По материалам конференции «Цензура и доступ к информации: история и современность» (16 — 18 марта 2005 г., Санкт-Петербург)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 4, 2005
Ты же, прошу, ничего не пиши без воли Минервы.
Вот тебе главный совет. А ежели что и напишешь —
Прежде всего покажи знатоку — такому, как Меций,
Или отцу, или мне; а потом до девятого года
Эти стихи сохраняй про себя: в неизданной книге
Можно хоть все зачеркнуть,
а издашь — и словца не поправишь.
Гораций. Наука поэзии (пер. М. Гаспарова)
16—18 марта 2005 г. в Санкт-Петербурге, в новом здании Российской национальной библиотеки, прошла международная научная конференция “Цензура и доступ к информации: история и современность”. Этот представительный научный форум был логическим и фактическим продолжением прошедших в городе на Неве конференций, посвященных вопросам свободы информации и исследованию цензуры, — “Свобода научной информации и охрана государственной тайны” (24—26 сентября 1991 г.), “Цензура иностранной книги в Российской империи и Советском Союзе” (ноябрь 1993 г.), “Цензура в России: история и современность” (20—22 сентября 1995 г.).
Организаторами конференции выступили Комитет по свободному доступу к информации и свободе выражения Международной федерации библиотечных ассоциаций и учреждений (FAIFE IFLA), Российская национальная библиотека, Санкт-Петербургский филиал Института истории естествознания и техники РАН, факультет журналистики Санкт-Петербургского государственного университета и Пенсильванский университет (США).
Состав организаторов во многом определил и особую тональность, и специфику конференции в ряду прочих мероприятий, посвященных недопустимости цензуры, обеспечению гарантий свободы слова, печати и доступа к информации.
Современные политические и культурные реалии ставят перед обществом новый комплекс проблем, связанных с распространением и доступностью информации, социальной ответственностью участников информационного процесса. Где граница между цензурой и контролем, необходимым для функционирования любого государства? Допустима ли общественная цензура в качестве замены цензуры государственной? Каковы пределы раскрытия информации о деятельности государственных органов? Является ли развитая инфраструктура, опосредующая распространение информации, надежной защитой от поражения этой “проводящей системы” новыми видами цензуры? Подобные проблемы затрагивают не только “информационное общество”, но и научную культуру этого общества. В процесс создания, обмена и потребления информации оказывается вовлеченной большая часть населения планеты. Бесспорно, современное общество, имеющее определенную культуру потребления информации, нуждается в определенной традиции, с которой оно могло бы идентифицироваться и которая оправдывала бы нынешний этап развития информационного метаболизма.
История цензуры оказывается вполне удобным пространством репрезентации современной культуры информации. Однако сегодняшнее общество опасается не столько информационной цензуры (поскольку сегодня недостатка в объеме информации нет), сколько контроля над информационной инфраструктурой — еще полвека назад Маршалл Маклюэн постулировал знаменитое “the medium is the message” — сообщением является средство коммуникации. Перечень участников процесса распространения информации со времен Горация расширился за счет одного важного обстоятельства. У цензуры всегда были не только противники, но и сообщества, противопоставленные ей по профессиональному признаку. Для членов этих сообществ основной целью был доступ к информации. Полученные данные использовались в личных, корпоративных или общественных (государственных) интересах. Однако благодаря воздействию, главным образом, таких факторов, как развитие информационной инфраструктуры, сегодня одновременно можно наблюдать два процесса — профессионализации и депрофессионализации “информационных сообществ”. Запрос на своевременное получение достоверной информации имеется со стороны всего общества. Общество способно предложить самому себе готовые информационные решения, однако, во-первых, традиционно высока ценность экспертной информации, а во-вторых, развитие коммуникативных механизмов выгодно государству лишь до определенной степени. Поэтому на первый план выходят люди, чья работа обозначается новым термином “информационная профессия”, — посредники между информационной инфраструктурой и пользователями информации. При этом в традиционном и в современном обществе методы обеспечения прозрачности и предсказуемости информационного поля остаются сходными. В преамбуле “Манифеста IFLA об Интернете” — документа, обсуждение которого заняло важное место на конференции, — говорится, в частности, о том, что “препятствия на пути информационного потока должны быть уничтожены, особенно те из них, которые содействуют распространению неравенства, нищеты и отчаяния”. В кулуарах конференции один из участников отметил, что если термин “информационный поток” заменить, например, фразой “всесильное учение Ивана Ивановича Иванова”, то призыв воспринимается уже по-иному.
Доклады, заслушанные в пленарном заседании, в целом охватили всю проблематику конференции. В.Н. Монахов (Институт государства и права РАН, Российский комитет Программы ЮНЕСКО “Информация для всех”) выступил на тему “Российский транзит: от культа секретности к культуре информации и знания. Политико-правовые аспекты”. Докладчик акцентировал внимание на том, что в настоящий момент необходимо формирование эффективной правовой платформы безопасного развития информационного пространства России и СНГ. Чтобы выйти на социально ориентированный вектор раз-вития информационного пространства России, необходимо предпринять ряд организационно-политических и организационно-правовых мер (в их число входит разработка Национальной доктрины информационного развития, а также оптимизация и дальнейшее совершенствование законодательства в области информации).
С. Майерс (Гражданские и культурные проекты, США) в докладе “Роль библиотек в усилении демократии” утверждала, что библиотеки помогают не только в поиске информации, но и в осознании важности использования информации как для удовлетворения индивидуальных потребностей граждан, так и для развития общества в целом.
Г.В. Жирков (СПбГУ) в выступлении “Цензура и народное информационное творчество разных исторических эпох” отметил, что не существовало ни одного общества без цензурного режима. Самому жесткому контролю со стороны властей подвергался так называемый самодеятельный информационный поток. Его информационная продукция, как правило, уничтожалась, поэтому источники, которые бы способствовали раскрытию его особенностей, функционирования, содержания и формотворчества, так бедны. Еще в петровскую эпоху наряду с цензурой применялись методы контрпропаганды — так, в 1707 г. власти выпустили листок “Ответ краткий на подметное письмо о рождении в сии времена Антихриста”.
А.В. Блюм (Санкт-Петербургский государственный университет культуры и искусств) в докладе на тему “Существует ли возможность реставрации цензуры в России?” подчеркнул, что семантика слова “цензура” относится к числу самых нечетких и аморфных — под него можно “подверстать” все, что угодно, поскольку элементы регламентации в коммуникативной сфере существовали всегда и везде. В нашей стране и в наше время слово “цензура” неожиданно приобрело положительную семантическую окраску: в 2001 г. 57% населения полагало необходимым введение официальной цензуры, три года спустя эта цифра увеличилась до 70%. Ностальгия по цензуре исходит порой даже из круга писателей, поскольку, по их словам, на оселке цензуры советского времени они якобы оттачивали и совершенствовали свое мастерство, воспитывая в читателе искусство “метафорического чтения”. Было обозначено четыре тенденции, которые в настоящее время заставляют настороженно следить за современным состоянием свободы слова: 1) “административный ресурс”; 2) методы экономического давления; 3) открытый или замаскированный подкуп владельцев СМИ; 4) криминальные методы борьбы с оппозиционными журналистами. Кроме того, Россия унаследовала традицию охраны государственных тайн, связанную с умалчиванием и дозированием информации, что особо чувствуется при освещении экологической тематики.
В ходе работы секций “Формирование информационного общества и проблемы цензуры и доступа к информации”, “История цензуры в России” и “История цензуры в разных странах” свои доклады (в основном — очно) представили около 50 участников конференции.
И. Линден (Университет Род-Айленда, США) рассказала о том, что американские библиотеки находятся в центре борьбы за сохранение демократических принципов и недопущение цензуры. В течение долгого времени в США преобладала моральная цензура, истоки которой восходят к пуританским традициям первых переселенцев. Однако с началом войны в ситуации угрозы терроризма акценты сместились в сторону политической цензуры. С принятием в октябре 2001 г. Патриотического акта власти США получили право контроля над тем, какую литературу читают в библиотеках и покупают в книжных магазинах. Общественные организации, среди которых — Американская библиотечная ассоциация, развернули борьбу за обеспечение свободы и неподконтрольности чтения.
К. Хокинс (Университет Мичигана, США) отметил возрастающую роль электронных учебных пособий, позволяющих исключить дорогостоящие полиграфические операции и быстрее реагировать на потребности учебного сообщества.
А. Арахова и С. Капидакис (Национальная библиотека Греции и Университет Ионио, Греция) в совместном докладе подчеркнули значение националь-ных библиотек как ключевого компонента формирования информационного общества и “общества знаний”. Библиотеки работают как распространители информационных ресурсов, предлагая пользователям разнообразные услуги.
М.Б. Конашев (Институт истории естествознания и техники РАН, Санкт-Петербург) рассмотрел некоторые возможные последствия развития “информационного общества”. По мнению докладчика, в будущем место системы материального производства как посредника в отношениях между людьми займет “информационная машина”. В результате разделения труда в новом обществе возможно появление “элиты” и “массы”, которой достанутся только примитивные машинные функции. В таком случае неизбежно и распределение прав доступа к информации — полной и всеобъемлющей — для элиты, и “машинной” — для человека “массы”.
Д.К. Равинский (Российская национальная библиотека, Санкт-Петербург) выступил с сообщением на тему “Библиотеки и цензура: опыт демократических стран”. Профессиональное библиотечное сообщество, как правило, выступает против каких-либо ограничений свободы чтения, однако на примере Германии и США было показано, что имеются стратегии, позволяющие библиотекам избегать распространения материалов, представляющих угрозу для общества.
П. Старжес (Комитет по свободе доступа к информации и свободе выражения ИФЛА, Университет Лафборо, Великобритания) вынес на дискуссию “Манифест ИФЛА об Интернете”. В документе, увидевшем свет в 2002 г., заявлено, что “беспрепятственный доступ к информации важен для достижения свободы, равенства, всеобщего понимания и мира”, что “интеллектуальная свобода лежит в основе библиотечной деятельности, обеспечение свободного доступа к информации, вне зависимости от средств ее передачи или государственных границ, является главной обязанностью библиотечной и информационной профессии”. Документ содержит положение о том, что “библиотекари должны обеспечивать осмысленный доступ к сетевой информации”, поскольку “в Интернете доступно множество ценных ресурсов, но есть и ненадежные”.
А. Мёлдре (Таллиннский педагогический университет, Эстония) на примере Эстонии ознакомила слушателей с современными проблемами выражения в электронной сфере. В докладе была обозначена роль сетевых ресурсов в обсуждении вопросов местного значения.
О.В. Сергеева (Волгоградский государственный университет) высказала мнение о том, что функция информационной культуры заключается в установлении равновесия в социальной среде с помощью отбора человеком различных знаковых систем. Было указано на перспективность использования феноменологической методологии в исследовании социальных последствий внедрения новых информационных технологий.
И.М. Чирскова (РГГУ, Москва) отметила, что поток исторической информации во второй половине XIX века стимулировал цензурный интерес к публикациям источников и историческим исследованиям, а также учебникам и театральным постановкам на исторические сюжеты. Рамки “исторической гласности” определялись массой параметров — отдаленностью во времени, характером событий, их актуальностью и возможностью исторических параллелей. Учитывались состав, массовость читательской аудитории, образовательный уровень, социальный статус, возраст, а в ряде случаев и пол. Учебная и детская литература, а также литература для публичного чтения подлежали самому строгому контролю.
С.И. Григорьев (Европейский университет, Санкт-Петербург) обратил внимание на особенности придворной цензуры предметов широкого потребления в России. Предметы, репрезентирующие верховную власть, подлежали цензу-ре Министерства императорского двора (МИДв). Цензоры без особых указаний старались не изменять образы носителей власти, сложившиеся в коллективных представлениях народа. Неизменно запрещались к выпуску портреты высочайших особ на этикетках товаров. Существовали различия между подобными товарами заграничного и внутреннего производства — в первом случае цензурный режим был либеральнее, поскольку такие предметы ввозились, как правило, в единичном экземпляре и для личного использования.
Г.А. Салтык (Курский государственный университет) предложила обзор деятельности военной цензуры в России начала ХХ века (на примере Курской губернии). Эта деятельность заключалась в пресечении разглашения военных тайн, содействии органам контрразведки, просмотре всех частных телеграмм и выборочно — писем, наблюдении за типографиями и книжной торговлей.
Л.Ю. Гусман (Российский государственный педагогический университет им. А.И. Герцена, Санкт-Петербург) рассмотрел такой источник, как “Сборник статей, не дозволенных цензурой в 1862 году”, изданный Министерством народного просвещения. В материалах статей, попавших в “Сборник”, отразились конституционалистские надежды отечественного либерализма и русской общественности начала 60-х годов XIX века.
Е.С. Сонина (СПбГУ) в докладе о цензурировании петербургских газет конца XIX века выявила комплекс мер, направленных на поддержку официозных изданий (правительственные и непрямые субсидии, покровительство высоко-поставленных лиц, оплата типографских расходов, вознаграждение журналистов) и на ущемление либеральной и демократической журналистики (экономическое воздействие, приостановка и запрещение изданий, запретительные циркуляры).
Н.А. Паршукова (СПбГУ) охарактеризовала деятельность В.Ф. Одоевского на посту цензора. Безнравственность для Одоевского была самой веской причиной запрета книги. В вопросах нравственности критерием для него был не предмет описания, а умеренность, скромность автора, добродетель как одно из основных достоинств человека.
В докладе, подготовленном Н.А. Гринченко и Н.Г. Патрушевой (Российская национальная библиотека, Санкт-Петербург), были раскрыты особенности деятельности цензурных учреждений в Малороссии в XIX — нач. XX века. Цензурные органы находились в Харькове, затем — в Киеве. Их структура определялась уставами 1804, 1828 гг., “Временными правилами” 1865 и 1905— 1906 гг., а также рядом указов и частных постановлений по МВД и Министерству народного просвещения.
Доклад Т.М. Смирновой (Санкт-Петербургский государственный университет аэрокосмического приборостроения) был посвящен цензуре ленинградской прессы, выходившей на национальных языках. Ликвидация национальной печати в 1937 г. была обусловлена тем, что партийные органы не смогли обеспечить необходимый контроль за ее содержанием.
А.И. Алексеев (Российская национальная библиотека, Санкт-Петербург) ознакомил слушателей с методикой изучения источников о средневековых ересях, в частности о “ереси жидовствующих”.
Г.А. Космолинская (Научный центр исследований книжной культуры РАН, Москва) рассмотрела цензурную деятельность в Московском университете в 1756—1779 гг. на основе нового прочтения архивных материалов — протоколов профессорской Конференции, материалов законодательного характера и переписки из фондов РГАДА.
В.А. Сомов (Санкт-Петербургская государственная консерватория) сделал сообщение об иностранных книгах, изъятых согласно указу Павла I в апреле 1800 г. на Петербургской портовой таможне.
Г.И. Щербакова (Государственный университет Тольятти) остановила внимание на цензурировании основанного в 1833 г. журнала “Библиотека для чтения”. Пристальное внимание цензуры к изданию определялось ориентацией на западные энциклопедические издания, большим количеством переводов, обзоров, рецензий, взятых из английской и французской литературы.
Д.А. Бадалян (Европейский университет, Санкт-Петербург) проанализировал эволюцию отношений цензуры и общественно-политической газеты “Русь”, издававшейся и редактировавшейся И.С. Аксаковым в 1880—1886 гг. Наиболее существенные эпизоды этого противостояния — попытка Аксакова издать свои статьи в виде сборника (1881) и вынесение предостережения га-зете за “тон, несовместимый с истинным патриотизмом” (1885).
Е.Г. Федяхина (Театральная библиотека, Санкт-Петербург) обратилась к истории драматической цензуры в России. С 1885 по 1899 г. цензура разрешила к представлению 13 тысяч пьес, а запрещение пьесы зачастую ограждало зрителя от действительно пошлого произведения.
Е.А. Дегальцева (Новосибирский государственный университет) продемонстрировала факторы, осложняющие деятельность публичных сибирских библиотек в XIX — начале XX века. Местные жандармские управления добивались закрытия библиотек, требовали подробных списков читателей, проводили обыски, налагали аресты на издания.
В сообщении Н.А. Горловой (Курский государственный университет) была освещена роль местных полицейских властей в системе контроля над печатью в XIX веке. Уездные исправники должны были предоставлять губернатору сведения о книжных лавках, магазинах, библиотеках, литографиях. Особое внимание в 1860—1890-х гг. уделялось разносной продаже произведений печати.
Н.В. Николаев (Российская национальная библиотека, Санкт-Петербург) раскрыл особенности деятельности цензуры в Великом княжестве Литовском, которая была как государственной, так и духовной, специально для каждой конфессии — протестантов, православных, католиков и базилиан.
Ряд докладов был посвящен цензуре латышских книг и библиотек: Л. Лимане (Национальная библиотека Латвии), “Роль личности цензора в цензуровании латышских книг (до 1918 г.)”; В. Зандерс (Латвийский университет), “Научные библиотеки Латвии и цензура (1945—1965)”; Я. Дреймане (Национальная библиотека Латвии), “Цензура в библиотеках Латвии в период второй советской оккупации (1944—1974)”; А. Штрайле (Национальная библиотека Латвии), “Закат советской цензуры и демократизация библиотек в Латвии: 1985—1990”; Р. Фитцсиммонс (Государственный университет Пенсильвании), “Цензура в Государственной библиотеке ЛаССР”. Методы работы цензуры в этой прибалтийской республике были типичными для всего Советского Союза — организация спецхранов, уничтожение книг, создание фондов с ограниченным доступом, периодические ревизии библиотечных фондов.
А. Иоаниду (Университет Македонии, Греция) затронула в своем докладе тему репликации цензурных запретов: левые силы, которые на протяжении долгого времени находились у власти в Греции, сочувственно относились к цензурным запретам, установленным в Советском Союзе. В докладе М. Стефанович (Публичная библиотека Крушевац, Сербия и Черногория) были рассмотрены различные формы цензуры в Сербии в период после Второй миро-вой войны. Особенное внимание было уделено освещению периода между 1990 и 2000 гг., когда по причине военных конфликтов, агрессии НАТО, роста преступности и безработицы ответственность за публично высказанное мнение практически отсутствовала и “анархия была противоположностью свободы”.
В.С. Измозик (Северо-Западный государственный заочный технический университет, Санкт-Петербург) коснулся темы официальной и тайной почтовой цензуры в России до 1917 г. Целью почтовой цензуры был просмотр поступавших через почтамты и почтовые конторы иностранных газет и журналов, одновременно цензоры вымарывали отдельные нежелательные статьи и заметки. Однако со времен Елизаветы Петровны почтовая цензура выполняла абсолютно секретную функцию перлюстрации, и к началу XX века “черные кабинеты” существовали в восьми городах империи.
Н.П. Курусканова (Омский государственный технический университет) произвела обзор леворадикальной печати Сибири 1905—1907 гг. Нелегальные издания проникали в этот период в самые отдаленные населенные пункты, являясь массовым средством политического просвещения населения Сибири.
А.В. Лихоманов (Российская национальная библиотека, Санкт-Петербург) обратился к книге Н.Я. Новомбергского “Освобождение печати во Франции, Германии, Англии и России”, вышедшей в 1906 году. В книге были собраны тексты лекций, прочитанных в Русской высшей школе общественных наук в Париже (школа была создана группой профессоров, за политические взгляды лишенных права преподавать в России), и дан анализ развития цензурного законодательства в ведущих европейских странах. Однако основное внимание уделялось эволюции российских законов о печати и планам царского правительства по смягчению цензуры.
В докладе А.А. Шелаевой (Санкт-Петербургский государственный университет) речь шла о дискуссиях в среде интеллигенции в период первой русской революции по вопросам свободы слова, отношений печати и власти, цензурной политики.
Д.И. Раскин (РГИА) отметил, что российское цензурное законодательство XIX века не только определило правительственную политику в области печати, но и заложило основы авторского права в Российской империи. Цензурный устав 1826 г. обязывал издателя предоставлять в цензуру сведения о законном праве собственности на произведение. В 1828 г. появилось “Положение о правах сочинителей”, расширяющее права автора на его произведение, включая наследование авторского права. Эти нормы получили уточнение в 1832 г. в Своде законов.
В.В. Чепарухин (Государственный политехнический университет, Санкт-Петербург) коснулся состава подборки изданий, запрещенных цензурой, в библиотеке С.Ю. Витте.
Б. Гишар (Сорбонна) проанализировал проблему борьбы с порнографией при царской и большевистской цензуре. Для цензоров царской и советской эпохи понятие порнографии было идентичным. В период до 1917 г. вмешательство цензуры в область нравов не было связано с политическими мотива-ми. Скорее, общество требовало от государства действий в сфере защиты нравов, и цензура выдвигала на первый план патерналистскую программу. Советская цензура относила вопрос пола к разряду “мелкобуржуазных”, так что борьба против порнографии стала приобретать политические оттенки, порывая, таким образом, с патернализмом.
М.В. Зеленов (Волго-Вятская академия государственной службы, Нижний Новгород) отметил, что Главлит с момента своего создания решал задачи, которые ставились Наркомпросом РСФСР и ЦК правящей партии. Вопросы финансового обеспечения деятельности цензуры и соподчиненности цензурных органов решались СНК РСФСР и СССР, а сферы влияния в области контроля над распространением информации распределялись ЦК партии и Наркомпросом РСФСР. Сформировался особый социально-психологический мир цензуры, где переплетались партийные и государственные ценностные представления, профессиональная этика и страхи, свойственные всему советскому обществу.
Д.Г. Тортев (Волго-Вятская академия государственной службы, Нижний Новгород) рассмотрел деятельность органов цензуры в Горьковской области в 1938—1953 гг. На протяжении всего периода органы цензуры осуществляли библиотечные чистки, предварительную цензуру и последующий контроль печати и радиовещания, составляли списки информации, не подлежащей разглашению, занимались кадровыми вопросами. Количество штатных цензоров в области колебалось от 75 до 85 человек.
Н.Н. Клепиков (Поморский государственный университет, Архангельск) рас-крыл особенности цензурной практики на примере сюжета об использовании принудительного труда в северных районах СССР.
Спектр вопросов, которые обсуждались на конференции, оказался очень широким, и это неудивительно. Для современного общества права на запрос и получение информации имеют особое значение. Вместе с тем, широкие возможности доступа к информации еще не являются гарантией против цензуры. Она продолжает существовать в различных формах — от информационной закрытости до прямых преследований за критику. Тревожной является тенденция переноса контроля с этапа распространения информации на стадию ее потребления. Требует разработки тема доступности информации о коммерческих структурах, где цензура оказывается порой еще более жесткой, чем в государственных органах.
Свобода публикаций и свобода доступа к публикациям сегодня оказываются крайне важными категориями. Просьба “Ты же, прошу, ничего не пиши…” до сих пор отдается разрушительным эхом по обе стороны Атлантики. Российское общество отличается слабой структурированностью по политическим, культурным, образовательным критериям. Поэтому ту роль, которую на Западе выполняют механизмы социальной саморегуляции, в России приходится выполнять государству, занимающемуся в меру сил политическим просвещением “сверху”, зачастую безо всякого желания общества.
Дмитрий Тортев
1) “Пусть хранится до девятого года”.
2) Тезисы докладов изданы в сборнике: Цензура и доступ к информации: история и современность: Тезисы докладов международной научной конференции. Санкт-Петербург, 16—18 марта 2005 г. СПб., 2005. Полные версии некоторых докладов, любезно предоставленные авторами, находятся на сайте “Открытый текст” — www.opentextnn.ru.