Опубликовано в журнале НЛО, номер 6, 2005
Ретроградный
старик из Германии
Был подвержен сомнительной мании:
Сделав шар надувной,
Наблюдал за луной
Тот заблудший старик из Германии 1.
Эдвард Лир. Книга бессмыслиц
Воздушные шары занимают мысли государственных мужей, философов, дам, всех без исключения 2.
Гораций Уолпол. Письма
1
В 1783 году в Париже при невероятном стечении публики и в присутствии короля Людовика XVI и королевы Марии-Антуанетты 3 состоялся первый демонстрационный полет на воздушном шаре, построенном братьями Жозефом и Этьеном Монгольфье. Покорителями воздушной стихии стали баран, петух и утка, которые, по сообщению российской прессы, живо отреагировавшей на новости из Франции, не только уцелели, но и «не сделались дикими». Уже через месяц в воздух отправился первый человек. Между тем, братья Монгольфье, задумавшие шар как новое транспортное средство, и не подозревали, что их детище превратится в развлекательное зрелище, своеобразный аттракцион и непременную составляющую мира шоу-бизнеса XVIII—XIX веков 4. Стремительно развивающаяся индустрия развлечений сразу же распознала потенциал, который был заложен в воздушных представлениях, и, поглотив открытие Монгольфье, принялась активно эксплуатировать их начинание. С тех пор ни одно из торжеств не обходилось без по крайней мере одного запуска воздушного шара. По всей Европе с самых разных площадок бесстрашные аэронавты устремлялись в небеса на глазах у восторженной публики. Полет на воздушном шаре отвечал сразу двум потребностям человека того времени: внушенному просветительской идеологией стремлению видеть все вокруг, расширить линию горизонта, с одной стороны, и зрелищности, с другой. Такая одержимость визуальным нашла отражение даже на уровне лексики: среди абсолютных доминант языка XVIII — первой половины XIX века со всей очевидностью выступают слова, связанные со зрением (так, в английской литературе лидерами по частотности употребления являются такие слова, как look, spectacle, spectator, see, observe, observer, examine, behold, и др.) 5. В этой связи совсем неслучайным представляется выбор Джозефа Аддисона (Joseph Addison, 1672—1719), назвавшего свой самый удачный журналистский проект «Зритель» («Spectator», 1711—1712; 1714). Действительно, все известные развлечения того времени (среди прочего, увлечение разнообразными оптическими игрушками, вроде калейдоскопа или зоотропа, а также променад, основной составляющей которого было разглядывание других и одновременно представление самого себя чужим взглядам 6) были так или иначе связаны с расширением (действительным или мнимым) визуального опыта. Говоря о воздухоплавании, Николай Молок очень верно заметил, что воздушный шар «принадлежит не столько истории авиации, сколько истории визуальности»7.
После парижского представления 1783 года Европу захлестнула настоящая «воздухоплавательная лихорадка», которая уже на следующий год добралась до берегов Англии. Поначалу англичане весьма скептически восприняли опыт Монгольфье: карикатура, которая появилась в Англии вскоре после парижского показа, называлась «Монгольфье в облаках, конструирующий воздушные шары для великого монарха» («Montgolfier in the Clouds, constructing Air Balloons for the Grande Monarque») и изображала французского изобретателя, пускающего мыльные пузыри и приговаривающего на корявом английском с сильным французским акцентом: «Oh, by Gar, dis be de grand invention. Dis will immortalise my king, my country, and myself. We will declare the wr against our enemies; we will made des English quake, by Gar. We will inspect their camp. We will intercept their fleet, and we will set fire to their dockyards, and by Gar, we will take Gibraltar, in de air-balloon; and when we have conquer de English, den we conquer de other countrie, and make them all colonie to de Grande Monarque»8. Однако вскоре приземленные британцы обнаружили, что и им не чужда романтика воздуха, и начали свои опыты в области воздухоплавания.
Самый первый полет на воздушном шаре в пределах королевства был совершен в Шотландии Джеймсом Тайтлером (James Tytler, 1747—1804)9. Тайтлер самостоятельно построил «Большой Эдинбургский воздушный шар» и выставил его на всеобщее обозрение в июне 1784 года, заявив о своем намерении совершить на нем в ближайшее время полет. Первая попытка подняться в воздух не удалась из-за ветреной погоды. Но 27 августа Тайтлеру все-таки удалось поднять шар, который, наполненный нагретым воздухом (принцип Монгольфье), стартовал с территории Комли-гарденз, что на северо-востоке Эдинбурга, поднялся на высоту 350 футов, пролетел полмили и приземлился в местечке Ресталриг. По словам Тайтлера, полет для него был «более чем приятным и без приступов головокружения», сам он «развлекался тем, что разглядывал зрителей» («amused himself by looking at the spectators»), которые, в свою очередь, внимательно следили за полетом шара с земли 10. Новости о шотландском дебюте мгновенно долетели до Лондона: в «Лондонской хронике» Тайтлер был признан «первым человеком в Великобритании, покорившим воздух»11. К сожалению, последующие попытки Джеймса Тайтлера, получившего прозвище Тайтлер Воздушный Шар (Balloon-Tytler), закончились неудачей.
2
Славу первого воздухоплавателя на территории Великобритании стяжал итальянец Винченцо (на английский манер Винсент) Лунарди (Vincenzo Lunardi, 1759—1806), молодой и энергичный секретарь Неаполитанского посольства в Лондоне. В отличие от Тайтлера, который, последовав за Монгольфье, использовал нагретый воздух, итальянец прислушался к советам изучавшего природу водорода химика Джорджа Фордайса (George Fordyce, 1736—1802) и решил наполнить свой воздушный шар этим чудо-газом. Если Тайтлер был чудаком-одиночкой, то Лунарди — ловким и весьма умелым шоуменом, который задался целью с максимальной помпой обставить свое предприятие и извлечь из него выгоду. Он получил разрешение от лондонских властей использовать в качестве стартовой площадки территорию госпиталя в Челси 12. Попасть туда в день запуска воздушного шара можно было только по заранее приобретенным билетам, все деньги от продажи которых по инициативе Лунарди должны были пойти на нужды госпиталя и его пациентов. Воздухоплаватель был убежден, что его «грандиозное предприятие приведет его по дороге опасности прямиком к славе». Лунарди сделал все, чтобы обеспечить своему шоу соответствующее паблисити: рекламные объявления, заблаговременно распространенные по всему городу, приглашали всех желающих на предварительную выставку шара в театре Лицей (Lyceum Theatre). Эта экспозиция еще больше подогрела интерес публики к предстоящему действу. В результате на представление — запуск воздушного шара 15 сентября 1784 года — в Челси собралось около 150 тысяч человек, среди которых был сам принц Уэльский, своим присутствием придавший мероприятию высокий статус. Оторвавшись от земли, шар быстро набрал высоту, и Лунарди, по его собственному признанию, поспешил подбодрить себя несколькими бокалами вина и куриной ножкой. С высоты птичьего полета город показался Лунарди огромным ульем: собор Святого Павла, четкие линии улиц, прохожие, спешащие по своим делам.
Рис. 1. 15 сентября 1784 года, Лондон. Первый полет Винченцо Лунарди.
Собственно отчет Лунарди представляет собой одну из ранних версий описания земли с высоты птичьего полета. «Взгляд с высоты птичьего полета» как особая литературная и художественная техника сформировался не без влияния воздухоплавания и стал особенно востребованным описательным и изобразительным приемом в первой половине XIX столетия. Здесь взгляд наблюдателя был направлен прежде всего на городское пространство, поскольку панорамное видение позволило запечатлеть целостность города, который в XIX веке рос, расширялся и с трудом поддавался упорядочению. Для этого художники-панорамисты постепенно осваивали новые «смотровые площадки»: купола, башни и другие архитектурные доминанты города, с высоты которых его огромное пространство открывалось «как на ладони» и могло быть охвачено единым взглядом. Литераторы также стремились все увидеть и все запечатлеть. Литература того времени изобилует панорамными описаниями города, увиденного с очень высокой точки: возьмем хотя бы классический пример — главу «Париж с птичьего полета» из «Собора Парижской Богоматери» Гюго.
Возможность панорамного видения представляла особый интерес для человека того времени: были созданы технологии, превратившие естественные и рукотворные панорамные картины в публичное развлечение (кроме воздушного шара в этом ряду можно упомянуть собственно панорамы 13, смотровые площадки и специальные здания, предназначенные для наблюдения с высоты, — например, Эйфелеву башню)14. Любопытно, что появление панорам оказало влияние на описание пейзажа воздухоплавателями: в большинстве отчетов мы встречаем сравнение полета на воздушном шаре с разглядыванием панорамы: земля разворачивалась внизу «как огромная панорама» (англ. «like a grand natural panorama», Джеймс Глейшер 15), «панорама с высоты птичьего полета» (англ. «this bird’s-eye panorama», анонимный автор из «Ainsworth’s Magazine», 1853), «города и деревни казались движущимися моделями» (англ. «towns and cities, when viewed from the balloon are like models in motion», Глейшер). В этой связи особый интерес представляет описание полета, вышедшее из-под пера журналиста Генри Мейхью 16. Этот образец литературной панорамы был составлен по горячим следам полета, состоявшегося 13 сентября 1852 года:
Прекрасным осенним вечером сразу после выстрела сигнального пистолета огромный газовый баллон освобождают от веревок, при помощи которых он был привязан к земле; машина, как большой мяч, бодро подпрыгивает и устремляется в воздух. Кажется, как будто земля неожиданно проваливается <…>, люди, которые до этого толпились вокруг шара и находились на уровне наших глаз, оказались внизу, и мы вдруг увидели множество плоских, обращенных на нас лиц, а над ними густой лес поднятых рук, из которых несколько сотен махали нам в знак прощания. Очень скоро шар поднялся над деревьями, и мы увидели дорогу за пределами парка, заполненную толпами крошечных черных человечков, голоса и крики мальчишек «О ша-а-ар!», долетавшие до нас с земли, напоминали шум со двора соседней школы во время перемены.
И вот уже возникает тот особый панорамный эффект, который является отличительной чертой <…> вида с воздушного шара («that peculiar panoramic effect which is the distinguishing feature of <…> a view from a balloon») и который возникает из-за полного отсутствия всякого ощущения движения в самой машине; как следствие, [создается впечатление,] что движется земля внизу. Когда воздушное судно скользило над землей, казалось, что она состоит из непрерывной последовательности картинок («a continuous series of scenes»), нарисованных внизу, как будто на земле разложили диораму; создавалось впечатление, что мир — это бесконечный пейзаж, растянутый на вращающихся цилиндрах («stretched up on rollers»), которые специально для нашего развлечения прокручивают невидимые эльфы 17.
Проплывая над полями, следуя по течению Темзы в сторону Ричмонда, мы наслаждались самым удивительным видом — настоящим визуальным пиршеством <…>. Дома прямо под нами походили на крошечные кубики из коробки с игрушками, улицы — на колеи, вырытые в земле; гул голосов, доносившийся до нас, напоминал слабое еле различимое жужжание пчел. Далеко внизу прямо по курсу лежали окрестные поля, и земля с ее холмиками, крохотными равнинами и ручейками имела вид маленьких раскрашенных гипсовых моделей <…> Дороги, там и тут пересекавшие землю, казались узкими коричневыми лентами, а извивавшаяся вдалеке река напоминала ползущую среди полей серую металлическую змейку. Мосты через Темзу были похожи на доски, а крошечные черные баржи, плывшие по реке, казались не больше присевших на воду насекомых. Самые большие долины напоминали зеленые суконные скатерти, через которые проходила едва заметная ветка Юго-Западной железной дороги — маленькие струйки белого пара, которые испускали проезжавшие паровозы, были никак не больше струйки пара из самого обычного чайника.
Когда начали опускаться сумерки, по обеим сторонам дорог один за другим зажглись газовые фонари, и казалось, земля покрылась множеством мелких лампочек от гирлянд, какие вешают на елку под Рождество <…> Ветер почти незаметно относил воздушный шар в направлении громадины Лондона, над которым нависла плотная дымовая завеса <…> Трудно было сказать, где начинался и где заканчивался город-монстр, поскольку громоздившиеся повсюду здания уходили далеко за пределы горизонта; из-за надвигавшихся сумерек и плотного дыма, идущего из миллиона домовых труб, казалось, что город растворялся в небе, отчего было просто невозможно отличить небо от земли. Множество крыш, словно красное закоптелое [от сажи] море, вздымались огромными кирпичными волнами <…> То там, то тут мы могли различить зеленые заплатки парков, иногда нам удавалось рассмотреть крошечные кружки главных площадей, которые с высоты казались едва ли больше сургучной печати. Нависший над столицей смог, затемнявший гигантский город, был пронизан тысячами шпилей и похожих на булавки фабричных труб.
Маленькое здание, размером с фарфоровый домик, из тех, что используются для разжигания курительных трубок, Букингемский дворец с вытянувшимся перед ним парком Сент-Джеймс с высоты показался нам размером с карточный столик. А вон там Вифлеемская больница 18, чей купол напоминает маленький колокольчик.
Спешащие через мосты крошечные человечки, <…> улицы, больше похожие на трещины в почве, чем на настоящие дороги, а крошечные пароходики на реке можно было различить только по тянувшимся за ними тонким черным ниточкам пара. О, это было самое удивительное зрелище: созерцать (курсив здесь и далее мой. — Л.А.) бесконечную кирпичную массу церквей и больниц, банков и тюрем, дворцов и работных домов, доков и богаделен, парков и площадей, дворов и аллей, из которых состоит Лондон, и видеть, как все это сливается в одно огромное черное пятно; смотреть на все это, как птицы смотрят с высоты своего полета, <…> и размышлять о совершенно необъяснимом сочетании несправедливости, скупости, низкого коварства, благих намерений и неприметного героизма, и, подобно ангелу, охватывать единым взором все это многообразие <…> огромного города, в котором, может быть, больше греха и добродетели, богатства и бедности, чем где-нибудь на земле, слышать гул беспокойного моря жизни, бушующего внизу, <…> парить высоко над завистью и ревностью, ничтожными амбициями и тщетной показухой «изысканного» общества, и ощутить себя, пусть ненадолго, неземным существом, и, подобно Иакову, подняться по воздушной лестнице, почти забыв о «большом торговом мире» там внизу, <…> и покачиваться среди звезд, жадно впитывая чистый прозрачный воздух, наслаждаясь, пусть коротких полчаса, предвкушением Элизия, на который надеется каждый из нас.
Вот сцена, что открылась перед нами, и вот мысли, что посетили нас, когда мы разглядывали Лондон из корзины воздушного шара 19.
В тексте Мейхью на всех уровнях конструируется особая, нечеловеческая (точнее, надчеловеческая) позиция повествователя, который, поднявшись на воздушном шаре над городом на коротких полчаса, обрел некое сверхзрение — его сам автор сравнивает с взглядом птицы («as the birds of the air») и ангела («an angel’s view»). О специфическом типе видения свидетельствуют глаголы зрительного восприятия, которые инфинитивными конструкциями нанизываются в заключительной части описания: «созерцать» («to behold»), «смотреть вниз» («to look down»), «охватывать единым взором» («to grasp it in the eye at one single glance»), «созерцая, размышлять» («to contemplate»)20. Поднявшись на воздушном шаре, Мейхью получил возможность объять необъятное, единым взором охватить все многообразие раскинувшегося внизу города. Об этой удивительной способности, открывшейся благодаря воздушному шару, писали большинство аэронавтов: Лунарди Лондон показался сверху огромным ульем, слаженно функционирующим единым организмом, Глейшеру, поднявшемуся в воздух более чем полвека спустя после итальянца, посчастливилось разглядеть не только «все детали зрелища» (важно, что под зрелищем (spectacle) здесь понимается Лондон, таким образом, как и панорама, воздушный шар в качестве экспонируемого объекта предлагал город), но и «Лондон как целое», более того, даже пригород, который «был отчетливо виден»21. Интересно, что «панорамное сознание» воздухоплавателя в случае Мейхью фиксирует все подряд: дома, поля, баржи, богадельни, Букингемский дворец, «не различая существенное и несущественное» (для сравнения: Лунарди видит собор Святого Павла, улицы, людей, а Глейшер — «дома трех миллионов человек, окрестные поля, Темзу, баржи и корабли»). Буквально воспарив над «большим торговым миром», Мейхью, свободный, как птица («free as the lark at heaven’s gate»), и бесстрастный, как ангел, дистанцируется от «беспокойного моря жизни», бурлящего под корзиной его воздушного шара 22. Сходные ощущения посетили Лунарди, которому высоко над городом «показалось, что все заботы и печали, преследующие человечество, остались далеко внизу»23. Иными словами, «панорамное видение», с одной стороны, позволяет расширить зрение (и охватить максимально возможное пространство), с другой — максимально дистанцироваться от предмета наблюдения, «воспарив высоко над завистью и ревностью» большого города.
Вернемся, однако, к первопроходцу Лунарди. Известно, что аэронавт взял в свой первый полет голубя и кошку; по другим сведениям, его сопровождала еще и собака, о судьбе которой, правда, ничего определенного не известно. Лунарди писал впоследствии, что голубь почти сразу вырвался и улетел, а кошка стала замерзать, когда воздушный шар поднялся на значительную высоту. Сжалившись над бедным животным, аэронавт решил его высадить, чтобы затем продолжить свой полет в одиночестве. Дрожащая от холода кошка была передана оказавшейся неподалеку деревенской женщине (работавшие там же мужчины наотрез отказались сотрудничать с тем, кто, по их мнению, прилетел на «лошади Дьявола»), которая сразу же продала четвероногую воздухоплавательницу джентльмену, стоявшему у изгороди и наблюдавшему за шаром Лунарди 24. Чтобы подняться в воздух после вынужденной посадки, Лунарди пришлось выбросить из шара тарелки, ножи и вилки. На месте окончательной посадки воздушного шара Лунарди вскоре установили памятный знак — огромный валун с мемориальной доской, на которой были написаны следующие слова:
Let Posterity know And knowing be astonished! That on the 15 th day of September, 1784 Vincent Lunardi Of Lucca in Tuscany The First Aerial Traveller in Britain Mounting from the Artillery Ground In London And traversing the Regions of the Air
For two hours and fifteen minutes In this spot Revisited the Earth. On this rude Monument For ages be recorded That wonderous enterprize, Successfully achieved By the powers of Chymistry And the fortitude of man That improvement in Science Which The Great Author of all Knowledge Patronising by his Providence The inventions of mankind Hath generously permitted To their benefit His own Eternal Glory 25.
[Пусть потомки знают И, узнав, удивятся! 15 дня сентября месяца 1784 года Винсент Лунарди, Из Лукки в Тоскане, Первый воздушный путешественник в Британии, Взлетел с артиллерийского плаца в Лондоне И, проведя в воздушных просторах Два часа и пятнадцать минут, В этом месте Снова ступил на землю. Этот простой монумент На века сохранит память Об удивительном предприятии, успешно Завершившемся Благодаря могуществу разума, Силе человеческого духа И достижениям науки, Которые Великий Творец всех знаний, Взявший под защиту Провидения Изобретения человечества, Великодушно даровал Ему на благо И во имя Своей Вечной славы.]
Возвращение Лунарди в Лондон было поистине триумфальным — его принимали как короля. За ужином, который в его честь дал лорд-мэр, аэронавт узнал, что дама, увидевшая выпавший из шара предмет, решила, что Лунарди разорвало на куски, не выдержала шока и скончалась на месте. С другой стороны, его полет спас жизнь молодому преступнику, суд над которым происходил в день запуска воздушного шара. Когда стало известно, что машина Лунарди пролетает мимо здания суда, судьи решили досрочно прекратить заседание и освободили заключенного из-под стражи прямо в зале, чтобы получить возможность понаблюдать за полетом воздушного шара. Известно также, что король, проводивший совещание со своими министрами и узнавший, что шар Лунарди можно было наблюдать в небе Лондона, заметил: «Мы можем вернуться к нашим занятиям, когда захотим, но мы можем больше никогда не увидеть бедного Лунарди; так давайте же закончим наше заседание и понаблюдаем за воздушным шаром!» С этими словами британский монарх, сопровождаемый первыми лицами государства, подошел к окну и стал наблюдать через телескоп за полетом воздухоплавателя. Лунарди стал столичной знаменитостью, им восхищались, приглашали в лучшие дома (светская львица и известная модница графиня Девонширская зазвала блистательного итальянца к себе на ужин), ему посвящали стихи. Сразу же после первой воздушной экспедиции Лунарди появилось стихотворение «Воздушный шар, или Летящий смертный» («The Air Balloon or the Flying Mortal»), авторство которого приписывается менее удачливому предшественнику итальянца Тайтлеру:
How few the worldly evils now I
dread,
No more confined this narrow earth to tread!
Should fire or water spread destruction drear,
Or earthquake shake this sublunary sphere,
In air-balloons to distant realms I fly,
And leave the creeping world to sink and die 26.
Будучи весьма предприимчивым человеком, Лунарди стремился извлечь из своей популярности максимум пользы: он устроил в Пантеоне выставку шара, на котором был совершен исторический полет, и заработал на этом предприятии весьма приличные деньги. Сразу после воздушной одиссеи Лунарди в моду вошла так называемая шляпка Лунарди (другие варианты ее названия: шляпка-воздушный шар, шляпка-гриб) — соломенная шляпка с широкими полями, которую в одном из стихотворений воспел Роберт Бёрнс 27, а также юбки Лунарди, украшенные изображениями воздушного шара. Тогда же на ярмарках появились карусели в форме воздушного шара.
Очевидно, что синьор Лунарди не был чужд преувеличений относительно своих воздушных предприятий. Намекая на эту склонность воздухоплавателя, «Главная газета рекламы» («General Advertiser») писала 24 сентября 1784 года: «Поскольку некоторые наши читатели склонны не доверять господину Лунарди, прежде всего в той части его повествования (в оригинале — «tale» (сказки). — Л.А.), где он утверждает, что видел горлышко от бутылки с высоты четырех миль, мы можем только предположить, что наш воздухоплаватель, похоже, слегка приврал» (здесь игра слов: «приврал» («lying») вместо «летал» («flying»)28). После Лондона Лунарди отправился покорять Шотландию, и первым пунктом в его программе значился Эдинбург, за ним последовал Глазго, где тщеславный итальянец снова «увлекся», рассказывая, что во время полета мог одновременно наблюдать Глазго и Пейсли — города, которые, как известно, находятся друг от друга на расстоянии 40 миль. В Глазго воздухоплавательному путешествию предшествовала традиционная и с успехом опробованная в Лондоне рекламная кампания: Лунарди выставил шар, пошитый из зеленого, розового и желтого шелка, на всеобщее обозрение в центре города, причем плата за вход на территорию выставки составляла один шиллинг. Запуск воздушного шара стал настоящей сенсацией. «Полет Лунарди произвел [на жителей Глазго] самое удивительное впечатление, — писала местная газета, — одни рыдали, другие падали в обморок, были и такие, что считали аэронавта пособником дьявола…»29 Однако со временем слава Лунарди пошла на убыль, вскоре появилась баллада, высмеивающая итальянского воздухоплавателя:
Behold an Hero comely, tall and
fair,
His only food phlogisticated air…
Now drooping roams about from town to town
Collecting pence t’inflate his poor balloon 30.
Полностью исчерпав потенциал своего пребывания в Великобритании, в 1786 году Лунарди вернулся на родину. Между тем, имеются свидетельства, согласно которым аэронавт снова оказался в Англии с намерением совершить очередной полет на воздушном шаре. Американец Бенджамин Силлиман, оказавшийся по делам в Лондоне в июне 1805 года, утверждал, что побывал на выставке воздушного шара Лунарди в Пантеоне. По словам Силлимана, Лунарди готовился совершить на этом шаре полет в компании нескольких дам и джентльменов, которые «заплатили большие деньги за возможность оказаться высоко в облаках». Выставленный шар был «украшен в весьма изысканном стиле», и цена его, по мнению американца, была никак «не ниже стоимости самого элегантного экипажа». Если верить Силлиману, компания во главе с Лунарди имела весьма амбициозные планы: они хотели воздвигнуть в воздухе настоящий греческий храм (шар был сконструирован таким образом, что на определенной высоте занавески, свернутые до поры до времени, как по волшебству развернулись бы, полностью закрыв шар и образовав таким образом греческий храм с портиками и колоннами). Сама корзина была якобы укомплектована двенадцатью элегантными стульями с большим столом посередине, причем внутри стола за специальной дверцей можно найти все необходимое для приятного путешествия: напитки, закуску и «философские инструменты»31. По словам Силлимана, был даже назначен день полета, и корреспондент обещал сообщить подробности мероприятия в случае, если
Рис. 2. Проекты гигантских воздушных шаров с отдельными комнатами для игр, танцев и библиотек были весьма распространенным явлением в эпоху «воздухоплавательной лихорадки».
«шар вообще поднимется»32. Поскольку Силлиман больше не возвращался к этой истории в своем повествовании, можно предположить, что шар Лунарди, если он вообще существовал, так и не оторвался от земли. Вообще проекты таких воздушных замков с отдельными комнатами для игр, танцев и библиотек были весьма распространенным явлением в эпоху «воздухоплавательной лихорадки». Чего стоил грандиозный план Э.-Г. Робертсона «Минерва», который легендарный «профессор» предложил вниманию публики в 1803 году. Робертсон задумал оснастить свой гигантский воздушный шар с отдельными залами для танцев, игр и музыки дополнительными воздушными шарами, на которых предполагалось совершать кратковременные экскурсии с борта «Минервы» на землю 33.
3
В те годы трудно было найти человека, который бы никак не прокомментировал новомодное увлечение современников. Говоря о «новых воздушных змеях», Гораций Уолпол с некоторой обреченностью заметил: «Потомки в любом случае посмеются над нами! Если полдюжины человек сломают себе шеи и идея воздухоплавания в конце концов провалится, нас назовут дураками, вообразившими, что его [воздухоплавание] вообще можно было воспринимать всерьез; если же из него извлекут хоть какую-то выгоду, нас поднимут на смех из-за того, что мы посмели сомневаться»34. Сэмюэл Джонсон 35, в свою очередь, внимательно следивший за перипетиями воздухоплавания, резонно заметил: «Эти машины [воздушные шары] не принесут никакой пользы до тех пор, пока мы не научимся ими управлять. По мне, гораздо важнее найти лекарство от астмы»36.
Естественно, что одержимость современников воздухоплаванием не прошла мимо карикатуристов, которые, не жалея перьев и красок, принялись потешаться над проявлениями воздушной болезни, рисуя «битвы шаров», а также «стоянки шаров» на улицах Лондона. Так, на гравюре Джорджа Крукшенка «Сцена из фарса “Высокие проекты”» (1825) изображена площадь, на которой разместилась стоянка воздушных шаров, а фасады всех стоящих по соседству домов увешаны рекламными объявлениями, так или иначе связанными с воздухоплавательной темой (например, о страховании жизни перед полетом на шаре). Карикатура свидетельствует о том, что воздухоплавание превратилось в доходный бизнес: здесь мы можем увидеть фирму «Лунный офис» («Moon office»), которая занимается организацией туристических полетов на воздушном шаре на Луну (невольно напрашивается аналогия с нашим временем, когда богатые люди за солидную плату получают возможность «путешествовать» в космосе)37. Не меньший интерес представляет более поздняя карикатура Крукшенка «Пугающие воздушные путешествия» («Air-um Scareum Travelling», 1843), где художник представил свою версию будущего. Небо переполнено воздушными шарами и другими летательными аппаратами, земля усеяна многочисленными башнями и смотровыми площадками, с которых свисают проспекты с рекламой самых разнообразных воздушных туристических маршрутов: «Тур на воздушном шаре в Пекин каждый день. Ежедневно воздушным шаром из Пекина через Бомбей, три раза в неделю с заездом на Тенерифе», «Экскурсия на Монблан, где можно поесть мороженого. Возвращение в тот же день. Группам, желающим наблюдать сход лавин, предоставляются личные воздушные шары на час или на день», «Суперскоростной воздушный шар в Париж отправляется каждые пятнадцать минут. Стоимость — 6 центов», наконец, «В Южную Америку — ежедневно»38.
Вслед за Лунарди в Англию потянулись другие иностранцы-воздухоплаватели. Первым после блистательного итальянца покорять взыскательную лондонскую публику приехал изобретатель парашюта французский воздухоплаватель Жан Пьер Франсуа Бланшар (1753—1809). 12 мая 1784 года он устроил демонстрационный полет в компании некой мисс Симоне. Это мероприятие носило чисто развлекательный характер в духе аттракционов Лунарди. Между тем, Бланшар вернулся в Англию, чтобы осуществить серьезный и по-настоящему грандиозный проект — пересечь Ла-Манш на воздушном шаре, который уже на подготовительном этапе окрестили Восьмым чудом света. Инициативу воздухоплавателя поддержал американец из Бостона врач Джон Джеффрис, который вложил в проект 700 фунтов и дополнительно заплатил Бланшару 100 фунтов за возможность сопровождать его в полете. Экспедиция стартовала 7 января 1785 года с побережья в Дувре. По свидетельству Джеффриса, недалеко от французского побережья шар чуть было не упал в воду, поэтому воздухоплавателю и его пассажиру пришлось выбросить из шара все лишнее и практически раздеться догола. Они приземлились во Франции ровно в три часа у леса «почти такие же голые, как и деревья вокруг»39.
Рис. 3. 7 января 1785 года, Дувр. Жан Пьер Бланшар первым пересек Ла-Манш на воздушном шаре.