Опубликовано в журнале НЛО, номер 4, 2005
Современная культурная ситуация, как известно, характеризуется весьма специфическим отношением к знанию о прошлом. И это, безусловно, создает определенные трудности для традиционных форм исторического знания, и исторической науки в том числе. Дело вовсе не в том, что в современной культуре пропал интерес к прошлому. Нет, он по-прежнему велик. Просто основными формами знаний о прошлом для представителя современной культуры, особенно для молодежи, оказываются не работы, написанные профессиональными учеными-историками в рамках популяризации, а явления иного порядка — телевидение, глянцевые журналы 1, компьютерные игры, Интернет, кинофильмы, “ролевые игры”, а также устная “постфольклорная” традиция. Ясно, что все названные (или неназванные, но типологически схожие с ними) формы массовой культуры конструируют историю в соответствии с правилами и принципами собственного существования 2. Это принципиально иные версии истории, иной историзм. И в этой ситуации начинает “пробуксовывать” традиционная модель популяризации исторического знания, предполагающая, что есть некое знание о прошлом, полученное в результате научных исследований, которое необходимо адаптировать, сделать понятным для читателя-непрофессионала, донести до него текстами научно-популярных работ и учебников, созданных владеющими этим знанием профессионалами 3. Дело в том, что фактически мы имеем дело не просто с иными формами представления знания, репрезентации, но с иными формами получения знания и его конструирования. В этом случае профессиональный ученый-гуманитарий (не только историк, но и лингвист, этнолог, литературовед), вступая в поле неакадемических форм конструирования прошлого, должен не просто знать “правила игры” на этом поле, обладать известной долей авантюризма и готовностью к компромиссам (в том числе и по отношению к принципам собственной профессии), но и быть ориентированным на организацию возможной познавательной деятельности в этом поле. Создаваемый в этих условиях итоговый текст-продукт должен быть изначально открытой конструкцией, ориентированной на творчество реципиента и, в определенной степени, провокационной. Именно отказ от модели “готового знания” должен сделать его востребованным. В данной статье мы попытаемся высказать некоторые соображения по этому поводу, основываясь, в первую очередь, на собственном опыте, возникшем в результате работы над проектом “Словарь мифологии Омска”4.
Внешняя, событийная история проекта достаточно проста. В марте 2005 г. существующая в Омске галерея коллекционного искусства “Лошадь Пржевальского” начала подготовку нового, третьего по счету, конкурса молодых художников, дизайнеров и фотографов города. Анализируя опыт первых двух вполне успешных конкурсов, проходивших под названием “Новая кровь”, организаторы пришли к идее сделать следующий конкурс кураторским и тематическим. В качестве темы конкурса была взята “городская мифология” Омска. Нельзя сказать, что организаторы на тот момент достаточно четко представляли себе, что понимается под “городской мифологией” и какими должны быть форма проведения и результаты конкурса. “Городская мифология” воспринималась как удачный бренд, способный привлечь потенциальных участников и спонсоров конкурса, а круг ожидаемых результатов был предельно широк: от самобытных, оригинальных, ярких художественных произведений до потенциально коммерчески востребованных (например, в качестве сувенирной продукции) “символов”, репрезентирующих город. На этом этапе к участию в проекте, первоначально в качестве куратора, был привлечен научный сотрудник Городского музея “Искусство Омска”5 Е.В. Груздов 6. Именно он предложил для оформления тематической направленности конкурса в качестве инструмента использовать текст созданного специально для этой цели “Словаря мифологии Омска”. Текст должен был помочь сориентироваться участникам, спровоцировать, подтолкнуть их. Кроме того, было предложено отказаться от “стандартных” номинаций (и частично критериев) при подведении итогов конкурса (по формальному признаку — живопись, графика, объект). Новые названия номинаций варьировали культурологическую терминологию: “Золотой век”, “Утопия”, “Миф-персона”, “Символ города”, “Контркультура”7. Таким образом, уже изначально конкурсанты были ориентированы на то, что при подведении итогов конкурса жюри, состоящее преимущественно из художественных критиков, искусствоведов, музейных работников, будет не столько руководствоваться сугубо формальными “художественными” критериями оценки, сколько учитывать и концептуальную “культурологическую” составляющую. Эти предложения были безоговорочно одобрены организаторами конкурса, сумевшими обеспечить определенную спонсорскую поддержку.
Стратегия проекта и роль текста словаря в нем были определены. На данном этапе, первоначально в качестве консультанта, а затем в качестве автора ряда статей (преимущественно исторических), к участию в проекте был подключен историк А.В. Свешников 8. И хотя “процесс уже пошел” 9, необходимо было определиться (преимущественно для себя), что мы понимаем под мифологией, почему именно словарь, в каком стиле он должен быть написан, по каким принципам составляется словник и как, собственно, пишутся статьи?
Эта необходимость — хотя бы “в первом приближении” продумать “для себя” стратегию построения проекта (в первую очередь его “опорного” текста) — привела к соотнесению нашей работы с существующими в современной научной литературе подходами к анализу сходных сюжетов (т.е. фактически мы пошли путем, определяемым “правилами игры” нашей профессиональной цеховой принадлежности). В отличие от традиционных, порой весьма формальных, обзоров историографии многих сугубо профессиональных текстов, это был действительно обзор историографии “для себя”10. И понятно, что в тексте он получил отражение в снятом виде — его присутствие может обнаружить только специалист, “посвященный”. Оформлять текст для непрофессионального читателя “научно-справочным аппаратом” нам показалось излишним 11. Знакомство с литературой, в свою очередь, поставило перед нами ряд непростых задач.
Существующая в Омске довольно богатая традиция краеведческой литературы 12 могла помочь (и действительно помогла) только в качестве источника, содержащего те или иные любопытные факты. На уровне принципиальных деклараций краеведы очень “любят” разоблачать мифы, особенно исторические, бороться с ними. Хотя порой неосознанно многие мифы в чистом виде воспроизводятся в их собственных текстах. Опору в построении собственной теоретической конструкции, естественно, пришлось искать в литературе другого рода.
В корпусе литературы, ориентированной на критический анализ13 тех или иных “эмпирически данных” конкретных вариантов современной мифологии (в том числе и локальной), значимыми для нас оказались три возможных подхода 14.
Первый, наиболее представительный в количественном плане, ориентирован на критическое выявление мифов в текстах (преимущественно литературных) “высокой культуры”. Огромна (нет смысла даже пытаться перечислять основные работы) литература, посвященная “петербургской мифологии” или “мифу Москвы”, “мифу противостояния двух столиц”. Есть подобные работы и на региональном, “провинциальном материале”15, типологически порой очень близком Омску. Чаще всего теоретической основой этих исследований является структуралистская (отечественного, т.е. тартуско-московского, образца) модель “мифологического мира” с широким использованием понятий типа “время”, “пространство”, “культурный герой” и прочих, им подобных. Именно это теоретическое оснащение позволяет авторам, по их мнению, держать критическую дистанцию в рамках “субъектно-объектных отношений”. Нельзя сказать, что последнее всегда удается, но тем не менее стремление к этому как интенция есть.
Второй подход в наиболее чистой форме представлен в отечественной традиции, в первую очередь работами авторов, объединенных вокруг семинара по изучению современного городского фольклора при РГГУ, возглавляемого С.Ю. Неклюдовым 16. В основе этих работ лежит установка на применение различных методик этнографического и фольклорного сбора материала (от включенного наблюдения до анализа “низовой” письменной традиции) для исследования “коллективных представлений” жителей современного российского города. По мнению авторов, принципиальным моментом является установка на неоднородность современной культуры, состоящей из большого количества профессиональных, возрастных и прочих субкультур. Понятно, что, как всякое научное исследование, работы авторов этой группы состоят из обязательного “грамотного” набора последовательных этапов — постановка проблемы, формирование круга источников (“полевая работа”), анализ полученной информации, получение верифицируемых выводов. Структуралистская модель организации материала дополняется предложенной традиционной фольклористикой типологией жанров фольклора.
Третий, наиболее близкий нам подход представлен классической “Мифологией” Р. Барта и текстами его последователей. Миф, по Барту, как известно, вырастает из “семиотического удвоения”. Казалось бы, произвольно выбирая различные тексты, репрезентирующие современный (“буржуазный”) миф, Барт последовательно “разоблачает” (обнажает) их мифологическую (“неестественную”) основу. Дискретный анализ произвольных текстов дополняется теоретическим структуралистским заключением, в котором автор пытается проговорить собственные теоретические основания как систему. Отличительной чертой работы Р. Барта является подчеркнуто критический подход к “буржуазному” мифу.
Итак, получилось, что структуралистская модель является единственно возможной для реконструкции мифологии, но методы и принципы научного критического анализа, лежащие в основе большинства научных работ, для нашего проекта не подходили, и приходилось искать свои.
Основным, наиболее часто используемым нами приемом оказалось, используя фольклористскую терминологию, “самоописание”, “самозапись”17. Мы посчитали допустимым воспринимать самих себя в качестве носителей “коллективных представлений”, типичных для омичей. Критическая рефлексия по этому поводу должна была помочь выявить, что в нашем собственном сознании и сознании нашего окружения может восприниматься в качестве типичных для Омска “мифологических представлений”. Логика рассуждений была такая: “Насколько я знаю, это представление принимают на веру, особо не рефлексируя по этому поводу, большинство жителей Омска”. Ясно, что при всем отбрасывании крайностей картина получилась предельно субъективной, но мы исходили из того, что “субъективность” не противоречит выбранным для проекта “правилам игры”. Более того, “субъективность” должна была в значительной мере работать на провокативный характер текста (провокативность была для нас изначально важнейшим принципом), вызывать у читателя желание не согласиться, поспорить, предложить свое видение “мифа” или “новый миф”. При этом объектом рефлексии стали либо “знания”, полученные в ходе социализации в качестве “омича”, либо некоторые представления, отраженные в специфических “омских” (написанных омичами или об Омске) текстах. Эта предварительная информация позволила составить некую изначально неполную, “структуралистскоподобную” модель мифологии Омска, представленную в тексте словаря. Мы “играли” (хотя серьезно) в структурализм, а если точнее, то в “Словарь мифов народов мира”. Уже на данном этапе были обозначены “узловые моменты” модели Омской мифологии (например, столичный миф, фигура Колчака и др.). При этом понятно, что жанр словаря предполагает “распыленный характер модели”. Она рассеяна по тексту статей. Установочной или итоговой статьи, дающей целостное описание модели, может и не быть. И у нас ее не было. Она должна создаться реципиентом после прочтения статей, и, соответственно, она более-менее вариативна. Уже на этом этапе стало очевидно, что мифология получается преимущественно историческая, в широком смысле этого слова, т.е. связанная с теми или иными событиями в жизни города и региона. Затем последовали “консультации со специалистами” — беседы с референтной группой исследователей омской культуры и истории, которые, на наш взгляд, соотнесясь с предложенным текстом, могли его дополнить или выступить с продуктивной для дальнейшего развития проекта критикой. При этом понятно, что критерием оценки этой новой полученной информации являлись вновь наши собственные представления (“насколько это является мифом”) и то, насколько она вписывается в выстраиваемую модель.
Кроме того, учитывая прагматическую направленность текста (художественный конкурс), приходилось в какой-то мере “подыгрывать” его потенциальным участникам — художникам. Во-первых, обращать внимание на те сюжеты, которые могут их заинтересовать. Во-вторых, подчеркивать значимость фигуры Художника для омской мифологии.
Если вернуться к принципам построения текста, то наряду с провокативностью и субъективностью важную роль играл принцип “любопытности” в подборе материала. Мы старались подбирать интересный материал, отсеивая, условно говоря, “скучный”, даже если речь шла о довольно обыденных или “приземленных” вещах (например, метро). “Ух ты, как интересно, а я и не знал” — вот ожидаемая реакция “идеального читателя”.
Сознательно выбранное балансирование на грани научности и литературности позволило, во-первых, в отдельных фрагментах “серьезно поиграть” в нарочито аналитический и критический подход, демифологизируя “очевидные” вещи, выявляя их культурную заданность, а во-вторых, заняться “поэтическим мифотворчеством”, переходя на другой язык, усиливать, четче артикулировать мифы. Некоторые фрагменты словаря нарочито мифологичны 18. Эта мифологичность также имела в определенной степени прагматическую направленность. Предполагалось, что миф — это тайна, рациональное приближение к которой возможно лишь через введение дискретных описаний, выпускающих некоторые принципиальные моменты, постигнуть которые возможно только в рамках художественного творчества. Словарь может лишь помочь “деликатно прикоснуться” к некоторым дискретным аспектам мифа. Но здесь важно было “не переборщить”, не “сломать” выбранную форму, и, оставаясь в рамках игры в жанр словаря, авторы должны были давать и традиционную “объективную” информацию, например указывать даты жизни тех или иных исторических героев или время строительства того или иного архитектурного памятника.
Игра в критический подход также “работала” на провокативный характер текста. Именно она позволяла (демифологизируя) дать принципиально новое прочтение “очевидных”, обыденных вещей (например, автобусных остановок).
Таким образом, сознательное балансирование на грани “научность — литературность” позволило отказаться и от четкого “субъект-объектного” позиционирования, и от однозначности критической оценки.
Общая специфика проекта не требовала от авторов формулировки развернутой концепции мифологии. Достаточно было дать “рабочее определение”, которое могло быть даже “приблизительным”, позволило бы обойти “бездны теоретизирования” и содержать теорию лишь в имплицитной форме. Определение должно было быть емким и простым (по большому счету — упрощенным). Наиболее близким для нас оказалось дюргеймовское понимание мифа как “коллективных представлений”19. Под мифологией мы понимаем, соответственно, некую совокупность “коллективных представлений” жителей Омска, позволяющих им выстраивать свою региональную идентичность как специфическую. В определенном смысле мы используем и бартовскую модель “семиотического удвоения”. В адресованном участникам конкурса предисловии говорится о том, что под мифом подразумевается “отношение к факту, которое само стало фактом”.
Получилось, что большинство статей словаря оказалось так или иначе связано с историческим знанием. При этом не важно, шла ли речь о событиях “большой” политической истории (Колчак) или истории повседневности (пиво), о “делах давно минувших дней” (Достоевский) или о современности (хоккейная столица, “ГрОб”), о делах “значимых”, “важных” (Степная столица) или случайных курьезах (городской сумасшедший), о вещах существующих и несуществующих (метро), — в любом случае история оказалась “рамкой”, в которую “вписывается” рассматриваемое явление. Фактически получается, что мифология возникает путем мифологизации “массовым сознанием” прошлого. Помочь отрефлексировать этот факт и должен был словарь.
Теперь все-таки возвратимся к вопросу: “Почему именно словарь?” Дело в том, что авторы исходили из признания особого статуса словаря в современной культуре. Словарь — это изначально текст, составленный специалистами и ориентированный на массового читателя. “Словарь Брокгауза и Ефрона, — учили нас, — был в каждой интеллигентной дореволюционной семье”. Словарь (даже классический) предполагает оптимальный (учитывая тотальный цейтнот современной культуры и провокационный характер “инструмента конкурса” т.е. макро- и микроконтекст) режим чтения. Читатель вовсе не обязан читать словарь полностью и “по порядку” статей. Он может сам выбирать интересующие его статьи и порядок чтения. Статьи должны быть емкие и компактные. “Ничего лишнего” — важный принцип организации словаря. Эмоции и детали остаются “за скобками”. Кроме того, можно отметить одну любопытную для нас тенденцию гуманитарной литературы — появление “авторских” словарей 20. Они одновременно концептуальны (субъективны) и информативны. Востребованность словаря проявляется и в том, что культура перестает быть просто объектом, описываемым словарями. Она начинает сама “играть” с формой словаря. Наиболее известный пример такой “игры” — “Хазарский словарь” М. Павича.
Последний из названных текстов оказался близок нам еще и потому, что мы также попытались “играть в словарь”. Мы четко знаем, как пишутся “настоящие” словари, и сознательно нарушили эти правила. Для проекта нужна была словарная форма, наполненная провокационным содержанием. Доказательность, верифицируемость выводов, общепринятость сообщаемой информации — вот те правила, которые мы сознательно нарушали, создавая свой текст. Некая, не всегда корректная, приблизительность “заложена” во многих статьях 21. В то же время, как уже отмечалось, “провокативность”, “неожиданность”, “любопытность”, “удовольствие от текста” — вот те параметры режима чтения, которые должны были вырасти из словарной информации и постатейной рубрикации. Авторы позиционировали себя как люди, знающие что-то об “омской мифологии” и попытавшиеся на нее критически посмотреть. “Перекодировать” общепринятое знание — вот одна из ставившихся нами при написании текста задач.
Короче говоря, словарь показался нам удачной товарной (и содержательной) формой. Наш словарь — это гипертекст с внутренней логикой, где можно выделить: задающее структуру ядро из основных понятий (делающее текст “мифологическим” и “городским”), широкое поле исторической конкретики (определяющее текст как специфически “омский”) и специфическую периферию (как указание на границы текста).
На написание первого варианта текста словаря, служащего “затравкой” для начала конкурса художественных проектов, были отведены достаточно короткие сроки (два месяца), что, кстати сказать, в значительной степени определило методику работы. К назначенному времени текст был готов, но вот реакция на него оказалась несколько неожиданной.
Во-первых, уже в таком (полурукописном) виде словарь вызвал широкий общественный резонанс. Ни одна из профессиональных, специализированных работ, написанных ранее авторами словаря по проблемам истории науки, геральдике, искусствознанию, не вызывала столь бурной реакции. Словарь, отчасти “с подачи” организаторов конкурса (что, понятно, входило в “правила игры”), попал в поле внимания местных средств массовой информации. Несколько неожиданно словарь из инструмента организации и проведения конкурса сам стал ядром проекта, сейчас одним из возможных его продолжений организаторам видится издание каталога выставки под названием “Иллюстрированный словарь современной мифологии Омска”.
Во-вторых, диапазон реакции оказался достаточно широк — от полного неприятия до столь же полного восторга. На уровне эмоциональных устных высказываний крайности определяются фразами: “Два идиота написали чушь о том, в чем сами ничего не понимают” до “Это как раз то, что сейчас нужно”. Если попытаться как-то социологически дифференцировать реакцию, то получится, что в значительной степени словарь оказался востребованным не у той группы читателей, на которую был изначально ориентирован. Наиболее благожелательной оказалась реакция, условно говоря, “интеллигенции”, т.е. людей (чаще — в возрасте до сорока лет), получивших высшее, как правило гуманитарное, образование и работающих в самых различных сферах — от бизнеса до средств массовой информации. Словарь получил такое широкое распространение (абсолютно нереальное, учитывая количество “рабочих” экземпляров) в этой среде, что сам стал “мифом”. Понятно, что данная группа воспринимала словарь просто как самодовлеющий текст для чтения. Более сдержанной была реакция “специалистов”, академических и вузовских ученых. Они (или, вернее, те из них, кто посчитал нужным отреагировать — большинство словарь просто проигнорировало) оценили проект как любопытный, нуждающийся в доработке и продолжении. Некоторые из них, “приняв правила игры”, высказали весьма любопытные и, безусловно, продуктивные соображения, за что мы им искренне благодарны. Неоднозначной была и реакция “художников”. Часть молодых авторов и авторов среднего поколения попросту приняла участие в конкурсе, т.е. восприняла текст вполне адекватно. Но другая часть (в данном случае для нас совершенно не важно “количественное” их соотношение) восприняла текст крайне негативно, обвинив нас в “крайнем тоталитаризме” и стремлении “указывать художнику, что он должен рисовать”22. Сдержанно отреагировала и “власть”, титульно покровительствующая конкурсу.
Определенные трудности текст словаря вызвал, как ни странно, у организаторов конкурса; имея текст на руках, им хочется “продолжения банкета”, но пока не совсем ясно, в какой удобоваримой форме (в том числе и в коммерческом плане) это можно реализовать 23. Для этой цели было проведено даже что-то вроде “конференции”, но ожидаемых рецептов получить не удалось.
Как бы то ни было, конкурс состоялся (он завершился определением победителей в середине июля), и на нем были представлены довольно любопытные работы омских художников. Какова дальнейшая судьба проекта, пока непонятно, но, переходя на язык экономики, можно сказать, очевидно, что произведенный продукт оказался востребованным 24.
ПРИЛОЖЕНИЕ
СТАТЬИ ИЗ “СЛОВАРЯ МИФОЛОГИИ ОМСКА”
АВТОБУСНЫЕ ОСТАНОВКИ — Автобусный транспорт является важнейшим средством внутренней коммуникации города, вследствие этого названия А.о. занимают важное место в городской мифологии. Во-первых, они являются важнейшим средством организации пространства города (Плоский город 25). “Ментальная карта” каждого омича структурирована названиями А.о. Во-вторых, они оказываются механизмом идентификации. В ответ на вопрос “Где живешь?” омич часто называет А.о., ближайшую или наиболее крупную по количеству автобусных маршрутов, проходящих через нее. В-третьих, они выполняют функцию мест исторической памяти. Названия А.о., порой случайные (например, Восточная), фактически стали основой для многих современных топонимов (Топонимика). И, наоборот, для отдаленных районов города, куда порой ходит один-единственный автобус, особое значение будет иметь номер маршрута. Например, маршрут № 66 из центра города до Учхоза мимо Первой линии и остановки этого автобуса послужили основой для создании серии работ Д. Муратова. А.С.
“ГРАЖДАНСКАЯ ОБОРОНА” (“ГрОб”, “ГО”) — культовая панк-группа, возникшая в середине 1980-х гг., яркий представитель направления “сибирский панк”. Её основатель и бессменный лидер Егор Летов родился и живет, правда периодически и без участия в общественной жизни, в Омске. В середине 1980-х он активно соприкасался с неформалами из ХГФ. Содержание мифа имеет внешнюю и внутреннюю редакцию. В кон. 1980-х и самом нач. 1990-х, когда рок-музыка еще не стала частью истеблишмента, а информация была в де-фиците, в СССР панк-группа “ГО” воспринималась как специфически омская, таким образом, при взгляде извне Омск оказывался своеобразной панк-столицей России. Изнутри все выглядит иначе: сам Летов проявлял внешнюю творческую активность где угодно, только не в Омске, чаще в Новосибирске. В этом смысле через Летова актуализируется один из основных мифов Омска — миф о поэте, организованный согласно принципу “нет пророка в своем отечестве”. И в то же время связь Летова с Омском более глубинная: родившись и сформировавшись в Чкаловском районе Омска, он воспринял негативную эстетику безликого, отчужденного промышленного сибирского города, в омском варианте — Степного Вавилона. Пройдя школу гонений со стороны официальной власти именно в Омске, он приобрел уникальный опыт общения с российской властью, лишенной исторических черт, воспроизводящейся из века в век (чиновник, Тихий город, Зарытый город). Поэтому можно сказать, что именно Омск является одним из источников вдохновения для контркультурного творчества Летова, иначе как объяснить его постоянное возвращение в Омск для работы в домашнюю студию “ГрОб-рекордз”. За последние полтора десятилетия Летов не дал ни одного концерта в Омске, хотя теперь его песни можно услышать в Омске в записи на митингах леворадикальной оппозиции, в переходах и на улице в исполнении молодых омских панков. Для контркультурной молодежи города “ГО” — один из важнейших элементов их омского мировосприятия. Кроме этого следует обратить внимание на связь слова панк — “мусор, помойка” — с теми бытовыми экологическими условиями, в которых последнее время пребывает город, придавая иное содержание утверждению: Омск — панк-столица. Е.Г.
КОЛЧАК Александр Васильевич (1874—1920) — адмирал, ученый, военачальник и государственный деятель, Верховный правитель России. Деятельность К. в мифологическом восприятии распадается на два этапа — до и во время Гражданской войны. На протяжении первого этапа К. — известный ученый, участник ряда научно-исследовательских экспедиций, полярник и гидрограф, именем которого названы остров и мыс (в 1939 г. переименован советской властью в о-в Расторгуева и мыс Случевского), общественный деятель, разработавший программу реорганизации флота, участник обороны Порт-Артура и боевых действий на Балтике, командующий Черноморским флотом. Второй этап — К. — Верховный правитель России, один из руководителей Белого движения, который вел борьбу против большевиков по “законам военного времени”. Столица К. располагалась 1918—1919 гг. в Омске (Белая столица). Если с мифологической оценкой первого периода все достаточно просто (она однозначно положительная), то для второго периода она более сложная и далеко не столь однозначная. С одной стороны, это период включенности Омска в Большую историю и возможность (упущенная) для реализации всех столичных (Столица) амбиций. Этот период — пик омской истории, решающий перелом, точка бифуркации. Важным при этом оказывается не столько сама деятельность К., сколько ее возможные последствия. Фактически подлинный столичный статус пришел к Омску неожиданно и быстро оказался утерянным, не оставив следов. Консервативной, военно-чиновничьей атмосферы Омска хватило на то, чтобы начать борьбу, но не на то, чтобы одержать победу. В итоге Омск — город “упущенной”, нереализованной истории. В эту реальную историческую “столичность” при взгляде из современного Омска не очень-то и верится. С другой стороны, К. — фигура проигравшая, неоднозначная и трагическая. Негативность отношения к К. определяется не только советской идеологической пропагандой (К. — “кровавый душитель революции”), но и обидой по поводу упущенной возможности. Поражение К. оказалось поражением Омска, со всеми вытекающими отсюда последствиями. В результате этого поражения Омск не просто упустил шанс стать столицей. На протяжении всего советского периода среди омичей было широко распространено мнение о “нелюбви” советской власти к бывшей столице К. Актуализация мифа — открытие в 2004 г. на доме купца Батюшкина (Дом Колчака) мемориальной доски, посвященной К. А.С.
ЛЮБИНСКАЯ СГУЩЕНКА — консервированное сгущенное молоко с сахаром, производимое Любинским молочно-консервным комбинатом, расположенным в рабочем поселке Красный Яр Любинского района Омской области. Одна из “фирменных”, эксклюзивных омских “сладостей”, пользовавшихся спросом за пределами города и области. Несмотря на стандартную сине-белую упаковку банки и соответствующую общесоюзному ГОСТу технологию производства, омичи уверены в особых вкусовых качествах любинского сгущенного молока. В советское время Л.с. — дефицитный продукт, который необходимо “доставать”, ради чего порой совершались специальные поездки в поселок Красный Яр. Поэтому обладание Л.с. дает основание для особой гордости. Л.с. обладает не только вкусовыми, но и символическими качествами, которые сохранились после того, как продукты перестали быть дефицитом. Среди омичей бытовало мнение, что Л.с. входила в состав номенклатурных спецпайков. А.С.
МЕТРО — городской вид пассажирского транспорта, в основном подземного характера. Структура метромифа складывается из нескольких элементов. Во-первых, М. — это символ индустриальной цивилизации. Причем и в плане инженерной мысли, и в плане социальной организации. Первый метрополитен начали строить в Лондоне еще в 1861 г., когда в России только отменили крепостное право. Первое российское М. — это московское М.. Если московское М. уникально своим масштабом, то петербургское М. выделяется сложностью, является неповторимым гидростроительно-инженерным сооружением, впрочем, как и сам город. М. является обязательным атрибутом мегаполиса, без которого город в принципе не может решить транспортную проблему. Во-вторых, М. — это символ постиндустриальной цивилизации, культуроцентристской по существу. М. — это андеграунд, пространство деятельности среднего и низшего классов, тот горизонт города, общественных отношений, где люди предоставлены сами себе. Это обиталище индустриального человека, которое он пытается сделать своим домом. Это еще одна степень свободы. Специфика омского метромифа проявляется в том, что город-миллионер, который давно нуждается в М., никак не может организовать условия его возникновения. Омск совершенно плоский город — Степной Вавилон, у города нет корней, нет и небоскребов. По объективным причинам, из-за качества почвы, в городе не могут быть построены высотные дома. Небо над городом не обжито, нет современного аэропорта, нет высоких домов, воздушный океан над городом свободен для воздушных фрегатов. Казалось бы, огромный пласт мягких осадочных пород под городом должен был быть освоен. Однако в военно-чиновничьем городе пространство под городом не осваивалось ни криминальной социальной группой, подобно московской Хитровке, ни официальными хозяйственниками. Подземные коммуникации крупных европейских городов имеют масштабный вид, в этом смысле Омск — типичный азиатский город. Есть миф о подземном ходе под Омкой между генерал-губернаторским дворцом и крепостью. Объективным основанием для возникновения этого мифа были погреба, оставшиеся от старых построек на берегу Омки, о которых знать не знали новые поселенцы. Единственный пример проникновения человека в недра земли в Омске — это скважина, из которой разливают минеральную воду “Омская 1”. Омское М. должно стать первым настоящим освоением подземного пространства, как следствие — условием для социального освобождения омичей и изменения социального климата. Пока что омский андеграунд располагается в подземных переходах, особой популярностью пользуются переходы на Любинском проспекте, площади Ленина, у кинотеатра им. Маяковского. Не очень людный, но длинный переход под улицей Масленникова облюбовали поклонники группы “Кино” и В. Цоя. Таким образом, создается впечатление, что плоский, растянувшийся вдоль Иртыша город, задыхающийся от транспортного кризиса, боится М. На это указывает миф о том, что омские чиновники из-за своей халатности подарили омское М. Новосибирску, власти которого и технически, и идеологически были лучше к нему готовы. Подобное масштабное строительство не под силу одному городу; в условиях относительной стабильности в советское время Омск упустил свой шанс. В 1990-е гг., казалось бы, начавшееся строительство объективно не могло продолжаться. Заборы с буквой “М” напоминали горожанам об утраченных возможностях. Сейчас, как реабилитация власти, позиционируется построенный метромост — сооружение над городом. Е.Г.
НОВОСИБИРСК (до 1925 г. Новониколаевск) — город на юго-востоке Западносибирской равнины, в 636 км от Омска, основанный в 1893 г., получивший статус города в 1903 г., в настоящее время с населением около полутора миллионов, областной центр Новосибирской области и Западносибирского административного округа, по сути, реальная столица Сибири. В ХХ в. главный го-род — соперник Омска, его альтер эго, перехвативший инициативу влияния на регион. Миф о соперничестве Омска и Н. имеет два этапа — тот, что касается возвышения молодого города, и тот, что касается соперничества двух гигантов. Возвышение молодого города Новониколаевска в первые десятилетия советской власти связывают с местью советского правительства городу Колчака. При этом реакцией на консервативный социально-политический климат в Омске в период революционных преобразований стала еще большая консервация. Уже в 1925 г. Н. — окружной город Сибирского края, в 1930 г. — центр Западносибирского края, причем, в отличие от Омска, в Н. культивировался иной — революционный, прогрессивный социально-политический климат. В период соревнования, когда оба города оказались в одной весовой категории, стали мегаполисами, Н. смог перехватить у Омска несколько важнейших градообразующих элементов, позволяющих влиять на регион. Среди них: центр ЗС военного округа; управление ЗС ж.д.; ЗС книжное издательство; региональная га-зета — это то, что когда-то принадлежало Омску; теперь то, что могло бы оказаться в Омске раньше, чем в Н.: Университет, Сибирское отделение Академии наук, Академгородок; Аэропорт международных линий; метро. Кроме этого соперничество городов проявляется на уровне ландшафтов. Новосибирское водохранилище, называемое Обским морем, — своеобразная антитеза омскому мифу о морском городе. В свою очередь, со стороны омичей подвергается сомнению факт впадения Иртыша в Обь, в качестве доказательства приводится утверждение о якобы бóльшем проценте содержания иртышской воды в Обской губе. Соперничество проявляется в “утечке мозгов”: Н., как и Москва, легко принимает тех омичей, кто не смог реализоваться в своем городе. Е.Г.
ПИВО — слабоалкогольный напиток. Пиво, как атрибут локальной идентификации среднего класса, не есть специфически омская черта; свои пивные мифы в России имеют почти все крупные города. В таких традиционно пивных государствах, как Германия и Чехия, в которых пивная мифология возникла уже в Средние века, все наоборот: миф тем значимее, чем меньше территория, которой он принадлежит. В первом случае миф культивируется рекламой, во втором — возникает естественным образом, соответствуя специфике места и качеству напитка. Первый вариант сориентирован на массовое производство пива усредненного качества, второй — на сохранение индивидуальных неповторимых черт напитка в ущерб объемам продаж. Омский случай интересен тем, что пивной миф прошел этап трансформации из одного варианта в другой. В советское время омское П. мало чем отличалось от любого другого, старейший Волочаевский завод варил стандартное “Жигулевское”. Первыми специфически омское П. стали варить на заводе “Росар”, оно отличалось по вкусу, по оформлению (появились фирменные росаровские бутылка и пробки) и по названию. Марка П. “Tara Gate” (Тарские ворота) стала гордостью омичей. Тогда же появляется самое демократичное и дешевое П. “Bag Bier”, занявшее нишу между светлым и темным, крепким и слабым П. Среди омичей бытовало мнение, что П. названо в честь первого директора завода “Росар” — Багнюка. Тогда же заговорили об особом пивном качестве воды в Иртыше. Тенденция к расширению рынка выразилась в замене локальной марки “Тара Гейт” региональной маркой “Сибирская корона”, актуализирующей притязания на статус столицы Сибири. Причем реальная корона Царства Сибирского в системе российской геральдики брендмейкерами была проигнорирована. Развитие пивного рынка в России поставило завод “Росар” перед выбором: либо войти в национальные производственные объединения, постепенно теряя специфику, либо остаться независимым в рамках региона. Омское П. еще оставалось напитком со специфическим узнаваемым вкусом, но уже продавалось “на Красной площади”, что вызывало особую гордость омичей. Так как свежее П. доставляли из Омска на самолете, оно относилось к напиткам высокой ценовой категории. Трагическая гибель первого директора завода “Росар” стала началом процесса унификации пивного производства. Как следствие, П. “Сибирская корона” стали производить в других городах, а в Омске было налажено производство иногородних пивных марок. В этот период свою пивную линию запускает завод “ОША”, активизирует свою деятельность Волочаевский завод, пытаясь заполнить вакантное место региональной марки. К этому же времени относится попытка прекратить производство П. марки “Bag Bier”, следует отметить ее специфически омский вид: на этикетке было изображено здание Городской думы, в момент создания этикетки — Областной научной библиотеки им. А.С. Пушкина. Но, как утверждает народная молва, омичи не пожелали расставаться с любимым напитком. В настоящее время П. “Bag Bier” потеряло свою специфику. Оно, во-первых, перестало быть единственным, занимающим усредненную демократическую нишу, — появились различные сорта этого П., во-вторых, его стали производить в других городах и, в-третьих, на этикетке с узнаваемым готическим логотипом здание Городской думы заменили типичными, и потому безликими, немецкими домиками.
Е.Г.
РАБИНОВИЧ — фольклорный персонаж типичного “еврейского” анекдота. В Омске приобретает особое содержание в связи с официальным городским топонимом (Топонимика) — ул. Рабиновича — и связанной с ним остановкой (Автобусные остановки) городского пассажирского транспорта по ул. Красный путь. Улица названа в честь Михаила Моисеевича Рабиновича — революционера, социал-демократа, казненного вместе с другими участниками большевистского подполья при колчаковском (Колчак) режиме в Омске. Невысокая осведомленность горожан и тем более приезжих о реальной исторической личности делает возможным наслоение одной информации на другую. Таким образом, Омск предстает городом с анекдотическим топонимом. Пассажиры и водители автобусов нередко произносят название остановки как “Рабиновичи”, во множественном числе. В конце 1980-х гг. по отношению к этому кварталу возник топоним “Израиль” и, как реакция на него, топоним для соседнего квартала “Палестина”. Е.Г.
ТАРСКИЕ ВОРОТА — фрагмент Второй Омской крепости (Крепость), построены в 1791—1794 гг., разобраны в 1959 г., полностью восстановлены в 1991 г. Сам факт разрушения связан с освоением городской властной элитой района крепости в центре города. В 1959 г. рядом с воротами был построен двухэтажный дом для первого секретаря обкома партии Е. Колущинского. Соседство элитного дома и полуразвалившегося, используемого как общественный туалет исторического памятника закончилось разрушением последнего. Восстановление Т.в. происходило всем миром, при активном участии омских краеведов и любителей старины, часть денег смогло выделить Общество охраны памятников, часть собрали “в кружку”, и последнюю часть, как выплату долга, дал обком партии. Т.в. являются архитектурным символом, отсылающим к славным былым временам “героического периода”, хотя, как известно, Вторая Омская крепость никогда не оказывалась на театре военных действий (Военный). Т.в. являются востребованным официозным “местом памяти”, которого, видимо, не хватало в постсоветское время (при девальвации Вечного огня, Памятника Героев Революции, многочисленных памятников Ленину и пр.). Они очень часто оказываются задействованными в торжественных (День города) праздниках. Т.в. — “гвоздь” экскурсий “по историческим местам Омска”. Кроме того, Т.в. — это удачный коммерческий бренд, попавший на областной герб. Существовали газета “Т.в.”, пиво “Т.в.”. В этом отношении Т.в. гораздо более востребованы, чем действительно сохранившиеся историко-архитектурные памятники (Тобольские ворота).
Е.Г., А.С.
ХОККЕЙНАЯ СТОЛИЦА — совокупность представлений об Омске, связанных с победами в ряде соревнований омской хоккейной команды “Авангард”. По сути, это выражение из приобретшей в последнее время особую значимость сферы спорта в “провинциальном комплексе”, демонстрирующее стремление доказать себе и всем собственную исключительность. По мере того как спорт “входит” в культурную, экономическую и даже политическую жизнь общества, являясь не только массовым зрелищем или бизнесом, но и важнейшим средством социальной (а не только личностной) мобильности, растет стремление того или иного провинциального города доказать свой приоритет в каких-нибудь отдельных видах спорта. Омск — не исключение. Спорт для города — “символический капитал”, демонстрация “могущества”, показать которое в современном мире проще в сфере спорта, чем в сфере экономики или художественной культуры (Художественная жизнь). Кроме того, в современном профессиональном спорте болельщики количественно преобладают над собственно спортсменами, а сам институт болельщиков оказывается мощным механизмом воспроизводства мифа, чертами которого является четкое деление на “своих” и “чужих”, общие интересы, традиции, символы, фольклор, а самое главное — опыт “нецерковной соборности”, объединение тысяч различных людей в едином порыве пожелания победы своей команде (или спортсмену) в кульминационный момент соревнования. В истории становления спортивного мифа в Омске можно выделить несколько этапов, которые не столько хронологически сменяют друг друга, сколько накладываются один на другой. Еще в 1920-е гг. приехавший в Омск князь Трубецкой мечтал сделать из города спортивную столицу Сибири. Следующий этап (1940—1960 гг.) — период, когда с Омском связывали фигуры многих известных столичных спортсменов, побывавших в городе, например, великого советского футболиста и хоккеиста Всеволода Боброва, в годы Великой Отечественной войны находившегося в Омске в эвакуации. Следующий этап (1970—1980 гг.) — возникновение собственных спортивных школ, представители которых добились определенных успехов на всесоюзных и международных спортивных соревнованиях. Можно говорить о складывании в Омске собственной школы борьбы (классической и самбо), велоспорта и др. Настоящих успехов добилась омская школа художественной гимнастики Г.П. Горенковой и Л.И. Лебедевой. Ее воспитанницами являются первая советская абсолютная чемпионка мира Г. Шугурова, чемпионки мира Т. Дручинина и И. Чащина. Следующий этап развития спортивного мифа в Омске (1990—2000-е гг.) связан уже непосредственно с хоккейным клубом “Авангард”. Достаточно заурядный провинциальный клуб на протяжении 1990-х гг. превратился в одного из лидеров отечественного хоккея, “суперклуб”. Этот успех во многом связан с покровительством клубу со стороны компании “Сибнефть” (нефть) и Администрации (с 2004 г. Правительства) Омской области. Кроме того, параллельно прогрессу в игре клуба на хоккейной площадке развернута и весьма успешная PR- кампания. В Омске существует официальный фан-клуб “Авангарда”, две телевизионные программы (“Овертайм” и “Ястребиная охота”), официальный интернет-сайт клуба, активно раскручивается бренд клуба (“Омские ястребы”), продаются многочисленные предметы с символикой. Все домашние игры клуба транслируются по ТВ в прямом эфире. В современном Омске существует действительно массовый интерес к хоккею, “принято” быть болельщиком. В этом отношении современный Омск — действительно “хоккейный” город. В СКК им. В. Блинова на матчах команды практически всегда аншлаг. Лидеры “Авангарда” (М. Сушинский, М. Соколов, О. Твердовский), большинство которых не являются воспитанниками омских хоккейных школ, — настоящие кумиры омских болельщиков. “Авангард” живет в рамках собственного мифологического образа остроатакующей “кубковой” команды, с особым бойцовским характером. Нужно сказать, что подобный устойчивый массовый интерес подогревается некоторыми особенностями самого клуба. Во-первых, “Авангард” отличается весьма экстравагантной политикой на трансферном рынке (например, покупка в 2004 г. звезды мирового класса, чешского хоккеиста Я. Ягра). Во-вторых, он действительно добился определенных спортивных успехов: в 2000 г. стал серебряным призером чемпионата России, в 2004 г., поднявшись с 13-го места в турнирной таблице регулярного первенства, выиграл чемпионат, а в 2005 г. — Кубок европейских чемпионов, являясь, таким образом, на этот период формально сильнейшим клубом Европы. А.С.
______________________________________________________________________________
1) Следует указать, что не только популярные журналы типа “Караван истории”, но и журналы иной “титульной ориентации”, типа “Playboy”, уделяют довольно большое внимание историко-культурологическим сюжетам.
2) Об особенностях конструирования прошлого в современной российской культуре см., например, специализированный номер журнала “Отечественные записки” (2004. № 5).
3) Кстати, следует отметить, что и сугубо профессиональная литература, написанная специалистами для специалистов, тоже, в силу различных причин, испытывает “дефицит читателя”.
4) В статье, вовсе не претендующей на полноту, мы лишь попытаемся описать “историю” проекта, отметив некоторые “базовые положения” его стратегии.
5) Городской музей “Искусство Омска” (ГМИО), в отличие от академического Омского областного музея изобразительного искусства им. М.А. Врубеля, специализируется на “современном” искусстве.
6) Выбор был сделан далеко не случайно. Дело в том, что ГМИО неоднократно заявлял о том, что изучение отражения “омской мифологии” в художественном творчестве является одним из основных направлений его деятельности. Сотрудниками музея (Г.Ю. Мысливцевой, Е.В. Груздовым) был написан ряд работ подобной тематики, а первый директор и основатель музея В.Ф. Чирков даже защитил диссертацию по теме “Метафизика места”. Именно в трудах этой группы авторов, написанных “для специалистов”, развивается идея о том, что некоторые известные омские художники (Г. Кичигин, Д. Муратов) “сознательно играют с мифами”.
7) Пафосность формулировки номинаций определяется, в первую очередь, режимом PR-кампании, необходимой для подобного проекта.
8) Вследствие этого один из авторов словаря — коренной омич, второй — приехал в Омск в достаточно зрелом возрасте.
9) Таким образом, организаторы конкурса выступили, говоря казенным юридическим языком, в качестве “заказчиков”, проявивших заинтересованность в “специалистах”-исполнителях. Но, конечно, нам самим, с профессиональной точки зрения, это показалось интересным.
10) Работая “для себя”, мы вправе были определять критерии и принципы такой работы. Они оказались отличными от “цеховых норм”. Так, например, не было никакой необходимости в полноте “историографии”.
11) В связи с этим очень любопытной оказалась реакция многих специалистов: прочитав ту или иную статью словаря, они спрашивали, откуда мы взяли такой-то факт (оказалось, что они не “умеют” читать без научно-справочного аппарата).
12) См., например: Ремизов А.В. Омское краеведение 1920— 1960-х годов. Очерк истории. Ч. 1—2. Омск, 1998; Ви-бе П.П., Михеев А.П., Пугачева Н.М. Омский историко-краеведческий словарь. М., 1994; Очерки истории города Омска. Том 1: Дореволюционный Омск / Под ред. А.П. Толочко. Омск, 1997.
13) При этом понятно, что порой аналитический подход оказывается лишь камуфляжем для текстов, воспроизводящих, “длящих” мифологию, мифологических по сути.
14) В традиции отечественной эссеистики ближе всех нам оказались, конечно, А. Вайль и П. Генис. Но нарочитая “несерьезность” (“легкость”) их текстов не давала нам возможности буквально следовать за ними.
15) См., например: Абашев В.В. Пермь как текст. Пермь в русской культуре и литературе ХХ века. Пермь, 2000; Пространственность развития и метафизика Саратова / Под ред. Т.П. Фокиной. Саратов, 2001; Геопанорама русской культуры. Провинция и ее локальные тексты / Под ред. Л.А. Зайонц и др. М., 2003; Степанов Б.Е. Пикник на обочине: опыт характеристики региональной интеллектуальной среды // НЛО. 2000. № 50. С. 168—183 (там же о понятии “провинциальность”).
16) См. например: Современный городской фольклор / Отв. ред. С.Ю. Неклюдов. М.: РГГУ, 2003.
17) В этом случае, естественно, приходилось “оглядываться” на феноменологическую традицию изучения мифа, представленную трудами А.Ф. Лосева и А.М. Пятигорского. Если у структурализма мы взяли инструмент для построения текста, то феноменологическая традиция обусловила саму принципиальную возможность такого рода работы.
18) В этом плане можно говорить о том, что авторы словаря уподоблялись “создающим” мифологию гонконгским интеллектуалам, о которых пишет в своей статье А. Зорин (см.: Зорин А. Правда о зеленых Ло Тинах // НЗ. 1998. № 2).
19) Хотя, конечно, с оглядкой на концепцию личного мифа А.Ф. Лосева.
20) См., например: Руднев В.П. Словарь культуры ХХ века. М., 1997; Лексикон нонклассики. Художественно-эстетическая культура ХХ века / Под ред. В.В. Бычкова. М., 2003. Мы не оцениваем эти словари и не пытаемся выявить причины, породившие эту тенденцию, для нас важно отметить сам факт ее существования.
21) Еще одним “неочевидным” объектом для подражания стали, конечно, “полевые” дневники этнографов, ориентированные на использование не структурированного ранее материала.
22) Кстати сказать, подобные обвинения не лишены оснований и указывают, по крайней мере, на просчеты в стратегии проведения конкурса. В стремлении “придать ему форму” и выработать новые критерии оценки увидели ущемление “свободы творчества”. Впрочем, для некоторых художников подобный протест был лишь формой самовыражения.
23) Пока одним из реализуемых вариантов представляется создание в Интернете сайта “Омская мифология”.
24) Очевидный факт приобретения для себя принципиально нового личного опыта и “символического капитала” мы оставляем за скобками.
25) Здесь и далее курсивом выделены отсылки к другим статьям “Словаря мифологии Омска”.