(Обзор книг о Н. Гумилеве)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 1, 2005
Колосова С. “И ВОИН, И ВСАДНИК”: НИКОЛАЙ ГУМИЛЕВ: ПРОЗАИК И ПОЭТ. — М.; Ярославль, 2004. — 242 с. — 500 экз.
Казанцева Анастасия. АННА АХМАТОВА И НИКОЛАЙ ГУМИЛЕВ: ДИАЛОГ ДВУХ ПОЭТОВ. — СПб.: Росток, 2004. — 336 с. — 500 экз.
Лукницкий Сергей. ЕСТЬ МНОГО СПОСОБОВ УБИТЬ ПОЭТА…: Социально-правовое исследование. — М.: Русский двор, 2002. — 142 с. — 500 экз.
Высоцкий Орест. НИКОЛАЙ ГУМИЛЕВ ГЛАЗАМИ СЫНА; ВОСПОМИНАНИЯ СОВРЕМЕННИКОВ О Н.С. ГУМИЛЕВЕ / Сост. Г.Н. Красников и В.П. Крейд; предисл. Г.Н. Красникова; коммент. В.П. Крейда. — М.: Молодая гвардия, 2004. — 640 с. — 5000 экз. — (Библи-отека мемуаров: Близкое прошлое. Вып. 9).
Шубинский Валерий. НИКОЛАЙ ГУМИЛЕВ: ЖИЗНЬ ПОЭТА. — СПб.: Вита нова, 2004. — 736 с. — 2000 экз.
Когда-то нам уже приходилось сетовать, что в 1990-е гг. изучение жизни и творчества Н. Гумилева оказалось в руках далеко не лучших специалистов. “Самый непрочитанный поэт”, как называла его Ахматова, воспринимался тогда и зачастую продолжает восприниматься сейчас только как занятный изобразитель экзотических стран и романтических эпизодов. И много других странностей было: то лучшим истолкователем его творчества объявлялся неудобозабываемый В.В. Ермилов, то Гумилев с Тихоновым оказывались близнецами-братьями, то описывались странные фантазмы про дьяволов Серебряного века, то, напротив, Гумилев объявлялся поэтом православия…
Увы, последние годы в этом отношении не намного лучше. Вот, например, книга кандидата филологических наук, доцента Московского института открытого образования Светланы Колосовой под выразительным названием ““И воин, и всадник”: Николай Гумилев: прозаик и поэт” (научный редактор доктор филологических наук, профессор И.Г. Минералова, рецензенты доктор филологических наук, профессор В.И. Гусев, кандидат филологических наук, до-цент Л.В. Андреева). Специально приводим эти сведения, чтобы стало понятно: перед нами не просто случайная монография, а книга, прошедшая тщательную научную экспертизу.
Открывается она предуведомлением “От автора”: “Предложенная Вашему вниманию книга посвящена творчеству Николая Степановича Гумилева, романтического рыцаря, экзотического путешественника и капитана…” Очень бы хотелось услышать объяснение, что такое “экзотический путешественник” и каким “капитаном” был Гумилев. Капитаном корабля? Вот уж нет. Армейским капитаном? Да нет, он остановился на чине прапорщика. Тогда, наверное, капитаном метафорическим? Кажется, автор книги к острой метафорике не очень склонен, а тяготеет к тонким и обоснованным сравнениям. Вот, скажем, в первой главе с эпически необъятным названием “Философская картина мира: Начало мироздания и Апокалипсис (или апокалипсис? — сообразить не столь уж просто. — Н.Б.)” и эпиграфами из Евангелия и Лермонтова речь идет о поэме “Звездный ужас”. И вот как она анализируется: “Поэма Николая Гумилева имеет прямые переклички не только с поэзией М.Ю. Лермонтова, но и с поэзией М. Горького. Обозначенный в поэме Гумилева романтический конфликт Жизни и Смерти выглядит наиболее ярким при сравнительном анализе с поэтической сказкой М. Горького “Девушка и Смерть”…” (с. 20). Так вот что все мы, комментаторы и исследователи, просмотрели. Да уж, эта штука посильнее “Фауста” Гёте! Любовь, как тонко заметил известный специалист, побеждает смерть. И чуть далее: “Так, в основании авторского сюжета поэмы лежит библейский сюжет об Апокалипсисе. Апокалиптический сюжет возникает даже в творчестве А.П. Чехова, в частности в пьесе “Чайка”…” (с. 28), а еще далее, после цитирования стихотворения Сологуба “О смерть! Я твой. Повсюду вижу // Одну тебя, — и ненавижу // Очарования земли” читаем, что оно “даже по своему ритмическому рисунку напоминает поэму М.Ю. Лермонтова “Мцыри”. Родство этих произведений очевидно также на уровне идейного содержания” (с. 29). Одним словом, “смерть проявляется как сон, как переход из яви в навь” (с. 31).
Уж лучше мы не будем об этой книге больше говорить, а перейдем к книге Анастасии Казанцевой “Анна Ахматова и Николай Гумилев: Диалог двух поэтов”. Основную часть ее составляют словари рифм Гумилева и Ахматовой, которые, вероятно, могут быть использованы исследователями (обсуждением их качества и научного обоснования мы сейчас заниматься не будем). Однако первые 75 страниц занимает одноименная со всей книгой статья, целиком на-писанная таким стилем: “Она (В.С. Тюльпанова, в замуж. Срезневская. — Н.Б.) была свидетелем знакомства Ани Горенко и Коли Гумилева, зарождения влюбленности юного Коли, их странных, но длительных взаимоотношений. При ней развивался этот удивительный, трагический роман, эмоциональные переживания которого отражены в их поэзии. Противоречивые чувства Анны к молодому человеку, многочисленные отказы и колебания ввиду предстоящей свадьбы, а затем и непростые отношения в браке — во всех этих жизненных перипетиях Валерия находилась рядом” (с. 7—8). Неужели автору самому не режет слух эта ужасающая фамильярность: Аня, Коля, Валерия? Неужели выражение “эмоциональные переживания” не будит у А. Казанцевой никаких эмоциональных переживаний? С какого милицейского протокола списано: “отказы и колебания ввиду предстоящей свадьбы”?
Но даже если оставить в стороне невыносимый стиль (строго выдерживаемый на протяжении всей работы), то неужели можно согласиться, например, с тем, что периодизация творчества Гумилева есть лишь у трех авторов: Г.П. Струве, В.С. Баевского и Дж. Харрис (с. 10—11)? Или стоит ли доказывать на протяжении нескольких страниц, что Гумилев ценил поэзию Ахматовой? Или делать такое глубокое наблюдение по поводу строк “Потому что я сам из пучины, // Из бездонной пучины морской”: “Любовь для юного Гумилева — стихия, сходная с морской пучиной, гибельной и страшной, с которой, однако, он ощущает внутреннее родство” (с. 19)? Неужели не чувствуется, что в строках: “В “Сказке о черном кольце” <…> раскрыта история бабушкиного перстня, подаренного любимому” (с. 21), — полностью перечеркивается какое бы то ни было понятие о природе поэзии? Неужели в нескольких наших статьях недостаточно внятно на-писано, что гипотеза о заклинательном характере “Романтических цветов” относится лишь к первому изданию книги, но не к остальным? (Впрочем, кажется, автор знаком с этой гипотезой из вторых рук.) Неужели автор не замечает противоречия, когда говорит о том, что В.В. Голенищев-Кутузов в 1913 г. служит “за морем”, в Турции, когда речь идет о гумилевском стихотворении, наверняка написанном в 1907 г.? В этот год Голенищев-Кутузов лишь закончил университет и был причислен к МИДу (с. 39, 42). Ну, и так далее.
Из книг биографических совершенно исключителен труд доктора социологических наук, профессора кафедры уголовного права и процесса МГОУ, Советника (так! — с прописной буквы) Комитета по госстроительству Государственной Думы ФС РФ, члена Союза писателей России — так его представляет текст на обложке. Для нас же было существенно, что он — сын выдающегося собирателя Гумилевских материалов, которому многим и многим обязаны все без исключения люди, занимающиеся биографией и творчеством Гумилева. Тем печальнее появление книги Сергея Лукницкого “Есть много способов убить поэта…”.
На ее обложке красуется портрет опереточного хлыща в цилиндре, нимало не напоминающего Н.С. Гумилева. И текст книги вполне соответствует этому изображению.
Из первой части мы узнаем про то, что для П.Н. Лукницкого его сын — “…все понимает, умница, и слушал меня очень внимательно… Он мой надежнейший друг”, и чем дальше — тем больше не про Гумилева и не про Лукницкого-старшего, а про Лукницкого-младшего: места службы, тема диссертации и место ее защиты, мимолетное свидание с Л.Н. Гумилевым, названия романов, им сочиненных, рассказ об обиде на поэта и журналиста Андрея Чернова, письма в разные инстанции, давние статьи из “Московских новостей”, расшифровка рассказа в передаче “Пятое колесо” 1989 г., и т.д., и т.д. Заодно мы узнаем, что “свастика <…> была официально введена в качестве эмблемы на шевронах Красной армии с 1918 по 1923 годы” (с. 13), что некую (непонятно какую) “запись через много лет вытащил из архива КГБ (или списал из мамочкиных многочисленных публикаций) предатель родины К., бывший генерал, а ныне преподаватель в одной из шпионских школ Америки…” (с. 14), что “Лукницкого Пунин не любил как новое явление в жизни Ахматовой, которое возвращало Ахматову в ее прошлое, обогащало ее самосознание, повышало самооценку, помогало переживать действительность” (с. 17), что Ленин “отлично понимал, что никаких конкретных доказательств преступной деятельности кого бы то ни было в группе Таганцева нет, а есть патологическая ненависть чекистов к русской интеллигенции, которую они называли коротко и ясно: буржуазией” (с. 22), что первое ходатайство о реабилитации Гумилева в 1968 г. не возымело действия из-за появления статьи Д. Голинкова в журнале “Вопросы истории”, что 1989 год был годом “полной безгласицы” (с. 35), и много других столь же интересных подробностей, изложенных столь же великолепным русским языком.
Вторую часть книги представляет копия дела Гумилева из архива карательных органов, которая представляла бы несомненный интерес, если бы не была за 12 лет до того опубликована в книге Веры Лукницкой с единственным, кажется, изменением: комментарии в скобках при первой публикации обозначены инициалами “В.Л.”, а во втором скромным “авт.”. Смешно было бы даже предполагать, что С.П. Лукницкий потрудился расшифровать хоть что-либо, не разобранное или неверно разобранное при копировании, откомментировать имена и пр. Одним словом, получился такой же загадочный материал, как и при первой публикации, и чтобы в нем разобраться, необходимы знания специалиста.
Наконец, в третьей части повествуется о том, как Гумилев (стараниями С.П. Лукницкого) был реабилитирован, а заодно ведутся рассуждения о том, что собою представляли органы ВЧК и их приговоры. Насчет последнего скажем, что все проделано на чрезвычайно примитивном уровне — цитаты из энциклопедий комментируются с точки зрения правовых категорий, с самого начала отвергнутых советской властью. Ни презумпция невиновности, ни нарушение принципа разделения следствия и суда, ни формальные прегрешения — все это не имеет никакого отношения к террору, частью которого стала деятельность чрезвычаек.
Относительно же реабилитации Гумилева… Тут, видимо, судить не нам. Но стоит отметить, что в этом процессе никакого участия не принимал единственный наследник Гумилева, его сын Лев Николаевич. Это заставляет предположить, что в данном случае могли быть разные точки зрения на необходимость этого действия, и уверенность С.П. Лукницкого в благородстве своих целей и побуждений оказывается несколько поколебленной.
В заключение стоит отметить, что автор этого сочинения не постеснялся бросить тень на уже покойного человека: “И тогда я осмелился задать вопрос: действительно ли Одоевцева с 1918 года была осведомителем Петроградской ЧК и что, якобы, именно за это, на основании определенных обязательств перед ней спецслужбы отпустили ее в эмиграцию? Может быть, Абрамов был не в курсе этого, он просто перевел разговор…” (с. 39), а заодно и на почтенное учреждение: “Далее Эльзон приводит фальшивку, может быть, специально подброшенную в ЦГАЛИ, который до недавнего времени являлся подразделением Пятого (идеологического) главного управления КГБ СССР, о чем в свое время свидетельствовал вышеупомянутый мною И.П. Абрамов…” (с. 85). При таких обвинениях необходимо приводить какие-то доводы, а не ссылаться на слухи и слова людей, чьим профессиональным долгом является не говорить правды. Последнее заставляет нас усомниться и в юридической компетентности С.П. Лукницкого. На с. 100—102 он перепечатывает хорошо известную заметку Г.А. Терехова “Возвращаясь к делу Н.С. Гумилева” (Новый мир. 1987. № 12), полностью соглашаясь с ее автором. Достаточно сличить рассказ Терехова о следственном деле Гумилева, которое он якобы когда-то видел, с тем, что печатает сам же Лукницкий несколькими страницами ранее (для этого не нужно быть особенно кропотливым исследователем), чтобы понять: статья бывшего прокурора — типичный “случай так называемого вранья”.
Еще одна биографическая книга о Гумилеве представляет собою довольно странный конгломерат. О первой части можно сказать единственно, что покойный О.Н. Высотский, сын Гумилева от актрисы О.Н. Высотской, не был литератором, но текст попытался написать художественный. Потому — de mortuis nil nisi bene.
Во второй части представлен вариант уже по крайней мере трижды ранее выходившего сборника “Николай Гумилев в воспоминаниях современников”, составленного В. Крей-дом. О том, как этот автор готовит тексты и комментирует их, “НЛО” не раз писало, потому промолчим и здесь. Скажем лишь, что вся эта книга представляет собою заведомый обман покупателя. Название первой части (“Николай Гумилев глазами сына”) предполагает личные впечатления, и в предисловии мы не раз читаем — “воспоминания”. Однако О.Н. Высотский ни разу в жизни, даже в самом нежном и допамятном возрасте, не видел своего отца. Относительно части второй все тот же автор предисловия сообщает: “Это материалы, которые не попали в книгу “Николай Гумилев в воспоминаниях современников” либо вошли в нее в сокращенном виде” (с. 8). Однако по сравнению с изданием 1989 г. из 29 ныне напечатанных текстов лишь “Исповедь” Черубины де Габриак, “Фантастическая дуэль” С. Маковского, “Синие вторники” Тэффи, “Брюсов и его окружение” Б. Погореловой, “О Гумилеве” Г. Иванова, одинаково названные очерки “Николай Гумилев” Г. Адамовича и Ю. Анненкова, “Воспоминания” Веры Лурье и “Гумилев и таганцевский заговор” Б. Сильверсвана в первоначальный сборник не вошли — треть раздела. Если же посчитать по объему, то получится и того меньше — 55 страниц из двухсот семидесяти.
Единственное отрадное явление в литературе о Гумилеве, появившейся в начале XXI в., — книга В. Шубинского.
Отрадна книга прежде всего своей внешностью: хорошая бумага, увеличенный формат, внятный и четко пропечатанный шрифт, большое количество иллюстраций, в том числе цветных, почти роскошный переплет с золотым тиснением на корешке и верхней крышке, в ту же верхнюю крышку вмонтирована фотография Гумилева, есть золотистая тканевая закладка, блок не рассыпается после первого чтения. Такую книгу приятно держать в руках и листать.
Второе ее достоинство — она принадлежит перу опытного литератора, хорошо ощущающего адресата подобного издания. Издательство и автор, судя по всему, осознавали, что такую книгу не купит литературовед или историк, а попадет она в руки читателям-непрофессионалам, стремящимся к приятному и небесполезному, просвещающему чтению. В соответствии с этой задачей и организован материал книги. Она насыщена выписками из редких путеводителей и справочников, рецензий на гумилевские книги, автор охотно рассказывает об истории Кронштадта и Эфиопии, о начале мировой войны и гимназическом образовании в России, порядке прохождения воинской службы и дуэльных правилах, перекидывается с читателями цитатами из Ильфа и Петрова или Бродского. Мало того, В. Шубинский единственный, кажется, автор, который не устает повторять, что Гумилев был не столько авантюристом, путешественником и рыцарем, сколько замечательным поэтом, визионером и мистиком, впитавшим опыт мирового художественного творчества. Книга заканчивается очень достойным пассажем: “У лубочного, но обаятельного “охотника на львов” и у ”упрямого зодчего” <…> есть одна общая черта — способность внушать к себе любовь. Любовь, которая относится не только к стихам, но и к написавшему их человеку. И автор настоящей книги надеется, что ему простят ее недостатки, потому что только искренняя любовь к поэту двигала его рукой” (с. 668).
Если стать на нашу точку зрения относительно жанра и задач новой биографии Гумилева, то, пожалуй, ни о каких недостатках и не стоит вести речь. Не стоит только считать, что перед нами работа, претендующая на научность. Смотреть на нее надлежит взглядом читателя, не замутненным какими бы то ни было основательными знаниями. Иначе, пожалуй, можно и возмутиться, что в качестве фактологической основы для биографии Гумилева выбраны рассказы Ирины Одоевцевой, о которой даже самые доброжелательные к ней люди говорили что-нибудь вроде: “Одоевцева поздно приобщилась к цеху и акмеизму, да и всегда была птицей” (НЛО. № 58. С. 141). Иначе неминуемо возникнет вопрос, почему переписка Гумилева с Брюсовым и Ларисой Рейснер цитируется по заведомо неверной публикации в парижской книге “Неизданные стихи и письма”, когда текст ее давно предан тиснению несравненно более надежно. Иначе будет непонятно, почему автор упускает из виду такие немаловажные для различных его тем публикации, как книга М. Баскера “Ранний Гумилев: путь к акмеизму” (СПб., 2000), письма Ахматовой к Брюсову с ценнейшими комментариями Г.Г. Суперфина и Р.Д. Тименчика, как изданные в Вене материалы подпольных ленинградских “Гумилевских чтений”, как опубликованные О.А. Кузнецовой материалы обсуждения доклада Вяч. Иванова, где выступал и Гумилев (Русская литература. 1990. № 1), как републикованные Г.М. Пономаревой воспоминания С.В. фон Штейна, как важная для обсуждения многих важных вопросов статья: Перченок Ф., Зубарев Д. На полпути от полуправд: О таганцевском деле и не только о нем // In memoriam: Исторический сборник памяти Ф.Ф. Перченка. М.; СПб., 1995, как воспоминания Н. Колпаковой “Студия” (Нева. 1991. № 1), и т.д., и т.п. Иначе зародится сомнение, можно ли доверять автору, считающему, будто первая книга Вячеслава Иванова называлась “Парижские эпиграммы” и появилась в 1892 г. (с. 120), первая книга В. Нарбута — “В городе Глухове”, а не “Стихотворения” (с. 354), первая книга М. Зенкевича — “Дикое родство”, а не “Дикая порфира” (с. 356), что из восьмистиший была составлена книга С. Городецкого “Ива”, а не “Цветущий посох” (с. 380), что одно из самых прославленных стихотворений Блока начинается строкой “Грешить бесстыдно, безрассудно…”, а не “…непробудно” (с. 380). Иначе непонятным будет, почему автор считает возможным пренебрегать законами французского языка и, например, вместо “Rue de la Gaité” пи-шет “Rue la Gaite” (с. 107), транслитерируя как “ру ля Гет” вместо подобающего “рю де ля Гэте”, а Ботанический сад (Jardin des Plantes) почему-то называет музеем (с. 112). Иначе недоуменно остановишься перед сообщением, что Г. Адамович посещал 1-й Цех поэтов, что противоречит его собственным словам (см.: НЛО. № 58. С. 144), или что Вячеслав Иванов был в Париже в 1906 г. (с. 120). Иначе примешь за плагиат приписанное себе истолкование названия книги “Жемчуга” как отсылки к рассказу “Скрипка Страдивариуса” (с. 306), тогда как об этом можно прочитать в комментариях к трехтомнику, на который автор не раз ссылается. Да много чего можно было бы припомнить автору из самых разнообразных сфер, где он делает непростительные профессионалу ошибки. Однако, повторимся, свое задание он выполняет практически идеально, почти ни в чем не уступая такому мастеру, как Борис Носик.
Вместе с тем, кажется, невозможно не сказать о трех довольно серьезных недостатках рецензируемой книги.
Во-первых, автор ненавидит Москву и все с нею связанное. Прорывается это лишь однажды: “Та смесь начальственной бесцеремонности, веселой туповатости и наивного снобизма, которая доселе выделяет Москву среди всех го-родов мира, уже начала оформляться…” (с. 620), но чувствуется постоянно. В конце концов, с этим можно было бы смириться — не он первый, не он последний, — если бы это не приводило к чрезвычайным упрощениям, вроде таких: “Удачное стихотворение Рославлева практически не отличалось по качеству от среднего стихотворения Брюсова, а среднее стихотворение Брюсова очень немногим уступало его лучшим вещам” (с. 145). Конечно, В. Шубинский имеет право на собственное отношение и к Брюсову, и к кому угодно другому, однако уж если он взялся писать биографию поэта, долгие годы почитавшего Брюсова своим учителем, произносить подобные суждения вряд ли следует. Равным образом не следует столь невнимательно относиться к московской печати, чтобы объявлять журнал “Перевал” выходившим в 1908 г. (с. 323), а его “вождем” — Г.И. Чулкова (с. 298). Ну и так далее.
Во-вторых, сомнительным кажется стиль описаний отношений Гумилева с женщинами. “По всей вероятности, “нечего больше добиваться” стало уже к июню” (с. 459), “в этот ли раз он привез Ларису в некую непритязательную гостиницу (“дом свиданий”) на Гороховой?” (с. 467), “когда Гумилев и Анна оформили свой брак, она уже была несколько недель беременна” (с. 506), “с Верочкой у мэтра все же был <…> “одноразовый постельный флирт”” (с. 611), “там Гумилев и его подруга пили красное вино — потом, судя по всему, были близки” (с. 623), или совсем уж просто: “Были ли они любовниками?” (с. 540). Впрочем, ради справедливости надо сказать, что иногда он обходится деликатным: “Влюбленность Гумилева в данном случае была неразделенной” (с. 496).
И, наконец, в этой биографии, написанной преимущественно легким и свободным (не в пример другим нами разобранным книгам) языком, тем более раздражают ляпы, когда название Слепнево автор отказывается склонять, когда ЧК у него выступает то в мужском, то в женском роде, и уж совсем неприятно читать про “шесть пар чулков” (с. 338).