Опубликовано в журнале НЛО, номер 6, 2004
В четвертом томе “Войны и мира” говорится, что с изгнанием французов из России и началом европейской кампании миссия Кутузова была исчерпана. “Представителю народной войны ничего не оставалось, кроме смерти. И он умер”, — заключает Толстой. Уйти из жизни вместе со “своей” эпохой — участь людей исторических. Галина Андреевна Белая, бесспорно, принадлежала к их числу.
Что, “кроме смерти”, оставалось одному из самых деятельных и чистых представителей эпохи надежды и обновления, когда ей на смену пришло время бюрократического реванша и беспросветной скуки, к тому же усиленной и осложненной гнетущим ощущением dОjИ-vu? Поколению, пережившему конец оттепели, все это уже было знакомо до отвращения.
Галина Белая была шестидесятницей в лучшем смысле этого слова. Она пылко и неколебимо верила в разум и человеческую порядочность и твердо знала, что если следовать им не только в человеческих отношениях, но и в общественной жизни, можно сдвинуть горы. В этом историческом оптимизме была изрядная доля прекраснодушия кандидовской закваски, но похоже, что в нашей социальной среде, где любое усилие гасится непомерной силой трения, только такого рода наивность и позволяет действовать. “У Галины Андреевны совершенно нет чувства возможного”, — как-то посетовал один из наших коллег. И, немного подумав, добавил: “Вероятно, поэтому ей иногда удается добиваться невозможного”.
Впрочем, как известно, у этого поколения в целом сложились достаточно нервные и напряженные отношения с постсоветской Россией. Для большинства шестидесятников была характерна вполне определенная кривая социальных и политических пристрастий. Восторженно приняв перестройку и Горбачева, которого вместе с тем было принято упрекать в недостаточной решительности, они с ужасом отвернулись от перемен 90-х годов. Реальный облик раннего российского капитализма оказался едва ли не дальше от упований их молодости, чем обступавшая их долгие десятилетия гнетущая советчина, в ненависть к которой было инвестировано столько душевных сил.
Галина Андреевна оказалась в этом смысле счастливым исключением. Предаваться столь характерной для многих ее сверстников смущенной ностальгии по теплому удушью подсоветского существования у нее не было ни времени, ни охоты. На двенадцать лет жизни ее призванием стало то, что людям, воспитанным в условиях несвободы, обычно дается тяжелей всего, — институциональное строительство. Состоявшийся ученый и харизматический лектор, она большую часть своей феноменальной энергии и творческого потенциала отдала тому, чтобы выстроить и отстоять живую и работающую институцию. Историко-филологический факультет РГГУ стал, как она сама любила говорить, ее последней книгой. Редко кому удается после шестидесяти начать новую жизнь и прожить ее с такой предельной насыщенностью. У шахматистов есть формула: “везет как первому призеру”. Речь здесь идет о том, что удача улыбается тем, кто и без нее играет сильно, изобретательно и с безусловной уверенностью в себе. В этом, и, пожалуй, только в этом смысле можно сказать, что Галине Андреевне повезло.
Задумываясь задним числом, трудно даже понять, каким образом Галина Андреевна, с ее отвращением к рутине, способностью безоглядно увлекаться, максимализмом и пристрастностью и полным и блистательным отсутствием административного опыта или стремления к власти, могла оказаться столь выдающимся руководителем. Между тем все эти годы те, кто работал на факультете, ощущали ее лидерство как нечто абсолютно естественное и бесспорное — настолько, что сегодня невозможно себе даже представить, что ее кто-то может заменить. Мне кажется, что дело здесь, прежде всего, в любви.
Как-то в мои студенческие годы одна замечательная преподавательница сказала нам: “Многие из вас в будущем станут моими коллегами. Запомните, все разговоры о методике ничего не стоят. Чтобы хорошо преподавать, нужно только две вещи. Любить свой предмет и любить студентов. В принципе чего-нибудь одного достаточно, но и то и другое вместе — это почти идеал”. Галина Андреевна любила свой предмет, и ее заслуга в том, что его удалось отстоять в самые тяжелые годы советской реакции, огромна. Она любила студентов и переживала их успехи и неудачи с поражавшим окружающих своей остротой материнским чувством. Но кроме того, она любила своих сотрудников, считая себя обязанной сделать все от нее зависящее, чтобы им комфортно и спокойно работалось, она любила свой факультет и свой университет, и, даже неловко об этом говорить, она любила свою страну и была искренне убеждена, что та достойна лучшего. Наверное, именно этот запас любви помогал ей долгие годы преодолевать смертельное заболевание и мучительное лечение.
В последний год жизни Галины Андреевны нам случилось глубоко разойтись во мнениях по очень принципиальному вопросу университетской жизни. Зная о состоянии ее здоровья и привычке принимать все близко к сердцу, я рассчитывал избежать обсуждения этой темы. Однако Галина Андреевна сама вызвала меня на разговор, который затянулся больше чем на три часа. Естественно, он получился непростым, но на редкость сердечным и откровенным. Похоже, каждый из нас остался при своем мнении, но мы оба смогли заново ощутить, что, как это всегда бывало за годы совместной работы, речь идет все же о споре и разногласиях единомышленников. Галина Андреевна вообще каким-то уникальным образом умела сочетать пылкую и безусловную убежденность в своей правоте с открытостью и способностью понимать собеседника. Потом она заговорила о своей болезни с откровенностью, поразившей меня не меньше, чем трезвость и бесстрашие ее отношения к жизни и смерти.
Возражать ей было бессмысленно, соглашаться невозможно, и я малодушно попытался перевести разговор на ее роль в жизни факультета, который не сможет без нее обойтись. Помолчав, Галина Андреевна твердо сказала: “Скучно”, и это единственное слово прозвучало едва ли не горше и безнадежней, чем все предшествующие признания. Когда человеку ее темперамента и ее востребованности становится скучно жить, то трудно найти более ясный и не подлежащий обжалованию приговор эпохе и окружающей среде. В тот день я впервые по-настоящему почувствовал, что ее уход не за горами.
Несбывшиеся надежды принято высокомерно называть иллюзиями. Но в конце концов, многим ли надеждам суждено сбываться, да и те, что сбываются, часто ли приносят радость? Как известно, важнее не осуществить надежду, но жить с ней. Галина Андреевна Белая долгие десятилетия помогала всем нам надеяться.