Опубликовано в журнале НЛО, номер 3, 2005
Посвящается Михаилу Леоновичу Гаспарову
1. НА ДРЕВНЕРИМСКИЙ ЛАД
Есть «открытие», которое делает каждый, кто только открывает «Леонардо да Винчи» («Воскресшие боги») Д.С. Мережковского: и жирный зеленый крем, и полеты на метлах и боровах, и ужасно-прекрасный Люцифер — все отсюда. Но кто, охотясь за булгаковскими претекстами, замечал в том же романе такую, например, сцену? Беседуют герцог Лодовико Сфорца с Леонардо, прощаются у рва миланского герцогского замка, им укрепленного, и Моро пророчески примазывается к будущей вечной славе Леонардо: «Пусть люди говорят, что угодно, — а в будущих веках, кто назовет Леонардо, тот и герцога Моро помянет добром!»1 Но эта фраза удивительно похожа на другую фразу — также пророчество о будущей вечной связи: « — Мы теперь будем всегда вместе, — говорил ему во сне оборванный философ-бродяга <…>. — Раз один — то, значит, тут же и другой! Помянут меня, — сейчас же помянут и тебя!» Здесь ситуация не полностью обратная — ведь Иешуа говорит это в терапевтическом сне, которым подсознание Пилата пытается бороться с непоправимой реальностью. Тут речь уже не только о смысловых мотивах, а о мотиве, наложенном на интонацию. Но можно ли считать реминисценцией одну только интонацию, да грамматическую структуру, да общую широкую смысловую ауру? Будет ли такой уж дерзостью предположить, что для Булгакова во второй половине 1920-х именно Мережковский был литературным камертоном?
Для меня за знаменитой фразой о Понтии Пилате слышится другая фраза, тоже «из римской жизни», тоже про военных, — и тоже из трилогии Мережковского — из первого романа «Юлиан Отступник» (1895):
В пустой половине, отделенной занавеской, на единственном ложе, узеньком и продранном, за столом с оловянным кратером и кубками вина (тут, перед глаголом, цезура — читатель переводит дух. — Е.Т.) возлежал римский военный трибун шестнадцатого легиона девятой когорты Марк Скудило 2.
Сходную величину и состав начальных и конечных колонов, ту же расстановку обстоятельств (только у Булгакова они все разные), то же оформление цезуры перед сказуемым и тот же основной рисунок группы подлежащего мы находим в козырной фразе булгаковского романа:
В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой, ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана в крытую колоннаду между двумя крыльями дворца Ирода Великого вышел прокуратор Иудеи Понтий Пилат.
Конечно, у Булгакова получилось лучше: у него нет монотонной однородности первого и второго обстоятельства, что позволяет обойтись без запятых, и нет их одномерности — во втором колоне у него три слова, равные по длине четырем в первом, вместо двух колонов по четыре слова у Мережковского, — и это создает волшебный эффект. Оба в средние длинные колоны вмещают второстепенную фактическую информацию (Мережковский перегружает) и, замедляясь на титуле, выруливают на ударный финал — имя.
Несколько поколений критиков планомерно внедряли в сознание читателя мысль, что Мережковский — плохой писатель. Не будем, однако, забывать, что именно он первый попробовал применить к русской прозе флоберовское историческое письмо, он просветлил исторический роман чеховской легкостью и чеховским субъективизмом — вспомним его прозвище «золотое перо»! Почему б ему не стать для Булгакова образцом в процессе модной тогда в молодом поколении «литучебы»? Как для Фадеева — Толстой, а для Островского — Серафимович. Только Булгаков, в свою очередь, «просветлил» его и разгрузил.
2. КОРОТЕНЬКИЕ МЫСЛИ И ДОЛГАЯ ПАМЯТЬ
Черепаха Тортила называет Буратино деревянным дурачком с коротенькими мыслями. Хотя Алексей Толстой писал свой «маленький роман для детей и взрослых» в 1935 году, — нельзя ли здесь расслышать отзвука старой, 1909 года, статьи о Горьком символистского критика Георгия Чулкова, вскоре после этого ставшего другом Максима Горького? Чулков в ней хвалит Горького нового, но не забывает и попрекнуть его Горьким старым:
<…> Когда прислушиваешься к этим внятным и живым словам, как будто видишь человека, бежавшего из тюрьмы: около трех лет (боюсь перепутать сроки) Максим Горький сидел за тюремной решеткой коротеньких мыслей о своем бутафорском безличном человеке. Теперь, слава Богу, он вновь полюбил землю <…>3
«Новыми» в 1909 году были религиозные искания Горького (так называемое богостроительство), отраженные в знаменитой его повести того же года «Исповедь». По контрасту Чулков вспоминал о его предыдущей, социал-демократической фазе, запечатленной в «очень своевременной книге», по выражению Ленина — повести «Мать» (1906) (впоследствии почему-то «повышенной» в роман), — вспоминал без всякого сожаления.
В 1935 году, когда Толстой, как никогда, сблизился с Горьким, вернувшимся в Союз, и его кругом, мысли о нем наверняка Толстого занимали. Почему бы не проскользнуть крохотной озорной реминисценции, напоминающей о символистской крайне низкой котировке именно той фазы Горького, которая оказалась в середине 1930-х канонизированной?
3. ТАКИ Я ЖИЛ ТОГДА В ОДЕССЕ…
Население в Одессе сменилось, но с уникальным языком этого филологического заповедника пока все в порядке: городская газета называется «Или?». Прогулки по тенистым улицам, как правило, увенчивались находками вроде: Поликлиника мужских заболеваний «Андромед», что давало мыслям толчок — действительно, почему бы и не Персей и Андромед? Так сказать, современное прочтение мифа…
Общение с местным населением также свидетельствует: оснований для беспокойства пока нет. Шофер такси так откомментировал поведение соседнего водителя в потоке машин: «Подумаешь, тоже мне — директор землетрясения!»
Исторические разыскания в области одесской периодики показали: так было всегда. Например, в газете «Одесский листок» С.Ф. Штерна за ноябрь 1918 года есть статья, обращенная к пробольшевистским одесским студентам (которые бунтовали и не давали учиться другим): «Не угасайте огня!» — то есть священного факела университетских традиций. Автор, между прочим, отнюдь не бабелевский персонаж, как можно было бы подумать, — а известный украинский националист, профессор Линниченко. Огонь, кстати, с тех пор угасали очень эффективно: в когда-то великолепной Публичной библиотеке Одессы, где директорствовал Александр Де Рибас, система двойных каталогов создала непробиваемую стену вокруг всякой несоветской литературы, так что не только получить этот самый «Одесский листок» за крамольный год, но даже догадаться о его наличии невозможно.
Но упорство вознаграждается, и мне все-таки его выдали, эту тоненькую, драгоценную папку с хрупкой, ломкой бумагой! (Потому что там еще не наступил тот этап зажима, который уже наступил в Ленинке, где вам выдадут нечитаемый микрофильм и вы ознакомитесь с заголовками, а подшивку опять упрятали навек под замок.)
И я читала его, и щурилась на мелкий шрифт, и переписывала от руки, и вдруг увидела следующую крохотную заметку:
В черные годины свирепствования холерной или чумной эпидемии установился обычай совершать т.н. черную свадьбу, т.е. совершать венчание какой-либо бедной четы на кладбище.
Вчера (т.е. 1 окт.) на первом (старом) евр. кладбище состоялось венчание четы Вайнфус — Блинская. Обряд венчания совершил дух. Раввин И. Гальперин 4.
Такая свадьба была магической компенсацией малого ущерба — бедности вступающих в брак. Она как бы создавала противоток добра, способный одолеть угрозу надвигающегося великого ущерба — мора, глада, труса. Здесь же речь шла об отчаянном желании одесских евреев не допустить повторения беды уже испытанной.
Черная свадьба, к которой принято было прибегать как к крайнему средству, видимо, понадобилась, чтобы не дать Одессе попасть под власть большевиков. Эффект ее, однако, был недолог: уже в апреле 1919 года Одесса пала. С черной оспой или какой-нибудь бубонной чумой сладить было проще…
Но все претерпевшая Одесса осталась на месте, мощенная синей вулканической лавой, которую возили из Неаполя, заросшая японскими акациями-сефорами. Нет, хотелось бы вернуться в Одессу! Там я сама своими ушами слышала, затаившись в углу лавочки и не дыша, боясь спугнуть, как одна продавщица сказала другой: «Но вернемся к нашим баранам моей туманной юности».
1) Мережковский Д.С. Христос и Антихрист. II. Воскресшие боги. (Леонардо да Винчи) // Мережковский Д.С. Собр. соч.: В 4 т. Т. I. М., 1990. С. 588.
2) Мережковский Д.С. Христос и Антихрист. I. Юлиан Отступник // Мережковский Д.С. Собр. соч.: В 4 т. Т. I. С. 28.
3) Чулков Г. Правда Максима Горького. Покрывало Изиды. Критические очерки. М., 1909. С. 15.
4) Одесский листок. 1918. 2 октября (19 сентября), среда. С. 4. При вторых добровольцах число по новому календарю стало указываться первым.