Опубликовано в журнале НЛО, номер 1, 2005
ТРУДНОСТИ ПЕРЕВОДА, ИЛИ THERE AND BACK AGAIN
AMERIKA. Russian Writers’ View the Uni-ted States / Ed. by M. Iossel, J. Parker. — Dalkey Archive Press, 2004. — 174 p. — («Russian literature series»)
Эта книга — сборник эссе современных русских писателей об Америке. Об Америке в том смысле, который имеют в виду обычно, когда говорят «Америка», — не о части света, но о находящемся в этой части конкретном государстве, Соединенных Штатах Америки. Америкой же через «k» — «Amerika» — эта книга называется, чтобы показать, что это внешний взгляд на страну и общество США.
Америка (как просторечное обозначение США) всегда была объектом изучения или, по крайней мере, внимательного рассмотрения в советском и постсоветском литературном пространстве. Она была источником страха, опасений и надежд; с ней было связано столько мифов, легенд и элементарного непонимания, что рано или поздно она должна была приобрести все черты культурного артефакта (или даже сакрального текста, допускающего любые интерпретации и в то же время не поддающегося интерпретации окончательной). И это при том, что материально, то есть в виде своих простейших предметов, людей, знаков-атрибутов («букв»?), Америка ни на секунду не переставала существовать. Конечно, визу получить непросто; конечно, для поездки хорошо бы знать английский; разумеется, лететь далеко и дорого; но тем не менее возможность увидеть, ощутить, потрогать реальную Америку была, есть и будет практически у всех авторов сборника. И все же, несмотря на эту возможность, а может, и благодаря ей то, что находится под обложкой этой книги, больше всего похоже на сумму интерпретаций литературного текста, известного в переводах на разные языки.
В сборник вошли как эссе, написанные специально для этого издания, так и фрагменты самостоятельно существующих произведений, никак не связанные с данным проектом. Так, например, текст Аркадия Драгомощенко «Do Not a Gun» — часть его последней книги «Пыль»; текст «Forever and the Earth» Станислава Львовского включен в его книгу «Три месяца второго года», вышедшую в 2002 году в издательстве «АРГО-РИСК», и т.д. Складывается впечатление, что русско-язычные писатели не переставали «думать об Америке» до, во время и после холодной войны.
При этом результаты этих раздумий поражают разнообразием как в собственно содержательном, так и в жанровом отношении. От психолингвистических исследований (Марина Бородицкая, «You Are Not in Chicago, My Dear!») до философско-психологических трактатов (Д.А. Пригов, «America as Freedom and Image»); от восторженных путевых заметок (Сергей Лейбград, «The Zoo of Freedom and the Russian Mentality») до замаскированных инвектив в адрес американского посольства в Москве, отказавшего автору в визе (Александр Левин, «When I Think of America…»). Интересно, что в качестве предисловия ко всему сборнику выступает заметка одного из составителей, Михаила Иосселя, большая часть которой представляет собой описание фонологических различий русского и английского языков, то есть опять-таки весьма специальный текст, далекий от жанрового канона эссе.
То, что под одной обложкой собрались столь разные тексты, одновременно удивительно и закономерно. Удивительно, потому что объект исследования все-таки один. Закономерно, потому что объект этот в сознании русскоязычного писателя теряет свою материальность, развоплощается и становится абстрактным понятием, таким, как «любовь», «время», «пространство», — требующим вполне философского обоснования.
То, что обоснование у каждого автора свое, опять-таки и поразительно, и не очень. Легче всего было бы списать эту разницу восприятия на поколенческие различия: в сборнике представлены авторы от 1940-го до 1975 года рождения, то есть несколько поколений, для которых, например, та же холодная война была неотъемлемой частью жизни или только воспоминанием детства.
И все же поколенческими различиями всего не объяснишь. Наиболее красочным примером, вероятно, служат тексты Линор Горалик и Алексея Цветкова-младшего, самых молодых участников сборника, к тому же и родившихся в одном (1975) году. Оба текста («A Real American Girl» и «A Letter to Americans») построены по сходному композиционному принципу и представляют собой «письма» лирических субъектов «американскому народу», однако посыл у этих писем прямо противоположный. Если Цветков говорит о том, что современная Россия, по сути, и является Америкой (Соединенными Штатами), поскольку ассимилировала все черты американской жизни и продолжает моделировать себя по американскому образцу, то Горалик пишет как раз о невозможности полной ассимиляции русских с американцами даже в условиях эмиграции, даже при сознательном стремлении ассимилироваться и принять американский образ жизни:
«Dear Americans: I live in a country that is almost the same as yours. …I am one of those… that is rather pleased by the similarities between our countries, even if it’s the similarities between an original enterprise and a cheap imita-tion» (АлексейЦветков-мл. С. 143). «I want to be a pretty different thing — an American Girl, a real American Girl — but it’s totally impossible… — and not because I’m unable to mimicrate, to lose my accent… I want to be a Real Ameri-can Girl who reads carefully the one-hundred-dollar note and asks: “Benjamin who?…”» (Л. Горалик. С. 73).
Вероятно, такие разные позиции обусловлены различиями во взгляде, в самой писательской оптике, наконец, даже в методе письма. Мне кажется, что все эти различия можно свести к двум основным типам оптики, иначе говоря, к двум разным способам чувствования: «американскому» и «русскому». Я ставлю оба слова в кавычки, потому что обозначаемые ими явления не имеют прямого отношения к Америке и России ни в национальном, ни даже в географическом отношении.
Если упрощать, «американский» вид чувствования свойствен литературе «яппи» (российских яппи, в первую очередь) или так называемой «литературе копирайтеров», о которой в свое время писал, например, Дмитрий Кузьмин39. Это тот самый «офисный взгляд» успешного молодого человека, имеющего хорошую профессию и социально стабильную жизнь, но мучимого неразрешимыми экзистенциальными противоречиями в этой самой жизни. Взгляд «человека, у которого все хорошо» и которому все равно плохо.
В сборник «Amerika…» вошли тексты двух ярких представителей этой литературы: Линор Горалик и Станислава Львовского.
Источником другого — «русского» — типа чувствования является убежденность в том, что внутренняя и внешняя (социально-бытовая) драмы у писателя должны быть непременно и неразрывно связаны. Защитником этой позиции в литературной критике выступает, например, Олег Дарк (бывший оппонентом Дмитрия Кузьмина в споре о «литературе копирайтеров» в «Русском журнале»40), в своем эссе «Otherworldly America» занявший все-таки менее радикальную позицию, чем в интернетной полемике, и рассмотревший Америку, скорее, как метафору, чем как реальную территорию. Другой апологет «русского» способа письма (по крайней мере, в этой книге), Дмитрий Бавильский, в своем эссе «Chelyabinsk — Moscow» противопоставил Америке и американскому (с его точки зрения, искусственному) образу жизни «реальную жизнь» российской глубинки. При этом Москва у Бавильского сближается с Америкой, ориентирована на нее и, таким образом, отдаляется от «настоящей» России и «настоящей жизни».
Интересно, что при всем том о русско-американской ассимиляции как об угрозе национальной самобытности, о «засилье» всего американского в языке и литературе пишут именно сторонники второго типа чувствования, тогда как авторы первого типа («американские») говорят о невозможности такой ассимиляции, о несхожести этих культур и их тщетных попытках «выйти из себя», чтобы хотя бы понять друг друга.
На пути такого понимания столько препятствий, что вряд ли оно вообще возможно. Уже сама постановка вопроса, заявленного в названии сборника — «Russian Writers’ View the United States», — предполагает именно непонимание как первоначальный импульс, как необходимое условие эксперимента. Слово «view» в данном случае очень показательно, так как предполагает «рассмотрение» США как научной проблемы или текста или, в бытовом значении, как врачебный «осмотр» или экскурсию в зоопарке. При таком подходе сам объект рассмотрения — США — становится крайне пассивным, а существенным компонентом интереса исследователя является как раз ощущение странности и чуждости при столкновении с неизвестным явлением или новым для читателя текстом.
Поэтому самые простые, казалось бы, человеческие проявления американцев (вежливость, интерес, агрессия, и т.п.) вызывают у «читателей» удивление и недоумение — иногда настолько простодушные, что впору вспомнить карамзинское «и крестьянки любить умеют!». Поверить в это очень трудно, тем более что Америка в интерпретации русских читателей оказывается и в самом деле «потусторонней». Это некая метафизическая территория, населенная в буквальном смысле слова понятиями, такими, как «свобода», «океан», «возможность», — или же, в лучшем случае, людьми и событиями русской культуры. Аркадий Драгомощенко вспоминает о встрече с Михаилом Ямпольским в Нью-Йорке. Эссе Игоря Шевелева начинается с визита академика Сахарова в США. Евгений Бунимович, вполне осознавая это качество взгляда, пародирует его: предложенный им список достопримечательностей Атланты открывается домом Михаила Эпштейна и пестрит цитатами из русской литературы от Булгакова до Вен. Ерофеева.
Америка, представленная глазами русских писателей, на поверку оказывается несуществующей страной, «русской Америкой», или Америкой-как-если-бы-в-ней-жили-мы. Это та самая Amerika через «k», о которой пишет в своем предисловии Михаил Иоссель: «The Russianized America. The America that does not require a later-knowledge-based translation into Russian» (с. xiii). ТакаяАмерикадействительнооказываетсядлянасявлениемнематериальным, а, скорее, психическим, тоесть, пословамД.А. Пригова, нашимкомплексомипопыткойразобратьсявсебе: «After all, unless you completely settle there, unless you make it your home both existentially and psychologically, it will remain a utopia, a point of extrapolative running-away in the hopes of looking back to understand one’s own home» (с. 137). К такой Америке можно относиться по-разному — называть ее, как Леонид Костюков, «страной дураков»41 и подчеркнуто дистанцироваться от всего, что с ней связано, или восторгаться американской медициной и карьерами докторов, как Артур Кудашев, или вполне нейтрально писать об отношении той, старой Америки 1960-х, к той, еще советской, России, как Сергей Гандлевский, — но нельзя закрыть глаза на существование Америки внутри нас, некой «внутренней Америки» как части собственно русского самосознания.
Вольно или невольно это получилось, но сборник «Amerika» по мере чтения все больше предстает не попыткой представить заокеанскую сверхдержаву глазами русских, а событием авторефлексии, остранения, возможностью взглянуть на самих себя взглядом незнакомца и испытать удивление и недоумение, которое иногда бывает довольно конструктивным. Проще говоря, это не «они» глазами «наших», а «мы» сквозь «американские очки». Почти каждый текст, вошедший в сборник, снабжен сносками, в которых объясняются российские реалии, даются ссылки на русских классиков и т.п. Конечно, эти сноски необходимы американским читателям для понимания общего смысла текстов, но и русскому читателю будет полезно познакомиться с ними, чтобы по-новому увидеть ставшие уже привычными факты и события.
«Лицакавказскойнациональности»— «In Russian, there is a bureaucratic clichémeaning person of an ethnic mi-nority which literally says “face of minor nationality”» (с. 75). «Литературныйинститут» — «Moscow Literary Insti-tute: the only institution of higher learn-ing in the USSR, and in Russia still, where creative writing is taught» (с. 91). «Идущиевместе» — «“Walking Toget-her” — a political movement of patrioti-cally minded youths supportive of presi-dent Putin and organized around charges of obscenity against the work of some Russian novelists, such as Vladimir So-rokin and Viktor Pelevin» (с. 121). Все это позволяет выделить своего рода «слепые зоны», ставшие уже настолько привычными для носителей российской культуры, что их практически перестали замечать, тогда как «Amerika», будучи неким внешним ориентиром (своеобразным «reference point»), как раз и объективирует такие вещи, выводя их из семиотического небытия. Благодаря этому мы внезапно осознаем, что «лицо кавказской национальности» — действительно чудовищный лингвистический кентавр; что новейший американский курс «creative writing» больше всего напоминает литинститутскую программу, существующую уже Бог знает сколько лет; что «президент Путин» и «обвинения в непристойности» в адрес некоторых литераторов парадоксальным образом соединились в сознании большого количества современной молодежи. В принципе так действует любой перевод литературного произведения: он по-новому расставляет акценты в тексте оригинала, наполняя новым смыслом то, что казалось само собой разумеющимся42.
Тот факт, что сборник переводной, тоже весьма существенен. Во-первых, это дает читателю возможность лишний раз убедиться в непереводимости некоторых текстов; иными словами, это еще один механизм объективации «слепых зон», теперь уже на лингвистическом уровне. Перевод позволяет нам увидеть то, что в оригинальном тексте было спрятано за узнаваемостью привычных слов. Так, например, в русском варианте эссе Д.А. Пригова, опубликованное в первом выпуске сетевого журнала «В моей жизни», называется «Америка как воля и представление», отсылая читателя к классическому труду Шопенгауэра. Однако переводчик предпочел (сознательно или нет) уйти от этой аллюзии, переведя название текста так: «America as Freedom and Image»43. По-русски «воля» в значении «сила духа» и «воля» в значении «свобода» действительно омонимичны; однако едва ли такая игра слов входила в замысел автора эссе. Скорее, это та самая «слепая зона» самого языка, которая неожиданно принимает новый смысл благодаря чересчур вольному переводу.
Другим примером объективации — теперь уже культурных различий — является фраза из эссе Дмитрия Кузьмина, где он пишет о своей давнишней не-удачной попытке получить американскую визу. Здесь несовпадение русского и английского текстов настолько красноречиво указывает на разницу мировосприятия автора и переводчика, что любые комментарии излишни. В тексте оригинала читаем: «приглашали в посольство на собеседование, были очень любезны»; в переводе: «I was asked to the embassy for an interview, I was very polite» (с. 110). Такая замена актанта в предложении тем более забавна, что несколькими строками ниже Кузьмин приводит слова посольского служащего, поясняющего, по какой причине ему было отказано в визе: «It’s just that, you see, that Kuzmin of yours, he was much too arrogant» (с. 110). Складывается впечатление, что у автора эссе и переводчика диаметрально противоположные мнения относительно того, чьему же все-таки высокомерию Дмитрий Кузьмин обязан отсутствием визы.
Наконец, даже там, где автор и переводчик текста совмещался в одном лице (как в случае с текстом Линор Горалик), сказать, что русский и английский тексты соотносятся как оригинал и его точный перевод, нельзя. Скорее, это два разных текста, написанные об одном и том же, но для двух различных аудиторий. Начну с того, что в русском тексте содержится языковая игра, не поддающаяся адекватному переводу: дословный русский перевод английской идиоматической речи. Эффект получается тот же, что и в случае с «лицом кавказской национальности», только наоборот: лингвистические кентавры английского языка внезапно выступают перед читателем во всей красе.
«Суньте свою зеленую карту вверх своей попы, возьмите мою перфектную хай-тек профессию и повесьте себя на ней, толкайте вашу работающую визу вниз вашего горла… Кусайте меня. Трахайте вас. Я не хочу это». Разумеется, в переводе на английский все это будет звучать вполне естественно: «Stick your green card up your ass, take my perfect high-tech profession and hang on it, push your working visa down your throat… Bite me. Fuck you. I don’t want it».
Автору-переводчику приходится использовать другие средства для изображения неграмотной речи иммигранта: не грамматические, а орфографические и фонетические. В результате то, что мы читаем, больше всего напоминает не диалект (как «русский английский» или «ранглиш», на котором говорят за пределами Америки, в российских школах, например), а акцент (то есть специфический выговор обособленных этносоциальных групп внутри Соединенных Штатов): «Steek your grincart up your ass. My perfikt hi-tek profeshin? …push your visa in your mausth…» (с. 73).
Фактически происходит подмена одного лирического субъекта другим. Можно с большой долей уверенности утверждать, что этот новый лирический субъект возник как раз в том пространстве перевода, о котором шла речь на протяжении нашей рецензии. Этот субъект живет в переводной Америке, в Америке как литературном тексте, полном разнообразных аллюзий, разобранном на цитаты и все же сохраняющем целостность и узнаваемость классического произведения. Для героев, населяющих этот текст, он является единственной реальностью, местом их рождения и смерти. Для читателей, стоящих за рамками этого текста, он, как и любой текст, — еще один повод к рефлексии, еще одна психологическая или метафизическая «земля обетованная», которой на самом деле не существует, но куда тем не менее хочется когда-нибудь попасть. Уехав из страны, «где четыре времени литературы, три времени года, два времени дня, одно время жизни», — «and every-one wants to spend it in America» (Л. Горалик. С. 75). Точнее, в той самой «Amerika», которая и по-английски пишется через «k».
Юлия Идлис44
39) См.: Кузьмин Д. Экзистенциальный ужас или мелкие бриллианты? // Русский журнал. 2003. 14 апреля. http://www.russ.ru/krug/20030414_kuz.html.
40) См.: Дарк О. Очарование русской неэротичности. Часть 2 // Русский журнал. 2003. 28 марта. http://www.russ.ru/ krug/20030328_dark.html; Он же. Веселое бесчувствие // Русский журнал. 2003. 10 апреля. http://www.russ.ru/ krug/20030410_dark.html. См. также: Кузнецов С. Девятые врата // Русский журнал. 2003. 3 апреля. http:// www.russ.ru/krug/20030403_kuz.html.
41) Впрочем, в случае Костюкова, вероятно, следует различать взгляд автора и повествователя.
42) См. об этом подробнее: Баскакова Т. «Стекла, посвящающие свою стеклянность…»: переводчики как читатели и посредники // НЛО. 2004. № 70.
43) Канонический перевод на английский названия трактата Шопенгауэра — «The World as Will and Representation».
44) В декабре 2004 года поэт, филолог и критик Юлия Идлис была удостоена национальной премии «Дебют» в номинации «Литературная критика» за рецензии, написанные для «НЛО». «НЛО» от души поздравляет своего автора.