Опубликовано в журнале НЛО, номер 3, 2005
ХОР ЧУЖДЫХ КОНТЕКСТОВ
Четвертый майский фестиваль новых поэтов. Санкт-Петербург, 7—8 мая 2005 г.
Четвертый фестиваль новых поэтов, ежегодно проходящий в Петербурге по инициативе независимого литературного куратора, автора электронной га-зеты «Санкт-Петербургский литературный гид» (http://levin.rinet.ru/spb-guide/index.html) Дарьи Суховей, прошел на этот раз в кафе-клубе «Zoom» и клубе «Платформа». Как пояснила выбор мест куратор фестиваля в каталоге-буклете, «в этих клубах есть свои программы и кураторы, в текущем сезоне литературная жизнь там активно бурлит»16.
Майские фестивали отличаются демократизмом и если приурочены к каким бы то ни было конкретным поводам — то лишь как «дополнительный штрих к итогам литературного сезона». Причина в том, что фестиваль — не личный произвол куратора, но производная проекта «СПбЛитГид» — общегородской электронной рассылки о всех литературных событиях города. Без этой «газеты» уже трудно себе представить литературную жизнь Петербурга.
Фестивали проводятся с 2001 года. К каждому обязательно готовится каталог с краткими жизнеописаниями и избранными текстами участников. Это собрание — «способ показать городу авторов… которые либо дебютируют, либо давно и уверенно работают в своей стилистике, но не замечены в должной мере литературной общественностью». Участники — согласно правилам — могут быть приглашены лишь единожды, так что фестиваль не обрастает «тусовкой». Тем более, что «к участию в фестивале приглашаются поэты с разными эстетическими воззрениями, работающие в рамках не совпадающих между собой представлений о русской поэзии, тем самым создается попытка образовать чужеродный контекст для каждого автора». Эта чужеродность, а точнее, коллажность контекста требует внимания к деталям — и провоцирует открытия.
Одно из главных открытий этого года — петербуржец Вадим Кейлин. В устном исполнении его тексты теряли на фоне иных выступлений — и можно было подумать, что, вот, еще один милый мальчик сочиняет про следы на песке и т.п. В каталоге отмечено, что его стихи «привлекают внимание чередованием и перемежением поэтических техник и способов высказывания, усиливающих воздействие друг друга на контрасте». Вадим применяет не столько литературные, сколько музыкальные методики письма — подчиняя общему замыслу все: от звукописи, ритма и рифм до тем и смыслов. Благодаря этому его стихи пространны, но не длинны и (что самое замечательное!) — не многословны. Их прозрачная многомерность зовет к странствиям самый искушенный дух:
тот кто идет по линии берега вряд ли слышит себя
звук растворяется между двух поющих зеркал
эхо воды радостно посылает ко всем чертям
неприступно-холодное эхо прибрежных скал
их игра напоминает
капли песка стекающие по вискам
по скатам и черепицам лица
по улицам рук, обручальными
кольцами овивая пальцы
вниз по линии жизни
к берегу…
Длиннотами и многословием, на мой вкус, грешат стихи московской гостьи Ирины Шостаковской; но от монотонности их спасают «просверки» смыслов — «…один на всех взгляд неоновой лампы», например, или «…в последнее время, разговаривая с людьми, не могу избавиться от мысли: “Что я делаю! Им же нельзя волноваться!»17.
Впрочем, на этот раз Москва не дала повода высказать привычное петербургское «фэ». Во-первых, громогласного Данилу Давыдова (его непринужденно сформованные тексты как будто созданы для клубной декламации: «<…>я отвечает тихонько войду / в историческую поэтику обществоведение кибернетику / совсем налегке / этакий человек эпохи москвошвея / только новой формации <…>») уже окончательно признали «своим». Во-вторых, среди москвичей — Михаил Котов и Даниил Файзов. То, что они пишут, — друг другу противоположно; общее — высокий «удельный вес» слова. В дерзко освобожденных от синтаксиса строфах Котова —
это всё не со мной или это можно сморгнуть
но тогда нужно представить с кем хоть на одну
холодно или больно или нечему болеть
в мыслях лишь потрогай проверь
шарики за ролики у меня в голове <…>
— или в его заклинающих повторах — «вмажься снегом вмажься снегом вмажься снегом» — растет напряжение, от которого почти закладывает внутренний слух. Файзов кажется рассудочным, его словесные богатства разложены, распределены:
Существует бумага. И снова поверхность стихов
Проявляется так, потихоньку, постольку-поскольку.
Так, с дружиной и домом приходят варяги на зов.
Зов, которого не было. Выйдет навстречу обильное войско. <…>
Даниил Файзов, пожалуй, — тоже открытие, по крайней мере, для петербургской публики.
А вот Ирина Бережанская, новичок в поэтическом мире, открытием не стала. Стихи такого рода, как у нее, принято с некоторой снисходительностью называть девичьими: ласковый говорок, практически возведенный в прием, невинные «игры в классики»: «Стоя на гранитном берегу, / Обронила строчку я в Фонтанку, / Сильную, звучащую строку. / Вывернуть бы реку наизнанку!»
Другого рода девичьи стихи — у Олеси Первушиной. Довольно ловко слаженные на основе несложной игры слов и фольклорных мотивов («…Судите меня, сударь, судите / своим судом судака / всю судите — от вдоха до вздоха // с судов слышен хохот / судачащего рыбака»), они при внимательном прочтении представляются мне одним из тех «очарований», о которых писал Л. Н. Толстой, — то есть, по сути, особого рода рукоделием.
…Как ты волка ни корми
там, в лесу — волчица
только снег искрится
в скрипнувшей ночи —
сладко детям спится
на немой печи
Не то — у Анны Русс. Она прежде всего известна как детский поэт [18]. Детская поэзия, как никакая иная, требует от автора дисциплины — не в лексике и тематике, но в изложении и раскрытии смыслов. «Взрослая» поэзия Анны Русс может поначалу показаться «не свободной». Однако, как представляется, это и есть та самая «свобода как познанная необходимость», высокий класс «игры в бисер»:
И гоня причитаний своих единичные всплески,
Вставив музыку, вместо того, чтоб глотать таблетки
От бессонницы, пол-одеяла зажав в коленки,
Я люблю тебя каждым ядром своей каждой клетки
И хочу заключить тебя в каждую клетку тела
Обнаженного, но не стремись к им сокрытой тайне,
Ведь оно прозрачно, пока я его не одела <…>
Порой, правда, несколько настораживает ощутимая в текстах «мастеровитость»; влияние ли это Литературного института, где учится А. Русс, или самостоятельные «болезни роста» — покажет время.
И уж подавно далеки от «очарования» Юлия Шадрина и Екатерина Щеглова. Обе — «мигрантки»: Шадрина — из Владивостока, жила какое-то время в Петербурге (выходцы из Владивостока — традиционные гости Майских фестивалей); Щеглова — москвичка, перебравшаяся в Питер. Фольклорные вариации Ю. Шадриной сочетают нежность и медитативность и воспринимаются как литературная «этника» (если проводить параллели с современной музыкой, тем более закономерные, что многие ее тексты в устном исполнении практически поются):
<…>
Только никогда матерью
не была я стихам своим,
только никогда матерью,
ибо матерью — кормить значит,
а что значит буквы кормить,
их и так 33 —
33 рта разинутых… <…>
Екатерина Щеглова удивляет скрытыми рифмами — неакцентируемые при чтении, незаметные поначалу на бумаге, они вдруг проступают в тексте, создавая эффект «наводки на резкость» и придавая стихам тревожную отчетливость:
<…> Непонятно, зачем вообще
все вернулось на то же
место. Человек в плаще,
девочка на тротуаре,
чужая невеста кидает букет толпе,
лето летит на воздушном
шаре — дрожит, дробится,
мерцает мир, распадается
на фрагменты, бесконечное
шоу, прайм-тайм, эфир,
заколдованный склейкой
из киноленты… <…> (курсив мой. — П.К.)
По общему впечатлению, Четвертый фестиваль по сравнению с прошлыми годами «поправел» в смысле приверженности участников традиционному письму. Подтверждение тому — стихи петербуржанок Светланы Бодруновой и Наили Ямаковой. Светлана склонна к сложной симметрии и до отказа насыщает тексты аллюзиями:
…С голосом звонче любой подфанеры…
Это Джиневры поют, Гвиневеры,
Это Секонды-моей-допогуэрры
Голуби из кинолент,
Свадьбы окопны, прощания скоры,
В госпиталях эпидемия кори,
Вместо медали — неловкие кадры
Стертых локтей и колен…
Наилю отличает почти песенная экспрессия в рифмованных стихах:
немного поваренной соли —
посыпать дорогу в острог
ну что же ты снова не смог
явиться на девичье поле
— как будто меня не отторг
как будто меня не отверг —
в тот черный и рыбный четверг
где губы кусают со страсти
где рыб разрывают на части…
И четкость видения в верлибрах:
…между нами три сантиметра простыни
между нами все мое прошлое
городу нужна оборона
светловолосые
высокие
солдаты
городу нужны смотрители фасадов…
Выступление автора этой статьи завершало фестиваль. Мои стихи, если верить каталогу (сама о себе судить не осмелюсь), — «совершенно в русле петербургской поэзии, но с очень индивидуальными фантазмами окружающего мира». Остается только предъявить один из них:
Я сбрасываю тень, как сбрасывают кожу,
и пропускаю свет
сквозь собственную плоть. Иной подумать может —
меня на свете нет,
раз видно сквозь меня подробности пейзажа:
подбритую траву,
подвитые кусты, и прочее — но я же
не для него живу.
Фестивальный контекст требовал от меня на протяжении двух дней — внимания (ведь каждое выступление фактически представляло собой мини-вечер), а под конец — преодоления (что удивительно — наибольшее внутреннее сопротивление вызвали стихи С. Бодруновой и Н. Ямаковой, также авторов «петербургских»). Так что контекст оказался в должной степени «чуждым». Стало быть, фестиваль удался.
Полина Копылова
16) Здесь и далее объяснения куратора приводятся по этому буклету: СПбЛитГид представляет: майский фестиваль новых поэтов № 4. СПб.: б.и., 2005.
17) Подробнее о творчестве И. Шостаковской см.: Давыдов Д. «Сердца как есть в огне…» // НЛО. 2004. № 69. С. 267—270. — Примеч. ред.
18) В 2002 году А. Русс была удостоена премии «Дебют» в номинации «Детская литература». Первая публикация детских стихов этого автора состоялась в «НЛО». См.: Русс А. Новейшая детская поэзия // НЛО. 2002. № 58. С. 306—307. — Примеч. ред.