Опубликовано в журнале НЛО, номер 5, 2005
Еще не вспоминая — помня.
М.Ч.
Сейчас уже трудно представить себе, чем была книга «Поэтика Чехова», вышедшая в 1971 году. Люди старшего поколения отлично помнят то унылое, безнадежное, порой отталкивающее впечатление, которое неизбежно возникало у читателей работ о Чехове, — статьи Н. Берковского или А. Скафтымова погоды не делали. И вот молодой человек, ученик В.В. Виноградова, пишет во «Введении» к своей книге, что «взгляд на литературное произведение как на некую систему, или структуру, стал в современном литературоведении общепризнанным» (с. 3). Это был вызов — общепризнанным был как раз род общеидеологической жвачки, где банальности перемежались с обличениями мещанства и несправедливого общественного строя и все сдабривалось сожалениями о том, что Чехов не дожил даже до первой русской революции, которую, таким образом, не успел поприветствовать.
Это было возвращением к Ю. Тынянову и Б. Эйхенбауму — советское литературоведение существовало так, будто и не было этих исследователей, основоположников науки филологии. И А.П. Чудаков вместе с М.О. Чудаковой и Е.А. Тоддесом выпустили знаменитый том Тынянова «ПИЛК» («Поэтика. История литературы. Кино»), где комментарии составляют вторую, не менее ценную и важную книгу. Это было не просто. Рассказывают, что, когда редакторша требовала от Александра Павловича каких-то уступок, он сказал ей: «Вы со мной ничего не сделаете — я каждый день пробегаю десять километров». Этот большой, сильный и добродушный, как все сильные люди, человек умел быть железным, если дело шло о его убеждениях. А что до фона — Сергей Чупринин хорошо сказал в передаче об Александре Павловиче (она снималась три года назад для канала «Культура» в рамках цикла «Экология литературы»), что для Чудакова просто не существовало Ермиловых, Бердниковых и проч.
А.П. Чудаков, С.Г. Бочаров, В.Н. Турбин. Москва, 1987. Фото из архива С.Г. Бочарова.
В книге 1971 года проявились некоторые важнейшие для А.П. темы: это, прежде всего, структура авторского повествования и предметный мир. И подлинным открытием, перевернувшим наши представления о Чехове, была глава «Сфера идей». То, что Чехов безразличен к высказываемой идее персонажа, но не безразличен к тому, в чем состоит подлинный смысл (идея) существования героя, было настолько необычно, что даже сейчас, когда это суждение уже вошло (часто без ссылки на А.П.) в несколько книг о Чехове, оно далеко не всем понятно и не всеми принято. Но А.П. всегда и во всем предельно доказателен — причем добросовестно доказателен; внимательный читатель оценил такое, например, замечание из «Введения»: «Все выводы настоящей работы основывались исключительно на анализе самой чеховской художественной системы. Теоретические высказывания Чехова <…> привлекались в минимальной степени» (с. 8).
Потом была книга 1986 года «Мир Чехова». На вопрос, почему он выбрал Чехова, А.П. ответил: «Чехов один из тех немногих писателей, которого интересовали все стороны жизни. В отличие, скажем, от Достоевского, который может в беседе Ивана и Алеши на тридцати страницах ни разу не упомянуть о предмете, где сидели, кто встал, кто что-то поел и т.д., у Чехова это совершенно невозможно. То есть он включает своего человека в предметный мир в каждый момент его жизни. И скажет, какие у него галоши и кто в это время проходил… И надо сказать, что вот этой чеховской философии предметного мира, мне кажется, вообще принадлежит будущее. Как и вообще философии предметного мира» (из передачи 2002 года). И о том же в книге 1986 года: «Нам кажется, что литературоведение стало несколько высокомерным. Если б некто до знакомства с самими сочинениями Пушкина, Лермонтова, Тургенева, Достоевского, Толстого стал читать литературу о них, он бы решил, что они писали исключительно о мировых проблемах, “лишних людях” и конфликтах и что мир в его вещности и конкретной вседневной бытовой заполненности не занимал авторов “Евгения Онегина”, “Тамани”, “Записок охотника”, “Бедных людей”, “Анны Карениной”. И менее всего такая приподнятая позиция пригодна в изучении Чехова» (с. 5). Предметному миру А.П. посвятит свою книгу 1992 года — «Слово — вещь — мир. От Пушкина до Толстого». А в книге 1986 года важнейшим станет изучение творчества Чехова на фоне так называемой «массовой литературы»; ведь Чехов был не только читателем малой прессы, «но ее работником, ее неутомимым вкладчиком» (с. 9). И вот «для целей настоящей работы были обследованы все основные юмористические и иллюстрированные журналы 70—80-х годов», провинциальные газеты, фронтально просмотрена критика о Чехове 1883— 1904 годов. Жаль, что собрание прижизненных критических откликов на произведения Чехова, которое собирался издать А.П., так и не вышло, как не вышел и библиографический указатель «Чехов в прижизненной критике». Быть может, работа А.П. будет кем-то доведена до конца и издана — лучшей памяти ученому придумать нельзя.
Сам он ценил память об ушедших и умел ее хранить. Я говорю не только о его очерках, посвященных С. Бонди, В. Виноградову, В. Шкловскому; здесь же следует сказать и о его комментариях к сборнику Тынянова «Пушкин и его современники», к упомянутому уже тыняновскому сборнику 1977 года, к собранию сочинений Виноградова и, конечно, к тридцатитомному собранию Чехова. Ему принадлежит идея переиздания филологического наследия — работ выдающихся филологов прошлого; пожалуй, память — главный мотив его замечательного романа. И даже его сожаление о том, что изменилось отношение к вещи, предмету — теперь вещь не наследуют и не хранят, а меняют, — связано, наверное, с убеждением, что и в дедовской этажерке или ложке тоже живет память.
Есть еще одна сфера, где деятельность А.П. была особенно ценна, — педагогическая. Не знаю, насколько смогли оценить его лекции студенты Сеульского или Мичиганского университетов, но старшеклассники из 67-й московской школы, где он читал лекции о Пушкине, Некрасове и Чехове, его слушали внимательно. Потом, учась в Московском университете, с гордостью говорили, что Чудаков (приглашенный кафедрой русского языка) читал им лекции еще в школе. Как сказал сам А.П. в передаче 2002 года, «школьникам нужно давать самые великие образцы. <…> Нужно показать детям, что вообще бывает великого в литературе. Даже если они из этого поймут очень немногое. Вот это ощущение величия поэзии данного поэта, вот это первое, что им должно, что им нужно внушить. А постепенно они увидят, что есть, что бывает и как это. Они потом постепенно поймут. Главное, чтоб они начали читать». Здесь, наверное, сказался опыт самого А.П., который признавался: «…классе в шестом, может быть, в седьмом я узнал, что существует такая профессия: всю жизнь читать замечательные произведения литературы, и у меня уже не было никаких колебаний. Я просто уже знал, что я пойду на филологический факультет университета». Так начинают жить литературой — и эта жизнь не кончается. Остаются книги.