(К постановке проблемы)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 6, 2005
Человечество только от немцев узнало, что такое искусство и что такое философия.
В.Г. Белинский
В русском народе есть обостренное сознание личности.
Н.А. Бердяев
Среди риторических фигур, с помощью которых российские интеллектуалы публицистически эффектно характеризуют культурную ситуацию постсоветского периода и собственное в ней положение, весьма часто встречаются сетования на «отсутствие языка», способного артикулировать формы самоописания новой российской идентичности. Под «отсутствием языка» при этом имеется в виду «изношенность» философско-публицистических понятий, выработанных русской мыслью, и их неспособность выразить набор ощущаемых изменений, которые как раз и мотивируют к поиску новых форм самоописания. Подпитываясь энергией противостояния — будь то поколенческого, идеологического или политического — видимому сектору русской интеллектуальной традиции (прежде всего в ее позднесоветском варианте), эти сетования выливаются в лозунг «нового языка», призванного утвердить в правах идейную формацию, сложившуюся на обломках советского прошлого и идеального образа досоветской «старины».
В качестве реакции на ощущение «израсходованности» языка можно, однако, наблюдать преимущественно лишь две стереотипные стратегии поиска, весьма хорошо известные из русской интеллектуальной традиции. Это либо заимствование готового понятийного аппарата, выработанного западной философской дискуссией, причем идеологический вектор подобного заимствования не играет существенной роли — адепты евразийства и консервативной революции столь же активно ассимилируют соответствующее «западное наследие», сколь и постмодернисты или либералы. Либо же предлагается приобщиться к сокровищам языка Московской Руси, не искаженного европейскими наслоениями Нового времени. То, что источником для таких анахронических экзерсисов служит, как правило, словарь В. Даля — типичнейший продукт европейского позднеромантического превознесения национальной самобытности, — нисколько не смущает поклонников русской старины.
Между тем, в самих сетованиях на отсутствие «идейного языка», а в еще большей мере в актуальных опытах создания нового обнаруживается явный недостаток исторической рефлексии, обрекающий «новый язык» на еще более короткий период полураспада, нежели наличный языковой пласт интеллектуальной традиции. Напротив, критическая рефлексия языка, позволяющая рассмотреть и понять собственное словоупотребление в ретроспективе исторической динамики, обнаруживает спектр реализованных и нереализованных смысловых возможностей, который формирует историческую глубину понятийного состава современности.
История понятий, как философская и исследовательская программа, является одной из форм такой исторической рефлексии. Ее методологическая эффективность заложена в стремлении свести глобальные идеологические и мировоззренческие противостояния к уточнению и различению значений слов, употребляемых в этих противостояниях. В этом смысле «история понятий» — это не какая-то всеобъемлющая методологическая парадигма, а установка исследования, ориентированного на эмпирическое фиксирование результатов «идейной работы» в языковых значениях и на анализ исторической трансформации последних.
Возникнув в Германии из соединения исторической герменевтики с критикой языка, методологический подход «истории понятий» (Begriffsgeschichte) развился в целую сеть междисциплинарных исследований, охватывающих практически все области гуманитарных наук — от философии и богословия до музыковедения. И всякий раз темой этих исследований становится осознание дистанции между современностью и ее истоком, фиксируемой в эволюции значений понятий. Такая рефлексия позволяет осмысливать константы, разрывы и изменения систем мысли и языка как на уровне трансформации значений (то есть понятий в точном смысле слова), так и на уровне истории слов, выявляя фундаментальную роль языка в конституировании культурного сознания.
Исследовательские подходы «истории понятий», сформировавшиеся в научных традициях разных стран, весьма разнообразны. Если в Германии источником истории понятий стала традиция историзма и герменевтики, еще в XIX столетии обратившихся к исследованию языка философии и его роли в политическом и культурном сознании, то во Франции катализатором историко-понятийных исследований стало осмысление связи языка и идеологии, включающей и механизмы идеологизации языковых формаций. В британской традиции внимание исследователей было направлено на изучение политического языка как совокупности речевых действий, трансформирующих политическую реальность. Первые значительные подходы к «истории понятий» были сделаны и в России в контексте дискуссий русских формалистов о связи «языка» и «быта». Из этих же дискуссий сформировалась и программа «исторической лексикологии», разработанная В.В. Виноградовым, но нашедшая продолжение лишь в немногих работах его учеников. Темой этих исследований был и остался в первую очередь язык русской литературы, хотя уже Виноградов формулировал задачу изучения основных понятий русского «философско-публицистического языка».
Эта задача и по сей день остается нереализованной, при том что как в отношении к истории русской мысли, так и в отношении ее современного освоения анализ истории понятий мог бы выполнить важную критическую и терапевтическую функцию. Поскольку основная масса философских текстов русской интеллектуальной традиции инкорпорирована в мыслительное пространство современности без какой-либо критической рефлексии, каковая включает в себя также и научную текстологию, а поток републикаций все еще не иссякает, постольку задача осмысления языка традиции и его функционирования в современности приобретает характер исследовательского императива, обосновывающего возможность отношения к историческому прошлому с точки зрения науки. Между тем, исследовательская работа, если она не сводится просто к написанию предисловий к републикациям философских текстов досоветского периода, либо принимает в подавляющем большинстве формы апологетической самоидентификации с исследуемым текстом, выливаясь в примеры идеологической доксографии, либо трансформируется в сугубо биографические исследования, в которых понятийный строй текста представляется как функция жизненного контекста автора. И в том и в другом случае историческая связь языка и смысла как фактор эволюции культурного сознания не попадает в горизонт исследования, а вместе с тем утрачивается возможность осознать и членораздельно описать дистанцию исследователя по отношению к своему предмету.
В перспективе описанной исследовательской задачи возник научный проект «Концепты “персональности” в истории немецко-русских культурных связей»2, который был разработан проф. Александром Хаардтом и автором этих строк и реализуется с 2004 года на базе Института философии Рурского университета (Бохум, ФРГ) при поддержке Фонда «Фольксвагена». Уже в самом названии проекта подчеркивается дистанция от языка-объекта: предметом исследования является совокупность понятий — «личность», «лицо», «субъект», «я», «индивидуальность», — выражающих в русской философской и культурной традиции общие характеристики персональной идентичности человека и образующих целостное семантическое поле, обозначенное на исследовательском языке как «персональность». Таким образом, цель исследования заключается не в очередном норматив-ном определении философского понятия «личности» и связанных с ним понятий, а в исторической реконструкции «словаря», с помощью которого концептуализируется персональная идентичность в истории русской мысли. Тем самым, становится возможным произвести исследовательское «остранение» персоналистических понятий с тем, чтобы уяснить спектр их значений, плюральность контекстов их употребления и динамику их эволюции.
Выбор семантического поля «персональности» в качестве объекта исследования мотивирован убеждением, что философская концептуализация персональной идентичности человека образует одну из центральных тем философской дискуссии о рациональных основаниях познания и действия на всем протяжении ее истории. В особенности это характерно для эпохи модернизации европейских культур, начиная с XVIII столетия, когда формируется культурное самосознание, в центре которого стоит понимание человека как «лица» и «личности» (Person/Persönlichkeit). Оно становится решающим фактором конституирования европейской политической культуры и вырастающих на ее основе политических, научных и культурных институтов. В современную эпоху именно это самосознание воспринимается, с одной стороны, как легитимирующий принцип повсеместного утверждения политических институтов западной цивилизации в форме глобальной институциализации «прав человека», а с другой стороны, как «пережиток» эпохи модерна, не соответствующий глобальным процессам деперсонализации, обсуждаемым под лозунгом «смерти субъекта». Одним словом, «личность» и «субъект» остаются в центре интенсивных дискуссий, хотя в не меньшей степени подвергаются сомнению как предметы философской рефлексии. Это положение понятий, образующих семантическое поле «персональности», обосновывает их центральное место в философском словаре европейской мысли периода модернизации.
Исследование формирования и эволюции значений этих понятий позволяет, тем самым, рассмотреть их как «индикаторы» процессов модернизации, конденсирующие в себе и специфические особенности отдельных социокультурных пространств модернизации, и универсальные характеристики, присущие этим процессам. Поэтому в основу исследования положена гипотеза, что основные понятия, образующие семантическое поле «персональности», складываются в процессе перехода от традиционно-сословного к современному обществу и представляют собой формы рефлексии и категоризации этого перехода, сопровождающегося процессами автономизации и атомизации индивида.
В этом отношении анализ русской интеллектуальной традиции представляет весьма интересный сюжет европейской модернизации. Ибо, с одной стороны, культурным стереотипом восприятия России является неизменное подчеркивание коллективистского сознания и недостаточной развитости идей автономной личности и индивидуума. Однако, с другой стороны, одними из сквозных понятий русской философии являются как раз понятия, образующие семантическое поле персональности, независимо от философских позиций, с которых обсуждаются эти понятия. С точки зрения исторической семантики персональности история русской мысли, вопреки распространенному представлению о недостаточной развитости рефлексии о «личности», может, напротив, быть рассмотрена как последовательность интенсивных дискуссий о различных концептуальных измерениях понятия «личности», «субъекта», «индивидуальности» и пр.
Складываясь в 30—40-х годах XIX в., эти понятия становятся центральной темой рефлексии различных философских направлений, причем спектр истолкования этих понятий охватывает как радикально персоналистские концепции, так и концепции, объявляющие персональность лишь функцией некоторых более фундаментальных структур (общества, органической жизни, религиозного абсолюта и проч.). Объединяя оба названных аспекта, можно сказать, что особенностью формирования семантики персональности в русской интеллектуальной традиции является то, что ее концептуализация включает в себя с самого момента своего возникновения не только позитивное утверждение идеи «личности», но и рефлексию тех «негативных» последствий, которые вызывает такое утверждение в (западных) обществах современности. В связи с этим для семантики персональности в истории русской мысли характерна «опережающая реакция» на социальные процессы, только начинающиеся в России, но уже принявшие отчетливые формы в обществах Запада. В рамках философской рефлексии такая установка проявляется в том, что формирующееся представление о персональности с самого начала включает в себя отчетливо выраженную «антииндивидуалистическую» компоненту, которая артикулируется между полюсами консервативно-религиозной и прогрессистски-социалистической утопии.
Можно утверждать, что именно обсуждение персоналистических понятий, связанное на всех этапах развития русской мысли с западноевропейскими дискуссиями, придает философии социальную значимость и делает ее существенным фактором формирования публичности в эпоху российской модернизации до первой четверти ХХ века. В советский период семантика персональности хотя и подвергается радикальной идеологизации, в силу чего особое значение приобретают коннотативные аспекты употребляемых понятий, позволявшие формировать дистанцию по отношению к официальному языку, но и этот период истории понятий позволяет обнаружить преемственность семантики по отношению к эпохе ранней модернизации конца XIX столетия (например, в бесконечных дискуссиях о «роли личности в истории»). Напротив, в современном российском контексте исчезновение из активного словаря философской рефлексии традиционных понятий персональности обусловлено, в первую очередь, разрушением прежней семантической преемственности, а также исчезновением необходимости в создании системы коннотативных аспектов, характерных для языка советской эпохи.
Наряду с семантическим аспектом исследование истории понятий заключает в себе и социальный аспект, в соответствии с обоснованным предположением немецкого историка понятий Р. Козеллека, что понятия являются не только «индикаторами», но и «факторами» культурного опыта. В рамках этого подхода изучается не столько спектр значений и семантическая эволюция понятий «персональности», но та социально-институциональная инфраструктура, которая является их носителем. Совокупность таких институциональных условий, организующих и определяющих распространение словоупотребления в философском сообществе и за его пределами, обозначается в настоящем исследовании термином «дискурс».
Реконструкция «дискурса персональности» предполагает, таким образом, с одной стороны, анализ трансформаций словоупотребления: когда понятия входят в оборот, какие тематические различия фиксируются с их помощью, в каких словосочетаниях они употребляются, какие аспекты значения приобретаются или утрачиваются в ходе эволюции понятия, какие синонимы используются и т.д. С другой стороны, исследование дискурса требует анализа социокультурного контекста: какие факторы (образовательные, политические, цензурные, публицистические и т.п.) влияют на формирование значений понятий и на процессы изменения значений; какие функции (научные, идеологические, публицистические и пр.) выполняют данные понятия в социальном и культурном поле; какие социальные группы являются носителями данного словоупотребления и т.д. В соединении семантического и инфраструктурного аспекта истории понятий как раз и вырисовывается представление о том, как понятия персональности становятся факторами социального опыта, конденсируя в себе одновременно социальное знание о персональной идентичности и результаты его философской рефлексии. В качестве узловых точек формирования дискурса персональности в истории русской философии рассматриваются периоды 1840—1850-х годов, 1890—1910-х годов, а также 1960—1970-х годов. В указанные периоды понятия персональности осмысляются и подвергаются семантической переработке не только как философские понятия, но и как социально значимые «идеологемы», вокруг и с помощью которых организуется публичный дискурс российского общества.
Характерной особенностью философского дискурса персональности в русской интеллектуальной истории является то, что он складывается в процессе влияния на русскую мысль западных, в первую очередь немецких, философских концепций. Потребность в формировании нового (философского) языка, и в особенности языка персональности, реализуется практически на всех этапах русской мысли посредством присвоения и переработки понятий западной традиции.
В этой констатации, конкретизирующей задачу исследования истории понятий, не содержится никакой оценочной характеристики в духе квалификации русской интеллектуальной традиции как «вторичной» или «заимствованной». Напротив, выбрав в качестве предмета исследования эмпирически фиксируемые способы употребления понятий, анализ «дискурса персональности» открывает возможность без всякой идеологической предрешенности рассмотреть состав языка русской философской традиции и определить, какие аспекты значений русских философских понятий являются лишь переводом с немецкого, а какие представляют результат собственной понятийной истории.
Еще А. Койре в своих французских исследованиях по истории русской философии первой половины XIX века заметил, что «русский философский язык формировался как калька немецких терминов», в силу чего перевод их на французский язык представляет немалые затруднения. Можно добавить, что и «обратный перевод» этих терминов на немецкий язык вызывает значительные затруднения. В этих затруднениях как раз и дают о себе знать те семантические сдвиги и трансформации, что образуют главный сюжет межкультурного сообщения между двумя интеллектуальными традициями. Пример русского понятия «личность», в которое, начиная с Белинского, вливаются смыслы как минимум четырех немецких терминов (Person, Persönlichkeit, Individualität, Subjektivität), переводившихся в разное время этим русским словом, как раз и демонстрирует связь рецепции и смысловой трансформации, характерную для русско-немецкой истории понятий. В силу этого интерес к прояснению смысловых особенностей понятий сохраняется, несмотря на разнообразные культурные и политические потрясения, у обеих сторон культурного диалога.
Публикуемый ниже текст Гасана Гусейнова был представлен в качестве доклада на конференции «Дискурс персональности: язык философии в контексте культур» (18—20 мая 2005 года) 3. Он фокусирует проблематику исследовательского проекта в одном из характернейших примеров истории понятий персональности на русской мысли — на истории понятия «личности» в творчестве и интеллектуальном влиянии А.Ф. Лосева. Этот пример характерен в первую очередь тем, что в нем обнаруживается та связь дискурсивного и внедискурсивного воздействия, что отличает роль философских понятий в русской интеллектуальной традиции. Понятия воспринимаются в ней не только (и не столько) как автономные языковые образования, но вместе с тем и как «формы жизни», требующие для своей когнитивной реализации определенного модуса «проживания». Из этой связи и вырастает диалектическая мифология Лосева, осмысляющая миф как «экзистенциализацию» идеального смысла или как «живую личность». Из того, как в этих интеллектуальных построениях переплетаются традиции греческой, немецкой и русской мысли, соединяясь с рефлексией актуального Лосеву социального опыта, и образуется предмет исследования, которое называется «историей понятий» и осмысление которого вносит вклад в историческую рефлексию традиции и современности.
_______________________________________________________________________
1) Приношу благодарность всем участникам проекта «Концепты персональности в истории немецко-русских культурных связей» за многочисленные идеи и замечания, способствовавшие уточнению и совершенствованию исследовательской программы. Информация о проекте, а также его многочисленные материалы представлены на сайте www.rub.de/personalitaet.
2) «“Person” und “Subjekt” im deutsch-russischen Kultur-transfer. Untersuchungen zum Begriffsfeld der Personalität in interkultureller Perspektive».
3) Обзор данной конференции см. на стр. 455—456 на-стоящего номера; сборник ее материалов готовится к публикации в издательстве «Модест Колеров» в 2006 году («Персональность: Язык философии в немецко-русском диалоге»).