Опубликовано в журнале НЛО, номер 4, 2005
Однажды знакомая семилетняя девочка пошла в Палеонтологический музей. Проведя в упоении несколько часов в его залах, в конце прогулки она вдруг спросила: “Бабушка, а почему здесь нет Пушкина?” Наивный вопрос ребенка, выросшего сразу в нескольких московских “пушкинских музеях” и для которого музей — значит, Пушкин, очень напоминает мне тех простодушных “взрослых”, которые до сих пор полагают, что архив — значит, общедоступность и использование фондов 1, и совершенно серьезно вопрошают чиновников от архивов, почему управляемые ими российские государственные документальные хранилища постепенно, но неуклонно становятся менее доступными.
В “детском” случае бабушка, имея несколько вариантов ответа, наверняка предпочла самый простой и прямой: “Потому, деточка, что Пушкин не имел никакого отношения к палеонтологии”. Подобный ответ прочно закрывает вопрос, и обсуждать здесь уже нечего.
Весьма сходную модель реакции на неприятные вопросы избрали и руководители Федерального агентства по архивам. По их словам, отдельные документы и фонды изымаются из использования потому, что они неправомерно и неправильно с профессиональной точки зрения были открыты. Причем руководители архивной службы и архивов различных уровней единодушно не только не отрицают “реставрации” ограничения доступа к документам, но и дают подробные комментарии по этому поводу в средствах массовой информации. Так, на “Кухне Андрея Черкизова” (радио-станция “Эхо Москвы”, 29 мая 2004 г.) Т.Ф. Павлова спокойно и профессионально разъяснила недостатки старого, образца 1992 г., “Временного положения”, регулировавшего процесс рассекречивания архивных документов. Созданное в спешке, с целью выявления доказательной документальной базы для Суда над КПСС, оно, по словам одного из руководителей Федерального агентства по архивам, давно не соответствует усложнившимся реалиям сегодняшнего дня.
И правда, отсутствие надежной законодательной базы использования национального документального богатства недопустимо для любого правового общества. Этой констатации тем более трудно возразить, что доступ ко многим новым архивным материалам, прежде всего имеющим весомый историко-политический характер, все последнее десятилетие носил откровенно выборочный, привилегированный характер. Сначала сама верховная российская власть, а потом и архивные чиновники всех уровней отбирали и отбирают претендентов, достойных приобщения к особо ценным объектам национального архивного фонда. В период президентства Б.Н. Ельцина это были прежде всего российские и зарубежные общества и фонды, а также отдельные исследователи, соответствовавшие критериям новой политической “демократичности”. Даже в 2004 г. известные и весьма уважаемые историки не стесняются торжественно заявлять в предисловии к книге: “Нам были даны привилегии использовать [новые] факты в данной книге теми высокими должностными лицами современной России, которые желают, чтобы наконец прозвучала правда об истории страны”2.
Таким образом, логика отказа от разработанных в начале 1990-х норм доступа к архивным документам выглядит вполне мотивированно: под давлением прежней власти, в угоду политической конъюнктуре были волюнтаристски нарушены правила использования архивных документов, в результате чего государству и его гражданам нанесен значительный моральный, а также политический и экономический ущерб. В этой ситуации, оставляя незыблемыми основные принципы российского архивного дела, необходимо скорректировать законодательство, прежде всего в области использования документов.
Казалось бы, все ясно. Привыкшие читать между строк, мы отлично понимаем, что за разговорами о “законодательной базе” стоят традиционные для несчастного Отечества причины — идеологические. Путинская чиновно-чекистская реставрация коммуно-имперского стиля на уровне обывателя очевидно выливается в воссоздание и укрепление советских риторики, атрибутов и мифологии. А последняя, как известно, в значительной мере была основана на безымянности/анонимности ее структурообразующих элементов (“неизвестный солдат”, “советский народ”, “народ-победитель” и т.п.). Бесконечная удаленность официальной советской истории от реальных событий и биографий конкретных людей многие десятилетия гарантировала возможность “общенационального забвения” как важного фактора внутриполитической стабильности советского режима. Авторы и соавторы, “носители” и “хранители” этой мифологии хорошо понимали эту зависимость и постоянно работали на ее поддержание. Эффективность их работы поразительна — российское общество до сих пор не только связано по рукам и ногам созданным ими “прошлым”, оно продолжает жить им, даже в молодых поколениях отказываясь от правды.
Конечно, в контексте мучительной трансформации исторической памяти общества каждый новый факт, каждое новое имя и судьба, извлеченные из архивного небытия, подтачивали и необратимо подрывали могущество советской мифологии. И в этом смысле архивы снова оказались в центре идейного и идеологического противостояния. Не приходится удивляться, что, чутко уловив, куда дует новый политический ветер, руководители Федерального агентства начали постепенно, в такт аналогичным действиям верховной власти, возвращаться к практике ограничения доступа к документам.
Между тем, все более недоступными для исследователей становятся отнюдь не только рассекреченные в 1990-е гг. документы советского периода, но и многие другие — вплоть до XIX в. Именно недоступными, а не официально “закрытыми”. Причины/предлоги называются разные, в основном невинного физического свойства: необходимость реставрации, подготовка страховых копий и т.п., то есть весь тот репертуар, который хорошо известен с советских времен и против которого “нет приема”. На вопрос: почему сегодня “прикрываются” идеологически совершенно нейтральные архивные документы? — следует еще один простой ответ: архивы стали частью современного российского рынка со всеми ему присущими достоинствами и недостатками.
Еще на заре эпохи гласности выяснилось, что “архивные документы” и “архивные сведения” — вполне конвертируемый продукт свободного рынка; более того, это своего рода богатейшее нефтяное месторождение, на освоение которого в мире инвестируются значительные средства. Причем при умелом подходе материальные и карьерные дивиденды приносят все стадии работы с архивными документами — от хранения, добычи (читай: выявления), систематизации, копирования до информации о состоянии “скважины” и производства конечного продукта в виде публикаций и монографий.
Естественно, первыми осознали блестящую перспективу разработки вновь открытого поля “индивидуальные пользователи”, количество которых в читальных залах в первые годы перестройки увеличилось едва ли не в сотни раз. С точки зрения многих “хранителей”, они приносили один лишь вред архиву — бесконечно заказывали дела и копии, рвались к “запретному”, мяли страницы, вообще, вели себя непоседливо и требовательно, а главное — частенько перехватывали материалы, сулящие или приносящие сенсационные открытия.
Однако через некоторое время к возделыванию архивной нивы подключились более солидные клиенты — “корпоративные пользователи” (старые и новые российские и зарубежные академические институции — фонды, общества, институты). С ними “хранителям” стало работать значительно легче, а главное, прибыльнее. Путь “корпоративного пользователя”, особенно зарубежного, к архивным документам обязательно лежал через кабинет “главного хранителя”, который тет-а-тет объяснял гостю его возможности и обязанности 3. В результате взаимопонимания многие “главные хранители” ощутили себя собственниками государственных архивных ресурсов, самостоятельно решающими, кому дать, кому — нет, а главное — за сколько или по какой схеме 4.
Впрочем, справедливости ради надо отметить, что иностранные, федеральные и муниципальные “инвестиции”, попавшие в умные и предприимчивые руки, позволили некоторым архивам не только сохранить высококлассный коллектив архивистов, но и придать импульс их развитию как научных учреждений. Так, бывший центральный партийный архив (ныне РГАСПИ), успевший за десятилетие сменить три названия, отказался от практики “продажи грифа” и выдал большую серию важнейших документальных публикаций и монографических исследований собственных сотрудников. Некогда прозябавшие в прямом и переносном смысле на периферии архивного мира московские городские архивы ныне настолько преуспевают, что к ним на Калужскую перемещаются и федеральные структуры (как Главный архивный научно-исследовательский институт, например). В то же время многие престижные в советские времена ведомственные архивы, как, например, Архив Российской академии наук, когда-то единственный архив, регулярно выпускавший обстоятельные обзоры фондов и книжные публикации документов, напротив, полностью утратили свои позиции и возродятся ли — неведомо.
Словом, за прошедшие годы карта архивного мира кардинально изменилась. На смену советской архивной идеологеме “хранить и не пущать” пришла новая концептуальная парадигма российского архивоведения — архив как бизнес, но прежде всего бизнес “топ-менеджеров”. На улице — иномарки, внутри — в основном плохо одетые и больные люди: это и есть современная архивная Россия.
Но если это так, то непроясненым остается главный вопрос — вопрос о собственнике. Так кому же принадлежат российские архивы?
_____________________________________________________
1) Во всяком случае, в 1970—1980-е гг. в Московском историко-архивном институте на экзаменах по теории и практике архивного дела следовало отвечать, что глав-ной функцией архива является использование документов; хранение считалось исключительно важной, но отнюдь не главной задачей архивного учреждения. Разумеется, в то время в таком подходе было много лицемерного, но тем не менее он дает пример неосознанной подготовки внутрисистемного реформирования.
2) См.: Брент Дж., Наумов Вл. Последнее дело Сталина. М.: Проспект, 2004. С. 15.
3) К сожалению, подобная система не является “ноу-хау” российских архивистов; в некоторых зарубежных архивах неоднократно приходилось сталкиваться с аналогичной двойной архивной бухгалтерией: “пообедаешь” с главой наблюдательного совета — получишь дополнительные копии, не удастся — останешься при официальном лимите.
4) Утверждения архивного начальства, что любое копирование или выявление документов, например, происходит только на основе официальных договоров, конечно, только часть правды; бóльшая часть архивной экономики находится в надежной тени.