(Рец. на кн.: Дубин Б. Интеллектуальные группы и символические формы. М., 2004)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 2, 2005
Дубин Борис. ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНЫЕ ГРУППЫ И СИМВОЛИЧЕСКИЕ ФОРМЫ: Очерки социологии современной культуры. — М.: Новое издательство, 2004. — 352 с. — 1000 экз. — (Новая история).
Книга Б. Дубина — сборник статей, написанных, как признается сам автор, «к случаю», то есть к различным тематическим симпозиумам и конференциям. Дубин даже резче обозначает жанр — «заказные статьи». Объединение разношерстного материала под общей обложкой — предприятие рискованное, но автор уверяет в предисловии, что книга эта вполне может читаться в «неклассической манере». Борхес, упомянутый тут же, становится Вергилием в этом лабиринте расходящихся тропок…
Некоторое время казалось, что Дубин пишет только в соавторстве с Гудковым — этакие Ортега-и-Гассет, Ильф и Петров, Гудков и Дубин. На самом деле они вполне автономны, но количество ссылок на труды друг друга в их исследованиях велико настолько, что эффект парного имени остается.
Социологические опросы и замеры — основной козырь Дубина и его коллег, поэтому уместно представить такой замер и в рецензии.
Согласно индексу имен в конце рецензируемой книги, по количеству упоминаний первое место занимает Лев Гудков (его имя встречается на 39 страницах из 350). Второй по частотности — Юрий Левада (21 упоминание). Далее следуют Тынянов (14), Беньямин (12) и Рейтблат (10). Этот список легко комментировать — перед нами отечественный социолог-первопроходец с филологическим креном, главным исследовательским полем которого можно считать литературу в массовом формате и ее исторические модификации вроде сериалов на телевидении.
Вторая по частотности группа упоминаний — имена политиков: Сталин (разделивший общее второе место с Ю. Левадой — 21 упоминание), Брежнев (17), Путин (11) и Ельцин (10). Таким образом, очевидным становится и хронос книги: преимущество отдается зрелой и поздней советской эпохе, классическому периоду жизнедеятельности homo sovetiсus. Это исходная точка рассуждений как о прошлом, так и о настоящем, некий фокус, punktum икс, откуда и расходятся тропки в саду Интеллектуальных Групп.
Осталось сказать о поэтах, имена которых символически нагружены в контексте исследований Дубина. Их двое — русский и француз, Пушкин и Бодлер. Вернее, Бодлер (14 упоминаний) и Пушкин (11). При этом Пушкин в основном упоминается как «генерал от литературы», а Бодлер — фигура идеологически значимая в этой работе. Его именем маркирована практика культурного шока.
Как видим, «замер», который использован мною в рецензии, не лишен смысла. Ссылочный аппарат может рассказать нам об авторе и его концепции больше, чем сборник «заказных» статей. Может, но не расскажет. Поэтому и прочитаем саму книгу.
Автор объединил статьи в четыре раздела, дав каждому обоснование: в первом — социологическая теория, во втором — мысли о литературе, в третьем — наблюдения за современными культурными механизмами, в четвертом — «заграница» (мысли о европейской интеллектуальной истории). Такая композиция чем-то напоминает старую советскую радиопередачу «В рабочий полдень»: сначала классика, потом патриотическое что-нибудь, затем «молодежное» и «на сладкое» «запад». На самом деле логично «увязаны» только второй и четвертый разделы. А первый и третий совершенно условны — теории в том и другом поровну, как, впрочем, и практических заметок о «слепом пятне зрения» — то есть о современности.
Это не портит книгу и не мешает чтению. Автор настаивает на его выборочности, тематической прихотливости. Но и прочитанная «классически», книга впечатляет.
Как и предыдущий труд Дубина («Слово — письмо — литература»), «Интеллектуальные группы…» написаны на языке социологии. Следует отметить, что по сравнению с первыми образцами этого дискурса (например, статьей «Идея классики и ее социальные функции» 1983 г. или книгой «Литература как социальный институт» 1994 г.) произошло некоторое его «опрощение», я бы сказала, «ассимиляция», вызванная, возможно, двумя главными причина-ми: во-первых, отсутствием реальной социологической площадки, достаточной для развития и укрепления научного языка в его «первозданном» (то есть восходящем к «библии» отечественной социологии литературы, совместному библиографическому труду Гудкова, Дубина и Рейтблата «Книга, чтение, библиотека» 1982 г.) виде, а во-вторых, укреплением такой формы существования этих исследований, как «заказная статья». Симптоматичен и уход от собственно социологии литературы в сторону социологии вообще, а точнее сказать — на границы социологии и культурологии, что тоже мало способствует сохранению рамок дисциплины и прежде всего ее особого языка.
Тому, разумеется, причин немало, но важнейшая из них является и самым серьезным поводом для размышления.
Главным упреком современному литературоведению со стороны социологов литературы всегда был разрыв между реальной культурой и практикой массового чтения в стране и приоритетами исследователей. Фраза Гудкова о «бабочках», подменяющих литературоведам весь живой мир, в моем сознании — лозунг социологов. Вернуть в науку головоногих, членистоногих, клюворылых и прочих! Ведь именно они, а не изящные «бабочки»-классики, и составляют 99% литературного потока. Так чем же занимается армия ученых со степенями кандидатов и докторов, научными школами и аспирантами? «Бабочки» изучены вдоль и поперек, трактаты о них давят на библиотечные полки мертвым грузом, а читатель держит в руках совсем другие книги… Кто будет исследовать эти артефакты? Дубин, Гудков, Рейтблат этим и занимались. Не то чтоб в гордом одиночестве, но без особой поддержки инертной академически ориентированной массы литературоведов.
Это было некое донкихотство, борьба с ветряными мельницами, поэтому параллельно исследованиям массовых предпочтений Дубин и его коллеги вполне серьезно занялись изучением института литературоведения в стране. Теперь уже предметом были не клюворылые (то бишь детективы, розовые романы и пр.), а сапиенсы-сциентисты, ученые-«энтомологи». Анализ литературоведческой среды в России был последовательно неутешительным: реанимация (поворот академистов к реальной современной ситуации) провозглашалась невозможной.
Наблюдая за этими неравными боями, выражавшимися в запальчивом позиционировании прежде всего московского журнала «Новое литературное обозрение» и примыкавших к нему по стилистике «черных» книжек «Академического проекта» в Питере, заинтересованный человек вполне мог ожидать укрепления позиций социологического подхода. Продуктивность его была очевидна, более того, сам подход приобретал черты интеллектуальной моды.
«Демарш» последней книги (и, соответственно, предшествовавших ей статей и докладов) Дубина симптоматичен. Предмет исследований иссяк. Дискурс требовал новой пищи — и уже неважно, что станет источником органики. Из гурмана социология литературы превратилась во всеядное существо, не озабоченное выбором ножа и вилки и кушающее «из лоханочки». Литература ушла. Осталась социология. Но и она тоже на наших глазах теряет очертания. Впрочем, уже «Слово — письмо — литература» были заявлены как книга по социологии культуры. Но материал там был тот же, что и в 1982 г., — книга, чтение, библиотека (музей, образовательные учреждения и пр.).
В книге «Интеллектуальные группы…» автор уходит от собственно слова. Теперь его главный герой — модус вивенди российского человека в разломе истории, когда так хорошо видно, что корни, пущенные этим самым россом, питают его соками советского прошлого. Нет сомнений, что следующая книга Дубина еще дальше уведет нас от литературы и словесных традиций.
Сам научный сдвиг в этой связи можно считать глубоко символичным. Интерес «отцов» нового литературоведения к массовой словесности, низовым формам фольклора, тайным сферам культуры и пр. иссякает. Предмет оказывается интересен «одноразово». Мода на изучение «массового» не случайна и очень важна — осваивается целый пласт современной культуры. Но это освоение позволяет выработать раз и навсегда устоявшийся набор инструментов для анализа новых фактов этого ряда. Чтобы определить состояние организма, надо взять фекалии и подвергнуть их химическому анализу. Как бы ни противно было, а результат хорош — мы узнаем больше, чем мастер иридодиагностики, разыскивающий знаки болезни в глубине взгляда. Так вот, сам микроскоп и химические реактивы достаточно приспособить к процессу анализа один раз, а потом лишь совершенствовать их техническую сторону. При этом нет смысла подвергать анализу всю массу отходов, можно обойтись и маленькой фекалькой. Результаты можно будет вписать в специальную схему-матрицу. Если процесс анализа доведен до такого совершенства, то какой смысл посвящать этому всю свою научную жизнь? Ведь это лишь вспомогательный инструмент… Поэтому 99% литературного потока, представляющего собой симптом и характеристику общества, не нуждается в армии аналитиков.
Аналитики уходят от этого потока и ищут иные поводы для анализа — телесмотрение, спорт, мода, будни и праздники, например. Так что все вполне закономерно.
В «Интеллектуальных группах…» самыми слабыми можно считать попытки «подгонки» сопротивляющегося материала под заданные схемы. Например, в размышлениях о поколении опорный тезис о разрыве традиции как традиционном модусе существования проблемы «отцов и детей» вытесняет факты, противоречащие этой позиции. То есть весь материал, связанный с ситуацией «яйца курицу учат, а курица и рада», имеющий длительную литературную историю (хотя бы в тех же «Отцах и детях» или «Обыкновенной истории», а потом в романах Толстого, Достоевского, наконец, в романе «Мать» Горького), оказывается за рамками рассмотрения. Герой «Качества жизни» А. Слаповского размышляет о том, что до сорока лет отцы являются примером подражания для своих детей, а начиная с сорока бессознательно стремятся быть похожими на молодежь. В последнее время эта тенденция стала особенно заметной, но автор книги оставляет это явление в стороне.
Впрочем, это частное замечание. И к тому же не бесспорное. Книга Дубина написана так, что хочется включиться в диалог по любому поводу. Он и сам не в состоянии порассуждать обо всем, что цепляет. Отсюда столь частое «см. мои отдельные замечания по этому поводу»… Отсюда и отжатые до кратких тезисов статьи, хотя все равно мне кажется, что такая отжатость на самом деле — результат поспешности и поверхностности размышлений, зажатых форматом «краткого доклада». В книге есть место для развертывания этих крат-костей. Но автору явно некогда этим заниматься. Он продолжает писать «на заказ» и «по поводу». У него нет времени на фундаментальные размышления.
Поэтому и третья по счету книга Дубина будет сборником «отдельных замечаний», дайджестом нерожденных исследований. Вот это обстоятельство и кажется мне самым печальным. Ведь любому читателю очевидно, как тесно идеям в этой книге. Зацепит ли Дубин современное состояние библиотек — хочется мигом написать культурологическое эссе на тему «Конфликт модерна и постмодерна: старое и новое здания Российской национальной библиотеки им. М.Е. Салтыкова-Щедрина в Санкт-Петербурге», начнет ли пунктирно говорить о состоянии академических элит — вертится в сознании текст о трансляции пиетета к столичной библиотеке от научного руководителя — провинциального аспиранта 70-х гг. — к нынешнему магистранту и о современном состоянии библиотечного мифа… Что ж, наверное, это и есть форма существования науки нового типа — быстрое, судорожное следование за всеми исчезающими на глазах мыльными пузырями эпохи. «Слепое пятно зрения» должно быть кем-то описано — хотя бы в виде фиксации феноменов. А потом придет и настоящая аналитика. Дистанцированная во времени не менее чем на двести лет. Когда современное попадет в разряд преданий старины глубокой. Тогда и скажет будущий исследователь спасибо Дубину — собравшему ускользающие факты, придавшему им форму, поместившему их в ячейки классификаций…
Его последние две книги — аналог альманаха или журнала одного автора. Его не страшит, по-моему, эфемерность материала. В предисловии к «Интеллектуальным группам…» он вспоминает предшествующую книгу и отмечает: «…в любом случае преобладающая часть замеченных в 90-х феноменов и соображений по их поводу явно уже стала прошлым. Впрочем, в прошлом остался уже и сам промежуток 2000—2003 гг.: он тоже обрисовался теперь как некое целое». Материал уходит в прошлое так же быстро, как газетные сенсации. Автор — рыцарь-фотограф — неустанно фиксирует уходящие и ускользающие факты культуры, успевает обозначить некоторые закономерности и указать на перспективы. Но и сам он — материал. Симптом. О том и речь. Важно, что третью книгу Дубина я снова буду читать с удовольствием — потому что хочется послушать субъективное, но столь последовательное и упрямо отстаиваемое мнение интересного ученого — пессимиста-культуролога, не забывшего социологический жаргон.