(Обзор новых исследований о садово-парковом искусстве в России)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 5, 2005
(Обзор новых исследований о садово-парковом искусстве в России)
Броские формулировки, такие как «Будни помещика: живем в усадьбе, строим конюшню, заботимся о пейзажном парке»1, регулярно появляющиеся в многочисленных глянцевых журналах, свидетельствуют о том, что в настоящее время тема сада прочно вошла в поле зрения редколлегий изданий типа life-style, причем в рамках как «нового» помещичьего быта, так и «старого» дачного хозяйства. Очевидно, что тем самым представление о привычном читательском горизонте, ограниченном вопросами совершенствования своего тела (декоративная и лечебная косметика, фитнес) и его непосредственного окружения (одежда, украшения, квартира, мебель), существенно расширилось. Внимание домовладельцев и домохозяек обращают на благоустройство внешней среды 2. Современные глянцевые журналы, в том числе специализирующиеся на ландшафтном дизайне, а также периодические издания, посвященные хозяйственному садоводству, не только содержат советы по практике устройства садов (рекомендации по разведению растений, насаждению живых изгородей, удобрению почвы и т.д.), но и помещают статьи по истории и теории садово-паркового искусства (о различных стилях, регулярных и пейзажных типах садов, знаменитых садах прошлого и современности и т.д.). При этом бросается в глаза, что, наряду с повышенным интересом к экзотической садовой традиции японского и китайского миниатюрного садоводства, основная масса этих публикаций характеризуется обращением к прошлому русского садоводства. Статьи объединяются тенденцией к «припоминанию» собственной садоводческой истории и утверждению на ее основе новой садовой культуры «здесь и сейчас».
«Глянцевой» популяризации садовой тематики предшествовал значительный рост числа отечественных и зарубежных исследований и публикаций.
Êàê èçâåñòíî, â êîíòåêñòå èçó÷åíèÿ ðóññêîãî ñàäîâî-ïàðêîâîãî ìàòåðèàëà çíàêîâûé õàðàêòåð ïðèîáðåëà ìîíîãðàôèÿ Ä.Ñ. Ëèõà÷åâà, âûøåäøàÿ âïåðâûå â 1982 ã., è â îñîáåííîñòè åå èñïðàâëåííîå è çíà÷èòåëüíî äîïîëíåííîå èçäàíèå 1991 ã. 3 Ýòà ðàáîòà ñôîðìóëèðîâàëà ïîñòàíîâêó ïðîáëåìû «ñàäà êàê òåêñòà». Ïðåäëîæåííûé Ëèõà÷åâûì òåçèñ îêàçàëñÿ öåíòðàëüíûì äëÿ èññëåäîâàòåëåé â îáëàñòè èñòîðèè àðõèòåêòóðû, æèâîïèñè, äåêîðàòèâíî-ïðèêëàäíîãî èñêóññòâà, ëèòåðàòóðû, ìóçûêè, òåàòðà è ò.ä., ðàññìàòðèâàþùèõ ñàä êàê ïðîèçâåäåíèå èñêóññòâà è áûòîâîå ïðîñòðàíñòâî.  óñëîâèÿõ ïîñòåïåííîãî ñíèæåíèÿ ïîïóëÿðíîñòè ñåìèîòè÷åñêîé ìåòîäîëîãèè «îòêðûòèå» ñàäîâîãî ìàòåðèàëà ïðèâåëî òåì íå ìåíåå ê âîçíèêíîâåíèþ ðÿäà ïóáëèêàöèé, â ôîêóñå êîòîðûõ îêàçàëñÿ ñåìèîòè÷åñêèé àñïåêò âçàèìîîòíîøåíèé ñàäà è òåêñòà. Îïûò ñåìèîтического рассмотрения сада с энтузиазмом был воспринят научной общественностью и послужил стимулом для рассмотрения этой темы в широком методологическом спектре. Авторы данного обзора видят свою задачу в том, чтобы критически рассмотреть основные появившиеся за последние двадцать лет исследования русской садово-парковой культуры и обозначить основные тенденции в трактовке по-прежнему актуальной проблемы «сада» и «текста».
Обращение к данной теме не является для авторов обзора случайным. А.Ю. Веселова в 2000 г. защитила кандидатскую диссертацию по творчеству одного из первых русских теоретиков садоводства А.Т. Болотова, где, в числе прочих вопросов, рассматривались выдвигаемые Болотовым общие для сада и романа эстетические установки 4. В настоящее время исследования Веселовой посвящены художественным особенностям «садовников», т.е. трактатов по теории и практике садоводства XVIII — начала XIX в.5
 îáëàñòè èññëåäîâàíèÿ âçàèìîîòíîøåíèé ñàäîâî-ïàðêîâîãî èñêóññòâà è ëèòåðàòóðû íàõîäÿòñÿ è íàó÷íûå èíòåðåñû À.Â. Àíàíüåâîé. Ñïåöèôèêå ïðîöåññîâ òðàíñôåðà êóëüòóðû â ðàìêàõ äèñêóðñà î ñàäàõ â Ðîññèè XVIII â. áûëà ïîñâÿùåíà åå äèññåðòàöèÿ 6.  ðÿäå îïóáëèêîâàííûõ ñòàòåé îíà îáðàùàëàñü ê èçó÷åíèþ âçàèìîñâÿçè îïèñàòåëüíîé ëèòåðàòóðû î ñàäàõ (ïîýçèè è ïðîçû) ñ ýñòåòè÷åñêîé ïðîãðàììîé ñàäîâîãî ïðîñòðàíñòâà XVIII — íà÷àëà XIX â. Îñîáîå âíèìàíèå èññëåäîâàòåëüíèöà óäåëÿåò àñïåêòàì âîñïðèÿòèÿ, ïðîöåññàì âîîáðàæåíèÿ è ìåõàíèçìàì ïàìÿòè 7.
ПОСТАНОВКА ПРОБЛЕМЫ ВЗАИМООТНОШЕНИЯ САДА И ТЕКСТА 8
Объединяя под одной обложкой статьи по истории садоводства и практические рекомендации по разведению садов, глянцевые журналы дают невольную интерпретацию садоводства как искусства и одновременно ремесла, т.е. способа оформления общественного (городское озеленение) и частного (садовые хозяйства и дачи) пространства. Такая трактовка садоводства имеет свою традицию. Аналогами современных журналов по садовому дизайну могут быть признаны периодические издания XVIII в., например популярный в России журнал «Экономический магазин», в течение десяти лет консультировавший своего читателя по различным вопросам домоводства и садостроительства. Помимо многочисленных практических советов издатель журнала — помещик, агроном и писатель А.Т. Болотов — публиковал статьи по истории и теории садоводства как изящного искусства. Но по-настоящему внимание на двуединости ремесла и искусства по отношению к саду было заострено в распространенных с XVIII в. произведениях в жанре «садовника» — художественных описаниях садов, содержащих теоретические рассуждения о специфике садово-парковой культуры. Этот жанр, со свойственным ему слишком буквальным пониманием единства красоты и пользы, не нашел места в новой системе ценностей XIX в.9 Тем не менее именно для «садовника» характерна отчетливая формулировка вопроса о соотношении сада и письменного текста: сад обладает материальной формой и локализован, но отличается изменчивостью в силу смены сезонов, роста деревьев и т.д., тогда как текст способен фиксировать состояние сада в определенный момент времени и может быть перемещен в пространстве10.
Èñõîäÿ èç òîãî, ÷òî ñàä — ýòî ðåàëèçîâàííûé â ïðîñòðàíñòâå ìíîãîñòðóêòóðíûé àíñàìáëü, à òåêñò — ìàòåðèàëüíîå âûðàæåíèå ðå÷è î íåì, îáðàçîâàíное посредством естественных языковых знаков, можно выделить два уровня их взаимоотношений: семантический и структурный.
На уровне семантики сад и текст могут служить друг для друга источником и поводом для возникновения как целого объекта — произведения садово-паркового искусства или литературы, так и отдельного фрагмента, детали или мотива сада в тексте и текста в пространстве сада. Материальное присутствие текста в саду возможно в виде цитаты, например садовой надписи или воспроизведенной в пространстве сада сцены из литературного произведения. В свою очередь, сад может появляться в тексте в виде символа, мотива или целой темы, относящейся как к какому-то конкретному, так и к воображаемому саду или к комплексу представлений о саде, хранящемуся в культурной памяти. Наряду с появлением поэтических и прозаических описаний реальных садово-парковых ансамблей, в истории культуры нередки и случаи создания садов по литературным произведениями.
Проблематика обоюдного сравнения и подражания сада и текста актуализируется на структурном уровне их взаимоотношений. Так, литературные жанры могут служить аналогом организации садового пространства, и наоборот. Известно, что английский поэт, философ и теоретик раннего пейзажного сада Джозеф Аддисон уподоблял сонет и эпиграмму регулярному садовому стилю, полемически противопоставляя их роману и пейзажному саду 11. С другой стороны, автор легендарной поэмы «Сады, или Искусство украшать ландшафты» французский поэт Жак Делиль, опираясь на эстетические средства пейзажного сада, обновляет поэтику дидактической описательной поэмы 12.
ТЕКСТЫ О
РЕАЛЬНОМ
ИЛИ ВООБРАЖАЕМОМ САДЕ
Î÷åð÷åííàÿ íà óðîâíå ñåìàíòèêè òèïîëîãèÿ âçàèìîîòíîøåíèé ñàäà è òåêñòà ïðåäïîëàãàåò ïðåäñòàâëåíèå î ñóùåñòâîâàíèè ñëîâåñíîñòè è ñàäîâîäñòâà êàê äâóõ àâòîíîìíûõ îáëàñòåé èñêóññòâà. Òàêîìó ïîëîæåíèþ äåë ñîîòâåòñòâóåò ïðèíÿòîå åùå ñ XIX â. ðàçäåëåíèå äèñöèïëèí íà èñêóññòâîâåäåíèå, èçó÷àþùåå ðåàëèçîâàííûé â ïðîñòðàíñòâå ñàä, è ëèòåðàòóðîâåäåíèå, àíàëèçèðóþùåå òåêñò. Ïîêàçàòåëüíî òî, ÷òî â ïóáëèêàöèÿõ ïî èñòîðèè èñêóññòâà ïðåîáëàäàþò àðõèòåêòóðîâåä÷åñêèå èññëåäîâàíèÿ, ðàññìàòðèâàþùèå ñàäû êàê ïðîñòðàíñòâåííî-ïðåäìåòíîå èñêóññòâî13. Îïèñàíèÿ ñàäîâ, âåðíåå — òåêñòû î ñàäàõ âîîáùå, ïðèíÿòî â òàêèõ èññëåäîâàíèÿõ èñïîëüçîâàòü â êà÷åñòâå äîêóìåíòîâ, ñîäåðæàùèõ èíôîðìàöèþ îá óñòðîéñòâå ñàäîâ òîãî èëè èíîãî ïåðèîäà èëè ðåãèîíà. Õàðàêòåðíîå äëÿ èñòîðèêîâ àðõèòåêòóðû äîâåðèå ê èçîáðàçèòåëüíûì èñòî÷íèêàì (÷åðòåæàì è èëëþñòðàöèÿì) ðàñïðîñòðàíÿåòñÿ è íà ïèñüìåííûå14. Ïðè ýòîì îñîáåííîñòè, ïðèñóùèå ñàìîìó òåêñòó, åãî æàíðîâûå õàðàêòåðèñòèêè, ò.å. ñàì ôàêòîð «ëèòåðàòóðíîñòè» è ñâÿçàííûå ñ íèì âîçìîæíîñòè âûñêàзывания и интерпретации, как правило, не учитываются вовсе, тогда как описания садов, несмотря на очевидную «жанровую» устойчивость, даже в формальном плане далеки от «антропологических констант» и подвержены историческим изменениям хотя бы потому, что тексты о садах находятся в определенных взаимоотношениях с представлениями о саде.
Ярким примером происходящих изменений в практике использования художественной литературы как источника информации для искусствоведческого анализа служат исследования В.С. Турчина. Подводя итоги собственным суждениям ряда лет, исследователь, соавтор одной из первых крупных советских публикаций об усадебном садоводстве 15, отмечает, что «о парках <…> мы чаще всего судим не только по <…> сохранившимся пейзажам в поместьях, но и по планам их, различным описаниям, а также и рекомендациям. <…> Обращаясь к ним, следует иметь в виду, что одни тексты дополняются другими, и стоит представлять себе, что многие авторы, из сочинений которых привлекаются теперь только те, в которых выражены их “теории садов”, писали и иные книги». В программной части этой объемной статьи автор призывает к расширению спектра текстов, которые должен учитывать искусствовед, историк садово-паркового искусства: «…изучая сады, следует шире, чем обычно делалось, привлекать всю литературу того времени, когда они создавались и цвели»16.
Практическое применение такого подхода и связанные с ним аналитические возможности Турчин продемонстрировал чуть раньше на конференции, посвященной поиску новых методологических подходов к изучению русского искусства. Защищая тезис о том, что «синтетическое мышление конца XVIII века легко объединяло разные области знаний и представлений», ученый приводит доводы, подтверждающие, что максимальный охват текстовых источников при изучении сада обусловлен спецификой изучаемого предмета. Для статьи «Цветы — знаки любомудрия и чувств» характерно привлечение широкого круга литературных источников, используемых в качестве примеров разнообразных функций цветов в текстах о садах. Ссылаясь на существующую традицию поэтических текстов, преследующих морально-дидактические цели и оперирующих мифологически-аллегорическими образами, Турчин анализирует иконологию отдельных цветов, встречающихся в тексте литературных произведений и на живописных полотнах. При этом автор статьи демонстрирует возможности дополнительной интерпретации портретов, открывающиеся восприятию, знакомому с современным художнику языком цветов. От иконологического прочтения флоральных мотивов на картинах Турчин переходит к садовым справочникам и ботанической литературе, которые служат, по его мнению, примером синтеза эмблематики и ботаники в эстетике быта конца XVIII — первой трети XIX в. В заключение автор приводит примеры уподобления садового пространства стихотворению и роману, подтверждающие представление о необходимости «прочтения» сада как не только заключающего в себе отдельные поэтические символы (памятники, павильоны, надписи), но и представляющего собой растительный ансамбль, отсылающий к «семантической структуре всей аллегоризованной природы»17.
Ñðåäè ðàáîò ïîñëåäíèõ äâóõ äåñÿòèëåòèé îäíó èç ïåðâûõ ïîïûòîê îñîçíàííîãî, äèôôåðåíöèðóþùåãî ïîäõîäà ê øèðîêîìó ñïåêòðó «ñàäîâîé» ëèòåðàòóðû ïðåäñòàâëÿåò ñîáîé íåîïóáëèêîâàííàÿ äèññåðòàöèè Î.Â. Äîêó÷àåâîé 18. Îíà посвящена изучению пейзажного парка в России второй половины XVIII в. как самостоятельного явления. Работу отличает широкий охват проблематики благодаря включению историко-культурного и источниковедческого анализа. Цель — воссоздание образа пейзажного сада «на уровне сознания современников, его модель в присущих ей внутренних закономерностях, мировоззренческих, художественно-стилевых и функциональных аспектах»19. Здесь же намечена проблема прагматического различия текстов о садах. Исследование Докучаевой нацелено на комплексный подход к садово-парковому вопросу и представляет собой пример искусствоведческой работы, параллельной литературоведческому исследованию Лихачева, отправным пунктом которого служила критика традиционных архитектуроведческих исследований, низводящих феномен сада до статуса «зеленой архитектуры»20.
Ðàííåìó ïåðèîäó ðàçâèòèÿ ïåéçàæíîãî ñòèëÿ ñàäîâî-ïàðêîâîãî èñêóññòâà â Ðîññèè ïîñâÿùåíà êíèãà íåìåöêîãî èñêóññòâîâåäà Ìàðêóñà ʸëåðà 21. Çàñëóãà ýòîãî èññëåäîâàíèÿ, âûïîëíåííîãî â ðàìêàõ êàíäèäàòñêîé äèññåðòàöèè è îïóáëèêîâàííîãî ðàíåå ïîä äðóãèì íàçâàíèåì â ôîðìå ìèêðîôèëüìà 22, çàêëþ÷àåòñÿ â òîì, ÷òî àâòîðó óäàëîñü âïåðâûå ðåêîíñòðóèðîâàòü ïðîôåññèîíàëüíûé ïóòü íåìåöêîãî ñàäîâîãî ìàñòåðà Èîãàííà Áóøà, ðàñöâåò äåÿòåëüíîñòü êîòîðîãî, êàê èçâåñòíî, ñâÿçàí ñ ñàäîâî-ïàðêîâûì àíñàìáëåì Öàðñêîãî Ñåëà 23.  ïåðâîé ïîëîâèíå ìîíîãðàôèè äàåòñÿ ïðåäñòàâëåíèå î äåÿòåëüíîñòè Áóøà êàê ñàäîâîãî ìàñòåðà è òîðãîâöà ðàñòåíèÿìè íà ôîíå îñîáåííîñòåé ñàäîâîäñòâà â ñåâåðíîé Ãåðìàíèè è åâðîïåéñêîãî ðûíêà ðàñòåíèé âòîðîé ïîëîâèíû XVIII â. Îñîáîå âíèìàíèå ïðè ýòîì óäåëÿåòñÿ âíåäðåíèþ äåíäðîëîãè÷åñêèõ íîâøåñòâ, ñîïðîâîæäàâøèõ ðàñïðîñòðàíåíèå ôîðìàëüíûõ ïðèíöèïîâ ïåéçàæíîãî, òàê íàçûâàåìîãî àíãëèéñêîãî ñàäîñòðîåíèÿ â Ãåðìàíèè. Âòîðàÿ ïîëîâèíà êíèãè ïîñâÿùåíà íîâîìó ïîïðèùó Èîãàííà Áóøà, ïåðååõàâøåãî ëåòîì 1771 ã. èç Ëîíäîíà â Ïåòåðáóðã è ïîëó÷èâøåãî äîëæíîñòü èíòåíäàíòà Öàðñêîãî Ñåëà, êîòîðóþ îí ðàçäåëÿë ñî ñòàðøèì ñàäîâûì ìàñòåðîì Òðèôîíîì Èëüèíûì. Èíòåðåñíûå, õîòÿ è íå áåññïîðíûå, ðàññóæäåíèÿ ʸëåðà ïðåäñòàâëåíû â ãëàâàõ, ïîñâÿùåííûõ ïåðåóñòðîéñòâó öàðñêîñåëüñêîãî ñàäîâî-ïàðêîâîãî àíñàìáëÿ â ïåéçàæíîì ñòèëå.  ýòîé ñâÿçè èññëåäîâàòåëü óòâåðæäàåò íàëè÷èå «êîíãåíèàëüíîãî ñîòðóäíè÷åñòâà» ìåæäó êîðîíîâàííîé âëàäåëèöåé ðåçèäåíöèè è åå íîâûì ñàäîâíèêîì24. Ê ýòîìó âûâîäó, íà êîòîðîì â îñíîâíîì ïîñòðîåí àíàëèç «ðóññêîãî» ïåðèîäà ðàáîòû Áóøà, èññëåäîâàòåëü ïðèõîäèò íà îñíîâàíèè îäíîé íåäàòèðîâàííîé çàïèñêè, õðàíÿùåéñÿ â ÐÃÈÀ, â êîòîðîé, ïðåäположительно со слов Екатерины II, выражено требование к Бушу составить список трав25. Найденный счет за покупку Бушем одной книги об искусстве садостроения дает автору повод для утверждения, что между императрицей и садовником имели место не только многочисленные личные разговоры во время утренних прогулок по перестраиваемому саду (вопреки этикету!), но и беседы о садово-парковом искусстве вообще. Важной частью этого «сотрудничества» является самостоятельная садостроительная деятельность императрицы, которую Кёлер демонстрирует в отдельной главе на примере Гатчины и Павловска26. Влиянию наследия Буша на развитие ряда других императорских садово-парковых ансамблей посвящена заключительная часть книги. Следует отметить очевидные достоинства книги, связанные с вниманием ее автора к обычно недостаточно освещенной исследователями ботанической стороне садово-паркового искусства, но Кёлер увлекается и, явно переоценивая возможности одного садового мастера, возводит Буша в «менторы нового стиля».
Монография впечатляет массой использованных архивных материалов из немецких, английских, российских и итальянских архивов. Усилия Кёлера, затраченные на разыскания материалов в фондах российских архивов, безусловно, заслуживают уважения, несмотря на то что поиски документов нередко заканчивались неудачами. В результате исследователь в ряде случаев опирается на косвенные свидетельства, что противоречит сформулированному им самим требованию четкой, научно выверенной аргументации 27. Специфика работы в архивах и возможные затруднения, связанные с неоднократными преобразованиями российских архивов, известны исследователям русской культуры XVIII—XIX вв.
Автор книги, однако, не стремится облегчить доступ к находившимся в его распоряжении материалам, в том числе и опубликованным. Кёлер использует в своем труде англоязычную транслитерацию русских источников, которая существенно расходится с принятой в немецкоязычных публикациях нормой. Можно предположить, что вследствие этого, казалось бы, лишь формального недостатка, затрудняющего библиографическую идентификацию используемой литературы, в книге возникла и путаница в именах исторических лиц и названиях отдельных садово-парковых ансамблей 28.
Развитие пейзажного стиля садово-паркового искусства в России находится и в центре научных интересов Д.О. Швидковского 29. Среди тем, объединяющих российского исследователя и полемизирующего с ним упомянутого выше немецкого искусствоведа, можно назвать англо-русские связи 30, садостроительную деятельность Екатерины II и поиск новых материалов, связанных с русским садово-парковым искусством второй половины XVIII в. 31 Швидковский, однако, концентрируется на личности архитектора Чарльза Камерона и реализации его проектов в пространстве дворцово-парковых ансамблей Царского Села и Павловска. Многочисленные публикации исследователя затрагивают вопросы неоклассического, готического и восточного стилей в архитектуре усадебного и городского строительства. Особое внимание уделяется анализу элементов просветительского классицизма в пространстве русских садов второй поло-вины XVIII в. Швидковский выступил редактором одного сборника, интересного для данного обзора заявленным стремлением к поиску новых путей изучения садово-паркового искусства, связанных с исследованиями молодых специалистов 32. Статьи данного сборника, выполненные историками-искусствоведами, демонстрируют обновленный подход к опробованному в искусствознании опыту обращения к произведениям литературы для изучения стилей садово-паркового искусства, таким как философская и мемуарная литература, переписка вокруг Екатерины II. Особый интерес в этом плане представляет статья Н. Грязновой о нравственных категориях в садово-парковом пространстве Александровой дачи, этого знаменитого своей литературной историей парка.
Ëèòåðàòóðîâåäåíèå òðàäèöèîííî çàíèìàåòñÿ èçó÷åíèåì ñàäà êàê òåìû õóäîæåñòâåííûõ ïðîèçâåäåíèé. Íî èññëåäîâàòåëüñêèé èíòåðåñ â òàêèõ ðàáîòàõ ïî÷òè âñåãäà íàïðàâëåí íå íà ñàì ñàä, à íà ôóíêöèîíàëüíîå çíà÷åíèå ýòîé òåìû äëÿ ïîýòèêè èëè èäåîëîãèè òåêñòà. Ñàä ïðè ýòîì òðàäèöèîííî ëèáî ñóæàåòñÿ äî ñèìâîëè÷åñêîãî ìîòèâà, ëèáî âîîáùå òåðÿåò ñâîþ ñïåöèôèêó, ñòàíîâÿñü îäíèì èç ýëåìåíòîâ ïðèðîäîîïèñàíèÿ 33. Ó ôèëîëîãîâ íå ïðèíÿòî îáðàùàòüñÿ ê таким источникам, как садовая документация (чертежи, планы, наброски), или самим реализованным садам. Учет документального материала, но уже с иными целями, обычно производится в рамках историко-биографического подхода, т.е. при исследовании творчества одного автора в контексте его биографии (например, в рамках изучения усадебной жизни А.С. Пушкина или Л.Н. Толстого)34. Такой подход характерен для краеведческих трудов, способных объединять литературоведческие и искусствоведческие интересы. Однако в российской науке краеведение традиционно находится на периферии научной деятельности и нечасто ведется на профессиональном уровне.
Убедительным примером авторского исследования, продемонстрировавшего возможности объединения искусствоведческого и литературоведческого подходов на уровне анализа семантики взаимоотношений сада и текста, можно признать вышеупомянутую монографию Д.С. Лихачева. Опираясь на массу исследований, предпринятых представителями отдельных дисциплин на материале различных эпох и культур, Лихачев создал инновативный текст о саде в России на фоне европейской истории. Лихачев вводит категорию стиля, используя которую он обозначает специфику определенной эпохи и рассматривает в ее контексте взаимовлияния литературы и садово-паркового искусства, утверждая, что его «соображения о садах позволяют понять отдельные особенности смен стилей и в литературе»35.
Методологически исследование Лихачева базируется на разработанном в трудах немецких исследователей начала XX в. Г. Вельфлина и О. Вальцеля формально-типологическом методе, позволяющем проводить сравнительный анализ произведений разных видов искусства, таких как живопись и архитектура 36 или живопись, музыка и литература 37. Кроме того, при выявлении общих стилистических закономерностей Лихачев обращается к приемам, использованным Н. Певзнером при разработке понятия «английского» (englishness) в английском искусстве 38. На русском материале своими предшественниками Лихачев называет нескольких исследователей, сосредоточившихся на проблеме взаимодействия литературы и живописи 39, но отечественные ученые больше внимания уделяют не поиску общих стилистических закономерностей, а изучению случаев взаимовлияния разных искусств.
Поэтому, несмотря на то что монография Лихачева отчасти рассматривает и семантический, и структурный уровень взаимодействия сада и текста, ее главная заслуга по-прежнему состоит в том, что проблематика этого взаимодействия была в ней программно сведена к формуле «сад как текст».
Пожалуй, наиболее последовательно принцип рассмотрения «сада как текста», разработанный Лихачевым, применен в монографии И.И. Свириды. Несмотря на то что заявленная в книге цель — «историко-культурная ре-конструкция духовного мира польских пар-ков» 40 — выходит за географические рамки данного обзора, это исследование достойно упоминания в силу продуктивности используемого в ней методологического подхода. Свирида обращается и к структурному, и к семантическому уровням анализа, рассматривая как «образ сада», так и сам «микромир сада» в культуре польского Просвещения. Изу-чая пейзажный сад как отражение мировоззрения эпохи, автор монографии учитывает и присущую саду антиномичность (не случайно одна из глав книги имеет подзаголовок «Между утопией и прагматикой»), и чрезвычайно важное для этого исторического периода игровое начало, получившее отражение в «игре в естественного человека»41. Свирида исследует различные модели паркового поведения и парковый быт, привлекая самые разнообразные источники, часть из которых (описания польских парков) приведены в приложении. Отдельно следует упомянуть главу, посвященную иногда не бесспорной, но всегда увлекательной интерпретации масонской символики в парке. В целом ряде случаев можно говорить о том, что наблюдения и выводы, сделанные Свиридой на примере польского материала, носят гораздо более общий характер и применимы ко всему европейскому Просвещению в целом.
Удачным примером междисциплинарного подхода можно признать научные сборники «Гений вкуса», выпущенные Тверским государственным университетом по материалам конференций, посвященных творчеству русского поэта и архитектора, в том числе и садового 42, Н.А. Львова 43. Эти издания, во многом справедливо, претендуют на роль «первого опыта комплексного осмысления» 44 творчества данного автора, что отвечает фигуре самого объекта исследования, человека разносторонних интересов и дарований. Но плодотворность избранного организаторами конференций и составителями сборника подхода мало повлияла на методологию отдельных исследований деятельности Львова и лишь высветила то кризисное состояние, в котором находится изучение его творчества, в каждом случае ограниченное рамками одной научной дисциплины. Каждый сборник, включающий работы историков архитектуры, садово-паркового, декоративно-прикладного искусства, живописи, литературы и т.д., дает богатый материал для обобщений, которые позволили бы установить тесную взаимосвязь различных сторон творчества Львова, но такие обобщения не делаются. Напротив, материал сборников дает картину своеобразной борьбы, которая разворачивается между представителями различных наук (главным образом между историками литературы и историками архитектуры и садовопаркового искусства)45. Некоторая парадоксальность ситуации заключается еще и в том, что корпус литературных текстов Львова установлен и не вызывает сомнений, в то время как множество архитектурных построек атрибутируется Львову весьма предположительно. Возможно, выходом из методологического тупика стал бы учет восприятия самим Львовым архитектуры как искусства, воплощающего некие объективные эстетические идеалы, в противопоставлении литературе как искусству, манифестирующему индивидуальную авторскую волю. Но учитывать эти особенности эстетических воззрений Львова можно только при определенной широте кругозора, выходящей за пределы «своей» науки, как методологически, так и на уровне материала.
Сама практика объединения представителей различных дисциплин вокруг одного объекта исследования может быть признана весьма продуктивной. Даже если взаимодействие специалистов из разных областей знания в рамках конференции или общего сборника научных статей не ведет к подлинной интеграции, само столкновение точек зрения и подходов является смыслопорождающим и способно послужить толчком к дальнейшим исследованиям. Такой стимулирующей дальнейшие исследования силой обладает сборник «Тема руин в культуре и искусстве», изданный под редакцией Б.М. Соколова 46. Объединяющим научные усилия началом является здесь не творчество одного автора, а одна из знаковых тем садово-парковой эстетики. Руины рассматриваются как литературный образ (статьи К.А. Чекалова, Н.Т. Пахсарьян, Е.П. Зыковой), объект изображения в живописи и декоративно-прикладном искусстве (статьи М.Д. Краснобаевой, Т.Д. Карякина, А.Ю. Броновицкой) и элемент художественного оформления пространства в архитектуре и садово-парковом искусстве (статьи А.Е. Ухналева, А.Ю. Александровой, Г.В. Семеновой, Ю.Я. Герчук и О.В. Докучаевой). Единство освещения темы достигается тут не столько посредством наложения результатов исследований представителей разных дисциплин, сколько самой постановкой вопроса, изначально требующей интегративных усилий от каждого из участников сборника при освещении своей специальной области. Концептуальный тон изданию задает редактор-искусствовед, специализирующийся на истории европейской садово-парковой культуры 47. Предложенное в его статье определение руины как границы культурных ми-ров (прошлого и настоящего, цивилизации и варварства, естественного и искусственного и т.д.) оказывается очень удачным, так как бросает отсвет на все остальные статьи сборника 48. Представленный в этой книге подход образует основу регулярных научных конференций — Царицынских чтений, проводимых по инициативе московского исследователя и на базе Государственного историко-архитектурного, художественного и ландшафтного музея-заповедника «Царицыно»49.
ЗНАКОВЫЕ СИСТЕМЫ
И СЕМИОТИКА ПОВЕДЕНИЯ
Проблематика взаимоотношений сада и текста не ограничивается вопросами дисциплинарного сотрудничества между специальными областями истории изобразительного искусства и литературы. Садово-парковое пространство, помимо растительного и животного мира, включает в себя материальные элементы архитектуры и скульптуры, а также на разных уровнях взаимодействует с литературой, театром и живописью. Таким образом, в пространстве сада сосредоточены знаки, не только имеющие различное материальное выражение, но и относящиеся к разными системам, и следовательно, ключевой характеристикой садово-паркового ансамбля становится его структурно-функциональная неоднородность. Учитывая этот факт, нельзя не признать ограниченность возможностей сравнительного метода изучения садовой культуры.
Специфика произведений садово-паркового искусства нашла отражение в полемически заостренном термине «третья природа», введенном в 1994 г. английским искусствоведом Джоном Диксоном Хантом в европейскую научную дискуссию о садах 50. Обращаясь к изучению представлений о саде, Хант рассматривает теоретические и концептуальные основы садово-паркового искусства и обнаруживает в трактатах эпохи Возрождения идею сада как третьей природы. Эта концепция развивает представление о двух типах природы, согласно которому первой природой считается природа дикая, без признаков человеческого присутствия (собственно природа), а второй природе 51 соответствует агрикультура, и подразумевает под третьей природой сады, то есть пространство, измененное в соответствии с определенными эстетическими требованиями. Особенность третьей природы заключается в ее постоянном взаимодействии с первой и второй: сад формируется в процессе постоянного отграничения от дикой, первой природы и вырабатывает образцы для второй, нацеленной на сельскохозяйственное производство. Оперируя этими категориями, Хант рассматривает значение вербальных и визуальных знаковых систем в образовании садового пространства и таким образом связывает литературу, живопись и садово-парковое искусство в хронологическом диапазоне от Древнего Вавилона до современности 52.
Новые горизонты в исследовании садов открыло изучение сада как знаковой системы в рамках семиотической методологии. Ее применение позволило по-новому поставить вопрос о понятии «текст» в его отношении к саду. Помимо традиционного анализа садовых мотивов и образов, гуманитарная наука обратилась к рассмотрению сада, во-первых, как знака в тексте, а во-вторых, текста в контексте культуры, диктующего семиотику поведения 53. Ведущую позицию в этом процессе заняли представители московско-тартуской школы.
Îäíî èç ïåðâûõ ñåìèîòè÷åñêèõ èññëåäîâàíèé òåêñòà è ñàäà áûëî îïóáëèêîâàíî Ò.Â. Öèâüÿí 54. Àâòîð ïðåäïðèíèìàåò àíàëèç ôðàãìåíòà ÷åòâåðòîé êíèãè «Ãåîðãèê» Âåðãèëèÿ è óêàçûâàåò íà íîâàòîðñòâî ïîýòà, çàêëþ÷àþùååñÿ â òîì, «÷òî îí ââåë â ëèòåðàòóðó ñàä êàê ìèôîïîýòè÷åñêóþ ìîäåëü, óíè÷òîæèâ ðàçíèöó ìåæäó ìèôîëîãè÷åñêèì, ëèðè÷åñêèì è ðåàëüíûì ñàäîì, ò.å. îáúåäèíèâ âñå ýòè àëëîñàäû â îäèí — hortus. Ôîðìóëîé canerem hortos Âåðãèëèé çàêðåïèë ñàä in se êàê ñàìîñòîÿòåëüíóþ åäèíèöó ïîýçèè, ðàñøèðèë åãî ðàçðåøàþùóþ ñïîñîáíîñòü â ðàíã èñêóññòâà»55. Òàêèì îáðàçîì, Öèâüÿí àíàëèçèðóåò îñîáåííîñòè ïåðåõîäà îò ñèìâîëè÷åñêîãî çíà÷åíèÿ è èçîáðàæåíèÿ ñàäà ê ìèôîëîãåìå, âêëþ÷åííîé â ïîýòè÷åñêóþ ðå÷ü. Íåñìîòðÿ íà îáðàùåíèå àâòîðà ñòàòüè ê ïðîèçâåäåíèþ àíòè÷íîé ëèòåðàòóðû, óïîìèíàíèå åå â äàííîì îáçîðå ïðåäñòàâëÿåòñÿ íåîáõîäèìûì ïî äâóì ïðè÷èíàì. Âî-ïåðâûõ, èìåííî òåêñò îïèñàíèÿ ñàäà èç ÷åòâåðòîé êíèãè «Ãåîðãèê» Âåðãèëèÿ ÿâëÿåòñÿ êëþ÷åâûì ìîìåíòîì äëÿ äèñêóññèè î âûðàçèòåëüíûõ âîçìîæíîñòÿõ îïèñàòåëüíîé ïîýçèè XVIII â. â ñâÿçè ñ ðàçâèòèåì ïåéçàæíîãî ñàäà 56. Íà âûâîäû, ïðåäñòàâëåííûå â ñòàòüå Öèâüÿí, îïèðàåòñÿ Þ.Ì. Ëîòìàí â ðàáîòå, ïîñâÿùåííîé ëèòåðàòóðíîé ïîëåìèêå íà÷àëà XIX â. Àíàëèçèðóÿ ïóòè ðàçâèòèÿ ðóññêîé ïîýçèè íà ìàòåðèàëå îïèñàòåëüíîé ïîýìû Æ. Äåëèëÿ «Ñàäû» â ïåðåâîäå À.Ô. Âîåéêîâà, Ëîòìàí îòìå÷àåò, ÷òî выбор Воейковым садовой поэмы имел «программное значение» 57, поскольку описание сада как древнейшего образца культурного пространства приобретало в эстетике предромантизма общефилософское значение.
Во-вторых, статья Цивьян имеет для отечественной гуманитарной науки большое методологическое значение. Например, в рамках того же подхода и применительно к аналогичному материалу Е.А. Погосян 58 рассматривает сад в системе политической символики середины XVIII в. Подмеченная Цивьян особенность сада, которая состоит в том, что он отражен «не только в текстах <…> но и как реалия»59, находит развитие в исследовании Погосян, анализирующей структуру пространства одической поэзии Ломоносова и Царского Села. Знаковый характер соотношения «жизненной предметности» сада и ее «словесно-художественного выражения» является отправной точкой статьи В.П. Ракова, посвященной специфике садово-паркового пространства в текстах Батюшкова и Гоголя. Исходя из структурной однородности анализируемого материала, автор исследования демонстрирует своеобразие сада в поэзии Батюшкова, выражающееся, в частности, в утверждении художественного равенства между увеселительным, хозяйственным садом и «артистической фантазией» поэта. О контрасте с методом «эстетического равенства» Батюшкова исследователь рассматривает сады в тексте «Мертвых душ» Н.В. Гоголя, «текстуальное содержание» которых свидетельствует «об игре автора с предметной действительностью», о поиске различий между садом и текстом о нем, в результате которого каждый сад Гоголя «индивидуализирован конкретностью» и «обогащен символическим содержанием»60.
Подробным исследованием «флорошифра» в литературе пушкинской эпохи, выполненным на строгой научной основе с применением семиотического аппарата, является монография К.И. Шарафадиной 61. Автор рассматривает истоки и этапы формирования «языка цветов» от французской прозы конца XVIII — начала XIX в. до русских женских дневников и альбомов первой трети XIX в. и поэзии Пушкина, Батюшкова, Вяземского, Баратынского и Грибоедова. Монография убедительно показывает, как исследование принципов замещения одного типа знаков (языковых) другим (садовым) раскрывает новые смыслы хорошо известных текстов. Показательна в этом отношении глава «О семантике “Онегинского букета”», написанная на материале одного из самых известных и изученных произведений русской классической литературы. В то же время в ряде случаев (особенно когда автор сама признает возможность как минимум двоякого толкования символики того или иного растения) возникает ощущение, что исследователь «вчитывает» в текст больше, чем он содержит. Монографии не хватает также выводов более общего характера, касающихся философской и эстетической основы обращения к языку цветов.
Датская исследовательница Маргрете Флориан 62 опубликовала книгу, целью которой стал подробный анализ эстетики, семантики и специфики использования русских увеселительных садов второй половины XVIII в. Благодаря этому исследованию у западных искусствоведов, не специалистов по русской культуре, впервые появилась возможность подробно ознакомиться с этим периодом истории русского садово-паркового искусства 63. Несомненным достоинством автора этой книги, не без оснований претендующей на посредническую роль, является хорошее знание русского языка и соответствующий широкий охват материала, а также использование русских исследований.
Монография состоит из трех больших глав, каждая из которых посвящена одному из аспектов исследования, обозначенных в названии книги. Разбор эстетических программ исследовательница предпринимает на примерах крупных садово-парковых проектов: Летний сад Петра Первого, Царское Село Екатерины Великой, Архангельское Н.А. Голицына и Кусково Н.Б. Юсупова. Анализируя садовые ансамбли, Флориан придает значение личности заказчика, выражению вкусов и эстетических взглядов, повлиявших на реализацию соответствующих проектов. В первой главе внимание автора нацелено преимущественно на архитектурные элементы сада и тексты. В заключение этой главы Флориан останавливается на теоретическом и практическом вкладе А.Т. Болотова в развитие садово-парковой эстетики. Во второй главе, посвященной семантике садов, повествование строится вокруг центральных мотивов пейзажного сада: экзотика (Ораниенбаум), античный мир и сельская Аркадия (Павловск), готика (Царицыно). Одним из центральных объектов исследования в этой связи становятся «парковые картины», воспроизводящие в дворянских усадьбах сюжеты живописи и поэзии (Останкино и Суханово). В центре внимания третьей главы — возможности интеллектуального времяпровождения, предлагаемого в пространстве садово-парковых ансамблей. Глава «Сады и их посетители» ставит вопрос о том, как на практике использовались сады екатерининской эпохи. Здесь речь идет о светских развлечениях, театральных представлениях, наряду с уединенным и медитативным времяпровождением или «ботанизированием» в саду. Для данного обзора особый интерес представляет та часть исследования, в которой Флориан обращается к поэтической и живописной деятельности посетителей садов.
Исходя их того, что интерес к устройству пейзажных парков сопровождался у современников увлечением природоописательной поэзией, исследовательница обрисовывает широкий спектр поэтического творчества от панегирической поэзии, воспевающей сады, до поэтических текстов, сопровождающих культ дружеских и интимных посланий. Ряд ярких примеров из лирических произведений Г.Р. Державина, Н.М. Карамзина, Н.А. Львова и В.А. Жуковского составляет основу размышлений автора книги. Тема текста и сада развивает тезис о том, что сад сам по себе обладает текстом. Текст в саду представляют разнообразные надписи, нанесенные на памятниках и колоннах (текст в его мемориальной функции) или на павильонах и храмах (адресованные посетителю или указывающие на философские или этические идеи). Как специфическую особенность русских садовых надписей исследовательница отмечает их краткость.
Любопытна заключительная часть главы, в которой автор предпринимает сравнительный анализ стратегий репрезентаций дворцово-парковых ансамблей екатерининской эпохи с решением пространства в городских парках советского времени.
Показательно, что отечественные исследователи, занимающиеся садовой усадебной культурой, все чаще говорят о мифологии русской усадьбы. Одним из первых значительных исследований этой проблемы следует считать монографию В. Щукина. Объектом исследования в этой работе заявлена русская усадьба в период расцвета (XVIII— XIX вв.) и ее образ в художественной литературе. В предисловии автор монографии признался, что сам подвержен «обаянию ми-фа» и потому его исследование будет представлять собой «любующееся умозрение»64. В то же время обширное введение, озаглавленное «Метод и материал», свидетельствует о стремлении Щукина выработать новую методологию исследования, базирующуюся на объединении приемов и фактических данных истории литературы и геокультурологии. Автор пространно пишет о специфике исследуемого предмета как «социокультурного локуса» и «психологического феномена», требующего объединения «семиологии Лотмана», «экскурсионного» метода И.М. Гревса и М.П. Анциферова и психофеноменологического метода Г. Башляра с концепцией жанра М.М. Бахтина. Опираясь на широкое толкование понятия «жанр», исследователь приходит к выводу о существовании в русской литературе «усадебного текста» (в духе В.Н. Топорова 65), повторяющего хронотоп типичной русской усадьбы. К несомненным достоинствам работы следует отнести привлечение широкого круга самых различных источников и достижений разных дисциплин, вплоть до экономики и географии. Щукин не придерживается заявленного во введении пути исследования от реального усадебного парка, на первичном уровне объединяющего природное и культурное начала, к более обширному пространству усадьбы, а затем к поэтике и мифологии усадебного текста, а начинает с обзорного рассмотрения образа сада («вертограда») в фольклоре, древнерусской литературе и литературе Нового времени. Но подобное нарушение самим автором установленных законов лишь идет на пользу монографии, позволяя правильно расставить акценты и продемонстрировать, что в исследовании, преимущественно базирующемся на текстах Тургенева и Гончарова, центральным объектом изучения является литература и творимый ею миф.
Формы развития этого мифа — объект исследования в монографии историка литературы Е.Е. Дмитриевой и театроведа О.Н. Купцовой 66. Динамическая составляющая, как и антиномичность изучаемого явления, отражена в самом заглавии книги: «Жизнь усадебного мифа: утраченный и обретенный рай». Авторы не случайно начинают предисловие с сообщения о том, что интерес к усадьбе носит для них во многом биографический характер и вытекает из опыта работы в музеях-усадьбах: А.С. Пушкина в Михайловском (Дмитриева) и А.Н. Островского в Щелыкове (Купцова). Своего рода «взгляд изнутри» в данном случае оказывается очень продуктивным, так как позволяет задаться вопросом о том, «почему усадьба обладает поразительным свойством обращать ежеминутное, ежедневное событие, переживание — в легенду и, вместе с тем, оставлять зримым и ощутимым сам процесс возникновения этой легенды»67. Усадьба рассматривается в монографии как «культурный текст», обладающий рядом «инвариантных свойств» и способностью к порождению текстов других типов: литературных, философских, изобразительных и т.д. В то же время авторы монографии анализируют не только процесс создания субтекстов, но и обратное влияние: «Если пытаться как-то определить жанр настоящего исследования, то это скорее всего достаточно свободное размышление филолога и историка театра о том, какую роль сам факт существования усадьбы сыграл в русской культуре, литературе, театре. И вместе с тем, это попытка проанализировать обратный процесс: как литература, театр, философия формировали усадебный быт и реальное усадебное пространство и сам способ проживания в усадьбе» 68. При постоянном учете взаимовлияния и взаимопроникновения пространства усадьбы и текста и/или мифа о ней исследование движется от анализа семиотического уровня смыслообразования отдельных составляющих этого текста к выявлению структурной типологии. Миф об усадьбе исследователи возводят к мифу о золотом веке, справедливо отмечая, что мода на исследования усадьбы, появившаяся в начале 1990-х, — это попытка создания «легендарного континуума на фоне исторического дисконтинуума существования русской усадьбы»69.
В исследовании рассматривается ряд оппозиций, характеризующих миф об усадьбе и отраженных в названиях глав (город и деревня, пространство Бога или дьявола, рай утраченный и обретенный, хозяин и гость и т.д.). Монография охватывает период с начала формирования усадебной культуры в XVIII в. до ее полного разрушения в XX в., но принцип изложения материала не хронологический. Наблюдения и выводы структурируются при помощи выявления наиболее значимых составляющих усадебной жизни, как временных, так и пространственных (аллея и прогулка, театр и усадебный праздник и т.д.). Авторы монографии выходят на уровень серьезных обобщений, важных для понимания целого пласта европейской культуры (например, в главе о философской основе смены садовых стилей), и в то же время делают меткие наблюдения и обоснованные частные выводы, демонстрирующие новый взгляд на классические произведения 70. Особое внимание уделяется театрализации усадебного быта как отражению мифа и одновременно способу его сотворения, что не удивительно, учитывая профессиональные интересы одного из авторов книги. Представляется, что на современном этапе разделение истории и типологии русской дворянской усадьбы и мифа о ней невозможно, и потому предложенный Дмитриевой и Купцовой подход к изучению этого объекта кажется перспективным.
ОТ САДА К УСАДЬБЕ
Как показывают названные исследования, литература во многом формировала образ жизни в усадьбе. В свою очередь, в историческом плане, распространение эстетики пейзажного/натурального сада способствовало развитию специфической жизненной философии, характерной для «человека в усадьбе». Показательно, что именно в рамках усадебной культуры актуальная для садовопаркового искусства оппозиция с ремеслом теряет свою остроту. Представление о саде в рамках усадебного ансамбля формируется гетерогенным корпусом текстов, включающим в себя, наряду с произведениями словесности разного художественного уровня, мемуары, письма, хозяйственные записки и проекты 71, наказы помещиков крестьянам. Все это многообразие материала находится в центре внимания усадьбоведения 72.
Данная научная дисциплина возникла в конце XIX в. на фоне исчезновения традиционных экономических основ усадебной культуры, вызвавшего ностальгию по разрушающимся «дворянским гнездам». Эта тема нашла воплощение в русской художественной литературе уже с середины XIX в., и свойственное ей настроение сожаления о невозвратимом прошлом было с характерным для эпохи модерна надрывом подхвачено в художественной деятельности объединения «Мир искусства». Примечательно, что аффектированный пассеизм элитарных декадентских кругов нашел отклик в современной ему публицистике. В 1910 г. был опубликован специальный выпуск искусствоведческого журнала «Старые годы» (июль—сентябрь), посвященный русским усадьбам, а с 1914 г. начал выходить журнал «Столица и усадьба» с подзаголовком «Журнал красивой жизни»73. Редколлегия этого журнала так объясняла свою задачу: «Красивая жизнь доступна не всем, но она все-таки существует, она создает те особые ценности, которые когда-нибудь станут общим достоянием. Хотелось бы запечатлеть эти черточки русской жизни в прошлом, рисовать постепенно картину того, что есть сейчас, что осталось, что видоизменяется, подчеркнуть красивое в настоящем»74. Обращаясь к разным читательским кругам, оба эти издания во многом способствовали формированию усадебного мифа, до сих пор существующего в бытовом сознании.
Âûäåëåíèå â íà÷àëå XX â. óñàäüáîâåäåíèÿ â ñàìîñòîÿòåëüíóþ äèñöèïëèíó ïðîèñõîäèò íà ôîíå àêòèâíî çàÿâëÿþùåãî î ñåáå êðàåâåäåíèÿ 75, ñ îäíîé ñòîðîíû, è ïðèíèìàþùåãî êðóïíîìàñøòàáíûå ôîðìû íàó÷íîãî èíòåðåñà ê ñàäîâîïàðêîâîìó èñêóññòâó. Èìåííî â ýòîò ìîìåíò âûõîäÿò äî ñèõ ïîð îñòàþùèåñÿ õðåñòîìàòèéíûìè èññëåäîâàíèÿ À.È. Óñïåíñêîãî è Â.ß. Êóðáàòîâà 76.
События Первой мировой и Гражданской войн привели к уничтожению целого ряда объектов. Но коренные изменения в усадебном ландшафте повлекла за собой социокультурная перестройка послереволюционной России, в ходе которой произошло функциональное переустройство конкретных садовых и усадебных ансамблей. В частности, ряд объектов был перепрофилирован в дома отдыха, детские сады, больницы или, в лучшем случае, музеи. При этом если архитектурная часть ансамбля в основном сохранялась, то сады или вырубались сразу, или постепенно приходили в запустение и исчезали. Большая же часть усадебных комплексов была просто уничтожена. В контексте физического исчезновения как усадебных, так и садовых ансамблей мифологизация садовой темы выходит на новый виток и даже институциализируется в связи с созданием в 1922 г. Общества изучения русской усадьбы (ОИРУ). Общество просуществовало восемь лет и регулярно выпускало сборник «Русская усадьба», в котором публиковало результаты своих исследований. Работа общества была возобновлена в 1992 г., и с тех пор вышло десять новых сборников под тем же названием 77 и несколько богато иллюстрированных альбомов 78.
Участники возрожденного ОИРУ позиционируют усадьбоведение как междисциплинарную область гуманитарного знания 79. Садово-парковое искусство является при этом составной частью их деятельности. Садам посвящены самостоятельные исследования, публикуемые в трудах ОИРУ, кроме того, работы по истории отдельных усадебных комплексов содержат богатую фактографическую информацию и редкий иллюстративный материал.
Усадьбе как «пласту жизни» посвящен сборник статей Института теории и истории изобразительных искусств Российской академии художеств, выпущенный под редакцией И.В. Рязанцева. Авторы статей — искусствоведы — «руководствуются желанием рассказать об утраченном, восполнить недостающее в уцелевшем, по достоинству оценить сохранившееся»80. Внимание исследователей сосредоточено не только на усадебном садово-парковом искусстве (О.В. Докучаева, И.В. Рязанцев), но и на архитектуре (Д.О. Швидковский, Г.К. Смирнов), скульптуре (О.А. Соснина), живописи (Л.Ю. Сасинская, А.А. Карев, А.В. Лебедев) и декоративно-прикладном искусстве (И.К. Ефремова).
 êîíòåêñòå äàííîãî îáçîðà îñîáåííî èíòåðåñíà ñòàòüÿ È.Ì. Ìàðèñèíîé, ïîñâÿùåííàÿ ôåíîìåíó ïóòåøåñòâèÿ â óñàäüáó, êîòîðîå õàðàêòåðèçóåòñÿ êàê «íåîòúåìëåìîå òðàäèöèîííîå çâåíî æèçíåííîãî óêëàäà»81. Àâòîð ðàññìàòðèâàåò òèïû ïîåçäîê, ñðåäñòâà è âèäû ïåðåäâèæåíèÿ, ïîâåñòâóåò î âåùàõ, ñîïðîâîæäàþùèõ ïóòåøåñòâåííèêîâ âòîðîé ïîëîâèíû XVIII â. Íàáëþäåíèÿ àâòîðà, îõâàòûâàþùèå îñîáåííîñòè ïóòåøåñòâèÿ â óñàäüáó, ñòðîÿòñÿ íà îñíîâå ðàçíîîáðàçíûõ òåêñòîâûõ èñòî÷íèêîâ, ñðåäè êîòîðûõ ïèñüìà, ðîìàíû, êàëåíäàðè, ïóòåâîäèòåëè, îïèñàíèÿ è ìåìóàðèñòèêà. Õàðàêòåðíî, ÷òî äëÿ ïðåäïðèíèìàåìîé Ìàðèñèíîé ðåêîíñòðóêöèè äåòàëåé óñàäåáíîãî ïóòåøåñòâèÿ îäèíàêîâîé ôàêòè÷åñêîé öåííîñòüþ îáëàäàþò êàê ðóêîâîäñòâà ïî óñàäåáíîìó ñòðîèòåëüñòâó, òàê è çàïèñêè ðóññêèõ âëàäåëüöåâ èìåíèé (íàïðèìåð, çíàìåíèòûå ìåìóàðû À.Ò. Áîëîòîâà) èëè ïèñüìà èíîñòðàííûõ ïóòåøåñòâåííèö (â ÷àñòíîñòè, ñåñòåð Ìàðòû è Êýòðèí Âèëüìîíò). Íàðÿäó ñ èñïîëüçîâàíèåì ýòèõ èñòî÷íèêîâ àâòîð ñòàòüè ïðèâîäèò ïðèìåðû è èç õóäîæåñòâåííûõ ïðîèçâåäåíèé, òàêèõ êàê комедия Д.И. Фонвизина «Недоросль» и стихотворения Г.Р. Державина. Одновременно с этим пластом текстов, объединенных в группу своеобразных «свидетельств очевидцев», в статье широко используется информация из более поздних источников, обращающихся к тематике прошлого русской культуры, например очерков «о старине» М.И. Пыляева и В.С. Иконникова. В результате анализа этого гетерогенного корпуса текстовых источников автор статьи приходит в выводу о наличии определенной общей для всех «материальной культуры путешествий», сформировавшейся к концу XVIII в. В рамках этой «коллективной традиции» Марисина распознает наличие индивидуальной «духовной атмосферы»82 усадебных путешествий. Индивидуальность общепринятой практики переездов из города в усадьбу и обратно, по ее мнению, находит выражение прежде всего в описании ощущений во время путешествий, причем как реальных, так и воображаемых. Примерами того служат стихи и проза второй половины XVIII в. с описаниями деревенской жизни, «как идеализированными, так и достаточно документальными»83. Здесь автор меняет модус своего отношения к текстам от «документального» к «литературному». Если ранее текстовые документы служили ей источником фактической информации для презентации «коллективного» феномена усадебного путешествия, то теперь автор статьи использует их в связи с характерной для них «индивидуальностью» и «литературностью». Марисина делает небезынтересные высказывания о поэтической практике, сопровождающей усадебное путешествие, не предпринимая, однако, попыток дифференциации своей позиции по отношению к проблеме текстов, с которыми она работает. Исследовательница подмечает, что формирующееся в изучаемую эпоху «новое чувство природы меняет эмоциональный строй отношений человека с окружающим миром», достигает кульминации в рамках «странствия» по усадебному парку. Садово-парковое пространство предлагает для этого ряд специфических условий, в частности, «знаковая природа пейзажного парка подсказывала множество отправных точек для мысленного путешествия»84. Автор приходит к выводу, что усадебное путешествие из бытовой практики постепенно перешло в литературу и искусство, таким образом, «ситуация реального путешествия стала распространенным метафорическим приемом литературного языка XVIII века». Подводя итоги, Марисина констатирует, что в России на рубеже XVIII и XIX вв. имело место специфическое пересечение и плодотворное взаимодействие культурных пространств путешествия и усадьбы, на территории которой именно планировка архитектурно-паркового ансамбля задавала координаты некого «экстракта вселенной»85.
 ýòîì ñáîðíèêå âïåðâûå áûëà îïóáëèêîâàíà ñòàòüÿ Î.Ñ. Åâàíãóëîâîé, àâòîðà ðÿäà îñíîâîïîëàãàþùèõ èññëåäîâàíèé ïî èñòîðèè äâîðöîâî-ïàðêîâûõ àíñàìáëåé Ìîñêâû è Ìîñêîâñêîé îáëàñòè. Ýòà ïóáëèêàöèÿ øèðîêî îñâåùàåò òåìó ïàìÿòè â ðóññêîé óñàäüáå. Ðåçóëüòàòû ìíîãîëåòíåé èññëåäîâàòåëüñêîé ðàáîòû Î.Ñ. Åâàíãóëîâîé íàøëè îòðàæåíèå è â åå íîâîé ìîíîãðàôèè, öåíòðàëüíàÿ èäåÿ êîòîðîé, âûíåñåííàÿ â çàãîëîâîê, ñòðîèòñÿ íà «âñåëåí÷åñêîì» õàðàêòåðå ðóññêîé óñàäüáû 86. Ðàçìûøëåíèÿ î ïàìÿòè ðàçâîðà÷èâàþòñÿ çäåñü â ðàìêàõ «äîìàøíåé èñòîðèè» óñàäüáû è åå æèòåëåé è íàõîäÿò ïðîäîëæåíèå â îñâåùåíèè îñîáåííîñòåé ìàòåðèàëüíûõ ñðåäñòâ óâåêîâå÷èâàíèÿ — èçîáðàæåíèé è íàäïèñåé, èñïîëüçóåìûõ â óñàäåáíîì àíñàìáëå. Àâòîð êíèãè ïðèâëåêàåò ìíîæåñòâî ñâèäåòåëüñòâ ñîâðåìåííèêîâ «çîëîòîãî âåêà» óñàäåáíîãî ñàäîâîäñòâà, ñëåäóÿ òðàäèöèîííîìó âçãëÿäó èñêóññòâîâåäîâ íà òåêñòîâûå èñòî÷íèêè, è íà èõ îñíîâå ïðåäïðèíèìàåò ðåêîíñòðóêöèþ êàðòèíû ðóññêîé óñàäåáíîé æèçíè. Ïîâåñòâîâàíèå ñòðîèòñÿ âîêðóã òàêèõ êðóïíûõ òåìàòè÷åñêèõ êîìïëåêñîâ, êàê оппозиция сельского и городского образа жизни, природные и исторические пласты в художественной структуре усадьбы, художественная деятельность владельцев.
Объемная и богато иллюстрированная книга американской исследовательницы Присциллы Рузвельт 87 повествует о следующих моделях усадебной жизни России второй половины XVIII — первой половины XIX в.: во-первых, садово-усадебный ансамбль в качестве игровой площадки аристократии, реализующей здесь свои прихоти и фантазии; во-вторых, усадьба как патриархальный мир ритуализованных праздников и традиций; в-третьих, перевоплощающаяся в пасторальную Аркадию усадьба поэтов и художников. В основе размышлений автора лежит представление о том, что реализованным в действительности моделям усадебной жизни соответствуют центральные главы истории российской элиты и ее поисков идентичности. Книга Рузвельт является первой крупной работой на английском языке о русской усадебной культуре и пользуется и по сегодняшний день популярностью среди иностранных специалистов, обращающихся к теме. Тем досаднее, что при ближайшем рассмотрении становится очевидной методологическая слабость этого исследования, представляющего собой скорее занимательную и яркую фантазию на тему «жизнь в русской усадьбе», чем основательное повествование по «истории общества и культуры», как это обещает подзаголовок книги. Основным крупным недостатком работы следует признать принципиальное неразличение фактов и фикций, смешение которых наблюдается как на уровне выбора и анализа источников, так и в ходе их толкования. Характеризуя цель книги, исследовательница пишет, что усадебная жизнь завораживает ее с тех пор, как она впервые прочла прозу Тургенева 88. Это признание оказывается, однако, не просто эмоциональным жестом, оправданным общим настроением жанра введения, а приобретает характер своеобразной исследовательской программы, в основу которой положено не просто выборочное, а аффирмативное отношении к источникам 89.
Глубокая проблематичность такого подхода становится наглядной, если рассматривать его в фокусе центрального для данного обзора вопроса. Обратимся в качестве примера к главе «Идеальные миры. Идиллия русской интеллигенции». Здесь Рузвельт очерчивает возникновение интеллигенции как феномена в конце XVIII в. как следствие оппозиционных настроений образованных слоев населения по отношению к официальной политике государства. Одна из характерных черт русских интеллигентов — большую часть года они проводят на селе, причем предпочтительно в родовой усадьбе. Особое значение исследовательница отводит невозвратному детству в усадебных садах, возведенному в статус талисмана, приблизиться к которому можно посредством приобретения новой усадьбы или с помощью виртуального восстановления в стихах и мемуарах. В ходе последующего повествования автора книги формальный признак автопоэтического и автобиографического письма, сгущающийся в топос потерянной идиллии детства, незаметно превращается в структурный признак русской усадьбы. С ним соотносятся в последующем изложении такие ключевые характеристики наступающего XIX в., как индустриализация и экономическая отсталость или либерализм и политическая цензура 90. Свой тезис об усадьбе как идиллии русской интеллигенции первой четверти XIX в. Рузвельт конкретизирует на трех примерах в связи с Г.Р. Державиным, А.М. Бакуниным и П.А. Вяземским. В случае с Державиным автор опирается на стихотворное произведение «Евгению. Жизнь Званская» (1807), содержание которого передается в прозе 91. Описание усадебного быта в этом поэтическом тексте Рузвельт использует, с одной стороны, в качестве идеальной модели начала XIX в., а с другой, как материал к реконструкции фактической жизни в усадьбе, реализующей требования антиаристократической модели 92. Интересно, что в заключение автор приходит к выводу о высокой степени поэтичности и художественности этой самой реконструированной по лирическому тексту жизни в усадьбе. Картина садово-усадебной жизни русской интеллигенции начала века, которую представляет Рузвельт своим читателям, наполнена красочными деталями о том, что помещик Державин охотился после завтрака на реке на зайцев, а помещик Бакунин держал в клетке двух соловьев. Возможности интертекстуальных связей или внутрилитературных соответствий иного толка находятся вне горизонта исследовательницы, работающей в одной главе с текстами поэтических описаний Осуги и Званки. К сожалению, автор этой книги не располагает инструментарием, позволяющим использовать литературные источники, находящиеся в ее распоряжении, в целях серьезного анализа какого-то бы то ни было феномена культуры. Кроме того, в представлении автора отсутствует четкое осознание различных временных пластов, при всей очевидной ориентации на крупные исторические события исследуемых эпох. Размывание хронологических границ распространяется и на визуальный материал: в книге используется графический и живописный материал описываемой эпохи наряду с акварелями, выполненными в начале XX в., в качестве иллюстраций одного ряда, подтверждающих высказывания автора и отражающих историческую действительность усадебной жизни России.
Îñîáî ñëåäóåò îòìåòèòü ìîíîãðàôèþ Ò.Ï. Êàæäàí 93, ïðåäñòàâëÿþùóþ ñîáîé ñêðóïóëåçíîå îñâåùåíèå îñíîâíûõ òåíäåíöèé â àðõèòåêòóðå, â òîì ÷èñëå è ñàäîâîé, ðóññêîé óñàäüáû 1830—1910-õ ãã. Âî-ïåðâûõ, óêàçàííûé ïåðèîä íå÷àñòî попадает в поле зрения исследователей усадьбы (по сравнению с периодом ее «золотого века» — второй половины XVIII — начала XIX в.), особенно в общих исследованиях обзорного характера. Во-вторых, Каждан охватывает большой объем материала, уделяя внимание как известным и хорошо сохранившимся усадьбам вроде Абрамцева, так и небольшим не дошедшим до нас поместьям. Наконец, обращает на себя внимание корректное использование источников разного типа, как традиционных для историка архитектуры планов и изображений, так и описаний, в том числе художественных. Оставаясь в рамках поставленной задачи — осветить смену архитектурных стилей и моды в русской усадьбе исследуемого периода, монография Каждан намечает выходы и на другие, иногда более общие проблемы изучения пространства усадьбы.
Специфика усадебного пространства заключается в скрещении экономических вопросов с эстетическими. Взаимосвязь утилитарных и художественных элементов характерна и для пространства сада, но роль сада как эстетического объекта, выражающаяся, например, в его подчеркнуто эмблематическом и репрезентативном характере, предоставляет ему больший спектр возможностей. В частности, начиная с XVIII в., заострившего вопрос о взаимодействии текста и сада, до первой четверти XX в. исследователи садово-паркового искусства постоянно сталкиваются со сплетением идеологических, политических и эстетических мотивов, непосредственно сопровождающих смену садовых стилей.
ДИСКУРСИВНЫЙ АНАЛИЗ
Исследования, обращающиеся к процессам порождения знания, его циркуляции и отношению к институтам власти, указывают на необходимость освещения специфической дискурсивности сада94. Такая постановка вопроса позволяет на новом уровне подойти к изучению политических аспектов взаимоотношений сада и текста, в том числе репрезентации власти в ее связи с садовопарковым искусством.
Изучению проблемы репрезентации власти в садовом пространстве посвящены работы американского литературоведа Андреаса Шёнле. Так, обращаясь к процессам, сопровождавшим колонизацию крымских территорий в конце XVIII в., исследователь подмечает, что при этом новая российская провинция соотносилась с образом идеального сада 95. Представление о «крымском саде» прослеживается на уровне государственной идеологии, одической поэзии и хозяйственного переустройства местности. В своем исследовании, работая на пересечении эстетики, поэтики и политики, Шёнле показывает, что именно из садово-паркового дискурса черпается аргументация имперской политики, направленной на подчинение в идеальном порядке сада гетерогенной как в этническом, так и в географическом плане территории.
 ðÿäå ñòàòåé ظíëå èññëåäóåò ñêâîçü ïðèçìó îáîþäíîãî âëèÿíèÿ ëèòåðàòóðû è ñàäîâî-ïàðêîâîãî ñòðîèòåëüñòâà ðàçíîîáðàçíûå ìåõàíèçìû âçàèìîäåéñòâèÿ áûòîâîãî óñòðîéñòâà äâîðÿíñêèõ ïîìåñòèé è òåõ óñèëèé, êîòîðûå èõ âëàäåëüöû íàïðàâëÿþò íà ñòðóêòóðèðîâàíèå ñîáñòâåííîãî æèçíåííîãî ïðîñòðàíñòâà.  êà÷åñòâå èñòî÷íèêîâ èñïîëüçóþòñÿ ïåðåïèñêà, ìåìóàðû, ïóòåâûå çàìåòêè, ýñòåòè÷åñêèå òðàêòàòû, ðîìàíû, ïîýçèÿ íàðÿäó ñ æèâîïèñíûì è ãðàôè÷åñêèì ìàòåðèàëîì. Ñ ïîìîùüþ ìèêðîàíàëèçà òàêèõ ïðèìåðîâ ñàäîâî-ïàðêîâûõ ïðîåêòîâ, êàê Öàðñêîå Ñåëî Åêàòåðèíû Âåëèêîé, Íàäåæäèíî À.Á. Êóðàêèíà è Äâîðÿíèíîâî А.Т. Болотова, литературовед анализирует стратегии автопрезентации их владельцев в контексте «большой» истории русской культуры XVIII в.96
Развитие чувства природы Нового времени и представлений о субъекте и ландшафте происходит в рамках дискуссии о садовых стилях. Изменения, происходящие в это столетие, воспринимаются современниками как революционные. Дословно это определение вводится в дискуссии о регулярном и ландшафтном стилях садово-паркового искусства 97. Зарождение нового отношения к природе сопровождается размышлениями об эстетическом восприятии внешнего мира и возможностях его выражения художественными средствами. Полемика, развернувшаяся вокруг понятий «природа» и «искусство» и определения их взаимосвязи, приводит к возрастанию интереса к садово-парковому искусству. На определенный период времени именно сад становится тем специфическим пространством, по отношению к которому формулируется и в рамках которого распространяется доверительное отношение к новому восприятию природы, признающему красоту отдельных предметов природного мира и раскрывающему переживающему субъекту возможность непосредственной связи с внешним миром.
В течение XVIII в. теория и практика садоводства постепенно приобретают характер дискурсивной деятельности, в рамках которой переживаются и апробируются существенные моменты социально-исторического, политического и философского характера. Значительную роль в формировании пейзажной эстетики, определившей ход «садовой революции», играют взаимоотношения садово-паркового искусства с другими видами искусства, в частности с живописью и поэзией. Именно в литературных произведениях, в особенности в описании садов, распознается значительное средство развития и распространения эстетики пейзажного сада. О такой специфике дискурсивной практики садоводства рассуждает в своей работе швейцарский литературовед Михаэль Гампер98. Его исследование, посвященное немецкой садовой литературе последней трети XVIII в., носит методологически новаторский характер. В монографии Гампера приводятся доказательства того, что литературе о садах удалось интегрировать большое количество различных поэтологических программ и образовать, таким образом, гетерогенный корпус текстов, которые, используя разнообразные инновативные стратегии, формируют жанр садового описания, отвечающий требованиям литературы и обладающий культурно-исторической релевантностью.
Изучение садоводства как дискурсивной деятельности в рамках специфики русской культуры представляется нам перспективным направлением исñëåäîâàíèÿ 99. Ïðîáëåìà âçàèìîîòíîøåíèé ñàäà è òåêñòà îñîçíàåòñÿ óæå â ïåðâûõ íà ðóññêîì ÿçûêå ñàäîâûõ òðàêòàòàõ, ïîÿâèâøèõñÿ â ïîñëåäíåé òðåòè XVIII â.100 Ýòà ïðîáëåìà äèñêóòèðóåòñÿ â ñâÿçè ñ îáñóæäåíèåì äîñòîèíñòâ è íåäîñòàòêîâ êîíêóðèðóþùèõ â ýòî âðåìÿ â Ðîññèè ñàäîâûõ ñòèëåé (ðåãóëÿðíîãî è íàòóðàëüíîãî/ïåéçàæíîãî). Ñàäîâî-ïàðêîâîå ïðîñòðàíñòâî ñòàíîâèòñÿ ýêñïåðèìåíòàëüíîé ïëîùàäêîé, êîòîðàÿ ïîçâîëÿåò, ñëåäóÿ ðàçíûì ìèìåòè÷åñêèì êîíöåïöèÿì, âûÿñíèòü âîçìîæíîñòè âåðáàëüíîé ôèêñàöèè âíåøíåãî ìèðà. Ñîîòâåòñòâåííî, îïèñàíèÿ ñàäîâ èñïîëüçóþò ðàçíîîáðàçíûå è íåðåäêî êîíêóðèðóþùèå òåêñòîâûå ñòðàòåãèè è îáñëóæèâàþò ðàçëè÷íûå äèñêóðñû101. Î÷åâèäíî, ÷òî äëÿ ïåðèîäà êîíöà XVIII â. âîïðîñ î ñîîòíîøåíèè ñàäà è òåêñòà èìååò ñàìîñòîÿòåëüíóþ öåííîñòü è ÿâëÿåòñÿ îáúåêòîì ïîñòîÿííîé ðåôëåêñèè, íî íà ïðîòÿæåíèè XIX â., ïî ìåðå ïîñòåïåííîé ïðîôåññèîíàëèçàöèè ñàäîâî-ïàðêîâîãî èñêóññòâà è åãî èçó÷åíèÿ, åãî àêòóàëüíîñòü ïàðàäîêñàëüíûì îáðàçîì ñíèæàåòñÿ. Çàíîâî ïîñòàâëåííûé â XX â. â ðàìêàõ ñåìèîòèêè êóëüòóðû âîïðîñ î òåêñòå ñàäà ìîæåò ïîëó÷èòü äàëüíåéøåå ðàçâèòèå â ñâåòå èçó÷åíèÿ ïðàêòèêè è òåîðèè ñàäîâî-ïàðêîâîãî èñêóññòâà êàê äèñêóðñèâíîé äåÿòåëüíîñòè. Ïîìèìî ïðèíÿòîãî íà äàííûé ìîìåíò ìåæäèñöèïëèíàðíîãî ïîä-õîäà ê çàÿâëåííîé ïðîáëåìå, èíòåðåñíûõ ðåçóëüòàòîâ ìîæíî îæèäàòü îò ó÷åòà òàêèõ îñîáåííîñòåé ñàäîâî-ïàðêîâîãî èñêóññòâà, êàê åãî èíòåðìåäèàëüíîñòü, ïðîñòðàíñòâåííîñòü èëè ïåðôîðìàòèâíîñòü. Íàìå÷åííûå â èññëåäîâàíèÿõ ñåìèîòèêè ïîâåäåíèÿ è ïðîñòðàíñòâà àñïåêòû ìîãóò áûòü ðàçâèòû â íàïðàâëåíèè èçó÷åíèÿ ïðîöåññîâ ñìûñëîîáðàçîâàíèÿ è öèðêóëÿöèè çíàíèÿ î ñàäàõ â òåêñòàõ.
ВЫВОДЫ
Подводя итоги, следует отметить, что за последние двадцать лет появилось множество исследований, как отечественных, так и зарубежных, в которых освещаются различные аспекты садово-парковой культуры России во всей ее комплексности. Вопрос взаимоотношений сада и текста, независимо от специфики методологического подхода, фигурирует во всех исследовательских контекстах. Однако при ближайшем рассмотрении приходится констатировать, что именно этот, центральный для предмета изучения вопрос не всегда оказывается достаточно отрефлектирован исследователями. Авторы обзора видят в этом одновременно и принципиальную слабость всего корпуса исследований о русских садах, и, вместе с тем, дальнейшие перспективы работы в указанном направлении. Основными причинами существующих на данный момент недостатков можно признать следующие.
Абсолютным большинством исследователей признается структурно-функциональная неоднородность произведения садово-паркового искусства, обуславливающая ставшую общепринятой междисциплинарность подхода. Тем не менее, обращаясь к опыту смежных гуманитарных дисциплин, авторы работ о садах, как правило, не пересматривают коренным образом позиций «собственной» научной дисциплины. Следствием такого подхода оказывается лишь соположение разнохарактерного материала, методик и их результатов, а не гармоничная интеграция, которая могла бы гарантировать принципиальную научную новизну исследования. В частности, в свете заданной темы авторам обзора представляется проблематичным отношение к тексту в рамках изучения садово-паркового искусства. У текста есть свои имманентные свойства, условия возникновения, специфика устройства и законы материального существования, а также способы воздействия на свое окружение (читателя, другие тексты и артефакты) и особенности восприятия им же. В ряде исследований о садах, написанных не филологами, этот факт игнорируется, хотя современная гуманитарная наука предлагает соответствующие приемы изучения, в том числе интеграционные. Возможности этого под-хода демонстрируют некоторые работы, написанные филологами, в том числе в соавторстве с искусствоведами. Филологические работы, представляющие сад как объект культуры в широком смысле этого слова, однако, часто страдают недостаточным пониманием специфики изучения архитектурных объектов, ландшафта или растительного мира. Столь же проблематичным является рассмотрение сада как социополитического феномена102, специфика которого могла бы быть выявлена с помощью аналитического аппарата, разработанного современной историографией и дающего возможность перехода от анализа художественного и бытового поведения к изучению вопросов власти.
Ê ñîæàëåíèþ, îòå÷åñòâåííûå èñòîðèêè ðåäêî îáðàùàþòñÿ ê ñàäîâîìó ìàòåðèàëó, õîòÿ âîçìîæíîñòè ðàáîòû ñ ìàòåðèàëîì ýìáëåìàòèêè è èêîíîãðàôèè ñàäà ïðîäåìîíñòðèðîâàíû â íåêîòîðûõ èññëåäîâàíèÿõ ïî ðóññêîé èñòîðèè103.  îòäåëüíûõ ñëó÷àÿõ èçó÷åíèÿ ñìåæíûõ ñ ñàäîâî-ïàðêîâûì èñêóññòâîì ÿâëåíèé ðóññêîé êóëüòóðû âîâñå íå ó÷èòûâàåòñÿ êîìïëåêñ âîïðîñîâ, ñâÿçàííûõ ñ эстетическими особенностями не только текста, но и сада 104. Однако использование опыта таких методик, как семиотический или дискурсивный анализ, о которых говорилось выше, позволило бы пересмотреть некоторые ключевые вопросы истории русского садово-паркового искусства, например представление о периоде петровских преобразований как точке отсчета в развитии отечественного садоводства или об отмене обязательной службы для дворян в екатерининскую эпоху как об условии расцвета усадебного строительства 105.
Ñîâðåìåííîå óñàäüáîâåäåíèå ïðåäïî÷èòàåò îïåðèðîâàòü îáùèìè ìåñòàìè, ñôîðìóëèðîâàííûìè îòå÷åñòâåííîé èñòîðèîãðàôèåé ñîâåòñêîãî ïåðèîäà, èëè îáðàùàåòñÿ ê øàáëîíàì çàïàäíîé èñòîðè÷åñêîé ìûñëè âðåìåí õîëîäíîé âîéíû.  òî æå âðåìÿ î÷åâèäíû äîñòîèíñòâà õîðîøî ðàçðàáîòàííîé óñàäüáîâåäåíèåì òåõíèêè ìèêðîàíàëèçà è èçó÷åíèÿ äåòàëåé óñàäåáíîãî áûòà. Âêëþ÷åíèå ýòîãî áîãàòîãî ìàòåðèàëà â áîëåå øèðîêèé êîíòåêñò ÿâëåíèé èñòîðèè êóëüòóðû ñ ó÷åòîì, íàïðèìåð, îïûòà êóëüòóðíîé àíòðîïîëîãèè ïðèäàëî áû âåñ ðåçóëüòàòàì èññëåäîâàíèé â ðàìêàõ óñàäüáîâåäåíèÿ è ïîâûñèëî áû ïðåñòèæ äàííîé íàó÷íîé äèñöèïëèíû. Ïîëîæèòåëüíûé ýôôåêò ìîãëî áû äàòü êðèòè÷åñêîå îòíîøåíèå ê ïðîáëåìå ïàìÿòè êàê êóëüòóðíîé, òàê è ãåíåàëîãè÷åñêîé. Êàê ïîêàçûâàþò ñîâðåìåííûå èññëåäîâàíèÿ, ó÷åò ñïåöèôèêè ôåíîìåíà ïàìÿòè ïîçâîëÿåò îáðàòèòüñÿ ê âðåìåííîé ïàðàäèãìå êàê ê ïðåäìåòó èçó÷åíèÿ106. Òåêстам об усадьбах и их садах имманентно присуща утопическая направленность в будущее и историческая ориентация на прошлое, поэтому применение к ним аналитического аппарата, разработанного исследованиями механизма памяти, позволит раскрыть специфику таких конкретных явлений, как пассеизм, и избежать наивной идеализации самого предмета изучения, опасность которой признает большинство исследователей 107.
Подводя итоги, следует признать популярность темы садово-парковой культуры как в научных кругах, так и на уровне бытового сознания. Тем не менее при всем обилии публикаций вопрос о соотношении сада и текста, представляющийся авторам обзора базисным как на метауровне, так и на уровне изучаемого материала, редко становится предметом рефлексии. По нашему мнению, дискуссия могла бы стать консолидирующим началом для объединения усилий представителей разных дисциплин, изучающих различные аспекты садово-парковой культуры.
___________________________________________________________________-
1) Цитата с обложки тематического приложения к журналу «Интерьер + дизайн» (2004. № 5), носящего название «100% загородный дом» и выходящего тиражом в 40 000 экземпляров.
2) Следует отметить, что при этом пока не стала очевидной ориентация на глянцевые журналы с рекомендациями по скульптуре, живописи, литературе или музыке, нацеленные на ту же аудиторию, хотя в области изобразительного искусства эту функцию отчасти пытается взять на себя журнал «Пинакотека». Рекомендации по приобретению произведений искусства, наряду с предметами дизайна, содержатся и в выпусках вышеупомянутого журнала «Интерьер + дизайн».
3) Лихачев Д.С. Поэзия садов. К семантике садово-парковых стилей. Сад как текст. Л., 1982 (2-е изд. — СПб., 1991; 3-е изд. — М., 1998).
4) Веселова А.Ю. Эстетика Андрея Тимофеевича Болотова (литературная критика и садово-парковое искусство). Дис. … канд. филол. наук. СПб., 2000. См. также статьи Веселовой: Роман и парк в интерпретации А.Т. Болотова: единство принципов организации эстетического объекта // Русская филология. Вып. 10. Тарту, 1999. С. 36— 43; Оппозиция естественное/искусственное в системе эстетических воззрений А.Т. Болотова // Внутренние и внешние границы филологического знания. Калинин-град, 2001. С. 124—129; Пространство парка в трудах А.Т. Болотова // Пространство и время воображаемой архитектуры. Синтез искусств и рождение стиля. Царицынский научный вестник. Вып. 7. (В печати). Рассмотрение садово-паркового искусства в контексте эстетических воззрений одного автора было продолжено на примере творчества Н.А. Львова: Веселова А.Ю. Парк в эстетической концепции Н.А. Львова // Н.А. Львов и его современники: литераторы, люди искусства. СПб., 2002. С. 30—37.
5) Веселова А.Ю. Язык и стиль садовых трактатов конца XVIII — начала XIX вв. // Пространство и время воображаемой архитектуры. Синтез искусств и рождение стиля. Царицынский научный вестник. Вып. 7. (В печати).
6) Ананьева А. Садово-парковое искусство в России с 1700 по 1850 год и его воплощение в литературе в свете русско-немецких культурных связей. Гиссен, 2005 (манускриптдисс. нанем. яз. — Ananieva A. Park und Gartengestaltung in Russland zwischen 1700—1850 und ihre poetische Bearbeitung unter besonderer Berьcksichtigung deitschrissischer Beziehungen. GieЯen, 2005 (Typoskript).
7) Ananieva A. Erinnerung und Imagination. Der Landschafts-park von Pawlowsk im europischen Gartendiskurs zwischen 1777 und 1828 // Krieg und Frieden — eine deutsche Zarin in Schloss Pawlowsk. Ausst.-Kat. Haus der Kunst München, Hamburg, 2001. S. 226—280; Eadem. Parkbeschreibung und Gartenerlebnis: einführende Bemerkungen zu Heinrich von Storchs «Briefe über den Garten zu Pawlowsk» // Ibid. S. 307—315; ÀíàíüåâàÀ.Â. Óñëàäàìûñëèèçðåíüÿ — ïîýòè÷åñêîåîïèñàíèåÀëåêñàíäðîâîéäà÷èâêîíòåêñòåäèñêóññèèîðàöèîíàëüíîìèñåíñóàëüíîìâîñïðèÿòèèïåéçàæíîãîñàäà // Ãåíèéâêóñà: Í.À. Ëüâîâ: Ìàòåðèàëûèèññëåäîâàíèÿ. Ñá. 3. Òâåðü, 2003. Ñ. 299—319; Îíà æå. Ñàä â ïîýçèè è ïîýçèÿ â ñàäó: ïîýìà Æàêà Äåëèëÿ «Ñàäû» è «Ïèñüìà î ñàäå â Ïàâëîâñêå» À.Ê. Øòîðõà // Ýñòåòèêà versus ëèòåðàòóðà: Ôðàíöèÿ — Ðîññèÿ — Ãåð-ìàíèÿ. Ì., 2005 (âïå÷àòè); Eadem. Wechselspiel von Raum und Text: Garten in zarischen Russland // Osteuropa: Zeitschrift für die Gegenwartsfragen des Ostens (Themen-heft: Der Raum als Wille und Vortellung. Erkundungen über den Osten Europas / Hg. v. M. Sapper u. V. Weich-sel). 2005. ¹ 55/3. S. 136—154.
8) В рамках данного обзора почти не затрагивается сфера мифопоэтического и формального анализа сада (метафоры, метонимии и аллегории сада, знаменитым примером которых могут служить, например, средневековые «книжные сады»). Эта тема заслуживает отдельного исследования. В хронологическом плане отбор рассматриваемых исследований ограничивается работами о садово-парковом искусстве в России Нового времени.
9) К теоретическим концепциям сада и к описаниям реально существующих садов обращаются авторы масштабных обзоров, посвященных садам разных времен и стран. Среди русскоязычных публикаций к ним относятся как ставшие хрестоматийными труды начала XX в., так и популярные сегодня книги по садово-парковому искусству, например: Курбатов В.Я. Сады и парки: История и теория садового искусства. CПб., 1916; Горохов В.А., Лунц Л.Б. Парки мира. М., 1985; Вергунов А.П., Горохов В.А. Русские сады и парки. М., 1988; Вергунов А.П., Горохов В.А. Вертоград: Садово-парковое искусство России. М., 1996.
10) На русском языке до сих пор отсутствуют антологии текстов о садах, а издания на французском и немецком языках, характеризующие европейское садово-парковое искусство, практически игнорируют русские сады: Baridon M. Les jardins. Paysagistes — jardiniers — poиtes. Paris, 1998; Wimmer C.A. Geschichte der Gartentheorie. Darmstadt, 1989.
11) Addison J. Upon the Pleasure of the Imagination // Spectator. 1712. № 411—421.
12) Delille J. Les Jardins, ou l’art d’embellir les paysages. Paris, 1782.
13) Кохно Б.И. Садово-парковое искусство. Л., 1980; Боговая И.О., Фурсова Л.М. Ландшафтное искусство. М., 1988; Ожегов С.С. История ландшафтной архитектуры. М., 1994; Ильинская Н.А. История садово-паркового искусства и ландшафтной архитектуры: Учеб. пособие. СПб., 1998.
14) Редким примером рефлексивного подхода историка архитектуры к письменным источникам является до сих пор не потерявшая своей актуальности монография Т.Б. Дубяго: Дубяго Т.Б. Русские регулярные сады и парки. Л., 1963. Из последних аналогичных работ можно также назвать: Горбатенко С.Б. Петергофская дорога: Историко-архитектурный путеводитель. СПб., 2002.
15) Турчин В.С. Новое чувство природы; Поэтические символы в жизни усадьбы // …В окрестностях Москвы: Из истории русской усадебной культуры VII—XIX веков. М., 1979.
16) Турчин В.С. Любителям прогулок по садам // Русская усадьба. М., 2003. № 9 (25). С. 47, 48.
17) Турчин В.С. Цветы — знаки любомудрия и чувств // XVIII век. Ассамблея искусств. Взаимодействие искусств в русской культуре XVIII века. М., 2000. С. 110, 109.
18) См.: Докучаева О.В. Пейзажный парк в России второй половины XVIII века в сознании современников. Авто-реферат дис. … канд. искусств. М., 1989.
19) Там же. С. 4.
20) Симптоматичны слова одного из авторов таких работ, назвавшего исследование Лихачева рассмотрением «истории садов с неканонической философской позиции» (Ожегов С.С. Указ. соч. С. 191). Впрочем, характеристика эта здесь кажется безоценочной.
21) Kцhler M. Frьhe Landschaftsgдrten in Russland und Deutschland. Johann Busch als Mentor eines neuen Stils. Berlin, 2003.
22) Kцhler M. «…Thinking himself the greatest gardener in the world» — der Pflanzenhдndler und Hofgдrtner Johann Busch: Eine Sudie zur europдischen Gartengeschichte in der zweiten Hдlfte des 18. Jahrhunderts. Berlin, 1998. (Mikrofiche.)
23) Иоганн Буш родился ок. 1725 г. С большой степенью вероятности он находится в родственных связях с бранденбургским семейством садоводов Бушей, состоявших в конце XVIII — начале XIX в. на службе прусских королей. Получив начальное образование, Буш в возрасте 13— 14 лет был отправлен в подмастерья садовода в г. Шнега. После трехлетнего обучения при великокняжеском ганноверском садовом хозяйстве он в 1743—1744 гг. был направлен сначала в Голландию, а позже в Англию (см.: Kцhler M. Frьhe Landschaftsgдrten in Russland und Deutschland. S. 12—13). В Россию Буш приехал из Англии, что объясняет принятое в литературе написание его имени в английском варианте как Джон Буш.
24) Kцhler M. Op. cit. S. 125.
25) Ibid. S. 125, 262.
26) Ibid. S. 126—178.
27) Îòñóòñòâèå òàêîâîé ʸëåð îòìå÷àåò â ïóáëèêàöèÿõ ïðåäøåñòâåííèêîâ ïî òåìå, â ÷àñòíîñòè ó À.Í. Ïåòðîâà è Ä.Î. Øâèäêîâñêîãî (Köhler M. Frühe Landschaftsgärten in Russland und Deutschland. S. 8—9).
28) Приведем несколько примеров. В связи с начальной стадией строительства садово-паркового и дворцового ансамбля в Пелле Кёлер пишет о том, что Кваренги создал план, а строительные работы были поручены Ивану Стасову. В тексте соответствующей сноски читаем: «…поэтому вероятно, что Старов [sic!] с самого начала сотрудничал с Кваренги» (S. 191 и 282). Александрова дача вблизи Павловска фигурирует в книге Кёлера под названием Александровка (S. 199). В роли автора ставшей хрестоматийной публикации М.И. Семевского о Павловском парке (Павловск. Очерк истории и описание 1777—1877. СПб., 1877) выступает на протяжении всей книги некий Павлович по имени Константин. А художника Франсуа Виолье (Henri Francois Gabriel Viollier, 1750—1829), работавшего при дворе великой княгини Марии Федоровны, если следовать Кёлеру, звали Viollet (S. 285).
29) Shvidkovsky D. The Empress and the Architect: British Architecture and Gardens at the Court of Catherine the Great. New Haven, 1996; Швидковский Д.О. Чарльз Камерон при дворе Екатерины. М., 2001.
30) Русско-английские контакты, в том числе и на почве садово-паркового искусства, изучает английский славист Энтони Кросс: Cross A.G. «By the banks of the Thames»: Russians in eighteenth century Britain. Newtonville, Mass., 1980 (рус. перевод — СПб., 1996); Idem. «By the banks of the Neva»: chapters from the lives and careers of the British in eighteenth-century Russia. Cambridge, 1997; Idem. The English Garden in Catherine the Great’s Russia // Journal of garden history. 1993. Vol. 13. № 3. См. также: Соколов Б.М. Британская теория пейзажного садоводства и ее место в культуре русского Просвещения // Философский век: Альманах. Вып. 20. Россия и Британия в эпо-ху Просвещения. Ч. 2. СПб., 2002. С. 193—213.
31) Швидковский Д.О. Архитектор Чарльз Камерон. Новые материалы и исследования. Автореферат дис. … канд. искусств. М., 1984; Он же. Англо-русские связи в архитектуре второй половины XVIII — начала XIX в. Авто-реферат дис. … д-ра искусств. М., 1994.
32) История садов. Вып. 1 / Под ред. Д.О. Швидковского. М., 1994 (Авторы сборника: Л. Кирюшина, Н. Грязнова, Н. Молок, А. Корчева, З. Подымова, Е. Золотарева, А. Лосева, М. Леонидова).
33) См., например: Краснокутский В.С. О некоторых символических мотивах в творчестве И.С. Тургенева // Вопросы историзма и реализма в русской литературе XIX — начала XX в. Л., 1985. С. 135—150; Эпштейн М. «Природа, мир, тайник вселенной…»: Система пейзажных образов в русской поэзии. М., 1990; Зингерман Б.И. Театр Чехова и его мировое значение. М., 2001 (особенно главы «Пространство в пьесах Чехова», «Столица и усадьба», «Тургенев, Чехов, Пастернак); Торияма Ю. Зрительная культура и русская литература конца XVIII — начала XIX века. Автореф. дис. … канд. филол. наук. М., 2004.
34) Примером могут служить материалы конференций, проводимых в соответствующих музеях-заповедниках (см., например: Усадьба в русской культуре XIX — начала XX века. М., 1996; Яснополянский сборник. Тула, 1992; Русская усадьба в истории Отечества. Ясная Поляна; М., 1999), а также серийные издания вроде «Михайловской пушкинианы» (выходит с 1996 г.) или журнала «Ясная Поляна» (выходит с 1990 г. по 4 номера в год). См. также: Турчин В.С. Царство Флоры в поэзии Пушкина // Русская усадьба. Вып. 6 (22). М., 2000; Фонякова Н.Н. Фет, его усадьба Воробьевка и семья Полонских // Памятники культуры. Л., 1987. С. 49—63.
35) Лихачев Д.С. Поэзия садов. К семантике садово-парковых стилей. Сад как текст. СПб., 1998. С. 6.
36) Вельфлин Г. Основные понятия истории искусств. Проблема эволюции стиля в новом искусстве. СПб., 1994.
37) Вальцель О. Импрессионизм и экспрессионизм. Пб., 1922; Он же. Проблема формы в поэзии. Пб., 1923.
38) PevsnerN. TheEnglishnessofEnglishArt. London, 1956. Рус. перевод: Певзнер Н. Английское в английском искусстве. СПб., 2004.
39) Взаимодействие литературы и изобразительного искусства в Древней Руси. ТОДРЛ. Т. 22. Л., 1966; Пигарев К.В. Русская литература и изобразительное искусство (XVIII — первая четверть XIX века): Очерки. М., 1966; О взаимодействии древнерусской литературы и изобразительного искусства. ТОДРЛ. Т. 38. Л., 1985.
40) Свирида И.И. Сады века философов в Польше. М., 1994. С. 3.
41) Там же. С. 94.
42) Львов является автором одного из немногих дошедших до нас полных проектов планировки частного сада, к тому же включающего в себя теоретические рассуждения. См.: Львов Н.А. Каким образом должно бы было расположить сад князя Безбородки в Москве // Сообщения Института истории искусств. Вып. 4-5. М., 1954. С. 110—126.
43) Гений вкуса: Материалы научной конференции, посвященной творчеству Н.А. Львова. Тверь, 2001; Гений вкуса: Н.А. Львов. Материалы и исследования. Сб. 2. Тверь, 2001; Гений вкуса: Н.А. Львов. Материалы и исследования. Сб. 3. Тверь, 2003.
44) Гений вкуса: Материалы научной конференции, посвященной творчеству Н.А. Львова. С. 4.
45) Методологическая проблематика исследования творчества личностей, подобных Львову, рассмотрена одним из авторов обзора. См.: Веселова А.Ю. «…Мир, называемый Львовым»: к проблеме атрибуции архитектурных произведений Львова // Гений вкуса: Н.А. Львов. Материалы и исследования. Сб. 2. С. 96—105.
46) Тема руин в культуре и искусстве. М., 2003.
47) См. его работы: Язык садовых руин // Arbor mundi/Мировое древо. 2000. № 7. С. 73—106; Сады и парки // Русское искусство: Иллюстрированная энциклопедия. М., 2001. С. 449—452; Альбом Графа Северного, или Сады Павла I // Наше наследие. 2001. № 57. С. 78—115; Мир садов, или Живая книга // Новый Мир искусства. 2002. № 6. С. 8—10.
48) Соколов Б.М. Руина как граница культурных миров // Тема руин в культуре и искусстве. С. 7—38.
49) Так, например, последняя конференция, проходившая в сентябре 2004 г., была посвящена художественным явлениям и стилистическим новациям, возникшим на основе синтеза искусств.
50) Hunt J.D. The Idea of the Garden, and the Three Natures // Zum Naturbegriff der Gegenwart: Kongressdokumentati-on zum Projekt «Natur im Kopf». Stuttgart, 1994. Bd. 1. S. 312.
51) Ïîíÿòèå âòîðîé ïðèðîäû â çíà÷åíèè àãðèêóëüòóðû áûëî ââåäåíî Öèöåðîíîì: Marcus Tullius Cicero. De nature deorum (II, 60). Stuttgart, 1995. S. 226.
52) Новейшаякнига: Hunt J.D. Greater Perfections: The Practice of Garden Theory. London, 2000. Онеобходимостикритическогопересмотратрадиционногоизучениясадово-парковойисториивперспективеразвитияархитектурыиживописисм. егостатьювсборникезнаменито-гоцентрапоизучениюсадово-парковогоискусства: Umbarton Oaks: Perspectives on garden Histories: Dumbarton Oaks Colloquium on the History of Landscape Architecture XXI / Ed. M. Conan. Washington, 1999. Р. 77—90. Помимо выраженного требования междисциплинарности в подходе к изучению истории садово-паркового искусства, Хант обрисовывает в этой статье ряд возможностей осознанно критического научного подхода к садам. В частности, он предлагает отказаться от привычного применения такой терминологической оппозиции, как «регулярное» и «нерегулярное» садостроение. Ее место может занять вопрос о существовании отдельных модусов, соответствующих различным формам репрезентации природы. По мнению Ханта, следует обращаться к «динамическим» темам истории садов, открывающим возможности анализа сада (его устройства и бытования) во всей многогранности взаимосвязей с существующими дискурсами.
53) Лотман Ю.М. Семиотика культуры и понятие текста // Избранные статьи. Таллинн, 1992. Т. 1. С. 129—132.
54) Öèâüÿí Ò.Â. Verg. Georg. IV, 116—48: Ê ìèôîëîãåìå ñàäà // Òåêñò: ñåìàíòèêà è ñòðóêòóðà. Ì., 1983. Ñ. 140— 152. Ñòàòüÿ Öèâüÿí áûëà ñäàíà â ïå÷àòü íåçàäîëãî äî âûõîäà ìîíîãðàôèè Ëèõà÷åâà, íî àâòîð ññûëàåòñÿ íà àíîíñèðîâàííóþ ê òîìó ìîìåíòó êíèãó è óêàçûâàåò íà êîíöåïöèþ, â íåé ïðåäñòàâëåííóþ (ñ. 300).
55) Там же. С. 148. 56 См. продолжение «Георгик», предпринятое Рене Рапеном в 1665 г., и полемический по отношению к нему перевод, выполненный Ж. Делилем.
57) Лотман Ю.М. «Сады» Делиля в переводе Воейкова и их место в русской литературе // Делиль Жак. Сады. Л., 1988. С. 191—209.
58) Погосян Е.А. Сад как политический символ у Ломоносова // Труды по знаковым системам. Вып. 24. 1992. С. 44—57.
59) Цивьян Т.В. Указ. соч. С. 146.
60) Раков В.П. Батюшков и Гоголь (мифологема сада в русской литературе) // Художественная традиция в историко-литературном процессе. Л., 1988. С. 17—18.
61) Шарафадина К.И. Алфавит Флоры в образном языке литературы пушкинской эпохи: Источники, семантика, формы. СПб., 2003.
62) Floryan M. Gardens of the Tzars: A Study of the Aesthetics, Semantics and Uses of Late 18th Century Russian Gardens. Aarhus, 1996.
63) Книга Флориан до сих пор является единственной монографией, посвященной истории русского садового искусства. Появление второй работы широкого плана, выполненной на этот раз Питером Хэйденом, анонсировано на сентябрь 2005 г.: Hayden P. Russian Parks and Gardens. 2005.
64) Щукин В. Миф дворянского гнезда: Геокультурологическое исследование по русской классической литературе. Krakуw, 1997. С. 33.
65) Топоров В.Н. Петербург и «Петербургский текст русской литературы»: Введение в тему // Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтического: Избранное. М., 1995. С. 259—367.
66) Дмитриева Е.Е., Купцова О.Н. Жизнь усадебного мифа: утраченный и обретенный рай. М., 2003. Смежная проблематика рассматривается и в статье одного из авторов обзора: Веселова А.Ю. Усадебная жизнь в стихах поэтов львовско-державинского кружка // XVIII век. Сб. 24. (В печати.)
67) Дмитриева Е.Е., Купцова О.Н. Указ. соч. С. 3.
68) Там же. С. 5.
69) Там же. С. 4.
70) Ñì., íàïðèìåð, ãëàâó «Äóõîâíûé ëàáèðèíò Ãîãîëÿ è ñàäÏëþøêèíà».
71) См., например: Смилянская Е.Б. Дворянское гнездо середины XVIII века (Тимофей Текутьев и его «Инструкция о домашних порядках»). М., 1998; Письма А.М. Бакунина к Н.А. Львову / Публ. Л.Г. Агамалян // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского дома на 1997 год. СПб., 2002. С. 43—95.
72) Злочевский Г.Д. Русская усадьба: Историко-библиографический обзор литературы (1787—1992). М., 2003.
73) Ср.: Аурова Н.Н., Лотарева Д.Д. Русская усадьба на страницах журналов «Старые годы» и «Столица и усадьба». [Аннотированный библиографический указатель]. М., 1994.
74) Столица и усадьба. 1914. № 1. С. 4.
75) См., например, классическую книгу Пыляева: Пыляев М.И. Забытое прошлое окрестностей Петербурга. СПб., 1889 (переизд. — СПб., 2003).
76) Успенский А.И. Императорские дворцы. М., 1913. Т. 1—2; Курбатов В.Я. Сады и парки. История и теория садового искусства. Пб., 1916. Этим работам предшествовали описания отдельных крупных садово-парковых ансамблей. См., например: Бенуа А.Н. Царское Село в царствование императрицы Елизаветы Петровны. СПб., 1910; Вильчковский С.Н. Царское Село. СПб., 1911; Курбатов В.Я. Павловск. СПб., 1912.
77) Русская усадьба. Вып. 1—10. М., 1994—2004.
78) Три века русской усадьбы: Живопись, графика, фотография. Изобразительная летопись. XVII — начало XX в.: Альбом-каталог / Ред.-составитель М.К. Гуренок, гл. ред. С.Н. Романова, отв. ред. А.А. Славянская. М., 2004; Дворянские гнезда России: История, культура, архитектура / Под ред. М.В. Нащокиной. М., 2000.
79) Нащокина М.В. Русская усадьба — временное и вечное // Русская усадьба. Вып. 9 (25). М., 2003. С. 7—21.
80) Художественная культура русской усадьбы. М., 1995.
81) Марисина И.М. «Врата столичны затворились, все скачут жить по деревням…»: Путешествие в усадьбу во второй половине XVIII — начале XIX века // Художественная культура русской усадьбы. С. 30.
82) Òàì æå. Ñ. 32.
83) Òàì æå. Ñ. 33.
84) Òàì æå. Ñ. 35.
85) Òàì æå. Ñ. 40.
86) Åâàíãóëîâà Î.Ñ. Õóäîæåñòâåííàÿ «Âñåëåííàÿ» ðóññêîé óñàäüáû (êóëüòóðà «çîëîòîé» ïîðû óñàäüáû ñåðåäèíû XVIII — íà÷àëà XIX â.). Ì., 2003.
87) Roosvelt P. Life on the Russian country estate: A social and cultural history. Yale, 1995.
88) «I have endeavored to combine all these sources of infor-mation into a full-scale portrait, as close as possible to the vivid reality, of life on the estate, a topic that has fascinated me since I read my first Turgenev novel» (Ibid. Р. XV). Аналогичную увлеченность предметом исследования, оборачивающуюся навязыванием ему авторских фантазий, представляет собой монография Томаса Ньюлина, посвященная творчеству А.Т. Болотова (Newlin Th. The Voice in the Garden: Andrei Bolotov and the anxieties of Russian pastoral, 1738—1833. Evanstone, Illinois, 2001).
89) «I have reexamined the literary legacy: the memoirs, diaries, travel journals, and contemporaneous literature in which estate life was recorded and portrayed and which offer a more complete and compelling portrait of estate life than do statistics» (Ibid. Р. XIV). Далее автор признает отличие художественной литературы от автобиографических текстов, с учетом которых в книге предпринята попытка «сбалансировать мощные поэтические стереотипы» за счет «прозаических картин мемуарной литературы», в которой «вспоминаются реальные миры» (Ibid. Р. XV).
90) Показательно, что свидетельство об усадебной свободе в отличие от цензуры, контролирующей городское общество начала XIX в., взято из воспоминаний 1890 г.
91) «…The happy peasants dance and sing, shepherds bring garlands of flowers to their sweethearts» (Ibid. Р. 297).
92) Соговоркой, чтовЗванкеДержавинещенедостигидеальногосостояния: «Although in reality life at Zvanka had many aristocratic touches, Derzhavin’s poetic insistence on his pastoral, patriarchal routine in the country typified the intelligentsia’s rejection of aristocratic luxury» (Ibid.).
93) Каждан Т.П. Художественный мир русской усадьбы. М., 1997.
94) На эпистемологическую функцию садов указывает Мишель Фуко: Фуко М. Слова и вещи: Археология гуманитарных наук. СПб., 1994. С. 29—30, 160—161.
95) Schцnle A. Garden of the Empire: Catherine▒s Appropriation of the Crimea // Slavic Review. 2001. № 60/1. P. 1—23. Опредставленияхорайскомсадеврамкахгосударстве-нойидеологиисм.: Baehr S.L. The Paradise Myth in Eigh-teenth-Century Russia: Utopian Patterns in Early Secular Russian Literature and Cultur. Stanford, 1991. P. 65—89.
96) Schцnle A. A.B. Kurakin and the Local Politics of Estate Design // Russian Literature. 2002. № 52/1—3. P. 283— 298; Idem. A.T. Bolotov’s Horticultural Theodicy: The Aes-thetics of «Disinterested» Wonder // Russian Studies in Literature. 2003. № 39/2. P. 24—50; Шёнле А. Пространственная поэтика Царского Села в екатерининской презентации империи // Тыняновский сборник. М., 2003. Вып. 11. С. 51—66; Он же. Пространство меланхолии и Жуковского // Эткиндовские чтения. Вып. 1. СПб., 2003. С. 153—185.
97) Hirschfeld С.Ch.L. Kleine Gartenbibliothek: Eine erweiterte Fortsetzung des Gartencalenders. Kiel, 1790. S. VII.
98) Gamper M. Die Natur ist republikanisch: Zu den дsthetischen, anthropologischen und politischen Konzepten der deutschen Gartenliteratur im 18. Jahrhundert. Wьrzburg, 1998.
99) Применение разработанной Гампером методики на русском материале было предпринято одним из авторов данного обзора: Ананьева А.В. Услада мысли и зренья — поэтическое описание Александровой дачи в контексте дискуссии о рациональном и сенсуальном восприятии пейзажного сада; Она же. Сад в поэзии и поэзия в саду: поэма Жака Делиля «Сады» и «Письма о саде в Павловске» А.К. Шторха.
100) Болотов А.Т. Экономический магазин, или Собрание всяческих экономических известий, опытов, открытий, замечаний, наставлений, записок, советов… Ч. I—XL. М., 1780—1789; Левшин В.А. Садоводство полное. М., 1785; Он же. Всеобщее и полное домоводство. М., 1795; Он же. Собрание новых мыслей для украшения садов и дач. М., 1799; Осипов Н.П. Новый и совершенный русский садовник, или Подробное наставление Российским садовникам, огородникам и любителям садоводства. СПб., 1790; Он же. Подробный словарь для сельских и городских охотников и любителей ботанических увеселений и хозяйственного садоводства Николая Осипова. Ч. 1. СПб., 1791; Он же. Новый и совершенный русский садовник, или Подробное наставление российским садовникам, огородникам, а наипаче любителям садов. СПб., 1793. Т. 1—2.
101) Ñðàâíåíèå ñàäà è åãî îïèñàíèÿ íà ïðèìåðàõ âçàèìîîòíîøåíèé ñ äèñêóðñàìè ïðîñòðàíñòâà è âîñïèòàíèÿ ðàññìîòðåíû À.Â. Àíàíüåâîé â ðÿäå ñòàòåé; î êîíöåïöèÿõ ïðîñòðàíñòâà: Wechselspiel vin Raum end Text: Der Gar-ten in zarischen Russland Wechselspiel von Raum und Text; î âîñïèòàíèè: Alexandrowa Datscha: literarisches Erziehungsprogramm und seine Umsetzung im Garten // Der andere Garten. Erinnern und Erfinden in Gärten von Institutionen / Hg. Natascha N. Hoefer, Anna Ananieva (Formen der Erinnerung; Bd. 22). Göttingen, 2005. S. 101— 124.  ïîñëåäíåì ñáîðíèêå ñòàòåé ïðåäïðèíÿòà ïîïûòêà ìíîãîñòîðîííåãî îñâåùåíèÿ êîíöåïöèé ñàäîâî-ïàðêîâîãî óñòðîéñòâà è ïîýòîëîãè÷åñêèõ ñòðàòåãèé â ñâÿçè ñ ðàçâèòèåì òàêèõ ó÷ðåæäåíèé, êàê áîòàíè÷åñêèé è çîîëîãè÷åñêèé ñàäû, ïóáëè÷íûå ãîðîäñêèå ñàäû, ñàäû ïðè òþðüìàõ è ïñèõèàòðè÷åñêèõ áîëüíèöàõ, êëàäáèùàõ è êóðîðòàõ.
102) То, что это имеет смысл, продемонстрировал на материале английского пейзажного сада немецкий искусствовед: Buttlar A. v. Der englische Landsitz 1715—1760: Sym-bol eines liberalen Weltentwurfs. Mittenwald, 1982; Idem. Der Landschaftsgarten. Kцln, 1989.
103) Уортман Р.С. Сценарии власти: Мифы и церемонии русской монархии от Петра Великого до смерти Николая I. Т. 1. М., 2002; Зорин А. Последний проект Потемкина: Праздник 28 апреля 1791 г. и его политическая эмблематика // Новое литературное обозрение. 2000. № 43. С. 113—136.
104) Например, американский историк Кристофер Элай использует цитату из стихотворения Ф.И. Тютчева «Эта скудная природа…» в качестве броского заглавия и иллюстрации ключевого для работы тезиса, но не принимает анализа этого поэтического текста или даже его некой литературной контекстуализации. Кроме того, исследуя становление идеи ландшафта в России, Элай хотя и широко привлекает живописный материал, но при этом совершенно не учитывает эстетической стороны развития представлений о природе и их разнообразных материальных реализаций, в частности в садово-парковом пространстве: Ely Ch. This Meager Nature: Landscape and National Identity in Imperial Russia. Northern Illinios University Press, 2002.
105) Показательно, что ссылка на факт принятия «Манифеста о вольности дворянства» и его последствия для русской усадьбы является «общим местом» изучения садово-парковой культуры, однако исследование, которое подвергло социальные, политические и экономические условия статистической проверке и научному анализу и тем самым позволило фактически подтвердить и отчасти скорректировать бытовавшие представления, появилось только в 1999 г.: Фаизова И.В. «Манифест о вольности» и служба дворянства в XVIII столетии. М., 1999.
106) Постановка проблемы изучения феномена памяти в рамках литературоведения, социологии и искусствознания связана с трудами Вальтера Беньямина, Мориса Хальбвакса и Аби Варбурга. Одной из ключевых фигур новейшей дискуссии о культурной памяти, возникшей в конце 1980-х гг., является профессор Гейдельбергского университета Ян Ассман (Ассман Я. Культурная память: Письмо и память о прошлом и политическая идентичность в высоких культурах древности. М., 2004). Концепция культурной памяти, развитая в этой работе на материале древних культур Египта, Израиля и Греции, получила дальнейшее развитие и применение к европейской литературе Нового времени в работе, написанной Я. Ассманом в сотрудничестве с литературоведом Алейдой Ассман (Асман А., Ассман Я. Канон и цензура. К вопросу об археологии литературной коммуникации // Немецкое философское литературоведение наших дней. СПб., 2001. С. 125—156). В отечественной филологии к проблеме памяти обращались такие исследователи, как М.М. Бахтин, Ю.М. Лотман, М.Л. Гаспаров и др. Этой же актуальной для сегодняшней политики и культуры проблеме посвящен выпуск журнала «Неприкосновенный запас» (2005. № 40—41).
107) Нащокина М.В. Русская усадьба — временное и вечное. С. 17; Евангулова О.С. Художественная «Вселенная» русской усадьбы… С. 8.