Опубликовано в журнале НЛО, номер 2, 2005
Кононов Николай. Нежный театр. Шоковый роман. — М.: Вагриус, 2004. — 384 с.
…Но что за возраст? Что за утро, что за снег… В каком элизиуме полчаса последних? Какие золотые разговоры…
Н. Кононов. Пароль
На обложке “Нежного театра” Николая Кононова — жанровый подзаголовок “шоковый роман”. Дано ли это авторское определение в смысле перцептивном или моральном? После Батая, канонизации де Сада или сорокинских кунштюков кого, собственно, должен шокировать этот спрятанный, но все же ощутимый отроческий трепет прозы Кононова? Скоротечная, физиологическая и все же бесплотная близость подростка-повествователя с живущим в разлуке отцом; речное и оборотническое посвящение городского мальчика в мужчину, необъяснимая попытка самоубийства или насильственная смерть случайного возлюбленного — все эти “чудовищные” сюжетные перипетии даются почти все время в двух планах: объективном, физиологически-цепком, сниженном и бытовом (включая и саму речь персонажей), но также и субъективном, напряженном, гибельном — и именно этот второй ракурс представляется подлинным и в то же время — каким-то пульсирующим, мерцающим. Невыносимо отчетливые и намертво зацементированные в памяти мельчайшие атомы переживания тем не менее кажутся зыбкими, сновидческими декорациями самого неожиданного, наверно, романа воспитания в отечественной прозе последних лет. В разговоре о прозе Кононова, начиная с “Похорон кузнечика”, редкий рецензент или критик не помянул (по праву!) Пруста; однако эта почти солипсистская повествовательная перспектива не менее связана и с литературной генеалогией, восходящей к Музилю (вплоть до особого аналитического имморализма и странных пар, вроде Тёрлесса и Базини или Ульриха и Агаты).
От модных упражнений на грани концептуализма и массовой словесности роман Кононова выгодно отличает отсутствие мистериальности, мрачной торжественности и настойчивой, завистливой тяги к вульгарному. И уж подавно — никакого кэмпа. Для понимания “Нежного театра” — в смысле прояснения автобиографических деталей и связей Кононова-поэта и прозаика — весьма важны изданные несколько лет назад беседы Кононова с М. Золотоносовым (“З/К, или Вивисекция”), а также его последний стихотворный сборник “Пароль”. Подчеркнутая и “естественная” субъективность повествования, обыденный, дерганый ритм семейных историй, горячечный и какой-то остраненный эротизм, а также память о присутствии последнего часа (“чуять дыханье их ржавое, слышать их шаг семимильный”) — все это провоцирует на бесконечные разговоры о “прозе поэта”, но все же роман написан в несколько иной тональности, чем новые поэтические публикации автора. Бартовское “удовольствие от текста” дано читателю “шокового романа” (не рассказчику) скорее в качестве своего рода “минус-приема”: роман задевает, потому что серьезен и вполне устойчив к той внешней скептической читательской иронии, которая совершенно разрушает трансгрессивные тексты новейшей “не-только-литературы”, призванные шокировать перманентным подрывом запретов. Телесное связано у Кононова не только со смертью, желанием и выразительностью, но также и с рефлексией, повышенным градусом внутреннего переживания — и тут не могло не сказаться влияние столь важного для автора опыта художественной прозы Лидии Гинзбург (в особенности — не слишком часто перечитываемого теперь “Заблуждения воли”). При всей иносказательной условности автобиографического повествования и соблазна прямой проекции рассказчика на фигуру реального автора, “Нежный театр” лишен — на мой заведомо субъективный взгляд — какого-то пластмассового, игрушечного привкуса, часто свойственного современной словесности. Если переводить впечатления в область киноэстетики, то по “Нежному театру”, пожалуй, мог бы снять фильм Олег Ковалов или даже Фолькер Шлендорф (едва ли Фассбиндер и уж точно не Франсуа Озон). К списку литературных предшественников уже узнаваемого авторского стиля можно было бы добавить и Кортасара — в особенности его роман “Выигрыши” и поздние рассказы (не кивок ли в сторону Кортасара — название предыдущего сборника Кононова “Магический бестиарий”?). Кажется, что с Кононовым у нас может появиться и гендерная проза, написанная автором-мужчиной и притом лишенная вроде бы обязательных для письма такого рода казарменных, мачистских или, напротив, манерно-кисейных обертонов. Уже “Магический бестиарий” представил читателю разного писателя Кононова — и в “Нежном театре” главное не шок, а зияющие отточия и кружащиеся, запинающиеся примечания на тех страницах, которые автору нужно было написать. Если даже не говорить о катарсисе и моральном задании, то в новой книге этого автора нам представлен так и такой — чужой, художественный — опыт личностного становления, который не может не резонировать и с нашим собственным.