Опубликовано в журнале НЛО, номер 4, 2005
Начиная с конца 1980-х годов, в связи с изменившейся экономической и политической ситуацией, российские музеи, как и другие учреждения культуры, начали менять формы работы. Изменения коснулись как управленческих подходов, так и содержания экспозиций. Необходимость изменений была особенно очевидна для музеев советской истории и литературы, которые по своему профилю являлись звеном идеологической работы и пропаганды. Им пришлось полностью переосмыслить свою миссию и задачи своей деятельности.
Несмотря на то что трансформация музеев в 1990-е годы представляется феноменом “постсоветским”, ход этого процесса следует анализировать не только в российском, но и в международном контексте. Сегодняшние преобразования в жизни музеев отчасти определяются спецификой нынешней российской социальной организации, а отчасти — мировым культурным процессом.
Эта статья представляет собой попытку социологического исследования музейного менеджмента в переходный период. Она отвечает на два вопроса: как интерпретируют советское наследие руководители музеев советской истории и литературы и какие ресурсы имеются у них для того, чтобы преобразовать свои идеи в проекты, экспозиции и экскурсии? Предметом анализа являются новые подходы к музейному управлению и новые концепции деятельности музеев, осмысление музейными работниками своей миссии в обществе и взаимодействие музейной отрасли с другими социальными и культурными секторами. Данное исследование приводит нас и к более общему вопросу о характере и формах переработки советского опыта в современной России.
Работа основывается на материалах, собранных в рамках коллективных исследовательских проектов, посвященных трансформации сферы культуры в России в последние пятнадцать лет 1. Мною рассматривались музейные экспозиции, газетные и журнальные публикации, музейные брошюры и каталоги, интернет-сайты, отчеты о деятельности иностранных фондов, финансировавших российскую культуру, статьи экспертов в области артменеджмента и культурной политики.
В моем распоряжении имеются материалы о жизнедеятельности музеев различного профиля (исторических, литературных, художественных, краеведческих) во многих регионах России. Однако эта статья ограничивается более пристальным анализом музеев, находящихся на Северо-Западе (в основном в Петербурге) и в Поволжье и занимающихся сегодня популяризацией советского наследия 2. Музеи истории и литературы советского периода разделяются на два типа: учреждения, созданные в советский период и пережившие преобразования в последние годы 3, и музеи, созданные в конце 1980-х — во время перестройки 4. Музеи интересующего нас профиля также сильно различаются между собой по масштабу: если в больших городах, таких как Санкт-Петербург и Нижний Новгород, имеются крупные специализированные музеи, освещающие интересующий нас период, то в небольших населенных пунктах советская история может быть представлена в виде лишь одного зала в краеведческом (или школьном) музее. Задача нашего исследования на данном этапе — обозначить сходства между различными музеями советской истории, а не различия между ними. Поэтому в целях реализации поставленных задач многие (весьма существенные) различия мы намеренно выносим за скобки.
РОССИЙСКИЕ МУЗЕИ В МЕЖДУНАРОДНОМ КОНТЕКСТЕ: СТАРЫЕ И НОВЫЕ МЕТОДЫ УПРАВЛЕНИЯ
В Европе и США в послевоенный период начинается новый виток развития музеев, который социологи объясняют воцарением общества потребления и “культурной логикой” позднего капитализма. Невзирая на существенные различия в музейном менеджменте разных стран, можно отметить ряд общих для всех тенденций 5.
Количество музеев, как и количество посетителей во всех странах, растет с каждым годом. Как замечают канадские социологи, музеи в последние двадцать лет фактически заменили собой храмы. Раньше ни одна деревня, ни один квартал не хотели жить без храма, который выполнял функцию социальной интеграции. Сегодня ни один населенный пункт не обходится без своего музея 6.
Отношения музеев с обществом начиная с XVIII века прошли три этапа: этап огосударствления во второй половине XVIII века, этап политизации и бюрократизации в конце XIX — начале XX века и, наконец, этап демократизации в период после 1945 года 7. Несмотря на то что музеи изначально замышлялись для просвещения широких масс, они долгое время ориентировались на посетителей-ценителей, их деятельность была направлена прежде всего на сами коллекции и их хранение, комплектацию и изучение.
Начиная с 1960-х годов “храмы муз” заняли свое место в ряду других культурных индустрий, призванных способствовать созданию идентичностей и стилей жизни у потребителей. В этом новом качестве “индустрии” музеи встали перед необходимостью производить новые культурные продукты, успешно продавать их и оценивать свою деятельность в терминах экономической эффективности. Значимым элементом музейного менеджмента стал маркетинг, то есть исследование потребительского вкуса, ответ на спрос и создание новых запросов. Если раньше приоритетное внимание уделялось “объектам”, их коллекционированию, классификации, исследованию, то в последние тридцать лет главным для музея стал посетитель с его запросами, в том числе не только познавательными и культурными, но и самыми прозаичными и обыденными. Поскольку удовлетворенность массового посетителя зависит не только от качества экспозиций и экскурсий, стало уделяться внимание наличию в музеях кафе и ресторанов, магазинов музейной продукции и всей прочей инфраструктуры, необходимой для отдыха и развлечения. Музеи из хранилищ объектов искусства или предметов прошлого стали все более превращаться в культурные центры широкого профиля 8.
Изменения, которые произошли в 1990-е годы с российскими музеями, в каком-то смысле повторили эти мировые тенденции. Например, за период перестройки, несмотря на финансовые трудности, количество музеев увеличилось в несколько раз — как в городах, так и в сельской местности. Например, в Удмуртии количество музеев возросло в три раза:
В 1990-е годы, когда произошла децентрализация, районные власти стали задумываться о том, как бы поддержать свой имидж и сохранить историю города, и вот, они начали создавать музеи. Музеи, как грибы, начали появляться в республике. В общем, было музеев пятнадцать, а потом стало сорок 9 (главный специалист по музеям Министерства культуры Республики Удмуртии Н.В. Вечтомова [2004]).
Специфика российской ситуации заключается в том, что здесь, в отличие от других стран, “демократизация” музеев осуществлялась значительно раньше, чем в других странах (в 1920-е годы и в период первой пятилетки), и с самого начала не определялась идеей удовлетворения запросов потребителя культурного продукта. Интенция была обратной: государство проводило кампанию по “окультуриванию” рабочих и стимулировало посещение ими мест культурного досуга — музеев, театров, дворцово-парковых ансамблей 10. И в позднесоветский период основной контингент посетителей музеев советской истории и литературы составляли организованные туристические группы и школьники, для которых ознакомление с экспозицией того или иного музея входило в обязательную программу. Реальные интересы посетителей мало заботили директоров и рядовых сотрудников музеев. В докладе на конференции, посвященной новым навыкам управления в музейной сфере, директор Центрального военно-морского музея в Петербурге отмечал, что за долгие годы работы в советский период при наличии “комфортных условий”, “бесперебойного бюджетного финансирования”, “достаточного количества организованных посетителей” “в коллективе музея сложился устойчивый стереотип — работа музея исключительно для себя, во благо своих сотрудников. Работа с посетителями, изучение их запросов формально было главным, на деле — оставались долгие годы чистой декларацией”11.
С начала 1990-х годов привлечение посетителей и удовлетворение их потребностей стало одной из приоритетных задач. Примерно с 1993— 1994 годов руководителям музеев пришлось осваивать новые методы управления, необходимые для развития музея в изменившихся условиях. Здесь можно выделить два типа новых управленческих навыков: во-первых, это навыки построения взаимоотношений с городской администрацией или Министерством культуры (в зависимости от подчинения музея федеральному, республиканскому или городскому бюджету), во-вторых, заимствование зарубежного опыта в области музейного менеджмента.
ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ С АДМИНИСТРАТИВНЫМИ СТРУКТУРАМИ
Особенностью России по сравнению со многими другими странами является сохранение прежней советской системы иерархического управления культурой. Музеи, как и прежде, являются “подведомственными учреждениями” и соответственно, зависимыми от вышестоящих чиновников. В некоторых городах и регионах России есть противостояние между руководителями музеев и главами департаментов (комитетов, управлений) по культуре. В то же время у руководителей музеев практически отсутствуют рычаги воздействия на власть. Поэтому многое в этих иерархических взаимоотношениях определяется конкретной ситуацией: в одних случаях директора музеев в интервью выражали благодарность местной администрации, в других — использовали интервью как возможность выражения протеста. Однако нельзя сказать, что учреждения культуры являются однозначно страдательными фигурами и что они всегда вынуждены адаптироваться к запросам вышестоящих структур. В силу того, что для властей ситуация в сфере культуры, возникшая с начала 1990-х годов, являлась также новой, правила взаимоотношений вырабатывались и продолжают вырабатываться совместно обеими сторонами.
В целом представители административных структур в интервью отмечали, что, учитывая нехватку бюджетных денег как объективную данность, возможность получения помощи от местных властей и в самом деле зависит от активности того или иного учреждения культуры и что именно настойчивые и обоснованные обращения заставляют госуправленцев изыскивать средства или способствовать учреждениям культуры в поисках спонсоров.
За редкими исключениями, бюджетные деньги по-прежнему составляют преобладающую часть дохода российских музеев. Как правило, выделяемых средств не хватает, и дополнительное бюджетное финансирование не-обходимо, пользуясь словами респондентов, “добывать” или “выбивать”, применяя убедительную аргументацию и личные связи. Для того чтобы получить деньги на те или иные проекты, руководители музеев используют различные “информационные поводы”: юбилеи, события городского, республиканского и российского масштаба, политические выборы. Взаимоотношения руководителей музеев и местной администрации описываются обеими сторонами как процесс достаточно сложный, требующий серьезной подготовки и тонкой дипломатии.
“Выбивать” деньги из комитета по финансам, из комитета по культуре очень сложно. Каждый раз, когда мы пишем смету на следующий год, когда год начинается, мы получаем ее в искореженном, исковерканном виде, уменьшенную примерно в пять-шесть раз… Два года назад мне удалось составить программу оборудования фондов и выклянчить в комитете финансов 33 тысячи долларов на поставку этого оборудования. …После того как я выиграла этот тендер, даже серьезные мужчины из комитета финансов подходили и трогали меня: “Как вам удалось нас на такое “расколоть”??? Редкий случай!” (главный хранитель музея, Петербург).
Руководители музеев в небольших городах российской провинции, имеющие меньше возможностей, чем их коллеги в музеях крупных городов, особенно часто называли в интервью взаимоотношения с властями своей самой большой проблемой:
Очень нужны навыки взаимодействия с властью. Мозгов вроде бы хватает. Коллектив профессиональный. Но мы все — бюджетные организации. В фондах мы можем привлечь средства на конкретные акции. Это все хорошо. Но взаимодействие с властью… Как добиться того, чтобы быть приоритетным у властных структур? (заместитель директора музея, г. Киров).
В решении многих проблем помогают профессиональные музейные ассоциации, которые начали создаваться в период перестройки. В последние годы был создан Союз музеев России (2001), еще раньше — Союз творческих музейных работников Санкт-Петербурга и Ленинградской области (1989), Содружество музейных работников Поволжья, ассоциация “Открытый музей”, ассоциация “Музей будущего”. Не все музеи участвуют в деятельности профессиональных ассоциаций, но те, которые входят в них, видят для себя в этом большое подспорье:
В Питере есть Союз музейных работников. Мы все друг с другом общаемся, довольно часто видимся. Если возникают общие выставки, участвуем. Если у кого-то нужно попросить помощи — методической, творческой, человеческой, профессиональной, попросить вещи на выставку — все это делается безденежно, безгонорарно, бесплатно. Я даже не знаю, с какими музеями мы не взаимодействуем… Я считаю величайшим достижением последних десяти лет то, чтó здесь сделано. Директорское дело — одинокое дело очень. И это преодолено сейчас тем, что есть Союз. Там выбираешь себе людей, тех, кто ближе, и отталкиваешься от тех, кто дальше личностно. И так далее. Обретаешь опыт. Обретаешь совет. И я могу прийти за советом, спросить. Конечно, в основном сам его добываешь, этот опыт, но иногда нужно, чтобы кто-то подсказал, кто-то дал свой комментарий. Это касается отношений с властью. Денежные дела, бюджетные, юридические. У нас общий юрист в этом союзе, на наш союз работающий. Вот это очень важно. Чтобы быть юридически защищенными и понимать смысл происходящего, тем более что сумбур кругом с законами и с возможностями. Вот это очень важно. Это профессиональная поддержка (директор музея, Санкт-Петербург).
НОВЫЕ УПРАВЛЕНЧЕСКИЕ НАВЫКИ И ЗАРУБЕЖНЫЙ ОПЫТ
В поисках новых управленческих подходов сотрудники музеев во многом ориентировались на международный опыт. В этом им способствовали программы повышения квалификации с участием международных экспертов.
Начиная с 1993—1994 годов в Россию пришли одновременно несколько иностранных традиций арт-менеджмента. Отметим, что понятие “зарубежный опыт” в области музейного менеджмента не вполне корректно, поскольку в этой области различия между странами порой значительны. Можно выделить как минимум две различные модели: американскую и европейскую. Многие американские музеи живут за счет спонсорских средств и “эндоумента”12. Большая часть европейских музеев являются преимущественно бюджетными. Различия между европейскими странами в этой сфере также очень велики. Например, во Франции сфера культуры долгие годы щедро финансировалась из государственного бюджета, и дискуссия о необходимости коммерциализации музеев активно ведется там лишь в последние несколько лет. В Великобритании, в отличие от Франции, музеи в период “тэтчеризма” пережили резкое сокращение финансирования.
С начала 1990-х руководители российских музеев имели возможность обмена опытом с музейными менеджерами разных стран, участвуя в семинарах и тренингах в России и выезжая на стажировки за рубеж 13. Их участие в подобных программах обеспечивали в основном различные зарубежные фонды, а с конца 1990-х и российские организаторы 14. В России за этот период в общей сложности было проведено не менее 400 семинаров-тренингов для арт-менеджеров, из которых около трети предназначались специально для музейных управленцев. Кроме того, музейные менеджеры имели возможность участвовать в образовательных программах по культурной политике.
На семинарах и тренингах обсуждались структура музейного сектора, мобилизация внутренних резервов и способы привлечения дополнительных источников финансирования. В программах семинаров фигурировали также следующие вопросы: изучение музейной аудитории, забота о посетителях музеев, организация работы с турфирмами, спонсорами и прессой, устройство магазинов и кафе при музеях, издательская деятельность музеев, направления перспективного планирования, пиар, реклама, стратегический менеджмент, тайм-менеджмент, партнерство, рекомендации по использованию своих площадок под акции, не связанные с основным видом деятельности, составление концепции развития, написание бизнес-планов, сопоставление концепции музея с задачами городского и регионального развития.
Наиболее востребованными новыми навыками управления первоначально стали маркетинг и фандрайзинг, основы проектного мышления, формирование заявок на гранты, работа со спонсорами. Актуальными оказались также построение “горизонтальных” связей и деловых контактов с другими музеями и организация партнерских сетей и совместных проектов 15. Руководители музеев отмечали, что сотрудничество между директорами имело место и в советский период, но тогда носило принципиально иной характер: не было речи ни о “проектном мышлении”, ни об организации совместной деятельности “в ритме проектов”, меньше было стимулов к объединению усилий.
Управленческое звено музеев оказалось охвачено образовательными программами неравномерно. Какие-то руководители участвовали во многих программах как в России, так и за рубежом начиная уже с середины 1990-х годов, другие начали их осваивать лишь два-три года назад. Часть участников таких программ считает их для себя очень полезными, другие оценивают их как ненужные и предпочитают не тратить на них времени. Некоторые руководители музеев успешно сочетают различные методы управления, вплоть до того, что возглавляемые ими музеи стали в значительной мере самоокупаемыми. Это, однако, скорее является исключением, чем правилом. На противоположном полюсе находятся те, кто совершенно не изменил ни экспозицию, ни экскурсии, ни методы работы по сравнению с советским периодом и не имеет никакого представления о современных методах арт-менеджмента, необходимых для руководителя музея в обществе капиталистического типа.
В целом, по оценкам экспертов, учреждения культуры по-прежнему сталкиваются со многими нерешенными вопросами 16. В настоящее время основная проблема российских музеев — это нехватка сотрудников среднего звена, сложность поиска молодых динамичных кадров, готовых к компетентной инновационной работе. Построение взаимоотношений с персоналом музея, мотивация сотрудников и сохранение коллективного духа является на нынешнем этапе сложной задачей для многих директоров. Молодые менеджеры культуры, прошедшие обучение по российским и зарубежным программам повышения квалификации, стремятся уехать в крупные города и найти более высокооплачиваемые места работы. Разумеется, для развития и поиска финансирования объективно больше возможностей имеют музеи крупных городов. Но и в самых удаленных уголках России есть музейные менеджеры, работающие на мировом уровне, активно сотрудничающие в региональных, российских и международных профессиональных ассоциациях.
Сегодня важно понимать, что, несмотря на необходимость преодоления наследия советского периода, перед российскими музеями стоят в целом те же проблемы, что и перед музеями других стран. Их развитие связано с экономическими, политическими и социальными процессами. Одной из организующих и актуальных идей сегодня является идея развития территории через культуру и, соответственно, необходимость построения культурной политики на уровне города и региона. Хотя во многих регионах России данное направление пока остается скорее в проекте, нежели воплощается на практике, к этому стремятся и арт-менеджеры, и руководители регионов 17.
Идея развития городов через культуру подразумевает, что на музеи ложится большая нагрузка — не только по обеспечению собственного существования и “культурно-досуговому” обслуживанию местного населения и туристов, но и по созданию “брендов”, запоминающихся проектов и акций, которые содействовали бы коммуникации с другими учреждениями культуры и привлекали внимание к региону. Создание имиджа своей территории, региона — одна из функций музеев, и наиболее успешные менеджерские стратегии, как правило, способствуют ее выполнению 18. С точки зрения развития коммуникации между территориями в сфере культуры большую роль играют проекты, предполагающие участие нескольких музеев. В последние годы в разных регионах было реализовано несколько таких начинаний. Один из примеров — проект “Сибирский тракт”, над которым работают музейщики Удмуртской республики:
Сейчас наш музей уже третий год является участником большого сложного регионального проекта “Сибирский тракт”. Через территорию Удмуртии проходит достаточно большой отрезок крупнейшей транспортной коммуникации России — Сибирского тракта. Причем уникальность нашей территории в том, что в районе села Дебёсса у нас сходятся две ветви тракта — петербургская и московская. Дальше в Сибирь идет одна дорога от Удмуртии. Поэтому возникла идея такого проекта — создания передвижной выставки, которая проедет по всем районам Сибирского тракта. Мы ее возим по Удмуртии, у нас восемь районов Сибирского тракта. По месяцу она работает в каждом районе Удмуртии, располагающемся вдоль Сибирского тракта. Сейчас заканчивается написание концепции использования “Сибирского тракта” с точки зрения историко-культурного и природного наследия этого комплекса. А в этом году проект имеет продолжение. Мы уже объявили конкурс “Дизайн дороги” — конкурс идей по оформлению этого пространства.
Эта дорога может стать туристским маршрутом, и в рамках проекта мы должны Приволжскому федеральному округу выдать три туристических маршрута по сибирскому тракту. Мечтаем также возродить традиции ярмарок в селах Сибирского тракта. Первую передвижную ярмарку мы попытаемся с помощью предпринимателей хотя бы в двух селах организовать. Но вообще наша задача сейчас такая, чтобы создать ассоциацию “Сибирский тракт”, куда вошли бы эти музеи и администрация районов. У нас есть все возможности, чтобы развиваться за счет культурных ресурсов (М.Б. Рупасова, заместитель директора по основной деятельности Национального музея Удмуртской республики им. К. Герда [2004]).
В России, как и во всем мире, все более популярной становится эстетизация прошлого, растет интерес к народным праздникам и ремеслам, к истории региона. “Поиск корней” становится заботой не только отдельного человека, но и целых социальных групп. Процессы, идущие сегодня в России, сопоставимы с тем, что происходило в Европе в 1970-е годы, когда началось разочарование в идее прогресса и в позитивном эффекте модернизации. Эти перемены сопровождались возрастанием внимания к истории “молчащих” социальных групп и удаленных от столиц регионов. Современная эпоха, как отмечают социологи, “озабочена памятью”19. Увеличение числа музеев и памятников, по мнению П. Нора, свидетельствует о наступлении “эры коммемораций”20, характеризующейся тем, что память о прошлом выходит на передний план, становится вдруг востребованной и конкурирует с официальной историей — такой, как она представлена в учебниках и энциклопедиях. Региональные музеи создают своеобразную “мозаику” памятей. Сегодня во Франции в музеи превращаются замки аристократии и с ними конкурируют музеи крестьянского быта и ремесел 21. Несмотря на кажущуюся оригинальность, а иногда и “кунсткамерность” постсоветского пространства, здесь можно наблюдать во многом схожие процессы. Отказ от всего этнического, архаичного, устаревшего и локального ради нового, современного, общегосударственного был столь же характерен для СССР, как и для других индустриальных держав. В настоящее время на новом этапе наблюдается своего рода “возвращение к истокам”. В России, как и во всем мире, культурное наследие становится ресурсом для разворачивания экономических и политических стратегий.
КРИЗИС 1990-х ГОДОВ В РЯДУ ДЛИННОЙ ИСТОРИИ ИДЕОЛОГИЧЕСКИХ КРИЗИСОВ
Анализируя развитие российских учреждений культуры за последние 15— 20 лет, эксперты по арт-менеджменту и социологи отмечают, что в целом, по сравнению с другими учреждениями культуры, музеи легче и лучше адаптировались к ситуации переходного периода. Одним из объяснений “успешности” бывших идеологических советских музеев в переходный период является опыт выживания в экстремальных условиях, приобретенный в советское время. Ретроспективное рассмотрение истории отечественных музеев показывает, что при советской власти они переживали не менее серьезные потрясения и затруднения, чем десять лет назад. В памяти ныне работающих сотрудников сохранились легенды о кризисах предшествующего периода, передававшиеся из поколения в поколение.
Предшественник нынешнего Государственного музея политической истории России — Музей Октябрьской революции — на протяжении своего существования неоднократно подвергался жесткой критике в связи с изменениями политической конъюнктуры:
В конце 1920-х годов музей создал экспозицию. Не успел он ее создать, как произошли крупные, тяжелые для страны события. Был убит в 1934 году, в декабре, Киров. И уже в январе 1935 года, сразу же после всех этих событий Ленинградский обком ВКП(б) принимает специальное постановление о Музее Революции, где говорит о том, что экспозиция его засорена враждебной литературой, концепция ошибочна, поскольку она переоценивает роль народников и так далее, не критикует их с должных позиций, недооценивает роль Ленина и Сталина в Октябрьской революции. И было дано задание срочно все закрыть и сроч-но все переделать. Сотрудники, естественно, все это выполнили. За полгода экспозиция частично была переделана. И очень многие интересные вещи, которые до этого были в экспозиции, ушли в фонды. Это стало все ближе и ближе к задачам агитпропа. Надо было показывать все достижения всех пятилеток, вплоть до того, какие в Ленинградской области свинофермы. Тем не менее музей просуществовал до 1937—1938 годов. Репрессии тоже его затронули. Многие люди, которые в музее работали, были репрессированы. Когда вышел “Краткий курс истории ВКП(б)”, естественно, было задание всю экспозицию перестроить по “Краткому курсу”. И тут началась очень тяжелая полоса, потому что нужно было перестраивать экспозицию и всю деятельность музея под очередную директиву. Фактически начали все это делать. Что-то сделали, что-то нет, но тут грянула Отечественная война. И музей оказался в самом тяжелом состоянии — он был без экспозиции. Но все это не значит, что сотрудники музея занимались только такой вот ерундой, идеологической… Они сделали немало полезных вещей. В частности, по музеефикации различных объектов в нашем городе.
После войны наступила, наверное, самая тяжелая полоса в истории музея. Чистка фондов, конечно, проходила все время — очищали от врагов народа, уничтожали фотографии, разбивали негативы и так далее. Но все-таки такого массового характера это не носило. То, что было не в экспозиции, а в фондах, еще сохранялось. Но вот в конце 1940-х — начале 1950-х годов… была масса чисток, особенно после “ленинградского дела” известного. Проверочные комиссии работали по фондам, проводили эту работу. У нас документы об этом до сих пор сохранились. Результатом была гибель тысяч ценных экспонатов, например белогвардейских плакатов, листовок, и других документов. И не только белогвардейских, но листовок и плакатов, где упоминались имена Троцкого, Каменева и других “врагов народа”. Там было несколько путей уничтожения. Наша старейшая сотрудница, завотделом, которая работала с 1952 года и захватила еще все это, рассказывала, что это было что-то вроде фашистских костров из книг, но поменьше, конечно, по масштабам… Раскладывали на территории Петропавловки костры, и там горели очень характерные и выразительные белогвардейские плакаты — “Комиссары на Красной площади”, “Ленин и Зиновьев насилуют Россию”, где Россия изображалась в виде женщины. Факт тот, что это погибло, уничтожено… (А.М. Кулегин, заместитель директора Музея политической истории России [2000]).
Предшественник нынешнего Музея обороны и блокады Ленинграда, который был основан в 1946 году, просуществовал только до 1953 года — тогда он был закрыт, а многие экспонаты были уничтожены:
Тучи над ним сгустились еще в 1949 году, в связи с “ленинградским делом”. Среди прочего, когда приехал сюда Маленков разбираться с местным ленинградским партийным и хозяйственным начальством, он разобрался заодно и с музеем. Мотив какой был? “Что это вы себя прославляете и свое начальство — имелись в виду Попков и прочие фигуранты по “ленинградскому делу”. — Почему недооценивается роль Сталина, роль всей страны в обороне Ленинграда? А вы говорите только об особой роли, особой ситуации Ленинграда” (В.М. Давид, заместитель директора Музея обороны и блокады Ленинграда [2000]).
Согласно социологической концепции, разработанной применительно к отдельным индивидам или группам, потомки тех, кто пережил тяжелые времена, легче приспосабливаются к сложным ситуациям, поскольку в поколениях накапливается и транслируется опыт преодоления трудностей. Вероятно, эту идею можно использовать и в отношении музеев. Память о преодолении идеологических кризисов облегчила переход к новому политическому климату времени перестройки.
Идейная делегитимация музеев советской истории и литературы стала ощущаться уже во второй половине 1980-х годов. Еще до того, как финансовые проблемы вышли на передний план, руководители “идеологических” музеев поняли, что им необходимо совершенно по-иному ставить цели и задачи своей работы для того, чтобы быть востребованными обществом, переживающим политическую трансформацию. Например, ленинградский Музей Октябрьской революции был на протяжении четырех лет закрыт “на переосмысление” и в начале 1990-х возродился к жизни в новом качестве — Государственного музея политической истории России:
Предыдущая экспозиция, которая была открыта до 1987 года, была полностью посвящена руководящей роли партии в революции. Та экспозиция разрабатывалась еще в период застоя, опиралась полностью на существующую тогда историческую науку и показывала фактически одну партию. И поэтому в 1987 году мы были вынуждены закрыть экспозицию… 1987 год был характерен экстремизмом, тем, что все ломали, крушили, считали, что все, что было в советский период, плохо, а тем более Великая Октябрьская социалистическая революция, как тогда она называлась. И поэтому — чтобы не нанести ущерб экспонатам, имиджу музея — мы оставили только то, что будет незыблемо и многие годы спустя — мы оставили большой зал вооруженного восстания, мы оставили мемориальные помещения Ленина и Центрального комитета партии большевиков… Все остальное, что было, в общем-то, предвзято показано, мы закрыли и стали думать, что же нам делать. И только к 1991 году у нас состоялся ученый совет, где мы рассмотрели новую концепцию раз-вития музея. В 1991 году мы приняли концепцию развития на некоторый период вперед: пока не стабилизировалось историческое учение, пока не появились новые первоисточники, пока не открылись архивы, мы решили, что мы покажем Россию на переломных этапах развития и сделаем проблемные выставки. Например, выставка “История российского парламентаризма”. Мы подняли фонды, изучили материалы и сделали историю Государственных дум наших, которые были при царе и которые <есть> теперь. Дальше мы показали историю экономического раз-вития и возникновения предпринимательства в России. Потому что об этом к 1991 году широкая публика и даже многие ученые вообще не знали. И приходили новые предприниматели к нам, чтобы посмотреть, как выглядели хотя бы акции. Дальше мы сделали интересную выставку “История политических партий” (М.П. Потифорова, директор (на момент интервью) Музея политической истории России [2000]).
В 2005 году этот музей, который по своему статусу является федеральным, то есть признан музеем не местного, а общероссийского масштаба, имеет более десяти различных экспозиций, так или иначе относящихся к тематике политической истории России с 1860-х годов до наших дней.
Экспозиция “Спасибо товарищу Сталину…” (“Человек и власть в СССР в 30-е — начале 50-х годов ХХ века”) показывает историю сталинского периода как историю подчинения частных интересов и частных жизней задачам государства (власти). Основные объекты экспозиции — это фотографии и документы, как официальные, так и личные (письма, дневники). Официальные документы об арестах и выселениях контрастируют с дневниками и письмами арестованных и высланных. Личные вещи политических лидеров соседствуют с вещами политзаключенных. Здесь и реконструкция кабинета номенклатурного работника, и типичный барак среднего советского строителя. Звуки танцевальной музыки 1930-х годов перемежаются песнями ГУЛАГа. Можно послушать оригинальные записи речей лидеров страны. Пояснительные тексты к каждой витрине, которые представлены как на русском, так и на английском языке, интерпретируют сталинский период как время подавления людей всесильной властью. Это видение сталинского периода ближе всего интерпретациям “тоталитарной” школы Soviet studies, которые в полной мере разделяла читающая российская общественность в период перестройки, — интерпретациям, показывающим сталинизм прежде всего как трагедию народа, пострадавшего от власти. Но внимательный посетитель обнаружит здесь интересные документы, особенно личного характера, которые позволят ему развить и собственное толкование и узнать некоторые факты, о которых пока негде прочесть.
Но и сам недавний период перемен становится историей — и памятью. Если же сравнить экспозицию о времени сталинизма с выставкой “В ожидании перемен”, посвященной 20-летию перестройки, то в последней можно увидеть не четко хронологически выстроенную последовательность витрин, но ряд предметов-символов, призванных напомнить посетителю бурный конец 1980-х. Тут и журналы “Огонек” и “Бурда моден”, и видео-хроники съездов и встреч М.С. Горбачева с лидерами иностранных государств. Представлены и мемориальные объекты — видеокамера, которую использовал Горбачев в Форосе, его конспекты. Перестройка символически изображена в виде недостроенного сарая, вокруг которого вкривь и вкось навешены газетные вырезки и плакаты, обещающие наступление “нового мышления”, “социализма с человеческим лицом”, гласности и хозрасчета. В отличие от выставки, посвященной сталинскому времени, которая в большей степени тяготеет к исторической интерпретации событий, в “перестроечной” выставке можно почувствовать скорее эмоциональный укол. Об этом свидетельствует и преамбула ее составителей, зафиксированная в каталоге:
Очевидно, что музейная интерпретация периода 1985—1987 гг. не исчерпывает всей глубины и разноплановости того, что мы называем горбачевской перестройкой. Однако она вполне может явиться поводом для размышлений о том, как изменилась страна и ваша жизнь за 20 лет (курсив оригинала. — С.Ч.).
В отличие от советского периода, когда ни сами музеи, ни жители города не могли открыто подвергать сомнению решения, спущенные “сверху”, время перестройки характеризовалось открытой борьбой различных интересов и политических взглядов. В самый сложный период идеологического перелома, совпавшего с экономическим кризисом, музеям советской истории и советских героев оказывали моральную поддержку, во-первых, жители города, и особенно противники перестройки, во-вторых, иностранные туристы, впервые приезжавшие в Россию и чрезвычайно заинтересованные в том, чтобы увидеть все “советское”, и наконец, зарубежные коллеги, профессионально связанные с тематикой музея.
В Нижнем Новгороде местные жители и представители бизнеса в период, когда общее отношение к писателю, чье имя еще недавно носил город, заметно ухудшилось, поддерживали музей Горького подарками и другими своеобразными знаками внимания.
Был день рождения Горького. А это был как раз разгар негативной волны. И вот, одна фирма узнала, что у нас родственники Горького приезжают, проводятся литературные чтения. Когда я вошла в вестибюль музея, там стояло несколько ящиков водки “Горьковская”. Они просто пришли и поставили. Подарили. Вот такой спонсор. Сейчас это прекратилось, а раньше нам постоянно оказывали поддержку, особенно домику Каширина. В день рождения Горького приносили шампанское. В то время была волна негатива, и в этих жестах проявлялось несогласие людей с тем, что они слышали о Горьком, они хотели поддержать нас. Хотя официально шла такая волна, а снизу шла другая. Для нас это было очень любопытно, это подпитывало нас тоже (Т.А. Рыжова, директор Государственного музея А.М. Горького [2004]).
Музей Чапаева в Чебоксарах также на исходе перестройки переживал тяжелые времена, когда нападкам подвергались идеологические герои прежней эпохи. Обсуждалась даже идея переделать музей Чапаева в музей боевой славы имени Чапаева, которая, однако, не была реализована. Тогда возникла даже особая форма взаимного оказания услуг между музеем и представителями местного бизнеса. При музее есть так называемая “изба Чапаева”, в которой герой родился и жил до того, как ушел на Гражданскую войну. В этой избе по спецзаказам устраиваются деловые встречи, чаепития за самоваром для деловых партнеров. Такое чаепитие предваряется краткой экскурсией. Существует поверье, что в избе Чапаева прекрасно заключаются деловые соглашения и что чаепитие в чапаевской избе способствует коммерческому успеху 22.
Несмотря на проявления солидарности со стороны местного населения и туристов, число посетителей музеев советской истории и литературы в 1990-е годы заметно сократилось. Оно было связано, во-первых, с исчезновением организованных туристических групп из других городов и соцстран (для них, как было уже сказано выше, посещение таких музеев входило в обязательную программу), а во-вторых, с падением интереса российских посетителей к событиям, лицам и фактам, определявшим официальную концепцию истории СССР. В последние несколько лет количество посетителей этих музеев снова увеличивается за счет работы со школьниками и студентами и благодаря сотрудничеству с туристическими фирмами.
Руководители музеев отмечают, что несколько лет назад они вступили в полосу очередного “идейного” кризиса, связанного с тем, что многие события советской истории до сих пор не получили “объективной” оценки историков с позиции сегодняшнего дня. Между тем в конце 1990-х появилось новое поколение посетителей, которое уже не помнит советских лет и испытывает потребность в иной контекстуализации экспозиций, нежели их старшие современники. Наиболее сложным для интерпретации периодом является в настоящее время Вторая мировая война. Если коллективизация, индустриализация, сталинские репрессии стали в период перестройки темами многочисленных дискуссий, то события войны не были переоценены с позиций сегодняшнего дня. Как отмечает в интервью заместитель директора Музея обороны и блокады Ленинграда, в музей ходят для того, “чтобы посмотреть на блокадные предметы в определенной эстетизированной среде”, и поэтому задача музейных работников заключается в том, чтобы “эти вещи поместить в контекст того, что человек знает о войне и о блокаде”…
Музейные работники, имея, как показывают интервью, достаточно четкое представление о своей проблематике, чувствуют себя “вторичными по отношению к историкам” и ощущают нехватку концепций общего характера, которые могли бы помочь в представлении экспонатов:
До сих пор еще полностью даже не правда о войне, а все точки из того, что мы знаем, не расставлены должным образом. Потому что если их расставить должным образом, то есть в соответствии со здравым смыслом, то ничем иным, с самого начала войны, кроме как сокрушительным провалом, управленческим прежде всего провалом советской власти, не объяснить целую серию грубейших ошибок, которые, собственно, и повлекли те бедствия, которые обрушились на страну и на наш город. Здесь есть общие вещи и частные вещи. Если говорить конкретно о той теме, которой мы тут занимаемся, эта тема останется всегда до тех пор, пока общество не отрефлексирует, не поймет, что такое был режим (В.М. Давид, заместитель директора Музея обороны и блокады Ленинграда [2000]).
В настоящее время нас отделяет лишь несколько десятилетий от событий, которые новыми поколениями посетителей воспринимаются уже как достаточно давняя история. С другой стороны, этой истории еще нет, она попросту не написана. Многие архивы еще не открыты, факты и события не изучены и не осмыслены. Но именно поэтому представление некоторых руководителей музеев о том, что они “вторичны” по отношению к историкам, может быть поставлено под вопрос, если обратиться к весьма существенной и в чем-то незаменимой роли музеев в нынешнем социальном контексте. В настоящее время они “дополняют” не только (и не столько) официальную историю, сколько главным образом память, передаваемую в неформальном общении с ныне живущими свидетелями. Именно поэтому, как будет показано в следующем разделе, в центре внимания музейных экспозиций оказывается память человека, вещи и места.
НОВЫЕ МУЗЕЙНЫЕ КОНЦЕПЦИИ: ОСВОЕНИЕ СОВЕТСКОГО НАСЛЕДИЯ
Постсоветское время характеризуется формированием новых идентичностей, которые приходят на место прежних, советских. Если раньше экспозиция и экскурсионная деятельность были в значительной мере предопределены общеобязательными интерпретациями, спущенными “сверху”, то в 1990-е годы создание музейных концепций определялось запросами аудитории. Сотрудники музеев стали анализировать, кто и зачем ходит в музей, проводили анкетирование посетителей, спрашивая их о том, чего не хватает в экспозиции и что им хотелось бы увидеть 23.
Память места
Когда музеи, посвященные истории и литературе советского периода, искали свое место в современном обществе, была найдена одна из возможных стратегий их работы: придумать новую идентичность своего города — или отдельных его топосов. Это “открытие” произошло одновременно во многих музеях России. Они стали “хранителями памяти о малой родине”, знакомой посетителям по личным воспоминаниям или по рассказам. Свою функцию музеи видят в том, чтобы память о недавнем прошлом стала менее шаблонной, лишилась тех стереотипных форм толкования, которыми она была директивно отмечена как в советский, так отчасти и в постсоветский период.
Санкт-Петербургский Музей Анны Ахматовой в Фонтанном доме был создан в 1989 году. В настоящее время он превратился в культурный центр, где помимо основной экспозиции разворачиваются различные события художественной и литературной жизни: поэтические чтения, выставки современного искусства. В самом названии музея уже отчасти отражена его концепция. Из названия явствует, что “Анна Ахматова” и “Фонтанный дом” являются фактически равнозначными персонажами, за которыми скрывается еще одно неназванное действующее лицо — Петербург:
Дворец и сад для нашей идеологии — это 90 процентов смысла. Ахматова в общей сложности тридцать пять лет прожила здесь, с 1917 года по 1952-й. Это петербургский музей, музей петербургской культуры, это единственный музей, где квартира поэта XX века вырастает из дворцовой культуры, из старинной дворянской, традиционной, семейной культуры, с ней соприкасается и действительно наследуется. Это уникальный случай для Петербурга, другого такого нет.
Расположение музея в Фонтанном доме, который является и местом создания, и действующим лицом “Поэмы без героя”, побуждает авторов экспозиций особенно акцентировать идею непрерывности культурной истории России, преемственности между Серебряным веком и (пусть и не-официальным) советским искусством и литературой. Можно сказать, что в Фонтанном доме вся российская история XX века видится иначе:
Послание к человеку в том, что история, <представленная> через ахматовский мир, через ее взгляд, непрерывна и в ней нельзя выделить прекрасный период советский или плохой период советский. Она непрерывна. И когда началась революция и все, что потом последовало за ней, Ахматова была одним из немногих людей, кто не ужаснулся, с одной стороны, и не питал иллюзий — с другой. Она знала, что был Батый, было Смутное время, были гражданские войны и что истреблять друг друга сейчас этот народ будет с радостью. А духовный свет, свет культуры надо нести, как уносили его в катакомбы первые христиане. И пережить. Пережить, пока все пройдет. И оно прошло. И Бог дал ей длинную жизнь. И она вышла с этим светом снова. Когда до посетителя это доходит с помощью слова или чего-то еще, это ему открывается, и это безумно ему интересно. Потому что мы так продлевать историю не умели, она для нас все равно делилась. Она была “плохая—хорошая”, в 1917 году началась ужасная, но лишь немногие люди, обладавшие философским взглядом на Россию, эту непрерывность процесса понимали (Н.И. Попова, директор музея-квартиры Анны Ахматовой [2001]).
Ленинградско-петербургская непрерывность (которую многие деятели культуры и жители города ставят под вопрос) является сегодня одной из широко дискутируемых, востребованных тем, которая важна не только для каждого жителя, но и для стратегии развития города в целом. Таким образом музей ответил на запрос общества, одновременно предлагая отображение и интерпретацию уникальной судьбы уникального человека.
Встраивание ленинградской истории в петербургский дворцовый контекст, столкновение революции и традиции, создание новых, порой эклектичных толкований — вполне типичная стратегия для музеев, специализирующихся на истории ленинградской культуры, что во многом объясняется тем, что они расположены в особняках и дворцах.
Например, филиал музея истории города на Английской набережной, 44, в котором представлены экспозиции о повседневной жизни периода нэпа, периода “социалистической реконструкции” и 1940-х годов, находится в помещении Румянцевского дворца. В воскресный день, прогуливаясь по набережной, посетитель заходит в роскошный дворец, поднимается по парадной лестнице и… наблюдает мелкобуржуазный быт, шляпки и бантики, меню столовых и пивных, советские плакаты и патефоны, воссозданную коммунальную кухню, красный уголок, бомбоубежище, снаряды, блокадные документы, гимнастерки. Есть здесь и экспозиция, посвященная самому дворцу, его судьбе в различные исторические периоды.
Музей политической истории России, в прошлом Музей Октябрьской революции, занимает особняк, принадлежавший до 1917 года балерине М. Кшесинской. С марта по июль 1917 года здесь находился штаб большевиков. С балкона этого особняка Ленин неоднократно выступал перед народом. В настоящее время посетитель находит в музее, кроме постоянных и временных выставок, посвященных различным аспектам политической и экономической истории России, экспозицию, рассказывающую о деятельности большевиков в этом особняке, и другую — представляющую биографию балерины Кшесинской. История самого особняка противоречива, как и политическая история России, так что игра интерпретаций “история здания — история города — история России” оказывается уместной и удачной, тем более что она позволяет, возрождая традиции этого места, расширить функции музея: теперь в нем проводятся музыкальные вечера и политические салоны.
Переплетение дворцовой культуры и революционных событий обыгрывается и в музее “Смольный”:
Тот музей, который сегодня существует, создан был в 1991 году. Он не являлся преемником музея Владимира Ильича Ленина, сменил свое название. Сегодня музей называется “Санкт-Петербургский государственный историко-мемориальный музей “Смольный””. За эти годы была создана экспозиция, которая показывает дореволюционную историю Смольного, а это в основном история Смольного института благородных девиц… И вот, начали мы со Смольного института, для которого фактически и строилось это здание Кваренги. Мы создали экспозицию. У нас сейчас значительные фонды, посвященные Смольному институту. Мы еще застали последних смолянок. То есть это одна сторона нашей сегодняшней деятельности — воссоздать дореволюционную историю Смольного. Уже создана экспозиция, созданы фонды, посвященные этой тематике. Это первое, что мы сделали.
И далее — “Смольный — блокадные дни” — еще одна экспозиция у нас была создана. Дело в том, что Смольный в блокаду — это было здание, с которого все начиналось и которым все заканчивалось, и от того, что происходило в Смольном, зависела во многом судьба города. И поскольку здесь находилось и гражданское руководство города, и военное руководство города, поэтому это одна из ярких страниц и в истории самого здания. Выставку мы назвали “Смольный — блокадные дни” — поскольку у нас есть и Музей Блокады, и Пискарёвка, поэтому, естественно, мы ничуть не претендовали на широкий показ блокадных событий, а мы ставили перед собой задачу показать Смольный в блокаду. И уникальные документы, которые шли под грифом “Совершенно секретно”.
У Смольного очень интересная жизнь, очень интересная биография. У зданий, так же как у людей, есть своя судьба. И она особая и по сей день (В.С. Тютчева, директор историко-мемориального музея “Смольный” [2000]).
Когда советское наследие “приспосабливают” к современной жизни, то переосмысление в итоге затрагивает и более далекое прошлое. В сопоставлении различных эпох появляются новые интерпретации — тут сходятся, казалось бы, несочетаемые элементы, что и рождает новые культурные факты, происшествия, бренды. В поиске нового взгляда на события советского периода и организаторы экспозиций, и сами посетители обращаются как к дореволюционному времени, так и к настоящему моменту. Музей советского времени идеологически заостряет вопросы о прерывности — непрерывности истории, о повторяемости и неповторимости человеческого опыта и об особенном статусе этой территории (последний вопрос в той или иной форме задают все музеи).
Память поколения:
от политической истории к истории повседневности
После произошедшего в конце 1980-х всплеска внимания к политической истории, интерес просвещенной публики переместился к истории повседневности. Герои экспозиций сошли с пьедесталов и почти что слились со своими современниками, “простыми людьми”. Их в какой-то степени демифологизировали и приблизили к зрителю, к тому прошлому, которое каждый посетитель знает если не на собственном опыте, то по рассказам родителей. Директора музеев, особенно посвященных героям революции, подчеркивали, что намеренно не развивают политическую тематику и не обращаются к истории идей. Произошла не только деидеологизация музеев, но и своего рода гуманизация героев революции.
Зримую трансформацию пережили музеи Ленинграда-Петербурга, посвященные жизни и работе В.И. Ленина. Некоторые музеи Ленина (например, музей, находившийся в Ленинграде в Мраморном дворце) в период перестройки прекратили существование. Но другие музеи, рассказывающие о жизни вождя революции, — Смольный, Музей-квартира Елизаровых, Музей-квартира Аллилуевых и Музей истории революционно-демократического движения — продолжают действовать. Мемориальные квартиры, в которых в тот или иной период своей деятельности проживал Ленин, подают себя теперь как музеи быта, которые демонстрируют общую бытовую среду радикальной интеллигенции периода конца XIX — начала XX века через конкретную судьбу основного персонажа. Фигура Ленина, противоречивость его политики, развитие его идей отходят на задний план, уступая место не оригинальным, а типичным его чертам. Об этом говорит в интервью заведующая Музеем-квартирой Елизаровых:
Именно благодаря музею Ленина, который не закрывался ни разу, сохранилась такая уникальная квартира у нас в городе — единственная, где в таком объеме представлен быт интеллигенции начала века, к которой принадлежала семья Елизаровых. Мы ничего не пропагандируем, не несем никакой идеологии. Мы вам показываем то, что было. Мы не интерпретируем. Мы освещаем деятельность нашей квартиры — в общем, всех живущих здесь людей. Это и Ульяновы все, и Елизаровы все, и Владимир Ильич. Конечно, мы затрагиваем события 1917 года, это апрель— июль 1917 года, когда Ленин жил здесь. В дальнейшем мы планируем немножечко осветить историю Петроградского района. Именно здесь зарождался город. Потом об этой части забыли. И вот, наш дом был самой окраиной Петербурга, даже в 1917 году. Вот эту тему Петроградского района мы тоже собираемся продолжать (Н.П. Приваленко, заведующая Музеем-квартирой Елизаровых [2000]).
Примерно так же формулируют свою миссию и другие музеи, связанные с фигурой Ленина. Например, Музей Ленина в Казачьем переулке (бывший переулок Ильича) с 1993 года стал Музеем революционно-демократического движения, где вниманию посетителей предлагаются картины быта радикально настроенных “тихих угловых жильцов”:
Естественно, что после крушения в начале 1990-х годов прежней идеологии и ленинского культа музей не мог не измениться. Свою изюминку он нашел в истории быта петербуржцев на рубеже веков. Сохраненная от прежнего музея ленинская комната идеально вписалась в новую концепцию и экспозицию музея. Ведь на все можно посмотреть с совершенно другой стороны: здесь можно увидеть в неприкосновенности типичную комнату углового жильца. Хозяин квартиры, выходец из Швейцарии Вильгельм Фердинанд Карл Боде, служил в синодальной типографии. Он с семьей снимал эту квартиру, а одну из комнат, чтобы получить дополнительный доход, сдавал внаем. Таким постояльцем и стал помощник присяжного поверенного Владимир Ульянов, который прожил тут больше года — с 12 февраля 1894 г. до 25 апреля 1895 г. Он занимался не только конспиративными делами, но и своими прямыми обязанностями — ездил отсюда по служебным делам в окружной суд на Литейном, ходил в канцелярию мировых судей на Мещанской улице и на конференции присяжных поверенных. Хозяева были очень им довольны: тихий, спокойный жилец, не пьет, не курит, на музыкальных инструментах не играет 24.
Музей “Смольный” также изменил презентацию ленинского рабочего кабинета, “очеловечив” вождя революции:
Естественно, мы сохранили ленинский рабочий кабинет, только мы его насытили вещами, более близкими людям. Например, повесили кепочку. Повесили шляпу Надежды Константиновны. Кепочку Владимир Ильич в 1917 году купил, когда в Россию ехал, это французская кепочка. Повесили зонтик. То есть появились отдельные моменты, которые очеловечили этот кабинет, что вызывает, безусловно, интерес у людей. Поставили мебель, которая должна была там стоять, которая действительно там стояла, а потом ее убрали. Раньше одинаково делали все музеи Ленина. А сейчас мы поставили, как это было на самом деле. Так что советский период мы даем с тех позиций — что здесь происходило, мы так это и показываем. Поэтому я сразу вам и сказала, что никакой нет идеологии (В.С. Тютчева, директор историко-мемориального музея “Смольный” [2000]).
Другие музеи-квартиры также видят свою задачу в изображении “быта интеллигенции”. Вот отрывок интервью директора Музея-квартиры Анны Ахматовой:
С моей точки зрения, подтекст музея, его идея — это музей, посвященный истории, судьбе и жизни ленинградской интеллигенции 1920-х, 1930-х, 1950-х, 1960-х годов… Собственно говоря, у нас это музей петербургской литературной истории, культуры и поэзии XX века. После музея Зощенко это единственная квартира, где можно хоть какое-то получить представление, как жили люди, художественная интеллигенция в XX веке… Задача состоит в том, чтобы за судьбой Ахматовой обозначить эту проблему — судьбу ленинградской интеллигенции (Н.И. Попова, директор Музея-квартиры Анны Ахматовой [2001]).
Формулируя концепции деятельности своих учреждений, музейные работники очень часто говорят о желании показать “быт” и “судьбу поколения”. При таком подходе различие между “героями” таких экспозиций и даже полярность исходного замысла Музея Ленина и Музея Ахматовой отодвигаются на второй план перед демонстрацией типичных черт “среды” и “эпохи”. На место мифологизированной исторической личности, обладающей пусть и легендарной, но все же индивидуальной биографией, приходит усредненный мифологизированный образ эпохи. Музеев-квартир, показывающих быт рабочих и других слоев населения, пока практически нет, однако можно предвидеть появление подобных музеев в недалеком будущем, учитывая опыт европейских стран и тенденции смещения интереса в сторону жизни “простых людей”.
Человек и чрезвычайные обстоятельства
Некоторые музеи советской истории и литературы делают акцент на изучении жизни человека в переходное время, путей его приспособления к чрезвычайным обстоятельствам. Некоторые, напротив, подчеркивают возможность для отдельного человека самому создавать контекст своей жизни, демонстрируют влияние индивида на его социальное окружение.
Музей обороны Ленинграда видит свою миссию в том, чтобы показать через сохранившиеся вещи и документы человека, жившего в блокаду. Опыт человека блокады уникален, и в настоящее время, когда общество отделяет от 1940-х годов уже определенная историческая дистанция, блокада предстает перед нами как трагический эксперимент над людьми. Экспозиция музея исследует пределы человеческих возможностей, демонстрируя медицинские, психологические, социологические аспекты блокадного опыта.
Во время войны отношение было разное. Один — ложился и умирал, другие — выкарабкивались. Так всегда. При том, что совершенно непонятно… При той кормежке, которая была, должны были все вымереть. Тем не менее не вымерли. Выстояли в эту страшную зиму. Самую страшную, самую тяжкую. Выстояли с колоссальными потерями. До сих пор считаем, сколько погибло. Точную цифру никогда не узнаем. И тем не менее солнышко пригрело, огороды стали разводить. И это под обстрелами. Тем более, что в августе—сентябре немцы предприняли штурм города. Борьба тут была очень тяжелая, очень серьезная… Этот опыт имеет колоссальное значение. Не только для нашей страны. Для всех. Человек может!.. С другой стороны, есть и негативная сторона. Ее трудно показать в музее, но она может быть обсуждаема каким-то образом. Ну, конечно, в таком состоянии люди теряли человеческий облик. Это факт. Тут ничего не поделаешь. Это трагедия. Ну, прежде всего, людей нельзя доводить до такого состояния. Во-вторых, что существенно — в громадном городе, хотя было людоедство и так далее, тем не менее это не носило массовый характер. А между прочим, мы знаем из литературы и истории, что происходит с людьми, когда они находятся в замкнутом пространстве. Бывали случаи, что на зимовках люди убивали друг друга. Но массовым в блокаду это не было. Почему? Какие факторы тут сработали? (В.М. Давид, заместитель директора Музея обороны и блокады Ленинграда [2000]).
Сходные вопросы поднимают музеи, посвященные лагерям политзаключенных. За экспозициями лагерного быта, вещей, фотографий, документов, карт просматривается судьба людей, которые оказались в чрезвычайных обстоятельствах. Как показывают исследования, сегодня музеи ГУЛАГа (которых в целом по стране насчитывается более трехсот) представляют собой “совокупность разбросанных географически, разобщенных тематически и методологически инициатив энтузиастов и авторских коллективов”25.
За образом “человека в чрезвычайных обстоятельствах” вырисовывается проблема отсутствия вопроса об ответственности. “Жертвы есть, виноватых нет” — наиболее комфортная интерпретация прошлого, которая, как показывают исследования, особенно характерна для регионов, где потомки жертв и палачей, депортированных и депортировавших, проживают бок о бок. Нежелание говорить об ответственности сопровождается идеализацией периода, предшествующего репрессиям и депортациям. Воспоминания о прекрасном далеком времени становятся коллективным мифом, за которым укрываются от прошлого недавнего, неудобного и двусмысленного 26.
Человек и великая идея
Своеобразный “антропологический” подход представлен в персональных мемориальных музеях. Они изучают судьбу человека переходного периода через его биографию и окружение. Например, магистральным сюжетом экспозиций музеев М. Горького в Нижнем Новгороде и Казани являются духовные искания писателя, революционный и литературный контекст, который рождался в результате его деятельности, и воздействие новой, образовавшейся под влиянием идей и начинаний Горького среды на интеллектуальную жизнь города. По мнению директора Музея Горького в Нижнем Новгороде Т.А. Рыжовой, Горький интересен посетителю прежде всего тем, что он представляет собой русского человека, реализовавшего свой потенциал, “сделавшего себя”. Современный человек, изучая личность Горького, в каком-то смысле смотрит на себя в зеркало и видит огромные возможности и опасности и сильного характера, и переходного времени 27.
Мемориальный музей-квартира А.Д. Сахарова в Нижнем Новгороде также затрагивает проблему человеческого потенциала, силы и власти великих идей. Музей занимает две квартиры. Одна из них — квартира, где жили Сахаров и Боннэр и где сохранилась обстановка конца 1970-х — начала 1980-х годов. Другая квартира содержит экспозицию о биографии, научной и правозащитной деятельности Сахарова, причем она практически полностью дублируется на английском языке, что поистине уникально для российского провинциального мемориального музея и объясняется тем, что 30—40 процентов его посетителей составляют иностранцы.
Руководители мемориальной квартиры Сахарова нивелируют идеологическую основу деятельности ученого, стремясь показать судьбу человека, во многих отношениях неординарного, не акцентируя особенно его диссидентство: “Экспозицию мы старались делать фактической, не обладающей ни политической направленностью, ни какой-то иной направленностью” (Л.В. Потапова, директор Музея-квартиры А.Д. Сахарова [2004]).
Но казенная квартира гостиничного типа, где жили Сахаров и Боннэр, сама по себе является красноречивым памятником времени застоя и предопределяет восприятие экспозиции. Посетитель попадает в неуютное пространство, один вид которого наводит уныние при мысли о том, что в таком месте можно провести годы. Эмоциональное ощущение оказывается очень сильным и, несомненно, по-разному проявляется у тех, кто помнит 1970—1980-е годы, у юных посетителей и у иностранцев. Пространство оказывается, таким образом, более “идеологизированным”, чем сама экспозиция.
Сегодня в силу отсутствия устоявшейся концепции советской истории место с его памятью о событиях, наряду с человеком и его памятью, становится той единственной “исторической правдой”, которую можно предъявить посетителю в период неопределенности и взаимной противоречивости интерпретаций. Этот подход основан на мнении о том, что недоверчивому зрителю, осмысляющему переходные периоды в жизни страны, легче перейти от частного к общему. Биография места и отдельного человека, переплетенная с событиями в истории страны и города, стала наиболее частым и активно востребованным способом представления материала в российских музеях.
МУЗЕИ-ХРАМЫ, СОВЕТСКАЯ ИСТОРИЯ И СОВРЕМЕННОЕ ОБЩЕСТВО
Как отмечает французский философ Ж.-Л. Деотт 28, музеи нужны обществу для того, чтобы оно могло забывать. Если посмотреть на музеи советской истории с этой точки зрения, можно попытаться сформулировать, о чем наше общество уже начинает забывать, о чем оно помнит и о чeм молчит, не решаясь заговорить.
Музеи, специализирующиеся на советской истории и литературе, в современной России востребованы местным населением и туристами. Имея в штате научных сотрудников, коллективы музеев определяют концепции развития на основе своих и чужих исследовательских разработок, ориентируясь на запросы и компетенцию потенциальной аудитории. Вопрос “кто и зачем приходит в музей?” является для них сегодня основным. Исходя из представлений о потребностях посетителей и о своей роли в культурном пространстве города, музеи формулируют свои социальные функции, стратегии развития и конкретные задачи на ближайшее будущее.
Наше исследование показало, что маятник интерпретации советского периода, по сравнению с доперестроечным временем, качнулся в противоположную сторону. До перестройки, как вспоминают сотрудники музеев, они обязаны были показывать закономерность революции, развития советского общества и общего хода социально-культурных процессов. Сегодня советский период предстает как необъяснимая случайность, как невероятный хаос, в котором по-разному проявляют себя яркие индивидуальности и обычные люди. “Уход от идеологии” как современная музейная стратегия вывел музеи на путь изображения частного, типичного, обычного, локального, национального или представляющего специфику советской цивилизации.
Если попытаться сконструировать “сборную” картину экспозиций российских музеев советской истории и литературы, то она будет выглядеть приблизительно следующим образом. Типичные “угловые жильцы” в пенсне, вернувшись из эмиграции, заняли особняки благородных девиц, которые, в свою очередь, уехали в эмиграцию. Пространства салонов не пустовали, а продолжали выполнять свои функции. Но с каждым годом героев революции становилось все меньше. Фотографии ретушировались, имена забывались. В это же время обыватели пытались бороться с голодом и холодом. На них ставили эксперименты, но они не сдавались. Шили модную одежду, танцевали фокстроты. В самые голодные времена разбивали в городах огороды и ностальгировали о прошлом. Некоторые из них в невыносимых условиях вели дневники, сочиняли пьесы и песни, рисовали и шили детские игрушки. Писали письма “во власть”, доказывая преданность ей. Но власть не отвечала взаимностью. Человеческий потенциал оказался фактически безграничен. Стало ясно, что даже средний человек может сохранить лицо в экстремальных условиях. Масштабные личности также смогли реализовать свои таланты, несмотря ни на что. Но очевидно, что идеология оказалась лютым врагом людей, как простых, так и великих…
В этой мифологизированной картине советского прошлого оказываются неразрывно соединены элементы мелодраматического кича и подлинные свидетельства трагического опыта поколений, а нетривиальные документы — с забавными курьезами, заготовленными для досужего любопытства сегодняшнего зрителя. Чаще всего такая установка на “безыдейность” приводит к разнобою и эклектике (в которых лишь очень отстраненный исследователь может увидеть элементы “постмодернизма”), а потенциально же содержит в себе совершенно противоположные по смыслу типы исторического сознания: и ностальгию по ушедшей “великой эпохе”, и полное отрицание любых рудиментов “советскости”.
Современные общества называют “постмодернистскими” в том смысле, что они пытаются преодолеть модернистское рационалистическое мировоззрение, которое привело к реализации страшных утопических проектов — фашизма и коммунизма. Поскольку опыт жизни в условиях тоталитаризма оказался чрезвычайно болезненным и затрагивал самые приватные сферы человеческого существования — эмоции, частную жизнь, семейную память, — стало очевидно, что эту травму не изжить с помощью рационалистических объяснений и обоснований, какими бы стройными и убедительными они ни были. Поэтому сегодня озабоченные своим прошлым общества пытаются найти не рациональные, а скорее, эмоциональные способы освобождения от гнета страшной памяти. Эстетическая организация выставочного пространства оказывается столь же важна для современных музеев, как и экспонаты. Музей, таким образом, становится местом эмоциональной работы, позволяющей принять и понять прошлое со всеми его травмами.
В некоторых странах, наряду с мемориалами, находящимися в регионах на местах событий, в столицах появляются музеи иного типа, которые обобщают и оценивают то, что демонстрируют на конкретном материале региональные музеи. Таковы, например, недавно открытый Мемориал памяти жертв Холокоста в Берлине и Дом Террора в Будапеште. Архитектура, дизайн здания и другие художественные средства служат здесь проблематизации отношения к прошлому и в конечном итоге катарсису. Появление таких “музеев-храмов” в столицах государств, где при участии местных жителей было истреблено еврейское население, говорит о том, что эти европейские общества готовы к тому, чтобы прочувствовать и принять ответственность за трагедию 29.
В России с начала 1990-х не было построено ни одного “музея-храма”, который бы был призван освобождать людей от давления прошлого через признание коллективной ответственности. До сих пор не создан Музей ГУЛАГа. Главным “музеем-храмом” по-прежнему является Мавзолей. Это дает основания думать, что, несмотря на работу музеев советской истории в регионах и на появление современных интерпретаций советского наследия, опыт переживания сталинского периода по-прежнему остается секретом, неизлеченной травмой общества, во многих аспектах замалчиваемой официальными толкованиями прошлого.
________________________________________________________________________________
1) “Постсоветские идентификации Петербурга” (Ренвалл-Институт, Академия наук Финляндии, 1999—2003, руководитель проекта профессор Е. Хеллберг-Хирн) и “Оценка эффективности международных программ повышения квалификации российских менеджеров в сфере культуры” (Фонд “СЕС Международное партнерство” и Центр независимых социологических исследований”, 2004, руководители проекта К. Герасимова и С. Катц). Процитированные интервью были проведены автором статьи. В статье не использовались материалы о московских музеях.
2) Выбор регионов связан с тем, что в качестве примеров, иллюстрирующих основные положения статьи, использованы лишь те музеи, которые автор статьи имела возможность посетить лично. Специфика Северо-Запада и Поволжья состоит в том, что относительно других регионов России здесь руководители музеев имели больше возможностей изучения новых методов управления. О культурной и социальной среде Поволжского региона см.: Глазычев В.Л. Глубинная Россия: 2000—2002. М.: Новое издательство, 2003.
3) Музей политической истории России в Петербурге (в прошлом Музей Октябрьской революции), Историко-мемориальный музей “Смольный” в Петербурге, Музей революционно-демократического движения в Петербурге, Музей-квартира С.М. Кирова в Петербурге, Музеи А.М. Горького в Нижнем Новгороде и Казани, Музей Чапаева в Чебоксарах, музей-квартира Елизаровых в Петербурге.
4) Музей Анны Ахматовой в Фонтанном доме в Петербурге и Мемориальный музей-квартира А.Д. Сахарова в Нижнем Новгороде.
5) Hagoort G. Art management: entrepreneurial style. Delft: Eburon, 2000.
6) Turgeon L., Dubuc E. Musées d’ethnologie: nouveaux défis, nou-veaux terrains // Ethnologies. 2002. Vol. 24. ¹ 2.
7) Martin F. Politique et culture: les musées et le patrimoine. Thèse de doctorat. Strasbourg 3, 1995.
8) Alexander Edward P. Museums in motion. An introduction to the History and Function of Museums. Nasville: Ameri-can Association for State and Local History, 1979.
- См. также сайт: www.museums.udmweb.ru.
10) Герасимова К., Чуйкина С. От капиталистического Петербурга к социалистическому Ленинграду: изменение социально-пространственной структуры города в 30-е годы // Нормы и ценности повседневной жизни: становление социалистического образа жизни в России в 1920-е — 1930-е годы / Под ред. Т. Вихавайнена. СПб., 2000. С. 27—74.
11) Корчагин Е. Магазин при музее // Материалы российско-британского семинара “Музеи Санкт-Петербурга в условиях рыночной экономики” / Под ред. А.Д. Марго-лиса. СПб.: Контрфорс, 1997.
12) “Эндоумент” — передача музею крупной суммы от частного лица, банка или компании, которую он не имеет права тратить, но получает регулярный доход за счет размещения этих средств (пользуясь консультациями специально приглашенных экспертов в финансовой сфере).
13) Постоянно действует несколько европейских долгосрочных программ, способствующих поездкам музейных управленцев за рубеж: Euro-Arctic Diploma in Cultural Management (страны Баренцева региона), European Diploma In Cultural Project Management, Educational program of Regional Museum Council of Yorkshire and Hambaside (Великобритания), Courants du Monde (Франция). Действуют также американские программы — учебные визиты при поддержке Госдепартамента США (“Открытый мир”), стажировки по программе IREX, специализированные программы для директоров музеев при поддержке нескольких фондов.
14) Музейные проекты в России активно спонсировались зарубежными фондами. Особенно большую роль сыграла программа “Культура” Института “Открытое общество” (Фонд Сороса). При поддержке этого фонда была проведена компьютеризация многих музеев, проводились программы повышения квалификации. См.: Музеи в эпоху перемен. Институт “Открытое общество” (Фонд Сороса) — Россия в поддержку российских музеев, 1996—2000. М.: ОГИ, 2001. Программы для российских арт-менеджеров на территории России финансировались также Госдепартаментом США, Европейским союзом, Европейской комиссией, Фондом “Евразия”, Фондом Форда, фондом “Trust for Mutual Under-standing”, J. Paul Getty Trust, Kettering Family Founda-tion, McCormick Foundation, Samuel H. Kress Foundation, The Starr Foundation, Fund For Arts and Culture in Central and Eastern Europe, министерствами иностранных дел разных стран. Из российских организаторов краткосрочных семинаров для арт-менеджеров на обучении музейных работников специализируется Ассоциация “Музей будущего”: www.future.museum.ru.
15) См., в частности: Соболева Е. Формирование маркетинговой ориентации музеев Санкт-Петербурга // VI World Congress for Central and East European Studies. Abstracts. ICCEES, 2000. С. 403 и след.
16) Гнедовский М. Международные образовательные программы для российских менеджеров культуры — итоги десятилетия: http://www.cpolicy.ru/news.plx?id=242.
17) Наиболее интересным примером реализации идеи развития регионов через культуру является программа “Культурная столица Поволжья”, действующая в Поволжском федеральном округе под руководством С.В. Кириенко: www.culturecapital.ru.
18) Культурный туризм: конвергенция культуры и туризма на пороге ХХI века: Учебное пособие / Под ред. Я. Брауна, В. Андерсен, В. Гордина. СПб.: Издательство СПбГУЭФ, 2001.
19) Sherman D. The Construction of Memory in Interwar France. Chicago; L.: The University of Chicago Press, 1999.
20) Франция-Память / Пер. с фр. СПб.: Издательство СПбГУ, 1999.
21) Mension-Rigau E. La vie des chateaux. Paris: Perrin, 1999.
- Интервью с В.И. Бровченковой, директором Музея Чапаева, г. Чебоксары (2004).
23)См. об этом: Музеи в период перемен / Под общ. ред. А.Д. Марголиса. СПб.: Контрфорс, 1997.
24) Глезеров С. Типичный угловой жилец Владимир Ульянов // Невское время. 2001. 1 февраля.
25) Виртуальный музей ГУЛАГа. Обзор ресурсов. DVD. СПб.: НИЦ “Мемориал”; Konrad Adenauer Stiftung; Мемориальный музей “Пермь-36”; Национальный музей республики Коми; Продюсерский центр “Артикам”, 2004.
26) Жесса-Анштет Е. Память: вечная или куриная? Мемориальная логика в постсоветской России // Ab Imperio. 2004. № 1. С. 519—538.
27) Рыжова Т.А. Музей А.М. Горького: проблемы и поиски (к 75-летию со дня основания) // Нижегородский музей. № 1. 2003. С. 21—24.
28) Deotte J.-L. Oubliez! Les ruines, l’Europe, le Musée. Paris: Harmattan, 1994.
29) См. также: Musées d’histoire et histoire dans les musées’. Actes du séminaire du 17 Juin 1992. Association interna-tionale des musées d’histoire. Direction des musées de France. Ministère de l’Education Nationale et de la culture. 1993.