scientific tradition and change. Chicago: University of Chicago Press, 1977.
Lamont, Thévenot, 2000 — Lamont M., Thévenot L. Rethinking comparative cultural sociology: Repertoires of Evaluation in France and the United States. Cambridge: Cambridge University Press, 2000.
Latour, Woolgar, 1979 — Latour B., Woolgar S. Laboratory life, the social construction of scientific facts. Beverley Hills: Sage, 1979.
Moody, Thévenot, 2000 — Moody M., Thévenot, L. Comparing Models of Strategy, Inte-rests, and the Public Good in French and American Environmental Disputes // Lamont M., Thévenot L. (eds.) Rethinking comparative cultural sociology: Reper-toires of Evaluation in France and the United States. Cambridge: Cambridge Univer-sity Press, 2000. Р. 273—306.
Revel, 1996 — Revel J. Jeux d’échelles. La microanalyse à l’expérience. Paris: EHESS-Gallimard-Seuil, 1996.
Ricoeur, 2004 — Ricoeur P. Parcours de la reconnaissance. Trois études. Paris: Stock, 2004.
Thévenot, 1992 — Thévenot L. Un pluralisme sans relativisme? Théories et pratiques du sens de la justice // Affichard J., de Foucauld J.-B. (dir.) Justice sociale et inégali-tés. Paris: Esprit, 1992. Р. 221—253.
Thévenot, 2005 — Thévenot L. The Two Bodies of May ’68: In Common, in Person // Sica A., Turner S. (eds.) The Disobedient Generation: ‘68ers and the Transformation of Social Theory. Chicago: University of Chicago Press, 2005. Р. 252—271.
Thévenot, 2006a — Thévenot L. L’action au pluriel: sociologie et des régimes d’engage-ment. Paris: La Découverte, 2006.
Thévenot, 2006b — Thévenot L. Convention school // Beckert J., Zafirovsky M. (eds.) Inter-national Encyclopedia of Economic Sociology. London: Routledge, 2006. Р. 111—115.
Thévenot, Lamont, 2000 — Thévenot L., Lamont M. Exploring the French and the Ame-rican polity // Lamont M., Thévenot L. (eds.) Rethinking comparative cultural socio-logy: Repertoires of Evaluation in France and the United States. Cambridge: Cam-bridge University Press, 2000. Р. 307—327.
Thévenot, Moody, Lafaye, 2000 — Thévenot L., Moody M., Lafaye Cl. Forms of Valuing Nature: Arguments and Modes of Justification in French and American Environ-mental Disputes // Lamont M., Thévenot L. (eds.) Rethinking comparative cultural sociology: Repertoires of Evaluation in France and the United States. Cambridge: Cambridge University Press, 2000. Р. 229—272.
Weber, 1959 [1919] — Weber M. Le savant et le politique / Traduit de J. Freund, intro-duction de R. Aron. Paris: Plon, 1959 (Вебер М. Избранные произведения / Пер. с нем. М., 1990).
Weber, 1971 — Weber M. Economie et société / Traduction sous la direction de J. Chavy et d’E. de Dampierre des éditions de 1956 et 1957. Paris: Plon, 1971. (première édition 1922).
Болтански, Тевено, 2000 — Болтански Л., Тевено Л. Социология критической способности // Журнал социологии и социальной антропологии. 2000. Т. III (3). С. 66—83.
Зорин, 2001 — Зорин А. Кормя двуглавого орла. Литература и государственная идеология в России в последней трети XVIII — первой трети XIX века. М.: Новое литературное обозрение, 2001.
Олейник, 2005 — Институциональная экономика / Под ред. А.Н. Олейника. М.: Инфра-М, 2005.
Тевено, 1997 — Тевено Л. Множественность способов координации: равновесие и рациональность в сложном мире // Вопросы экономики. 1997. № 10. С. 69—84.
Тевено, 2000 — Тевено Л. Какой дорогой идти? Моральная сложность «обустроенного» человечества // Журнал социологии и социальной антропологии. 2000. Т. III (3). С. 84—111.
Тевено, 2004 — Тевено Л. Наука вместе жить в этом мире // Неприкосновенный запас. 2004. № 3(35). С. 5—14.
Тевено, 2005 — Тевено Л. Ценности, координация и рациональность: экономика соглашений или эпоха сближения экономических, социальных и политических наук // Институциональная экономика / Под ред. А.Н. Олейника. М.: Инфра-М, 2005.
Хапаева, 2004 — Хапаева Д. Герцоги Пятой республики // Новое литературное обозрение. 2004. № 67.
________________________________________________________________________
1) В рамках данной статьи я не смогу, конечно, предложить всесторонний и глубокий анализ указанных исследовательских организаций, подобный знаменательному труду Брюно Латура и Стива Вулгара «Лабораторная жизнь» (Latour, Woolgar, 1979). Чтобы ознакомиться с автобиографическими статьями французских социологов, прошедших май 1968 года и описывающих эволюцию своего исследовательского пути, см.: Thévenot, 2005.
2) Третья часть данной статьи также является откликом на беседы о социальных науках и литературе с моими друзьями Диной Хапаевой и Николаем Копосовым. Мне бы хотелось посвятить им эту статью в знак моей искренней привязанности.
3) Согласно терминологии Люка Болтански и Лорана Тевено (Boltanski, Thévenot, 1991).
4) В книге «Parcours de la reconnaissance» (2004) Поль Рикёр рассматривает нашу модель порядков величия как модель общественного признания. При этом наряду с общественным признанием автор, следуя типологии при-знания, разработанной Акселем Хоннетом на основе философии Гегеля (Honneth, 2002), выделяет также и иные формы взаимного признания (Ricoeur, 2004, p. 294 ss). Заметим, что после книги «De la Justification» мы стали разрабатывать модель множественных режимов вовлеченности в мир (régimes d’engagement): от режима близости до режима публичности (об этом см. далее, в конце второй части статьи). В отличие от модели порядков величия, эта модель позволяет охватить разноуровневые формы признания, от самых личных форм признания до собственно общественного признания, имеющего публичное значение. Именно в этом русле нам представляется возможным продолжить инициированную Полем Рикёром дискуссию о типологии уровней признания.
5) Модели «порядков величия» и «социология градов» подробно представлены в книге Люка Болтански и Лорана Тевено «De la Justification» (1991), переведенной на английский (готовится также перевод книги на русский), а также в уже опубликованных на русском статьях: Болтански, Тевено, 2000; Тевено, 1997, 2000, 2004.
6) Эти требования были подробно представлены в теоретической модели градов. См.: Boltanski, Thévenot, 1991.
7Эти требования проявляются на двух уровнях. Во-первых, на уровне самого порядка величия, который должен свидетельствовать о своей направленности к наиболее общему благу, потенциально соответствующему интересам всего человеческого сообщества, а не только наиболее привилегированных людей. Заметим, что именно опасение, связанное с возможностью конфискации благ отдельными людьми или с возможностью лживых заверений о стремлении к общему благу, объясняет тот факт, что природа власти является предметом болезненно-неустанных размышлений не только в социальных науках, но и в повседневной жизни современных обществ. Кроме того, выражение обыденного чувства несправедливости должно также подчиняться требованиям практического испытания. Речь идет о проверке того, насколько «квалификационное суждение» (или приписывание «уровней величия» людям и вещам), высказываемое в ситуации согласия-разногласия, соответствует реальности тех действий, в которые вовлечены как люди, так и вещи. Итогом операции квалификации является упорядочение существ с точки зрения приписанных им уровней величия. Подобная иерархия уровней величия противоречит, однако, принципу единства человеческого сообщества. Именно это противоречие подпитывает динамику критики в наших обществах и делает необходимым постоянное возобновление испытания, постоянную проверку того, насколько приписываемая «квалификация» является обоснованной и оправданной.
8) Подробнее см. сноску 7.
9) Таким образом, любая организация может быть рассмотрена как материальное и конвенциональное сочетание компромиссов. Организация может извлечь выгоду из множественности порядков величия, лежащих в ее основе. Однако прочность организации может также пошатнуться при возникновении трений между различными порядками величия.
10) Множественность порядков величия, на основе которых в научном мире высказываются оценочные суждения об интеллектуальном творчестве и осуществляется перекрестная критика различных творческих конфигураций (порядки величия были систематично изучены нами в книге «De la Justification»), хорошо просматривается в недавнем исследовании Дины Хапаевой. Это исследование, отправной точкой которого были размышления о проблеме переводов во Франции, позволило представить картину французской интеллектуальной среды. Подобную взаимную критику можно встретить и в других интеллектуальных средах, пронизанных сильными трениями между практически всеми порядками величия. Среди перекрестных критических суждений, выявленных Диной Хапаевой во французской интеллектуальной среде, мы обнаруживаем, таким образом, не только уже ставшие классическими противопоставления дисциплин (философия / социология, когнитивные науки / социальные науки), но и противопоставления, основанные на разности порядков величия. В качестве примера можно взять, например, выдвижение на первый план международных стандартов (технократический порядок величия) в противовес «провинциализму», «гексагональности» («франко-французскости»), «геттоизации» (патриархальный порядок величия) или вопреки тем или иным «страстям» (вдохновенный порядок величия). С другой стороны, это может быть и возвеличивание общественной пользы знания (гражданский по-рядок величия) против «элитарности» (патриархальный порядок величия) или «аутизма» (вдохновенный порядок величия). Наконец, встречается и возвеличивание самобытности творчества и интеллектуального прорыва (вдохновенный порядок величия) против стандартизации знания (технократический порядок величия), и в частности критика жестких стандартов оформления и академического письма как ведущих критериев для оценки творчества; именно эти нормы предписывают, например, начинать любую публикацию в научной периодике с длинного поверхностного списка литературы (без раскрытия имеющихся там идей и обсуждения их содержания с точки зрения заявленной проблематики), наличие которого не гарантирует даже того, что процитированные тексты были прочитаны самим автором статьи (Хапаева, 2004).
11) Данная трансформация хорошо прослеживается в создании экономической теории рынка на основе принципа конкуренции. Достоинства конкуренции воспевались до этого политическими и моральными философами, в частности Мандевилем и Монтескьё, рассматривавшими конкуренцию как общее благо (Hirschman, 1977). Подход Вальраса, направленный на размежевание экономической науки с моральными науками, изучающими координацию человеческих действий, является тому прекрасным примером. Вальрас старается свести различные рыночные квалификации (вещи как товары, люди как покупатели и продавцы, координирование действий людей как обмен) к фактам природы.
12) Динамика критики обнаруживает себя не только в столкновении гражданского и патриархального порядков величия, но и внутри самого гражданского порядка, где без конца подвергается сомнению и проверке любой представитель, подозреваемый в узурпировании власти самого коллектива.
13) По крайней мере, так было во Франции вплоть до последних лет. Дело обстоит иначе в США, где компромисс между гражданским и рыночным порядками величия основан на убеждении в том, что культурный продукт является тем более «демократичным», чем лучше он покупается (Thévenot, Lamont, 2000).
14) Centre de Sociologie de l’Innovation de l’Ecole des Mines de Paris.
15) Groupe de Sociologie Politique et Morale (l’Ecole des Hautes Etudes en Sciences Sociales et CNRS).
16) Более подробно о прагматической ориентации в социологии см. издательскую серию Raison pratique (Высшая школа социальных наук).
17) Кроме уже упомянутой Высшей школы социальных исследований, к которой относится Группа политической и моральной социологии, объединяющая в основном социологов и антропологов, наша исследовательская деятельность протекала в рамках множественных структур: Национального института статистики и экономических исследований, продуктом деятельности которого являются статистические данные, а также исследования в области экономики и социологии; Центра изучения занятости при Министерстве труда и Министерстве науки, который был создан для анализа и оценки государственной политики; а также в рамках Университета Париж X—Нантер.
18) Об «экономике соглашений» в общих чертах см.: Thévenot, 2006b. См. также мою работу, опубликованную недавно в коллективном труде (авторами которого были также Эймар-Дюверне, Орлеан, Салэ и Фавро) под общей редакцией А. Олейника: Тевено, 2005. В этом издании «экономика соглашений» рассматривается в сопоставлении с другими направлениями экономической теории последних лет: экономической теорией контрактов, экономической теорией стимулов, теорией трансакционных издержек и институциональной экономической теорией.
19) Французско-российский исследовательский проект «От отношений близости к пространствам публичного» («Des liens du proche aux lieux du public») под руководством Лорана Тевено и Даниила Александрова объединяет с российской стороны Виктора Каплуна, Олега Хархордина, Антона Олейника и аспирантов Нину Кареву, Анну Ковалеву, Ольгу Ковеневу, Жанну Цинман и Франсуазу Досе, Мартину Годе, а также докторантов Аврору Шеньо и Йоана Ставо-Дебожа — с французской стороны.
20) В этом смысле французский термин «engagement», этимологически восходящий к «gage» (залог), лучше, чем русский, передает идею «обещания», «обязательства», «залога».
21) Ханна Арендт — одна из тех редких политических и моральных философов, что обращали внимание на множественность форм деятельной вовлеченности человека в мир, а также на мир общих вещей, связывающих и одновременно разделяющих людей (Arendt, 1983 [1958]). Вдохновленная идеями Мартина Хайдеггера о деятельной жизни человека и обесценивании функционального труда, она создала теорию действия, отличного от функционального, — теорию действия в публичном пространстве. Мы же в нашем подходе стремимся не только учитывать разнообразие легитимных форм публичного действия, но и заострять внимание на ценности планового действия, важного в трудовой деятельности, и на простоте, удобстве характерных для режима близости, подразумевающего привычное пользование вещами и проживание в освоенном, «одомашненном», пространстве.
22) В России развитию данной проблематики способствовал журнал «Казус».
23) Кроме Клодетт Лафай, уже состоявшегося опытного ученого, к программе присоединились Никола Оре, Марк Бревиглиери, Эрик Дуади, Ромюальд Норман, Люка Паттарони и Йоан Ставо-Дебож. В настоящий момент многие из них являются уже преподавателями и исследователями с ученой степенью.
24) Сохраняя за собой полную ответственность за свои комментарии, мне бы хотелось поблагодарить Ольгу Ковеневу за ценную помощь.
25) См.: Зорин А. Проза Л.Я. Гинзбург и гуманитарная мысль ХХ века // НЛО. № 76. 2005. С. 45—68. — Примеч. ред.
26) Пастернак Б. Доктор Живаго. СПб.: Азбука-классика, 2005. С. 280. Здесь и далее в цитатах курсив мой. — Л.Т.
27) Булгаков М.А. Дьяволиада. Роковые яйца. Собачье сердце: Повести. СПб.: Азбука-классика, 2004. С. 110.
28) Там же. С. 110.
29) Платонов А. Котлован // Платонов А. Взыскание погибших: Повести. Рассказы. Пьеса. Статьи. М.: Школа-Пресс, 1995. С. 175.