Опубликовано в журнале НЛО, номер 1, 2005
ПЛОТНОСТЬ ХАОСА
Цхварадзе Виктор. Подмости: Стихотворения, афоризмы. — М.: б.и., 2003. — 216 с.
…И пресса,
как дамоклов меч над «камасутрой» саламандры
для неоднократно мытых на ночь авторучек, и с полу-
парапета медиа-моста в статисты какой-то чей-то олух
скейтбордистом, и кадр, с венесуэльских роликов
чихающий на правила и графики движения…
Этот текст постоянно переливается, переходит из одного состояния в другое. Как за ним уследить? Как он сделан?
Виктор Владимирович Цхварадзе родился в 1951 году, большую часть жизни провел в Тбилиси. Работал инженером-строителем. Публикации — «Литературная Грузия» № 8 за 1981 год и альманах «Дом под чинарами», вышедший в том же году. В 2000 году в Тбилиси вышли два сборника, однако в 2003 году Цхварадзе назвал вышедшее в Москве собрание «Подмости» своей первой и единственной книгой. Зимой 2000 года переехал в Москву, но, видимо, почти ни с кем, за исключением Александра Еременко, там не общался. Осенью 2003 умер от сердечного приступа25.
Остались стихи. Безусловно, произведения Цхварадзе — не «автоматическое письмо» сюрреалистов: они написаны вполне сознательно. Цхварадзе стремится к максимальному уплотнению текста. Постоянный прием — компрессия двух смысловых узлов в один: павловская собака оказывается на сухом сене; мечут — икру и молот; звездная карта — тоже карта и может быть разыграна. «С псом прогуливаю два урока по “бродвею”» — двойное значение слова открывает и прогулку, и свободу.
Что может рваться? Выстраивается ряд разнородных согласований: «Не рвутся джинсы третий год кряду, / рвутся в начальники, отношения, снаряды». «Количество галстучных узлов / как скорость миноносца» — ведь скорость корабля тоже измеряется в узлах, и у миноносца их обычно много26. Кажется, что Цхварадзе задался целью использовать все существующие в русском языке омонимы. Но иногда возникает впечатление, что он при этом ведом скорее словарем, чем логикой образа. Если Рига, то тут же появляется и развалюха-рига. Не начинает ли прием автоматизироваться?
Однако логика образа Цхварадзе имеет достаточно разнообразные, а не только словарные основания, и запас метафор у него весьма велик. Часто ассоциации имеют зрительные основания. Шлагбаум голосует за и на шоссе. Или звуковые: в словосочетании «часов наркоза» явно слышится «сов-нархоза» — или это советский наркоз? (Похожие приемы, восходящие к футуристическим «сдвигам», в современной русской поэзии активно разрабатывает Александр Горнон27).
Пушкинская Танечка, уронившая в речку
кучера, кусачкам монтера — «искушайте меня»…
Детский стишок о мячике наслаивается на «Евгения Онегина», тема искушения резко заземляется — «искушают», оказывается, кусачки монтера. Часто, хотя не всегда явно, Цхварадзе применяет номинативный ряд — имена, возникающие в задуманной автором последовательности, ведут рассчитанный поток ассоциаций.
…На мертвой петле вьюрка,
как на лазейке, решетка, ретушь,
метаморфозы с небом… оберткой яблоневой тле
римский папирус из ящика для кошки…
ставленник забывчивого гербария…
На творчество Цхварадзе стоило бы обратить внимание лингвистам. Тексты тбилисского поэта стали бы для них отличным материалом для исследования, — подобно тому, как растение с огромными клетками является находкой для изучающего клетку биолога.
Часто поэзия Цхварадзе основана на приеме подмены, когда в строке оказывается не то, что ждешь. «Какой облицовкой отделаны бальнеологические ванночки для приема ржавчины из водопроводных систем со многими не-известными и подрастающей в кабельной катушке связи между отсыпающейся куколкой шелкопряда, родом парадиза и столыпинской реформой на сеновале?» В таком мире возможно все, что угодно. Сдвиги подсказывают странные конверсии слов, превращение одних частей речи в другие. «По жестянке тяпкой / в мир зеркал крадучись» — показан то ли удар по блестящей поверхности жести, то ли это жестянка такая: тяпкая, топкая…
Мир Цхварадзе чрезвычайно разнообразен. В то же время возникает ощущение того, что стихи слипаются, представляя всегда одно и то же — хаос жизни в современном городском пейзаже. Туда падают и слова грузинского языка и реалии современного Тбилиси — и растворяются в общем беспорядке. Странный гибрид Дали и Пиросмани! Никакой эволюции стиха или языка в сборнике не видно, все тексты кажутся написанными в один день.
И чтение каждого из них очень затруднено — перебоями ритма, изменениями лексики. (Только одного современного поэта мне настолько же физически тяжело читать — Михаила Генделева.) Даже если и есть строфы, — предложение в них, как правило, не умещается. Оно тянется, тяжело ступая переносами, ветвится, меняет субъект действия.
Колючей проволокой самоанализ чайных роз в вазах
небьющихся хрусталиков, где обезьяной как-то лазал
сомнений и догадок опасливый кивок, не для того,
чтобы на реях папоротников, гирляндами, —
букашки всех мастей…
Скрежет языка, напоминающий — почему бы и нет? — Державина. «Комбикорм / гранул Эи и рудничной крепью / бронз пунктиры. Почти зол керамзит / на самшит, на елейный в нем трепет / черт тепличной коры». Это почти современный эпос. Сходство с эпосом усилено тем более, что автор из стиха самоустраняется, местоимение «я» практически отсутствует. Только взгляд и речь. Или дело в работе на грани с фонетикой Закавказья? Имея три согласных подряд в собственной фамилии, можно соединить встык и пять: «мехов бунт с ржанием».
При чтении Цхварадзе возникает огромное количество вопросов. Даже определить место этого автора на карте русской поэзии ХХ века очень сложно. «В патлах / грача, с штыками вниз, створ вроде бы / был инфракрасному излучению на атлас / без листа с Европой». Чувствуется близость к ленинградской «филологической школе», особенно к Михаилу Еремину. Но и расстояние от них не меньше. Есть и другие вопросы: о том, насколько поэтика Цхварадзе является тупиковой или дает возможности для дальнейшего развития. Насколько долго можно выдержать поток ассоциаций, прежде чем он начнет растекаться во все стороны, стирая себя, превращаясь в броуновское движение? Михаил Еремин не зря ограничил себя во всех стихотворениях восемью строками. У Цхварадзе и восемьдесят строк — не редкость, причем текст кажется еще более ассоциативно плотным, чем у сверхнасыщенного Еремина. Где та грань, где ассоциативный ряд превращается в личный язык, не помогающий никому, кроме своего создателя (да и про помощь автору мы ничего не знаем)?
…И навалом
булавки на танцующей с Отелло твист Кармен,
и Арсен из Марабды под знаменем Щорса на Наварру.
Опыт хаоса? Да. Звено, соединяющее полистилистику Нины Искренко и метареалистическую поэзию (скорее в варианте Парщикова)? Но текст Цхварадзе содержит именно пребывание, а не изменение. Не случайно Михаил Эпштейн называл одним из характерных признаков метареалистической поэзии метаморфозу28 — а у Цхварадзе они редки. Похоже, что метареалистическая поэзия невозможна без метафизики, без той или иной философии29, которой у Цхварадзе практически нет. А в те моменты, когда Цхварадзе относительно прозрачен и уравновешен, у него появляются интонации, сопоставимые с Бродским.
Кумыс тумана на эскалаторе реки туманно намекает, что щучий норов белуг — числитель формулы, в знаменателе — грехи юности…
Достигаемая Цхварадзе семантическая плотность текста часто растрачивается на описание, на уголовную хронику («звонил к министру легких промыслов Япончик»), на устаревшую риторику («мои плоды воображения, к часу потех / не возносясь парами, хины горше»).
«По саженцам выстрел / холостыми пихты из кустов, и согретая бойлером / рейсшина — без сопровождения по параллелям, / опережая мысли». Эти стихи, видимо, действительно опережают мысль и автора, и читателя, — и хотелось бы понять, проследить, куда они уходят. Все более нарастает ощущение того, что русская поэзия и проза второй половины ХХ века настолько богаты, что в них, кроме сравнительно известных имен, есть много других, не менее интересных авторов, которые открыли иные, до конца не осознанные возможности, более резко, чем в известных нам случаях, поставили те или иные «вопросы литературы». Так вышло на поверхность творчество Владимира Казакова30, так ныне выходит творчество Игоря Юганова31. Работа филолога и критика — открывать и принимать во внимание и эти, и другие, ранее неизвестные имена.
Александр Уланов
25) За сообщение этих биографических сведений автор благодарит Анну Шахназарову и Михаила Ляшенко.
26) Узел — морская миля (ок. 1,852 км) в час.
27) Пример из стихотворения Горнона «Ах полеполеглоты…»: «как из избы с орбиты / нет леньки и нетленки / явленье афродиты / снимающему пенки…» (1986) — см. в авторской графике: НЛО. 1995. № 14. С. 276.
28) Точнее, особый вид метаморфозы, который сам Эпштейн назвал метаболой. «Если на синкретической стадии искусства явления превращаются друг в друга (метаморфоза), а на стадии дифференциации уподобляются друг другу чисто условно (метафора), то на [современной] стадии синтетической они обнаруживают причастность друг другу, т. е. превратимость при сохранении раздельности, интеграцию на основе дифференциации (метабола)» (Эпштейн М. Что такое метареализм? (1986) // Литературные манифесты от символизма до наших дней / Сост. и предисл. С. Джимбинова. М., 2000. С. 522).
29) См. подробнее: Эпштейн М. Указ. соч.; Голынко-Вольфсон Д. От пустоты реальности к полноте метафоры // НЛО. 2003. № 62.
30) О Казакове, к счастью, написано уже довольно много. См. библиографию в третьем томе издания: Казаков В. Собрание сочинений: В 3 т. М., 1995, и дополнения к ней в: Казаков В. Неизданные произведения. М., 2003.
31) См. мою рецензию на посмертно вышедшую книгу И. Юганова: Уланов А. Голограмма // НЛО. 2004. № 67.