Опубликовано в журнале НЛО, номер 1, 2006
«Чтение для развлечения в современной России: постсоветская популярная литература в исторической перспективе» — неудачный заголовок, но он дает представление о разнообразии предметов, затрагиваемых в этой серьезной работе. Первая четверть книги содержит замечательные обзоры (как с исторической точки зрения, так и с точки зрения намечающихся тенденций), подробную статистику тиражей и анализ распространения книг — материал литературоведам, социологам, психологам и экономистам для свежего взгляда. Но ядром книги являются главы, посвященные конкретным жанрам: любовному роману, научной фантастике и фэнтези, детективу, боевику и историческому роману. Они написаны разными авторами, но в итоге получился не просто сборник. Каждая глава рассматривает нечто, близкое к мифу, который в постсоветское время, как утверждает Дубин в главе об историческом жанре, «был девальвирован и извращен в очередной раз», за исключением исторического романа, замаскированного под социалистический реализм. Менцель показывает, как научная фантастика составляла исключение в этой политике. Юмористика и произведения об ужасном отсутствуют в этом перечне жанров, но не-трудно заметить, что они входят как составляющие в любой из них. Так, один хороший сатирический намек может оказаться более дискредитирующим, чем самая страстно написанная диссертация.
Исследование сути такого банального материала требует определенной отваги, но обещает вознаградить нас обнаружением ряда тенденций. Эта книга — героическое усилие. Однако заметно, что, как любая книга по русской культуре, она сознательно сосредоточена на различиях между русскими и западными (английскими и американскими прежде всего) массовыми жанрами; на том, что Шерлок Холмс мог назвать своим «дедуктивным методом»: смотреть на Запад, чтобы найти отличия от него и таким образом обнаружить, что есть русского в русских жанрах. Этот метод хорош для выделения и анализа определенных тем, но массовая литература, особенно в России, — это грубое, эклектичное проявление межкультурного феномена. Я боюсь, что редукционистский подход, если он не уравновешен подходом динамическим, может в дальнейшем обесценить жанры. Эта невероятно компактная книга рассматривает лучшее в каждом жанре и обильно снабжена ссылками (примечания у Биргит Менцель занимают часто до половины страницы): то, что втиснуто в двести страниц, легко могло бы занять шестьсот. В ней мне удалось обнаружить поразительное сходство между русскими и западными людьми и жанрами. Этому и посвящена данная рецензия.
Отправной точкой стало приведенное Стивеном Лоуэллом сравнение между блестящим, разносторонне одаренным детективом Натом Пинкертоном, как он обрисован в американских публикациях, и его русской версией, более жесткой и ориентированной на действие. Реальные детективы агентства Пинкертона были просто частными агентами (бывшими полицейскими) — жестокими и небескорыстными ищейками, которые уничтожили банду Буча Кессиди. Их подвигами наполнялись таблоиды. Их сила была в опытности и упорстве, а не в том, что они были блестящими детективами. Они вербовались из числа простых людей, которые хотели чего-то большего, чем могли себе позволить в обычной жизни. Для многих русских солдат, воров и простых жителей жестокие истории русской версии Пинкертона не были бегством от реальности, они были ближе к их реальной жизни, чем американские книги о Пинкертоне. Несмотря на то что, в отличие от предпочитающих покер американцев, русские — скорее нация шахматистов, они меньше всего стремятся быть Шерлоками Холмсами. Это различие между суперсыщиком и обычным человеком говорит гораздо больше о сходстве определенных русских и западных социальных слоев. Но я хотел бы сосредоточить внимание не столько на формуле жанров, сколько на том, что можно было бы назвать их «органической природой».
Каждая статья начинается с короткой, но содержательной истории соответствующего жанра в России. Но социальная структура России не уникальна: в каждой стране есть подобные стереотипы горожан и сельских жителей, богатых и бедных, интеллигенции и необразованных, северян и южан, коренного населения и иностранцев, мужчин и женщин. Соответственно, каждый жанр по-своему привлекателен для своей аудитории; привлекателен для «своей» массы, но не для гомогенной их смеси. Авторы нескольких глав утверждают, что русским присуще уникальное чувство «другого» и «коллектива», что справедливо; кроме того, русская история знает приливы и отливы иностранного влияния, приобщения к западной культуре, поскольку различные цари стремились к модернизации или сохранению традиций. Джон Лоуренс в своей «Истории России»12 объяснял уникальный смысл коллективизма, демонстрируемого русским православием, следующим образом: русский священник обращен лицом к пастве, давая ей чувство причастности, в отличие от западных церквей, где священнослужитель, стоя спиной к пастве, способствует изоляции. В России не было протестантской реформации, которая на Западе способствовала развитию индивидуализма и прогрессу. Однако представители всех культур страстно желают найти свое место в чем-то более высоком, и лучшие работы о жанрах свидетельствуют, что эти жанры, как и мифология, объясняют место человека в надприродном.
Но у истории свой маятник. Беззаконие в XIX в. на американском Западе13 и во времена сухого закона 1930—1940-х гг. (когда американская детективная литература достигла расцвета), и подъем основанной на религии социальной «бдительности» (типа Ку-клукс-клана в 1920-х) перекликаются с мафией и скинхедами современной России (как показывает Менцель в главе о фэнтези). Реакция на беззаконие — стать реакционером: фундаменталисты и крайние националисты, взывающие к «закону и порядку», — на коне. Буш использует христианский консерватизм, Путин делает русское православие государственной религией. Эти крайности были предсказаны прозаиками Запада, писавшими о будущем: Г. Уэллсом, Дж. Оруэллом, О. Хаксли, Ф. Диком, Э. Берджесом14, которые чрезвычайно популярны в России. Процессы, идущие в политике, культуре и средствах коммуникации, также похожи. После 11 сентября 2001 г. американская пресса стала называть чеченских «борцов за свободу» террористами. Как и в бизнесе, конкуренция часто ведет к сговору и копированию, отметая новации, если они не служат выгоде, и сосредоточиваясь на продуктах, подобных тем, что хорошо продаются. До сих пор преступники могут видеть себя в качестве героев в боевиках.
Эти параллели можно найти и в представлениях о жанрах, и в их восприятии. Доктор Фредерик Вертхейм, директор судебно-психиатрической клиники Нью-Йорка, образцового заведения данного типа, вел крестовый поход против литературного чтива, в особенности против комиксов, который затянулся на десятилетие. Его работа 1954 г. «Совращение невинных»15 резко критиковала комиксы за навязывание детям ложных представлений о реальности (летающий супермен), пропаганду гомосексуальности (Бэтман и Робин) и искажение роли женщины (Восхитительная Женщина). Он инициировал создание рейтинговой системы, которая и по сей день контролирует распространение комиксов. Времена изменились, но ученые до сих пор игнорируют поп-культуру, хотя уже даже правительство настаивает на ее изучении.
Биргит Менцель, конечно, не отрицает важности всего этого. В главе о научной фантастике и фэнтези она точно замечает, что такие жанры часто используются, чтобы акцентировать образ национальной идентичности, граничащий с расизмом и неофашизмом. Создания из российского космоса отличаются от аналогов в западной фантастике, возможно, потому, что в России чужие — это просто «иностранцы», даже внутри границ этой самой большой страны на Земле. Сибиряки рассматривают Москву как враждебную силу, люди с Кавказа предстают чужими в столице. Чужие культуры получили глубокую социологическую и философскую разработку в западной научной фантастике (даже страхи типа «они отнимут наши рабочие места и на них потратят наши налоги»), прежде всего в жанре «романа-предупреждения». Но в России эти тревоги перенесены в историческую прозу; как пишет Дубин в своей статье о ней, «беды для страны, народа и отдельного героя приходят от “чужаков” — людей, чужих по языку, укладу жизни, вере». В романе «Generation П» Виктор Пелевин подтрунивает над «иностранными вторжениями» рекламы. Вспомните, когда пепси-кола впервые пришла в Россию, некоторые пробовали, а затем выбрасывали, чтобы не пристраститься к иностранному. После 11 сентября американцы отказались от французского вина и сыра. Русским нужно бороться со своим образом в чужих глазах. Не случайно неокосерватор Ньют Гингрич писал научную фантастику16 и пытался дать новое определение американскому языку в статьях, брошюрах, даже в аудио- и видеозаписях, составляя списки слов, которые республиканцы должны употреблять только в негативном смысле (вроде слова «либерал») или только в позитивном (вроде слова «доверие»)17. «Новояз» (термин из оруэлловского «1984») всегда был чертой научной фантастики. Фрэнсин дю Плесси-Грей в своем исследовании 1989 г. «Советские женщины»18 дает другой ключ к «чужим»: она пишет о жене, которая большую часть дохода тратит на то, чтобы создать художественный салон в своей квартире, и превращает своего безработного мужа в слугу для гостей и детей. Жена говорит: «Но многие ли американские пары живут так? Жена работает, муж остается дома и хлопочет по хозяйству?» Мисс Грей отвечает: «Нет, такое обычно бывает только среди бедных негров». И пара кричит в унисон: «Вы хотите сказать, что мы живем, как черные!» Многие русские делают себя «чужими», поскольку происходит смена ролей. Для бедных разрушение норм приводит к потере мужественности. Детективы и фэнтези — подобно приключенческим книгам для ребят и эпосу для стариков — дают надежное убежище мужскому «я».
Очень сходны религиозность чернокожих американцев и бедных русских. Хотя Церковь используется для покорения и умиротворения, противоположное также справедливо: религия дает утешение в горе. Крепостной или раб — в чем разница? «Подпольное» православие превратилось в стадность в эпоху перестройки. Некоторые мои русские друзья разъясняли, почему они с японской покорностью присоединились к «культу религии», говоря с убежденностью, что я никогда не пойму, как это произошло с русскими: после поколений скептического отношения к любым учениям они оказались способными поверить во что-то (должно быть, это правда!). В США учение об эволюции было запрещено во многих штатах, доходило до того, что некоторые евангелистские проповедники подвергали людей укусу ядовитой змеи, чтобы продемонстрировать силу божьей защиты. Научная фантастика девальвируется, когда реальность еще более фантастична. Когда наука пытается проверить справедливость какой-нибудь теории, от евгеники и генетически измененной пищи до безвредности обедненного урана, научная фантастика становится демонстрацией того, что реальные науки не хотят признавать.
Это пересечение культур двусторонне. Черные американцы так же увлекаются иностранным (как государствами, так и культурами). В 2004 г. «Анна Каренина» была книгой номер один в списке книг, которые Опра Уинфри19 рекомендовала прочесть летом. Джаз имеет горячих сторонников в России. Война порождает у народа, который принимает в ней участие, понимание «иностранного». Стереотипы включают в себя «зоны комфорта» типа «прийти домой к чаю»; невероятный сюжет отвлекает людей от их проблем. Детективы удерживают внимание читателей, ведь самые случайные детали мо-гут оказаться ключевыми; создать историю, поддерживающую напряженный интерес, не так-то просто — сделать это не легче, чем удачно пошутить на не-родном языке.
Читатели и писатели часто не воспринимают негативную сторону жизни так серьезно, как литературные критики. Микки Спиллейн, автор самых крутых американских детективов, когда интересовались его мнением о «грязных красных» в постсоветское время, отвечал: «Это полный вздор!.. У меня нет проблем с русскими… Я использовал все эти хитрые трюки, потому что они продавались…»20 Для Запада русские были бугименами21. Все жанры посвящены встрече с чьими-то демонами; выигрышу там, где он маловероятен или невозможен (азарт – часть человеческой природы). Вот где приходит «благодать Божья» и вот что выводит жанры за границы эскапизма. «Чужие» из космоса никогда не приносят спасающего дара или чего-то подобного, ибо это не драма. Наиболее популярные герои западной мифологии Тор и Геркулес — путешествующие по земле боги или полубоги, которые изведали присущие жизни опыт, понимание и любовь. Это история Христа («Отец, почему ты покинул меня?»). Это человеческая трагедия: чувство отпадения от благодати Божьей. Но читатели находят эту благодать и в низкопробных романах.
Содержательная и обстоятельная глава Марины Кореневой препарирует детектив. Она обнаружила поражающее отсутствие независимого героя в среде частных сыщиков, что представляет собой резкий контраст с западным детективом. Однако потом она описывает «женский детектив», в котором действуют любители-одиночки или частные сыщики, являющиеся основными героями западного детектива. Казалось бы, индивидуальность не отсутствует, герой приспосабливается не к коллективу, а только к людям. Но мы найдем этих «одиноких волков»—мужчин в боевиках, как явствует из статьи Бориса Дубина. Он подчеркивает невидимость героя триллера. По аналогии вспоминается «оперативник из “Континенталя”» Дэшила Хэммета, безымянный лысеющий человек среднего роста с намечающимся брюшком, ни на кого особенно не похожий. Британский шпион Гарри Палмер вынужден снимать очки перед тем, как вступить в драку. Советское контролируемое книгоиздание могло строить детективный роман по формуле обязательной связи с властями, но детективом там был получивший спецподготовку рядовой человек, тот, кто, в конечном счете, искупал грехи посредством «жизни по принципам»: иногда это было драматично, хотел он того или нет.
Это напоминает о стереотипах в представлениях о южанах и северянах («медлительные американцы Юга» versus «трудоголики-янки Севера»), ср. противопоставление «образованной и умудренной петербургской интеллигенции» «глупым» сибирякам или «ленивых» ирландцев — «дисциплинированным» британцам. Старый образ сибиряков традиционно был связан с тяжелой работой, как и образ американских негров, но не таковы их нынешние эквиваленты. Эта книга сосредоточивается в основном на различиях между Западом и Востоком, но, возможно, различия в большей степени существуют между Россией и Соединенными Штатами, с одной стороны, и Европой, с другой; немецкие и английские ученые, подготовившие этот сборник (профессора Менцель и Лоуэлл), испытывают трудности с осознанием того, что «закон границы» (фронтира) действует и сейчас в Америке и России. У европейцев не было Дикого Запада и Сибири, и им трудно представить их, пока они не попадают в соответствующую страну. Исследования Лоуэлла (особенно его книга о русской даче 22) и Менцель демонстрируют понимание и симпатию к простому русскому человеку. Нужно еще представить, могут ли люди, живущие вдалеке от элементарных удобств, чистой воды, электричества, тепла, жилья, работы, образования (с единственной возможностью отправиться в путешествие — это пойти в армию), утонченно воспринять жесткие истории. Обе нации, кажется, страдают от «комплекса культурной неполноценности», рассматривая утонченность как приходящую из Европы. Россия гордится своей культурой, но одновременно осознает, как много пришло сюда из Германии, Франции, Австрии. Она попала в ловушку после многолетнего «управления» культурой. Элите не доверяли, массовая литература считалась «отбросами», и русские ученые ошибочно уделяли ей мало серьезного внимания. Вот почему эта книга так необходима23.
Одно различие между Западом и Востоком поразило меня — отсутствие эроса. В главе Марии Черняк о любовном романе, где цитируется множество источников, речь идет об отношении к жанру в целом, но не проводится различие между вторичным эскапизмом для женщин и «чем-то еще», что является хорошей эротикой. Она говорит, что любовный роман был новым жанром, импортированным после перестройки, но слишком опоздавшим для сексуальной революции, уже ударившей по нормам христианской эпохи. Я не имею в виду порнографию или доступных любовниц героев нашего боевика, они пригодны для легкого возбуждения или для того, чтобы показать, что герой «нормален», однако центральной темой западных детективов часто является предупреждение о роковых женщинах, от которых не всегда могут уберечь крутость и сообразительность. Этот детектив жил в мире джаза, примитивных негров, психов, шарлатанов, наркотиков и художников. Экономическая депрессия и война в равной мере толкают женщин к проституции в Соединенных Штатах, Британской империи и России. Хотя Россия, в отличие от Запада, не прошла через феминистскую революцию 1970-х, советская власть всегда отстаивала «равенство» полов. Конечно, все еще имеет место половая дискриминация, в том смысле, что женщины часто работают и при этом убирают, готовят и воспитывают детей. Кроме того, существуют такие, кто похож на описанную выше пару посетителей художественного салона Фрэнсин Грей, которые воспринимают все в перевернутом виде. У каждого из рассмотренных жанров свое место в поисках массами новой идентичности. В какой мере эрос укоренился в этом обществе? Религиозное воз-рождение (затронутое Биргит Менцель в главе о научной фантастике и фэнтези) и навязываемая государством «мораль» не поощряют эрос, даже в массовой литературе, куда проникает все остальное. Формульность не унижает жанры, она предоставляет структуру для экспериментирования, философских размышлений и социального комментария24. Жанры, использующие язык обычных людей, подготавливают перемещение из деревни в город, из трущоб в средний класс, позволяют вам сказать то, что вы никогда не скажете в более серьезной форме. Почему эротическая литература не используется с этой целью?
Есть ли место Д.Х. Лоуренсу или Г. Миллеру в этом обществе? Многократно премированному американцу Ф.Х. Фармеру приписывается изобретение эротического научно-фантастического жанра, включившего Тарзана в безудержную сексуальную фантазию25 и деконструирующего жанр ужасов. Эротическое — важная часть массовой психологии. К сожалению, «психология» была синонимом тюрьмы и промывания мозгов в советскую эпоху «перевоспитания», похожую на «Прекрасный новый мир» О. Хаксли. Люди должны были преодолевать или удалять «низшие желания» ради торжества коллектива. Это поразило меня при сравнении Запада и Востока, потому что нужно иметь в виду восточные влияния соседей на Россию: даосизм, суфизм, буддизм и йога требуют воздержания и трансценденции — отделения от телесного. Это ведет нас к староверам, скопцам, отказу от сексуальности в мистицизме. Менцель отмечает изменения, произошедшие со времени мамлеевского салона, где обменивались сексуальными партнерами, к его и Александра Дугина неоконсервативной античувственности. Не случайно Вильгельм Райх, психиатр и биолог (один из последователей Фрейда), который первым исследовал соотношение сексуального подавления и фашизма26, был выслан из России, а позднее арестован и умер в тюрьме Соединенных Штатов после того, как его книги были сожжены в Нью-Йорке в 1957 г. Не исключено, что, если бы эти работы рассматривали как научную фантастику, их бы не сожгли и, возможно, они стали бы культовыми, популяризировали бы его теории и оказали влияние на многое: от сексуальных психотерапевтов до западной научной фантастики. В то же время различные восточные практики освобождают внутреннюю силу людей. Даже ужас, который в действительности парализует все эмоции, в художественной литературе способен высвобождать их и часто сопровождается эротическим моментом; при этом он иногда маскируется под «роман-предупреждение».
Я назвал свою рецензию «Американский оборотень в академической науке», потому что эта замечательная книга, похоже, обнаружила во мне зверя. Простой факт: такие жанры производят внутренний эффект, который почти не изучен с помощью научного аналитического подхода. Черняк подчеркивает этот момент в главе о любовном романе, когда говорит: «…мы должны принимать во внимание сам акт чтения, а не только содержание читаемого», но вводит в заблуждение другим трюизмом: «Право уединиться с книгой было <…> с трудом завоевано бывшими советскими женщинами…» Чтение, живописные искусства и музыка могут иметь физиологический эффект. Едва ли у каждого мужчины сжимаются кулаки, прерывается дыхание и возникает эрекция от чтения Канта (впрочем, возможно, у некоторых и возникает). Диалектика катарсиса включает и охлаждение. Прошу прощения, если возникло впечатление, что в книге многого недостает, на деле же я чувствую, что этот вдохновляющий путеводитель заслуживает повторного прочтения, и заклинаю читателей выявить позитивные сходства между русским народом, обществом и культурой и Западом и понять, что такая литература может объяснять, возбуждать и насыщать. Эти романы и рассказы — наши современные живые мифы, неправильно понятые и девальвированные сверхдеконструированностью («Мы убиваем, чтобы расчленить», — сказал Т.С. Элиот; и еще: «Миф — это мечта народа»). Некоторые ученые думают, что их дело — защищать нас от подобной «макулатуры». Возможно, эту книгу точнее было бы назвать «Власть развлечений». Нужно читать ее как хороший детектив, подбирая ключи к этой власти.
В рассказе Виктора Пелевина «Проблема оборотня в центральной России» герой пойман стаей оборотней недалеко от маленького города. Он осознает, что они — настоящий коллектив, объединенный любовью и лояльностью друг к другу, чувством свободы, как в банде или партизанском отряде; истинной чувствительностью, которая связывала «товарищей» во время революции, когда полы были «равны» и завтрашний день мог стать последним. Кавказский Шамиль и «Черные пантеры»27 — бандиты для одних, герои — для других. Некоторые считают, что американские голубые джинсы были причиной падения Берлинской стены, но другие, более проницательные, понимают: причина в таких, как Элвис Пресли, Луи Армстронг, Майлс Дэвис, Рэймонд Чандлер, Филип Дик. Популярные жанры — лицо культуры. Таков вывод из этой книги.
Не ошибитесь: шелухи тут больше, чем зерен, но нужно найти смысл и извлечь. В эссе «Против интерпретации» Сьюзен Зонтаг еще в 1967 г. писала: «Вместо герменевтики нам нужна эротика искусства»28. При взгляде на изучающих популярные жанры (как бы мало их ни было) у меня возникает вопрос: может быть, вместо этого мы развивали невротику искусства?
Перевод с англ. И.В. Пешкова
____________________________________________________________________
12) Lawrence John. A History of Russia. N.Y.; London, 1978.
13) И на Востоке — см. фильм Мартина Скорсезе «Банды Нью-Йорка» (2003), изображающий противостояние в середине XIX в. иммигрантов и «коренных» жителей Нью-Йорка.
14) См.: Burgess Anthony. A Clockwork Orange. N.Y., 1963.
15) См.: Wertham Frederick. Seduction of the Innocent. Gate-way/Associated Faculty Pr., 1996.
16) См.: Gingrich Newt, Forstchen William R. 1945. N.Y., 1995, а также трилогию Н. Гингрича, излагающую альтернативную историю Гражданской войны в Америке (в которой Юг победил): «Геттисберг: роман о Гражданской войне» (в котором конфедераты выиграли битву при Геттисберге), «Грант приходит с востока» и «Никогда не взывайте к отступлению: Ли и Грант — окончательная победа». В исследовании Томаса Диша о научной фантастике «Материал, из которого созданы наши мечты: как научная фантастика завоевала мир» (Disch Thomas. The Dreams Our Stuff Is Made From: How Science Fiction Conquered The World. N.Y., 2000), на которое ссылается Менцель, охарактеризованы «Звездные войны» Роберта Хайнлайна (роман о межзвездной войне против коллективного врага, именуемого «жуки»), «Вторжение похитителей тел» Джека Финнея и книги некоторых других классиков, представителей паранойи холодной войны. Британец Дэнис Уитли написал множество черных магических оккультных триллеров, действие которых разворачивается за железным занавесом или касается использования оккультизма нацистами.
17) В «Контракте с Америкой» Ньюта Гингрича II приложение содержит разделы «Язык — ключевой механизм контроля», «Призывно-оптимистически влияющие слова» и «Противоречивые слова» (Gingrich Newt. Contract with America. Workman Pub Co., 1995).
18) Du Plessix Gray Francine. Soviet Women: Walking the Tightrope. Doubleday publishing, 1989.
19) Популярная чернокожая телеведущая (Примеч. редактора.)
20) В беседе в Национальном кинотеатре (Лондон, август 1999 г.).
21) Бугимен — персонаж американского фольклора, пугаю-щий детей по ночам; нечто вроде русского буки. (При—меч. редактора.)
22) См.: Lovell Stephen. Summerfolk: A History of the Dacha, 1710—2000. Cornell Press, 2003.
23) См.: Menzel Birgit. Bürgerkrieg um Worte: Die russische Literaturkritik der Perestrojka. Köln; Weimar; Wien, 2001. Здесь предложен оригинальный способ критики критиков.
24) Например, Бальзак создал классическую для оккультного жанра «Серафиту», Эдгар По написал «Историю Артура Гордона Пима», которую некоторые считают первым научно-фантастическим романом, и даже авангардистка Гертруда Стайн создала собственную разновидность мистического романа — «Кровь на полу столовой» («Blood on the Dining Room Floor»).
25) Созданная Ф.Х. Фармером шумная вариация образа Тарзана была названа «Неизведанное наслаждение» («A Feast Unknown», 1981), кроме того, имеется написанная им же «нехудожественная» биография Тарзана и недавнее продолжение плюс несколько эротических романов ужасов: «Воображение зверя», «Гонимый: экзорсизм», «Плоть» и «Вызов».
26) См., например, работы В. Райха «Анализ характера», «Сексуальная революция», «Массовая психология фашизма», «Слушай, маленький человек!», «Убийство Христа» («Character Analysis», «The Sexual Revolution», «The Mass Psychology of Fascism», «Listen, Little Man!», «The Murder of Christ»).
27) Негритянская радикальная организация второй половины 1960-х гг. (Примеч. редактора.)
28) Sontag Susan. Against Interpretation, and Other Essays. N.Y., 1967. (Ch. 10.)