Опубликовано в журнале НЛО, номер 2, 2005
ХВОСТ, ARTIST COMPLET [1]
Artist complet наделен всеми талантами и отличается универсализмом подходов, высказывая свои идеи любым способом — вербально или графически. Хвост занимался живописью, скульптурой, графикой, поэзией, был актером и режиссером. Обладая возможностью реализации в самых разных видах искусства, он утром делал скульптуру, днем ставил спектакль, а вечером садился за стихи, что для него было одним и тем же. Самого себя Алексей Хвостенко считал последним человеком Ренессанса. Но его можно считать и предвестником нового Возрождения, которое имело бы три цели — объединение людей, обращение к исконным ценностям и раскрытие магических способностей человеческой личности.
Человек Возрождения все время возобновляется и никогда не стареет — Хвост не успел состариться. Он был красив и очень много перемещался. Он любил цитировать слова Платона о том, что «знание — это припоминание». Ведь в человеке заложены способности почти божественные, которые надо раскрыть путем прозрения.
Воздействие Хвоста было сродни магии. Он словно бы наблюдал за землей сверху, и чем выше он находился, тем больше был объем его наблюдений. Иногда он говорил, что на самом деле пишет сценарии, устраивая из жизни большой глобальный спектакль.
Хвост бесконечно много читал, неприлично много для человека его возраста, при всей бесшабашности своей жизни обладая невероятной эрудицией. В Питере его жизнь прошла между улицей и Публичной библиотекой. Хвост метался между разными культурами. Он обожал античность — Гомер был открыт всегда. Очень любил итальянское Средневековье. Но самым главным интересом в области чтения был Китай, на искусстве которого он был помешан, особенно обожая Ван Вэя, китайского Леонардо. Современные книги, которые ему бесконечно дарили, он проглядывал. Он не любил читать по-французски, считая, что владеет языком плохо, по-английски читал только поэзию, но владел языком великолепно, был почти билингвом. Наследственно: в семье все говорили по-английски. Дед, Василий Васильевич Хвостенко, был горным инженером и одновременно певцом — выступал вместе с Собиновым. Отец родился в сентябре 1917-го на пароходе, который вез деда с еврейской бабушкой-эсеркой из Одессы в Англию. Отец успел поступить в Кембридж и какое-то время там проучиться, но в 1935-м Хвостенко вернулись в Питер, через два года деда расстреляли, а бабушку с отцом выслали в Свердловск. Лев преподавал в школе, где училась будущая Алешина мать — наполовину татарка, наполовину русская. В 40-м родился Алеша, через три года родители разошлись, и в первый раз Алеша увидел мать в тридцать с небольшим.
После войны семье разрешили вернуться в Ленинград, где появилась мачеха, очень интеллигентная женщина. Отец стал директором первой в Союзе английской школы и вел семинар поэтов-переводчиков в Союзе писателей Ленинграда. В доме бывали Олеша, Маршак, Пастернак. Хвост был трудным ребенком, из школы его выгоняли, а в 19 лет он в один год потерял бабушку, отца и мачеху — и остался совершенно один в своей комнате на Греческом проспекте. Остальное апокрифично — «Верпа» и «Малая Садовая», «Сайгон» и «Симпозион». В каком-то смысле он считал, что прожил очень трудную жизнь.
Автобиографическое повествование «Максим» задумано как система личных историй, не анекдотов, каждая из которых есть некое личное возобновление/возрождение — подчас герой проживает какую-то жизнь очень быстро, одна умирает, и начинается новая. Хвост не любил копаться в прошлом и рассказывать о предыдущей жизни. Иногда вспоминал какие-то эпизоды, которые остались и в романе. Не только автор, но и его герой — человек Возрождения. Похождения Максима — метания из Пи-тера в Москву, из Вены в Париж, в планах романа — полет на Луну. Хвост начал писать набор разрозненных историй, но вышел на более серьезную прозу, когда возник разрыв между первоначальным замыслом и тем, что реально вышло.
Хвост считал, что у него нет плохих стихов. Он не «мучил стих»: если сразу не получалось, бросал. В его текстах надо искать message, послание — без которого нет художественного произведения и не может существовать никакая эстетика. Существует глобальная идея познания: послание будет понято, только если будет расшифровано, но шифр сознательно устроен крайне сложно и может быть в любой строке, и в одном слове, и в аллитерации, и в метафоре, в чем угодно. Стихи — приложение к повествованию. В записной книжке он указывает — в этом месте должна быть фотография. О стихах не говорится ничего. Две поэмы, «В метро» и «В кафе», написаны в момент начала работы над романом. «В метро» — чистый экзистенциализм, взгляд на происходящее вокруг него. Там нет сложных шифров, само послание не так значительно. Гипотетически мы можем предположить, что он отбирал каждый текст под конкретный эпизод, но никаких указаний не осталось.
В «Максиме» присутствует «демоний» — постоянный собеседник, с которым герой находится в абсолютном и постоянном диалоге. Сам Хвост жил постоянно напряженной внутренней жизнью, был очень индивидуалистичен, самодостаточен, вел достаточно уединенный образ жизни, выборочно пуская людей в свой дом, выходя оттуда по делам и ненадолго, но притягивал к себе людей. Хоть однажды попав в его поле, человек не мог выйти, даже если хотел. Это — одна из причин связанных с ним женских трагедий. В любой стране к Хвосту подходили люди: «А помните?» Он спрашивал: «А кто это?»
Хвост отравил нас сладким ядом богемной жизни, стал нашим наркотиком, медиумом. Я знакомился с ним трижды, всякий раз заново. В школе мы пели про огнегривого льва, в университете плясали под «Орландину», «Эпиталамой» объяснялись друг другу в любви. «Могу играть с тобой в крокет, / но жить с тобой не стану», — шептал мне ангел на северных Оркнейских островах. О том я зачем-то поведал автору песни в пьяном рассказе на Райской улице в Париже в новый, двухтысячный год, а четырьмя годами позже, репетируя роль в пьесе «Первый гриб», узнал дикую историю ее написания в тюрьме — узбекском милицейском зиндане. Хвост всегда тепло говорил о людях из прошлого (стихотворные послания к друзьям, Брую, Кузьминскому, Есаяну абсолютны, с каждой строчкой мир рождается из Хаоса), но никак не инициировал общения первым. Он никогда не говорил: «Я хотел бы пообщаться с этим человеком», они составляли часть его памяти. Вообще, картина его взаимоотношений с людьми выглядела так: ему звонили, как-то встречались, он сам почти не инициировал встреч, звонил людям по точному конкретному делу — когда, что, диски, пленки. Мобильный мог быть неделями отключен, на что Хвост не обращал внимания, а потом вдруг включал и клал около себя. Он откликался на общение с людьми, но его романы и дружбы — всегда отклик на чью-то инициативу. Сиюминутная инициатива в нем была. Он мог активно включиться, на мосту увидеть девицу, куда-то ее увести, а наутро, даже и через час, девица пропадала бесследно из его жизни. Но если бы Хвост взялся рассказывать свою личную жизнь, получилась бы другая книга.