(Обзор новых книг, вышедших под эгидой литературной премии «Дебют»)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 3, 2005
В ПОИСКАХ ЗА ИСЧЕЗАЮЩЕЙ СОВРЕМЕННОСТЬЮ1
Квадратура круга: Повести. — М.: Независимая литературная премия «Дебют»; Международный фонд «Поколение», 2004. — 320 с. Альдебараки: Рассказы. Пьесы. — М.: Независимая литературная премия «Дебют»; Международный фонд «Поколение», 2004. — 352 с. Братская колыбель: Поэзия. — М.: Независимая литературная премия «Дебют»; Международный фонд «Поколение», 2004. — 352 с.
Существующая уже пять лет премия «Дебют» регулярно преподносит читателям книжки, украшенные эмблемой — голенастой птичкой, приоткрывшей клюв во вдохновенном творческом порыве. Символизирует длинноногая птичка молодых литераторов (не старше 25 лет), коим премия предназначена, а в книгах представлены сочинения победителей и финалистов «Дебюта» во всех номинациях: крупная проза, малая проза, поэзия, драматургия и в пятой, «плавающей» номинации, которая каждый год меняется: детская литература, критика, фантастика… Будучи изданными, эти сочинения из несколько искусственного контекста «молодых премированных дарований» попадают в контекст общелитературный, и их сразу начинают оценивать без учета возраста авторов, без скидок на неопытность и тому подобное. Впрочем, писать об этом приходится с чувством неловкости, поскольку во все времена поэты и прозаики в двадцать лет создавали шедевры, в двадцать два достигали славы, а в двадцать пять — хотелось отстучать на клавиатуре «умирали», но будем избегать резких движений и скажем — «становились общепризнанными авторитетами». И несмотря на то что в родном отечестве устоялось какое-то высокомерно-пренебрежительное отношение к молодым хоть писателям, хоть, например, художникам, практика «Дебюта» доказывает, что ничего не изменилось. Конечно, крупные таланты не приходят один за другим, по мановению волшебной палочки, но назову трех лауреатов премии, три имени, на мой взгляд, бесспорных: Шиш Брянский (Кирилл Решетников), Денис Осокин, Василий Сигарев. Даже если в «Дебюте» не появится больше ни одного значительного автора — если наградили этих людей, существование премии уже себя оправдало.
Все вышесказанное следует считать вступлением к рассмотрению новых книг, составленных по итогам работы «Дебюта» в 2003 году. Начнем со сборника повестей «Квадратура круга». Открывает сборник повесть кишиневца Владимира Лорченкова «Хора на выбывание» — собственно говоря, и отмеченная премией. Лорченков уже был в 2001 году среди финалистов в номинации «малая проза», и его поэтичный рассказ «Эйтела, Лени Рифеншталь, Дед и говорящий Ворон» публиковался и в «дебютовском» сборнике «Война и мир — 2001»2, и в «Новом мире» 3. В повести Лорченков предстает не только поэтом, но и сатириком — даже, пожалуй, в первую очередь сатириком. Объектом сатирического изображения для него стали нравы молдавских политиков, а основным методом письма — гротескное преображение действительности. Не церемонясь, Лорченков взял реальных персонажей 4 и придумал про них невероятные, немыслимые, фантастические истории. Повесть и есть цепочка эпизодов с участием президента Молдавии, циничного журналиста Лоринкова (так!), депутатов, студентов, цыган, зомби, чиновников, артистов, прохожих, писателей, цепочка эпизодов борьбы правительства с оппозицией, оппозиции с правительством, борьбы, представляющей собой бессмысленное кружение на месте, хору на выбывание — танец, продолжающийся до тех пор, пока все танцующие, кроме одного, не упадут от усталости. В этой борьбе нет добрых и злых, правых и виноватых — точнее, виноваты все, виноваты в мелком корыстолюбии и дешевом политиканстве. Лорченков для всех находит точные и злые характеристики, но написана повесть весело, без унылого морализаторства, и общая атмосфера напоминает атмосферу фильмов Эмира Кустурицы или выступлений разухабистой молдавской группы «Zdob sˇi Zdub», упоминаемой в тексте.
В ситуации выбора между «тупой властью» и «упертой оппозицией» Владимир Лорченков занимает позицию сверхироничного комментатора, и порой у него появляются интонации просто-таки чаадаевские: «Государства Молдавия не существует. Вы посетили государство-фикцию. Есть местность Молдавия. Земля Молдавия. Плоть Молдавия. Кровь Молдавия. Запах Молдавия. Цвет Молдавия. Ощущение Молдавия. До таких бюрократических тонкостей, как управленческий аппарат, осознание государственности, управление территорией, мы, молдаване, не снисходим». Тут следует подчеркнуть, что Владимир Лорченков — писатель молдавский, русскоязычный молдавский писатель 5, и обращена его проза к жителям Молдавии, странной, если верить Лорченкову, «игрушечной» страны, чьи жители сплошь сумасшедшие, страны, живущей по законам не логики, а поэзии. Потому что только в стране поэзии может происходить такое: «Наутро пастухи вытащили солнце баграми и, обсушив, отпустили с богом. Так в Молдавии начался новый день». Россияне в данном случае — сторонние наблюдатели, способные лишь по мере понимания разделить с Лорченковым его чувства.
Манипулируя своими героями, превращенными в кукол-марионеток, накручивая обороты сюжета, Владимир Лорченков одновременно играет стилями, демонстрируя читателю дополнительный аттракцион. Вот, например, лирическая сценка в духе «Пены дней» Бориса Виана:
«— Посмотрите на этот туман, милая…
Лоринков отломил кусок влажного хмурого месива, свесившегося над крышей, где он стоял, полуобняв девицу по имени Лилия.
И затем предложил:
— Вы не хотели бы отведать?
— В это время года, — кокетливо дернула она плечом, — туман особенно вреден для горла».
Вот образчик газетно-бюрократической риторики: «…В добрые времена Кайнарский район славился своими эфиромасличными плантациями. Здесь выращивали розу, мяту, лаванду… Масло от них шло на экспорт и приносило немалый доход и хозяйствам, и государству! Пряный запах растений встречал каждого, кому доводилось проезжать по южной трассе мимо плантаций. Богаты Кайнары и минеральными источниками».
Обломки триллеров, «мистические» откровения, истории трагические и смешные сменяют друг друга. Дробность, фрагментарность повести иногда выглядит навязчиво-излишней, но среди фрагментов есть очень значительные, важные для понимания поэтики Лорченкова. Такова, например, романтическая новелла, в которой речь идет о природе творчества: беседуя со своим отражением, герой выясняет, что настоящее произведение можно создать, лишь испытав боль утраты. На первый взгляд это утверждение противоречит в другом месте сформулированной Лорченковым иронической максиме: рассказ хорош, если в нем все вранье. Но и весь роман, и эта новелла — игровые. Лорченков играет, и в то же время он абсолютно серьезен. Это сочетание игры и серьезности характерно для современной литературы, а у Владимира Лорченкова оно накладывается на отношение любви-ненависти к земле, на которой он живет, к народу, среди которого он живет:
«Эта толпа — митингующие. Терпеть их не могу, честно тебе говорю. Но все равно они — как мой палец. Или нога. Часть меня. Я ими недоволен, но принимаю их. В чем-то они — я. И я для них — то же самое, что и они для меня».
Значительная фигура — Владимир Лорченков. Уже сейчас значительная. Еще и потому, что он в очередной раз показал (и доказал) возможности жизни русского языка на нерусской почве.
В одном из эпизодов «Хоры на выбывание» журналист Лоринков пишет письмо вымышленному другу в Австралию, то есть письмо самому себе, и можно предположить, что повесть и есть последовательный ряд таких писем. Писатель заворожен самим процессом письма и не может не включить его в свой текст.
Еще более изощренно выстроена композиция повести Александра Силаева (Красноярск) «Армия Гутэнтака». Силаев, получивший премию в номинации «фантастика», написал антиутопию. Как это сейчас модно, его антиутопия основана на альтернативной истории: в СССР во второй половине ХХ века после некой «Мартовской Бучи» был установлен жесткий диктаторский режим во главе с «актуал-консулом». Все население поделено на бесправных граждан и пассионариев, касту господ; формирование правящего сословия происходит в Центрах, где пассионарии-подростки получают спецобразование. Повесть Силаева — описание одного дня из жизни двух спецучеников, Йозефа Меншикова по прозвищу Гутэнтак и Михаила Шаунова. И параллельно идет рассказ о том, что представляет собой обучение в Центре.
Обучение же в Центре — поистине замечательно! Высокоодаренных, талантливых мальчиков и девочек учат философии и литературе, истории и физике, математике, этикету и всему прочему, что должен знать аристократ, человек элиты, чье предназначение — управлять страной. А еще их учат убивать, заниматься любовью (свободный секс поощряется), принимать наркотики (необходим опыт расширения сознания)… Из них готовят сверхлюдей, расу богов. Неудивительно, что с так называемыми «мирянами» спецшкольники ведут себя как оккупанты на захваченной территории: безнаказанно издеваются, если хотят — избивают и убивают, хорошеньких девушек — насилуют, желательно на глазах у толпы.
Фантазии Александра Силаева тесно связаны со вполне определенными текстами, и при чтении повести сразу вспоминается «Государство» Платона. Платон был первым утопистом, и попытка осуществления его грез об идеальном воспитании идеальных стражей, предающихся гимнастическим и мусическим искусствам, неизбежно должна привести к появлению очередного гитлерюгенда. Силаев лишь рассмотрел отдельные платоновские положения сквозь опыт ХХ века и сквозь опыт антиутопистов, в первую очередь Замятина и Олдоса Хаксли. «Мы» и «О дивный новый мир» — еще два текста, на которые явно ориентируется Силаев. И, наконец, очевидна полемика со Стругацкими, у которых в романе «Гадкие лебеди» подростки противопоставлены отравленному и больному миру взрослых 6.
Силаев трезв до предела, и этой трезвости соответствует спокойная, почти нейтральная выдержанность интонации. Хотя нейтральная авторская интонация связана и с особенностями композиции этой повести, каковые эксплицируются только на последней странице.
Дело в том, что юные интеллектуалы (интеллектуалы-убийцы-насильники-подонки) за время обучения в Центре должны написать роман. И перед нами текст, написанный Гутэнтаком, но живущий в своем мире Гутэнтак придумывает мир иной, мир «либерал-фантастики», соответствующий нашей современной России, и он, Гутэнтак, пишет свой роман от имени автора, живущего в этой либерал-фантастике и придумывающего альтернативный мир диктатуры. Этот автор и есть главный герой «Армии Гутэнтака»: «Он может быть кто угодно, в тексте он все равно ни разу не появляется. Существует только его сознание. Оно занимается тем, что в меру скромных возможностей пытается описать наш мир». Вот такая сложная оптическая система, созданная не без влияния Набокова. При этом сложность у Силаева, по-моему, самодостаточна и никак не связана с содержанием повести, но отрадно, что писатель ставит перед собой интересные формальные задачи и так или иначе их решает.
Силаев, как и Владимир Лорченков, — писатель достаточно опытный, и в «Дебюте» уже участвовал, в 2001 году дойдя до финала в странной номинации «юмор в литературе», а в сборнике «Война и мир — 2001» публиковались его пародийный триллер «Подлое сердце Родины» и эссе «Аристократия и хана»7. В отличие от Силаева и Лорченкова, финалистка 2003 года Адриана Самаркандова печатается впервые. Ее роман «Гепард и Львенок» — любовная история, где он (Гепард) — взрослый мужчина, пляжный плейбой (происшествие случилось в Крыму), а она (Львенок) — тринадцатилетняя девочка, старательно сочиняющая роман о своей любви. «Гепард и Львенок» — новая «Лолита», написанная самой Лолитой. Но крайне наивно было бы считать этот текст дневниковой прозой: во-первых, перед нами все тот же литературный прием — герой текста пишет предлагаемый текст; во-вторых, совершенно ясно, что описанная история есть девичьи грезы, вымечтанные жаркими крымскими ночами. Гумберт Гумберт сотворил Лолиту из собственного горячечного бреда, Ада (набоковское имя!) придумала себя-как-бы-взрослую: «…я совсем провалилась в цветущие сады своих новых фантазий». Причем героиня все время всех обманывает — то отца, то Гепарда, — представляя себя или наивной дурочкой, или опытной женщиной, а сам Гепард, соблазнитель, Дон Жуан, завлекает дамочек, девушек и девочек своими речами, разговорами, умными беседами. Любовный роман протекает в словах, диалогах, мечтах, и не так уж и важно, реализуется он в реальности или остается в области беспримесных фантазмов. В довершение всего, текст заканчивается сценой, позаимствованной из киноэпопеи о приключениях красотки Эммануэль. Все смешалось и опрокинулось, все стало источником письма.
Жаркие эротические сны Адрианы Самаркандовой, навеянные в том числе и прочитанными книгами, и просмотренными фильмами, привлекают прежде всего безудержностью и безоглядностью, доходящими до эпатажа. Педофилия, оральный и анальный секс, лесбийская любовь, инцестуальные мотивы — прекрасная возможность подразнить гусей, да вот только гуси нынче пошли ученые и на эпатаж не реагируют. А если эпатаж вычесть, то что останется? Расплавленная томность, иллюстрации к очеркам о подростковой сексуальности, вкусовые провалы и — солнце и море. Сочетание, из которого может родиться и серьезная проза, и дамский «розовый» роман.
Наиболее непритязательно в сборнике «Квадратура круга» выглядит повесть Андрея Иванова из Кемерова «Школа капитанов»8 — впрочем, награжденная специальным призом Министерства культуры «Голос поколения» за реалистическое отображение жизни современной молодежи 9. Сочинение Анд-рея Иванова — типичная школьная повесть, герои которой знакомы нам по произведениям старых добрых советских писателей типа Анатолия Алексина или по фильму Станислава Ростоцкого «Доживем до понедельника». Но это новая школьная повесть, написанная с новым пониманием правдивости: мальчики и девочки здесь не дискутируют о смысле жизни и не гуляют по парку в осень, а пьют, курят «травку» и обжимаются. «Пацаны поят девчонок водкой, а потом растаскивают по темным углам».
При этом Андрей Иванов эстетически совсем не радикален: в отличие от многих молодых авторов, он избегает жестких, шокирующих описаний, не предлагает читателю всматриваться в натуралистические картинки, не использует инвективную лексику и сленг. Письмо Иванова — усредненно-спокойное, но эта усредненность иногда выглядит привлекательнее конъюнктурных заигрываний с читающей публикой, желающей получать «что-нибудь погорячее». Сдержанная интонация не мешает Андрею Иванову изображать школу как паноптикум (учительский и ученический), как выставку уродств — физических и, главным образом, духовных. В этом мире слепых одноглазый — не король, а пария: главного героя повести, Алексея Ивлева по прозвищу Батон, в школе считают дебилом потому, что он не курит, не ходит на дискотеки и не пристает ко всем девочкам подряд. Слишком много книжек читал Батон, очкарик и нелюдим, вот и потерял «вкус к жизни»: «Жизнь иногда кажется штукой, на вкус не то чтобы тухлой, но с явным душком».
Как в любой школьной повести, главное событие здесь — любовь, в данном случае — любовь Алексея к первой школьной красавице. Любовь, конечно, несчастная, невысказанная, безответная, но в завершающей повесть сцене Батон причащается природной чистоте и даже вечности, после чего готов жить дальше: «Я останавливаюсь у маленькой лужицы. Сажусь на корточки, зачерпываю пригоршней холодную до ломоты в пальцах воду и пью маленькими глотками. И в голове крутятся странные мысли, что эта вода замерзла миллионы лет назад. А теперь просочилась сквозь камни и мох. И я ее пью. У воды вкус травяного настоя».
«Школа капитанов» Андрея Иванова хорошо иллюстрирует частые в последние годы разговоры о «новом реализме», о том, что молодые писатели ныне идут «от жизни» и проявляют полное равнодушие к любым «измам». Андрей Иванов в эту формулу вписывается (хотя, признаться, понять, что такое «новый реализм» и чем он отличается от реализма «старого», затруднительно), но из всех авторов «Квадратуры круга» — он один. Равнодушие к «измам» (часто связанное с их незнанием) вполне распространяется и на реализм, а «от жизни» эти писатели идут настолько же, насколько и «от литературы». Более того, литература для них зачастую важнее: важнее «как» сказать, чем «что», важнее ловко скроенная фраза, чем внешнее правдоподобие. Традиционно-реалистическая тенденция — лишь одна из существующих наряду с другими, не единственная, но важная.
Важность этой тенденции подтверждает факт присуждения премии прозаику из Воронежа Николаю Епихину, чьи рассказы опубликованы в сборнике прозы и драматургии «Альдебараки». Название книги взято у Анастасии Чеховской — так озаглавлен один из трех ее рассказов. «Альдебараки» — забавная юмористическая фантастика, соединение инопланетного с нижегородским, Альдебарана с бараками. Два других рассказа Чеховской («Мышка» и «Обезьянка») представляют две жизненные истории и написаны профессионально. Ругать их не за что, и хвалить тоже. Это же относится и к рассказам еще одной финалистки, Юлии Стениловской10 (почему-то в книге превратившейся в Ксению). Да, Чеховская более склонна к сюжетам с социальной подкладкой, а Стениловская — к изящной сентиментальности, но обе пишут прозу ровную, ничем не выделяющуюся. В «Дебюте» многое зависит от выбора жюри, и, значит, в 2003 году в номинации «малая проза» оно предпочло отметить сочинения аккуратные и неяркие.
Но вернемся к победителю, Николаю Епихину. В дебютовском сборнике у него даны четыре небольших рассказа, из которых два («Охота» и «Левина теория») вполне можно оставить без внимания, а два других («О чем грустим?» и «Дядя Вася») внимания заслуживают. Рассказы Епихина как раз и есть искомые рассказы «о жизни»: о неторопливом, несуетном ее течении, отмеченной тусклым свечением смысла. Для Николая Епихина важен опыт Чехова и сов-сем не важна череда описываемых событий. У беспомощной старушки прорвало водопровод, рассказчик с дядей Васей поехал на кладбище, в другой день дядя Вася выпил с горя: продали автобус, на котором он работал, — эпизоды, из которых соткана повседневность, рождают у повествователя понимание жизни: «Это не была только жалость к старухе, к ее нищему существованию и обрушившейся на нее беде. <…> Может, я чуточку понял, зачем мы живем, вернее, понял, что наша жизнь — пуста и безысходна. Именно безысходна (то есть потерянная, какая-то не такая, фальшивая), а не бессмысленна». Эти рассуждения дорогого стоят, но вот стоят ли они литературной премии — вопрос открытый.
Наибольший интерес среди вошедших в шорт-лист рассказов, по-моему, представляет текст Андрея Коротеева «Пришлые люди». Коротеев пребывает под сильнейшим влиянием Андрея Платонова, снимает манеру Платонова один в один: «От скуки своей неподвижности он смотрел на перестилавшиеся по полу желтые листья. Когда пошел первый снег, старуха, жившая в этом доме, выгнала осенние листья. Под вечер того же дня к ним пришла девушка». Превращая обращение к любимому писателю в прием, Коротеев подарил его имя одному из персонажей, одному из пришлых людей, появившемуся в описываемом поселке из ниоткуда: «Платонов смотрел вокруг и радовался так, как будто был перед смертью. Он рассматривал каждую травинку, которая старательно лезла из черной земли к солнечному свету, трогал деревья, благодарно шумевшие ему в ответ, смотрел на глубокое небо, и ото всего этого внутри Платонова делалось счастливо». Но и влияние Андрея Платонова, и явление человека с его фамилией лишь подчеркивают отличия описываемого Коротеевым мира от мира автора «Чевенгура». К началу XXI века платоновские мастеровые, борцы за мировую революцию, утописты и инженеры превратились в пришлых людей, бомжей, неприкаянных скитальцев, полусумасшедших чудаков, которым на земле фактически места нет. Рассказ пронизывает череда смертей, исчезновений, самоубийств, а под конец человека, называвшего себя Платоновым, арестовывают: он оказался беглым зэком. Логичный финал.
Помимо вышерассмотренных текстов в сборник вошел цикл научно-фантастических рассказов Владимира Аренева «Мы, людики», оригинальная вариация на тему «человек и робот», отрывок из сказки Ильи Попенова «Чудеса и тайны»11 и три пьесы, составившие короткий список в номинации «драматургия». Лауреатом стала Ксения Жукова с пьесой «Случайности». «Случайности» — пьеса в двух частях, первая — чернуха с элементами фантасмагории, похожая на любую другую чернуху, а вторая — серия сцен, иллюстрирующих муторные отношения героя с женой и любимой женщиной 12. Главная идея пьесы такова: случайностей нет, наши несчастья — это расплата за, казалось бы, ничтожные проступки, например за украденный у школьного друга фантик. Новой эту идею не назовешь, когда-то и Рэй Брэдбери описывал «эффект бабочки», и Акутагава Рюноскэ в рассказе «Паутинка» утверждал, что спасенный паучок не даст злодею и убийце попасть в ад. Усилия Жуковой раскрасить выбранный сюжет дополнительными красками за счет то ли мистических, то ли поэтико-фантастических деталей ни к чему не привели. Персонаж, названный Стук фантазии, явно стучит пустотой о пустоту.
Пьеса Дарьи Грацевич и Екатерины Якушиной «Синяя Борода» также не представляется значительным достижением, но по другим причинам. Придумав романтическую притчу о вечной любви, о судьбе, верности и предательстве, Грацевич и Якушина начали искать адекватный язык для своей пьесы, используя языки уже существующие. Поэтому отдельные сцены «Синей Бороды» напоминают сказки Евгения Шварца и наследовавшего ему Григория Горина, в других слышны отзвуки символистского театра с сильным декадентским привкусом, в конце притча неожиданно превращается в детектив… Все вместе слегка приправлено иронией и покрыто глянцем занимательности. Резонно было бы отнести пьесу к сочинениям постмодернистским, но написана она все-таки «в лоб», с откровенным пафосом и прямизной, и в то же время в ней царит эстетический хаос, выплыть из коего, на мой взгляд, затруднительно.
Наиболее привлекательно выглядит пьеса Айи Шакеновой «Лифт». В ней все очень просто: застряли в лифте двое, сын-подросток и отец, десять лет назад ушедший из семьи и уехавший в Германию. Застряли и начали выяснять отношения, перекидываться мячиками фраз, взаимных упреков и обвинений. Психологический рисунок у Шакеновой вычерчен легко и четко, дополнительное своеобразие вносит то, что лифт тоже участвует в разговоре — при повышении тона начинает дергаться, срываться вниз, при снижении градуса — успокаивается, замирает. Пьеса заканчивается, когда отец и сын во всем разобрались, обрели друг друга, а лифт, вдруг включившись, плавно привез их на нужный этаж… Простой, тонкий, умный текст, в котором Айя Шакенова сумела сказать и о любви, и о жизни, и о смерти, и о сложных человеческих отношениях, всегда запутанных и неоднозначных. Удачный текст, написанный без внешних эффектов и нарочитых фабульных поворотов, ясно и стройно.
Завершает книгу эссе екатеринбуржца Дмитрия Теткина «Любови к прозе, воздуху, семечкам, точечкам…», отмеченное премией в дополнительной номинации «литературная критика и публицистика». Строго говоря, это никакая не критика и никакое не эссе, это просто хороший рассказ о жизни молодого поэта, рассказ о том, что жить и писать трудно. Рассказ о самоубийце Борисе Рыжем, о том, что «самый суперский поэт — все-таки Мандельштам», о том, что тоска вокруг… И одно забавное совпадение — среди персонажей этого рассказа есть поэт Юрий Аврех, и именно стихи Юрия Авреха открывают антологию молодой поэзии, составленную Данилой Давыдовым и изданную в «дебютовской» серии. Антология, остроумно озаглавленная «Братская колыбель», представляет молодых поэтов, как участвовавших в «Дебюте» начиная с 2000 года, так и известных по различным фестивалям, по публикациям в Интернете и в бумажных изданиях, представляет, как написал в предисловии Давыдов, «континуум молодой русской поэзии». Всего в антологию включены стихи 124 поэтов, от авторов почти знаменитых до известных одному лишь составителю. Естественно, вошли в книгу и сочинения лауреата 2003 года Марианны Гейде, но Данила Давыдов специально оговорил, что он отказывается от деления поэтов на лауреатов и не-лауреатов, а также от указания их места жительства и года рождения. Он расположил их по алфавиту, и, таким образом, должно усилиться ощущение наличия насыщенного раствора, в котором со временем созреет новый «большой стиль». Вероятно, и количество стихотворцев, чьи сочинения уютно разместились в «Братской колыбели», по замыслу Давыдова, работает на создание картины поэтического богатства. Но процитируем самого Данилу Давыдова: «Солидный объем антологии вовсе не означает, что в ней представлены “все, кто имеется в наличии”, что в книгу накиданы авторы без всякого разбора. Так, к примеру: для людей, бывающих в Сети <…> очевидна массовость поэзии именно в младшем поколении, — факт глубоко радостный и опровергающий очередные измышления о “конце поэзии” и т.д.».
Высказывание сие достаточно странно; странно было обнаружить и неумеренные восторги по поводу большого количества юношей и девушек, составляющих из слов некие тексты, и легкомысленное отношение к утверждению «конца поэзии» (о серьезности которого Давыдов не может не знать), и выскользнувшее из какого-то затхлого чулана словечко «измышления» (эта реанимированная лексика советских идеологических проработок свидетельствует, по-моему, о неуверенности критика в своей правоте)… И здесь уместно цитате противопоставить цитату, содержащую иное мнение о массовом стихописании: «Это, конечно, болезнь, и болезнь не случайная, недаром она охватывает возраст от 17 до 25 приблизительно лет. В этой форме, уродливой и дикой, происходит пробуждение и формирование личности, это не что иное, как неудачное цветение пола, стремление вызвать к себе общественный интерес, это жалкое, но справедливое проявление глубокой потребности связать себя с обществом, войти в его живую игру». Так в 1923 году в очерке «Армия поэтов» писал Осип Мандельштам 13. Конечно, рассуждения Мандельштама относятся к конкретному историческому моменту, но это не отменяет их аргументированности и основательности.
Вообще, в предисловии Данилы Давыдова сомнительные умозаключения соседствуют с замечаниями тонкими и точными. Так, отталкиваясь от статьи Тынянова «Промежуток», Давыдов пишет, что сейчас стихотворений с каждым днем все больше и больше, что стихов больше, чем поэтов, и уточняет, что имеет в виду поэтов «в некоем абстрактно-возвышенном смысле». В этом замечательном наблюдении можно увидеть аргумент в пользу «конца поэзии», поэзии в «абстрактно-возвышенном смысле». Или, чтобы никого не пугать, лучше говорить о конце романтизма. А особенность современной ситуации в том, что поэты «постромантические» пребывают в одном литературном пространстве с поэтами «романтическими» (о чем Давыдов тоже пишет), и антология молодой поэзии отражает это положение.
Составленная Данилой Давыдовым книга — это прежде всего высказывание самого составителя. Теоретически отказавшись выделять кого-либо из авто-ров, на деле Давыдов представил одних солидными подборками, других — двумя-тремя стихотворениями, то есть свои предпочтения определил. Книга в целом производит впечатление силы и разнообразия; регулярный стих, верлибр, рэп, различные изводы конкретистской поэтики свободно используются молодыми поэтами для достижения своих целей. Солидный объем антологии не позволяет не только привести несколько стихотворных цитат, но и перечислить участников — поскольку слишком велико количество удачных стихотворений, и если назвать одного автора, то надо бы назвать и второго, и третьего. При этом я лично не берусь определить, дарование кого из 124 авторов зачахнет в младенчестве, а кто встанет на ноги и покинет колыбель14.
Таков краткий взгляд на три книги, изданные по результатам «Дебюта» 2003 года. Легче всего сказать, что премия заняла свое место на карте отечественной словесности, и поставить точку, но в реальности дело не в премии, а в тех авторах, которые с ее помощью войдут в литературу. Дело в самой литературе, в попытках предсказать ее будущее. И тогда «Дебют» — очередная игра, и все мы игроки, и у каждого свои ставки, а результатом игры становится постоянное обновление, постоянная гонка за исчезающей современностью.
1) От редакции. Мы считаем необходимым регулярно обозревать издания, выходящие под эгидой премии «Дебют» (предыдущий обзор см.: Вязмитинова Л. «Приподними меня над панорамою…» [О поэзии авторов премии «Дебют»] // НЛО. 2004. № 66), так как считаем, что вокруг премии и ее организационных структур собираются талантливые молодые авторы, возможно, и определяющие будущее русской литературы. Когда этот номер готовился к печати, в рамках публикаторской программы «Дебюта» в издательстве «АРГО-Риск» вышли поэтические книги Татьяны Мосеевой, Ксении Маренниковой, Михаила Котова, Ильи Кригера, Юлии Идлис, Петра Попова и Дины Гатиной. О творчестве Котова см. в обзоре Полины Копыловой «Хор чуждых контекстов» в этом же выпуске «Хроники современной литературы».
2) Война и мир — 2001. М.: ОГИ, 2002.
3) Под названием «Дом с двумя куполами» (Новый мир. 2002. № 4).
4) В книге некоторые фамилии, вероятно, из соображений политкорректности, заменены на близкие по звучанию. В аутентичном виде повесть можно прочесть на сайте «Русский переплет» (http://www.pereplet.ru/text/lorchenkov 20feb03.html, http://www.pereplet.ru/text/lorchenkov20 feb03_end.html).
5) По крайней мере, именно так он сам себя охарактеризовал в речи при вручении премии.
6) Придуманные Александром Силаевым Центры отчетливо напоминают так называемые Национально-политические академии (сокращенно — Napola), существовавшие в нацистской Германии для подготовки высшего командного состава войск и оккупационных администраций. Только что, в 2004 году, в Германии вышел фильм Денниса Ганзеля «Napola — Elite für den Führer» (в российском прокате — «Академия смерти»), в котором повествуется об обучении в этих академиях. Фильм, вызвавший в немецкой печати острую полемику, обнаруживает неожиданно сильные переклички с повестью Силаева. Ключевой момент фильма наступает тогда, когда чистые и воинственные юноши из Национально-политической академии узнают, что должны отрабатывать навыки стрельбы на живых русских пленных. — Примеч. ред.
7) Эссе идейно связано с повестью «Армия Гутэнтака», и в нем Силаев сравнивает аристократию с интеллигенцией и народом, делая выбор в пользу аристократов. И тогда получается, что повесть демонстрирует оборотную сторону эссе, показывает, до чего можно дойти в построении общества, управляемого аристократами.
8) Названная по написанной в начале 1990-х годов песне рок-группы «Ноль» (музыка и стихи Федора Чистякова): «Школа жизни — это школа капитанов, / Школа жизни — это школа мужчин, / Здесь я научился водку пить из стаканов, / Здесь я научился обламывать женщин».
9) В 2004 году этот приз получил другой кемеровский писатель — Евгений Алехин. Замечательное постоянство!
10) О стихах Юлии Стениловской см.: Афанасьева А. «Я ведь взаправдашняя…» // НЛО. 2004. № 70. — Примеч. ред.
11) Текст И. Попенова напечатан в книге как бы вне конкурса. Попенов — тяжело больной подросток, инвалид, и координатор премии Ольга Славникова в предисловии к «Альдебаракам» предлагает рассматривать публикацию отрывка из сказки как заявку на издание детской книжки с иллюстрациями.
12) Такой сюжет был популярен в 1970—1980-е годы, достаточно вспомнить гениальную «Утиную охоту» Александра Вампилова и фильм Александра Володина и Георгия Данелии «Осенний марафон».
13) См.: Мандельштам О.Э. Собр. соч.: В 4 т. Т. 2. Стихотворения. Проза / Сост. и коммент. П. Нерлера и А. Никитаева. М.: Арт-Бизнес-Центр, 1993. С. 337.
14) Намеренно оставляю без внимания тот факт, что ряд поэтов антологии уже сейчас вполне осуществились; каждый из читателей современной поэзии может составить свой список.