(Размышления по поводу издания литературоведческих книг в 2002 г.)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 5, 2004
(Размышления по поводу издания
литературоведческих книг в 2002 г.)[1]
Последнее пятнадцатилетие для российской науки о литературе — сложный и во многом противоречивый период, но идущие процессы, тенденции изменений в ней почти не отслеживаются и не осмысляются.
Восемь лет назад я предпринял попытку такого анализа [2], и, думается, пришло время его повторить. Ведь переход власти от Ельцина к Путину обозначил существенные перемены не только в политической, но и в идеологической, и в культурной ситуации, что неизбежно сказалось на нашем насквозь идеологизированном литературоведении.
Как в 1995 г., так и сейчас свои суждения я основываю не столько на личных впечатлениях и наблюдениях (хотя и отстраниться от них, разумеется, не могу), сколько на анализе литературоведческой книжной продукции года (учитывались книги на русском языке, за исключением учебных пособий для школьников, пособий для учителей, воспоминаний, библиографических указателей и публикаций художественных текстов).
Сначала напомню выводы предшествующего замера за 1994 г. (тогда я сравнивал полученные данные с аналогичными данными за “застойный” 1984 г.).
В целом тон моего тогдашнего обзора был сдержанно оптимистичным. Я фиксировал, что общее число литературоведческих книг (если не учитывать сборники литературно-критических статей) практически не изменилось, зато “средний уровень публикаций по русской литературе заметно возрос” (с. 354).
С удовлетворением отмечал признаки разгосударствления литературоведения и нарастания разнообразия в нем, возникновение специализированных негосударственных филологических издательств, а также то, что “научная и культурная жизнь провинции становится богаче и постепенно все менее зависит от столиц” (с. 351).
Перспективы превращения российского литературоведения в науку я связывал с тремя вещами: “1) развитием теории и методологии; 2) избавлением от подчинения внешней идеологии <…>; 3) повышением профессионализма” (с. 355); надежды на улучшение дел возлагал на расширение контактов с мировой филологической наукой и на реформу преподавания литературы в школе и вузе, завершался текст банальным риторическим оборотом: “Сбудутся ли эти надежды — покажет будущее” (с. 355).
Предваряя дальнейшее, сразу же скажу — тот кусок тогдашнего “будущего”, который сейчас уже является “прошлым”, показал, что надежды оказались ложными: ситуация с тех пор не улучшилась, а ухудшилась.
Единственное, в чем можно увидеть явное улучшение, — это то, что общее число литературоведческих книг растет. За 1994 г. я насчитал их 285, за 2002 г. — 381, что даже выше доперестроечных показателей (в 1984 г. было издано 342 книги). Причем книги за 2002 г. еще продолжают доходить до учреждений, ведущих их учет и регистрацию. Так что итоговые данные за 2002 г. будут несколько выше.
В принципе рост общего числа выходящих книг следует оценивать положительно — это создает предпосылки для нарастания разнообразия, позволяет высказаться большему числу исследователей.
Но в реальном российском контексте происходит следующее. Немалое число книг выходит ничтожным тиражом. В результате они доступны только в своем регионе и в крупных столичных библиотеках, а если учесть, что институт рецензирования почти не работает (о чем дальше), то получается, что многие книги существуют только номинально, оставаясь непрочитанными и не оказывая никакого влияния на развитие данной научной дисциплины. Правда, по большей части это работы слабые и потеря от их “утраты” для науки небольшая, но ведь нередко “пропадают” и содержательные, полезные книги, выходящие в провинциальных вузах, а также выпускаемые авторами за свой счет в столицах.
Еще один отрадный факт — это то, что сформировалась группа негосударственных издательств, выпускающих филологическую литературу: “Академический проект”, “Алетейя”, “Водолей”, “Дмитрий Буланин”, “Издательство Ивана Лимбаха”, “Индрик”, “НЛО”, “ОГИ”, “Языки русской культуры”. Правда, круг выпускаемой большинством из них литературы определяется изданиями, поддержанными научными фондами, финансируемыми государством, и говорить о подлинной свободе от государственных институтов не приходится. Отметим также деятельность Российского государственного гуманитарного университета, ориентированного на научный поиск, и его продуктивно работающего издательства.
Положительно можно оценить и сформировавшуюся систему персональных продолжающихся изданий, посвященных конкретным писателям (“Вестник Общества Велимира Хлебникова”, “Мир Высоцкого”, “Михаил Зощенко: Материалы к творческой биографии”, “Карабиха”, “К.Г. Паустовский: Материалы и сообщения”; “Московский пушкинист”, “Набоковский вестник”, “Платоновский вестник”, “Пушкин и его современники”, “Тарханский вестник”, “Творческое наследие Евгения Замятина”, “Чеховский вестник” и др.).
Но кроме этого мало что может порадовать. Тематическая структура издания литературоведческих книг, отражающая структуру соответствующей научной дисциплины, с одной стороны, и покупательского спроса, с другой, в основном осталась неизменной.
Собственно научная продукция отечественных ученых составляет меньше половины общего числа изданных книг о литературе, остальное — это популярные издания, учебники и учебные пособия, литературная критика, переиздания трудов классиков науки (например, Бахтина, Проппа, Истрина), переводы (М. Бланшо, Э. Вагеманса, П. де Мана, Р. Пиккио, И. Рейфман, Д. Смита, Ж. Старобинского, К. Фойер, Дж.Т. Шоу, У. Эко и др.).
Преобладают книги по истории литературы (их более 90% общего числа), среди них — издания по истории русской литературы, а среди них — издания по XIX — началу ХХ в. (их 114, в то время как древнерусской литературе посвящено 13 книг, литературе XVIII в. — 4, советской литературе — 52, эмигрантской — 11).
Во время предыдущего замера (1994) книг по теории было немного (24), сейчас их практически не стало больше (25). Причем это либо учебные пособия, либо переводы зарубежных авторов, либо работы о зарубежной теории литературы. Собственно исследовательских работ по теории литературы практически нет. В то же время мы знаем, что литература быстро меняется; это касается и ее границ (бурно развиваются СМК, документальные жанры, Интернет), и внутреннего состава (расцвела так называемая “массовая литература”, появилась в Интернете интерактивная словесность, литература он-лайн, рождающаяся прямо на глазах, и т.д.), все эти перемены ставят под вопрос традиционное определение литературы, бросают ему вызов, да и развитие самого литературоведения выявляет слабые места существующих подходов, их непригодность к новым реалиям.
Отказ от осмысления этих проблем или попытка отделаться эклектикой, беспринципным совмещением разнородных, нередко противоречащих друг другу методов анализа и интерпретации ни к чему хорошему не приводят и не приведут. В результате российское литературоведение все больше отрывается от реальной писательской и читательской практик и замыкается в обособленной, мало кого интересующей резервации. Эти соображения подтверждаются и анализом эмпирических работ, но об этом — дальше.
За 8 лет выросло число книг о литературах других народов нашей страны (43 книги в 1984 г., 16 в 1994 г., 20 в 2002 г.) и о зарубежной литературе (58 в 1984 г., 43 в 1994 г., 71 в 2002 г.), но это преимущественно переводные издания о зарубежных классиках и популярных массовых писателях.
Современная литература не вызывает интереса у исследователей — ей посвящено всего 9 книг (в 1994 г. таковых было существенно больше (17) — еще одно свидетельство того, что литературоведение дистанцируется от проблем, от современных реалий).
Л. Гудков и Б. Дубин, проведя углубленный анализ современной литературной системы в России, пришли к выводу, что “журнальная критика умерла” [3]. Но зато расцвела эссеистика на литературные темы (преимущественно газетная и глянцевожурнальная), и сейчас вновь в издательском репертуаре появилась такая практически отсутствовавшая в 1994 г. разновидность, как книга критика (в 2002 г. вышли сборники Н. Ивановой, К. Кобрина, С. Лурье, А. Немзера, Ю. Стефанова, В. Топорова).
“Столичноцентричность” литературоведения с 1994 г. не только не уменьшилась, но даже выросла — тогда в Москве и Петербурге было издано 55% литературоведческих книг по теории и истории русской литературы, а в 2000 г. — 67% (при этом в Москве в 4 раза больше, чем в Петербурге).
Больше всего в провинции выходило книг в Твери — 14, Новосибирске — 9, Казани — 5, Воронеже, Петрозаводске, Томске — по 4. Любопытно, что в списке лидеров литературоведческого книгоиздания 1994 г. из названных были только Тверь и Петрозаводск. В Саратове же, возглавлявшем тогда список с 10 книгами, в 2002 г. вышло только 3 книги, в Екатеринбурге и Магнитогорске, входивших в число лидеров, вышло соответственно 2 и 1 книги. Понимаю и то, что выход книг во многом связан со щедростью местных спонсоров, и то, что по каким-либо причинам книги могли пока не добраться до Москвы, и все же такая нестабильность в книгоиздании не может не огорчать.
Работ обобщающего плана (рассматривающих проблему, период, регион, тип литературы и т.п.) мало; треть годовой книжной продукции вообще посвящена только одному писателю. Лидирует, естественно, Пушкин (25 книг). Второе-третье место делят Л. Толстой и Достоевский (по 8); любопытно, что о Толстом в 1994 г. не вышло ни одной книги! Я полагаю, что это свидетельство очередного “застывания” литературной системы: период “потрясений” кончился и вновь выходит на первый план бесспорный классик Л. Толстой. Далее идут Гоголь и Лермонтов (по 6), Чехов (5), Цветаева (4), Набоков, Булгаков, Высоцкий, Ахматова и Есенин (по 3).
Несколько выросла (с 64% до 71%) доля авторских книг (остальные — коллективные сборники). Ощутим и рост числа авторских монографий отечественных исследователей (с 42 книг в 1994 г. до 74 в 2002 г.) — основной, с нашей точки зрения, вид научной продукции, позволяющий представить читателю результаты углубленной научной работы и оригинальные концепции. Качественных и интересных работ среди них, к сожалению, немного, но они есть. Ряд их я назову, не претендуя на полноту списка: Вацуро В.Э. Готический роман в России; Ветловская В.Е. Анализ эпического произведения: Проблемы поэтики; Гудкова В. Юрий Олеша и Всеволод Мейерхольд в работе над спектаклем “Список благодеяний”; Кацис Л. Осип Мандельштам: мускус иудейства; Луцевич Л. Псалтырь в русской поэзии; Овчинников Р.В. По страницам исторической прозы А.С. Пушкина; Орлицкий Ю.Б. Стих и проза в русской литературе; Полякова Е.А. Поэтика драмы и эстетика театра в романе: “Идиот” и “Анна Каренина”; Ронен О. Поэтика Осипа Мандельштама; Савицкий С. Андеграунд: История и мифы ленинградской неофициальной литературы; Сергеева О.А. “Свете тихий”: Церковный гимн в русской поэзии; Токарев Д.В. Курс на худшее: Абсурд как категория текста у Даниила Хармса и Сэмюэля Беккета; Шевеленко И. Литературный путь М. Цветаевой.
Как видим уже по названиям, основным достоинством большинства перечисленных книг являются не столько теоретическая и(или) методологическая новизна, поиск новых подходов, сколько обращение к свежему, ранее не изучавшемуся материалу.
Эту же тенденцию экстенсивного, а не интенсивного роста подтверждают и другие фиксируемые изменения, прежде всего — увеличение числа книг, посвященных связям русской литературы с православием (в 2002 г. — 15). Здесь есть и серьезные работы (например, упомянутые книги Л. Луцевич и О.А. Сергеевой, а также книга С.Я. Сендеровича “Георгий Победоносец в русской культуре”, но преобладают не научные, а религиозно-проповеднические и моралистические публикации (Воропаев В. Гоголь над страницами духовных книг; Григорьев Д. Достоевский и церковь: У истоков религиозных убеждений писателя; Дунаев М.М. Вера в горниле сомнений: Православие и русская литература в XVII—XX вв.; Пронягин В.М. Художественное постижение идеи русской соборности в прозе второй половины XX века, и др.). Отметим также значительно число книг, посвященных неофициальной литературе советского времени (Батов В.И. Владимир Высоцкий: психогерменевтика творчества; Кулагин А. Высоцкий и другие; Новиков В.И. Высоцкий; Окуджава: Проблемы поэтики и текстологии; Савицкий С. Андеграунд: История и мифы ленинградской неофициальной литературы; Скарлыгина Е.Ю. Неподцензурная культура 1960—1980-х годов и “третья волна” русской эмиграции; Соколова И. Авторская песня: от фольклора к поэзии), а также автобиографической прозе (Большов А.О. Исповедально-автобиографическое начало в русской прозе XX века; Егоров О.Г. Дневники русских писателей XIX века; Николина Н.А. Поэтика русской автобиографической прозы; Савина Л.Н. Проблематика и поэтика автобиографических повестей о детстве второй половины XIX в.). Отметим также такие темы, привлекающие сейчас несколько больший, чем ранее, интерес, как массовая литература и литература эмигрантская.
Преобладают среди литературоведческих книг сборники. В лучшем случае они посвящены отдельному автору (А.Н. Толстой: Новые материалы и исследования; А.С. Хомяков: Проблемы биографии и творчества; Зинаида Николаевна Гиппиус: Новые материалы. Исследования; Вячеслав Иванов: Творчество и судьба; На путях к постижению Марины Цветаевой; см. также упоминавшиеся выше продолжающиеся биографические издания). В худшем же это издания с небольшими по объему и малозначительными по содержанию статьями и заметками, снабженные бессодержательными суконными названиями: Актуальные проблемы современной литературы (Курган); Голоса молодых ученых (М.), Жанровое своеобразие русской и зарубежной литературы XVIII—XX веков (Самара); Кафедральные записки: Вопросы новой и новейшей литературы (Филологический факультет МГУ); Русская литература XIX века в контексте мировой культуры (Ростов-на-Дону); Традиции в русской литературе (Нижний Новгород); Филологические заметки (Пермь); Филологические этюды (Саратов) и т.п.
Таковы наблюдения, к которым приводит анализ статистических и библиографических данных об издании литературоведческих книг.
Но что думают о ситуации в издании литературоведческих книг сами литературоведы? Может быть, мы предъявляем научной дисциплине слишком суровый счет? Чтобы получить материал для суждений по этому поводу, я провел опрос экспертов.
Он касался издания книг, посвященных русской литературе XVIII—XX вв., которая, как мы видели выше, и составляет основной объект изучения отечественных литературоведов. Было опрошено 40 человек, среди которых — исследователи разных поколений, столичные и провинциальные, живущие в России и за рубежом, “узкие” литературоведы и ученые, работающие на междисциплинарном поле. Разумеется, выборка не претендует на то, чтобы быть репрезентативной; она не отражает ни корпус российских литературоведов, ни мировую русистику. Но, с другой стороны, в ней представлены интересные, продуктивно работающие специалисты, и их мнение тоже по-своему показательно [4].
Экспертам задавался следующий вопрос:
“Уважаемый коллега!
Прошу Вас назвать (если таковые, по Вашему мнению, были) несколько книг последних лет (2000—2004 гг.) по русской литературе XVIII—XX веков, которые Вы могли бы охарактеризовать как яркие, интересные, вносящие серьезный вклад в науку. Речь идет о монографиях и сборниках статей на русском языке, опубликованных впервые и не переводных (учебные пособия, словари и справочники, библиографические указатели, комментированные издания текстов называть не нужно)”.
Всего в ходе опроса было названо 110 книг, соответствовавших оговоренным рамкам (некоторые участники все же назвали справочники, библиографические указатели, книги, выпущенные до 2000 г., и т.п.).
Вот итоговый список (в скобках указано число поданных голосов; издания, названные только один раз, в список не включены; не включена и моя собственная книга, поскольку допускаю, что ее могли называть просто из чувства вежливости):
— Зорин А. Кормя двуглавого орла… М., 2001 (13)
— Вацуро В.Э. Готический роман в России. М., 2002 (8)
— Вайскопф М. Писатель Сталин. М., 2001 (7)
— Топоров В.Н. Петербургский текст русской литературы. СПб., 2003 (6)
— Шевеленко И. Литературный путь М. Цветаевой. М., 2002 (6)
— Дубин Б.В. Слово—письмо—литература. М., 2001 (5)
— Крусанов А. Русский авангард, 1917—1932. М., 2003 (5)
— Вайскопф М. Птица-тройка и колесница души. М., 2003 (4)
— Проскурин О. Литературные скандалы пушкинской эпохи. М., 2000 (4)
— Пумпянский Л.В. Классическая традиция: Собрание трудов
по истории русской литературы. М., 2000 (4)
— Топоров В.Н. Из истории русской литературы. Т. II. Русская лите-
ратура второй половины XVIII века:
М.Н. Муравьев. Кн. 1—2. М., 2001—2003 (4)
— Виролайнен М.Н. Речь и молчание: Сюжеты и мифы русской
словесности. СПб., 2003 (3)
— Дмитриева Е., Купцова О. Жизнь усадебного мифа. М., 2003 (3)
— Зубова Л.В. Современная русская поэзия в контексте
истории языка. М., 2000 (3)
— Лавров А.В. Этюды о Блоке. СПб., 2000 (3)
— Лекманов О. Книга об акмеизме и другие работы. Томск, 2000 (3)
— Ранчин А. На пиру Мнемозины: Интертексты И. Бродского. М., 2001 (3)
— Абашев В.В. Пермь как текст: Пермь в русской культуре и лите-
ратуре XX века. Пермь, 2000 (2)
— Абашева М.П. Литература в поисках лица (Русская проза в конце
ХХ века: становление авторской идентичности). Пермь, 2001 (2)
— Берг М. Литературократия: Проблема присвоения власти в лите-
ратуре. М., 2000 (2)
— Егоров Б.Ф. От Хомякова до Лотмана. М., 2003 (2)
— Ивинский Д.П. Пушкин и Мицкевич. М., 2003 (2)
— Коровин В.Л. Семен Сергеевич Бобров: Жизнь и творчество. М., 2004 (2)
— Лотмановский сборник. Вып. 3. М., 2004 (2)
— Обатнин Г. Иванов-мистик. М., 2000 (2)
— Орлицкий Ю.Б. Стих и проза в русской литературе. М., 2002 (2)
— Рак В.Д. Пушкин, Достоевский и другие: (Вопросы текстологии,
материалы к комментариям). М., 2003 (2)
— Ронен О. Поэтика Осипа Мандельштама. СПб., 2002 (2)
— Русская литература рубежа веков (1890-е — начало 1920-х годов).
Кн. 1—2. М., 2000—2001 (2)
— Савкина И.Л. “Пишу себя…”: Автодокументальные тексты в русской литературе первой половины XIX века. Тампере, 2001 (2)
— Силард Л. Герметизм и герменевтика. СПб., 2003 (2)
— Соцреалистический канон. СПб., 2001 (2)
— “Странная поэзия” и “странная проза”: Филологический сборник,
посвященный 100-летию со дня рождения Н.А. Заболоцкого. М., 2003 (2)
— Цивьян Т.В. Семиотические путешествия. СПб., 2001 (2)
Общее впечатление от полученных ответов — что ярких, интересных работ мало, а преобладают книги, не пролагающие новые пути, а сделанные по старым лекалам. Некоторые эксперты не называли ничего. Вот характерный ответ (опрос проводился на условиях анонимности, поэтому имена авторов не указываю): “По моей узкой теме в эти годы ничего достойного внимания не было (помимо ряда полезных библиографий, справочников и комментированных изданий текстов). О других темах судить не возьмусь, но в указанных жанрах также не припоминаю ничего выдающегося”. Вот мнение другого эксперта, также не назвавшего ни одной книги, соответствующей условиям опроса: “…в плане русской филологии XVIII—XX веков я не читатель, а почитыватель. Я испытываю легкую, но устойчивую тошноту от писаний теоретизирующего (в основном, западного) “постмодернизма”, выстраивающего на писательских писаниях и судьбах свои досужие и, как правило, бледные концепции — впрочем, не на судьбах и не на писаниях, а на их осколках, ибо целиком они ничего не знают и осколков для этого вполне достаточно (в идеале — при сверхталанте адептов — не нужно и вообще ничего). <…> Вместе с тем я с упоением читаю мемуары, дневники и прочие публикации, с комментариями и без, всякую историческую начинку эпохи, — как бы выстраиваю в себе какой-то внутренний и приватный историко-литературный Интернет, в котором интересно и даже упоительно порыться. Книжки типа “Записи и выписки” М.Л. [Гаспарова] тоже сюда относятся”.
Ряд экспертов список присылали, но сопровождали его скептическими комментариями: “Какие-то монографии выходят все время, и часто неплохие, но что-то в голове ни одно издание такого рода, выпущенное в 21 веке, не задержалось. Мне кажется, что основная масса того, что запомнилось/понравилось за последние 5 лет, опубликовано как раз в виде примечаний к комментированным изданиям текстов и т.п. То ли это мой личный профессиональный/субъективный флюс, то ли время такое — в конце концов, филология родилась и очень долго развивалась как преимущественно комментаторство. С ходу вспомнил десяток книг, которые все не годятся — т.к. это или сборники прежних статей <…>, или переиздание очень давних, но теперь уже видно, что классических учебников <…>”; “Я подумала, — если честно, трудно что-либо назвать с легким сердцем… нет как-то почти ничего яркого, захватывающего. Я даже поймала себя на том, что читаю-то в основном антропологию, историю идей, историю. Несколько авторских книг, несколько сборников, где есть стоящие работы или материалы. В сущности, если задуматься, то картина выходит печальная”; “Что же касается Вашей просьбы указать отечественные литературоведческие труды, вышедшие в 2000—2004 годах и поразившие меня, то после просмотра полок и критического раздела “НЛО” и грустных размышлений о результатах этого просмотра решаюсь назвать только одну книгу <…>”; “Простите, что вовремя не ответила на Вашу просьбу. И вовсе не потому, что игнорировала ее, а потому, что никак не могла определиться, чтобы ответить на Ваш вопрос: то, что нравится, — не литературоведческое, а из литературоведческого ничего значительного и важного для себя не нашла”; “Высылаю Вам перечень книг, которые я считаю интересными. Правда, я исхожу из очень расширительного понимания литературоведения: большинство книг — социологические или с сильным социологическим уклоном. Возможно, это и симптоматично: в области “чистого” литературоведения сейчас, как мне кажется, очень трудно сделать что-либо оригинальное”; “Ваш вопрос оказался для меня сложным — оказывается, “яркими, интересными, вносящими вклад” для меня за последние пять лет (или больше?) были какие угодно книги (западная социология, философия, в том числе русские переводы старых книг, отечественная поэзия и комментированные издания, некоторые номера журналов, в т.ч. “НЛО”), но только не книги на русском языке по русской литературе XVIII—XX веков”.
В списке немало работ (и некоторые из них входят в число лидеров) нетрадиционных, в центре которых вопросы литературы как явления социального: либо прямо принадлежащие к социологии литературы, либо включающие литературу в социальный контекст и изучающие риторику власти (Зорин, Вайскопф, “Соцреалистический канон”) [5], либо изучающие литературный быт и самосознание литераторов (Проскурин, Абашева, Савкина). Да и ряд других представленных в списке работ выходит за рамки привычной академической науки. Но не они определяют лицо российского литературоведения.
Я проанализировал список докторских диссертаций за 2003 год [6].
За год было защищено 47 (!) докторских диссертаций по литературоведению (из них 41 принадлежала отечественным исследователям). При этом ни одна не была посвящена теории литературы, лишь 9 касались первой половины XX в., а второй его половине — всего одна.
Каждый диссертант должен был опубликовать книгу до защиты, и, действительно, у большинства диссертантов в 2002—2003 гг. выходили книги по теме диссертации. Из всего этого массива эксперты назвали всего 2 книги, да и то по одному разу.
Получается, что есть две разновидности российского литературоведения. Одна — количественно преобладающая, определяющая его официальное “лицо”, воспроизводящая стандарты работы многолетней давности (кто пятидесяти-, кто тридцати-, кто двадцатилетней), не заинтересованная ни в каких переменах и в значительной части идеологизированная. Бросается в глаза предельная инерционность, сопротивление каким бы то ни было переменам в отечественном литературоведении.
Как ранее большинство работ было посвящено биографиям и поэтике конкретных писателей, так и сейчас. Правда, при сохранении канона XVIII—XIX вв. несколько сменился набор по веку ХХ: место Горького, Фадеева, Серафимовича и т.п. заняли Замятин, Ремизов, Вяч. Иванов и т.п. Но общая оптика, угол зрения, под которым рассматривается литература, остался тем же самым: единый жесткий круг классиков; романтический подход к писателю как творцу, гению, слабо обусловленному социальным и культурным контекстом; игнорирование различий в восприятии и ориентация на единую “правильную” трактовку литературного произведения.
Никакие “параллельные” каноны (или хотя бы линии развития) не прослеживаются. Где “История русской женской литературы”, “История литературы писателей-самоучек”, “История русской литературы, созданной уроженцами Малороссии” (Сомов, Квитка, Гоголь, Кукольник и т.п.), “История русского уголовного романа”, “История русской научной фантастики”, “История русской литературной эротики” (ракурсов и аспектов тьма)?
Рецепция, горизонт восприятия не изучаются, поэтому преобладают нормативные интерпретации, когда исследователь почему-то считает, что его трактовка универсальна и что другие читатели должны понимать литературное произведение так, как понимает его он.
Даже те редкие попытки использовать неканонические подходы, которые я фиксировал в 1992 г. (фрейдизм, интертекстуализм и т.д.), прошли почти без следа и фактически не нашли последователей.
В теоретико-методологическом плане работа большей части отечественных литературоведов характеризуется отказом от теории и отгораживанием литературы от социального, экономического, политического, идеологического, а нередко и философского контекста. Это, естественно, приводит к отказу от современности — и как объекта изучения, и как источника новых подходов, методов (прежде всего — используемых в других научных дисциплинах).
Но дело даже не в количестве работ новаторских и своеобразных; гораздо важнее, что отсутствует атмосфера дискуссии. Новое остается неотмеченным, неоспоренным и необсужденным. Дискуссий, особенно по вопросам теории, нет, а в тех редких случаях, когда предпринимаются попытки имитировать их, авторы воспроизводят тон и стиль (а иногда и конкретные ходы) проработочной критики 1920—1930-х гг. (напомню “наезды” в “Вопросах литературы” на “новый историзм” [7]).
Но существует в нашем литературоведении и иная разновидность, весьма малочисленная, в какой-то степени репрезентируемая (но, разумеется, не покрываемая) нашим списком экспертов [8]. Нельзя сказать, что все авторы этой категории кардинально отличаются от первой разновидности. И здесь можно временами найти скептицизм по отношению к теории, нежелание рефлексировать по поводу применяемой методологии. Но все же представители данной группы ориентированы на творческий поиск, на научную, а не идеологическую интерпретацию материала. По мнению Л. Гудкова, высказанному при обсуждении данной работы на Банных чтениях, представители этой группы претендуют на элитарность, и список книг, названных экспертами, моделирует представления второй группы о себе; это то, какими они хотели бы быть. Надежды на обновление отечественного литературоведения я бы связывал только с этой группой исследователей.
Основная причина отсутствия перемен в российском литературоведении — консервативность его институтов. Как в обществе реформаторский порыв угас, разбившись о косность массы, а гражданское общество не возникло (наглядное тому доказательство — почти полное отсутствие независимых средств массовой коммуникации), так и в литературоведении попытки таких институций, как РГГУ, “НЛО”, Фонд Сороса и т.п., изменить ситуацию и внести свежую струю в отечественное литературоведение имели мало успеха [9]. Свежая струя действительно вошла, но она в значительной степени рассосалась: новое не замещает старое, а существует параллельно и постепенно инкорпорируется старым, утилизируется им, вписывается в систему. Это не значит, конечно, что усилия были совсем бесплодны, но привести к серьезным изменениям они могут лишь в будущем, пока же реальную ситуацию (учебные программы; темы диссертаций; кадровую политику; поддержку книгоиздания через фонды; ИМЛИ и ИРЛИ; ученые советы; подавляющее большинство литературоведческих журналов и т.д.) контролируют лица, стремящиеся к контрреформам, к возврату старого, правда, теперь в несколько иной упаковке.
По сути дела, сейчас во многом идет реванш. Причем реванш административный, бюрократический. Старые силы воспрянули и вновь возвращают себе власть, правда, поменяв идеологию; ранее в качестве таковой выступал вульгаризированный, схоластицизированный марксизм, а сейчас — государственнический патриотизм в православной упаковке.
А противопоставить этому почти нечего. Вместо литературоведческого сообщества мы имеем клановость, знакомства и т.д. Наглядный пример — отсутствие профессиональной критики, института рецензирования. За исключением “НЛО” и “Новой русской книги” (не без потерь трансформировавшейся недавно в “Критическую массу”), ни одно профессиональное издание не ставит перед собой задачу регулярно обозревать поток литературоведческой продукции. В свое время я проанализировал рецензирование литературоведческих книг в 1997 г. Оказалось, что хотя в стране существует значительное число филологических журналов (“Известия Академии наук. Серия литературоведческая”, “Русская литература”, “Филологические записки”, “Филологические науки”, “Вопросы литературы”, “Philologica” и др.), рецензий в них очень мало, в 8 изданиях я насчитал всего 63 отзыва (рецензии в “НЛО” не учитывались). За год вышло более 200 научных книг по теории литературы и истории русской литературы, а отрецензировано было лишь 25 из них (т.е. менее 1/8 части), причем все рецензии были положительными, представляя собой либо простой пересказ, либо явную рекламу [10].
И это не случайно. Хорошо поставленное рецензирование нужно только там, где ведется планомерная исследовательская работа, где имеется достаточно большое число ученых, заинтересованных в обсуждении и анализе собственных разработок. Отсутствие же профессиональных рецензий позволяет скрыть жалкое состояние отечественного литературоведения, малое число заслуживающих внимания научных работ. Вместо этого — взаимные похвалы в печати. Характерен случай с дискуссионной статьей Г. Рыльковой в “НЛО” [11], когда потенциальные оппоненты ограничились кулуарными разговорами и не стали печатно обсуждать ее тезисы.
В упоминавшейся выше статье Л. Гудков и Б. Дубин задают себе и читателям следующий вопрос: “Изменились ли [за 13 лет] условия для самостоятельного существования и функционирования интеллектуальных, научных, литературных элит, могли бы они стать мотором национального культурного развития, или же та стерилизация, которой были подвергнуты на поздних фазах разложения тоталитарного режима группы, обладающие наивысшим культурным и творческим потенциалом, была настолько эффективной, что советский паралич не может быть преодолен (до сих пор или вообще никогда — в обозримое время)?” [12] На основе проведенного анализа авторы приходят к довольно пессимистическим, хотя и не беспросветным выводам. В рассматриваемой нами сфере ситуация выглядит, как мы пытались показать, схожим образом: перспективы отечественного литературоведения невеселые, хотя некоторые надежды на улучшение положения дел остаются.
1) В основе обзора — выступление на XII Банных чтениях (апрель 2004 г.).
2) См.: Рейтблат А. Российское литературоведение: современная ситуация: (Размышления по поводу издания литературоведческих книг в 1994 г.) // НЛО. 1995. № 16. С. 349—355. Далее при цитировании страницы этого обзора указываются в тексте.
3) Гудков Л., Дубин Б. Издательское дело, литературная культура и печатные коммуникации в сегодняшней России // Либеральные реформы и культура. М., 2003. С. 89.
4) Вот список участников опроса: А.Ю. Балакин, К.А. Баршт, А.Ф. Белоусов, Н.А. Богомолов, И.Е. Борисова, И.С. Булкина, В.С. Вахрушев, Т.Д. Венедиктова, О.В. Гавришина, Е.П. Гречаная, Т.Ю. Дашкова, А.Н. Дмитриев, Е.А. Добренко, Е.В. Душечкина; М.В. Загидуллина, Д.П. Ивинский, Л.Ф. Кацис, В.Л. Коровин, О.А. Коростелев, В.А. Кошелев, И.В. Кукулин, А.В. Лавров, Я.С. Левченко, Р.Г. Лейбов, О.А. Лекманов, М.Л. Майофис, М.Э. Маликова; В.А. Мильчина, П.М. Нерлер, В.В. Нехотин, М.П. Одесский, Д.К. Равинский, А.М. Ранчин, А.Б. Рогачевский, С.В. Сапожков, Л.И. Соболев, Е.К. Созина, М.В. Строганов, В.Г. Щукин, М.Ю. Эдельштейн.
5) Интерес к этой проблематике стимулирует и нынешняя власть, буквально на наших глазах реставрирующая, а во многом модифицирующая старые риторические приемы и ходы.
6) Докторские диссертации по гуманитарным и общественным наукам. 2003 год: Справочник. М., 2004.
7) См. о них: Иван Smith. Современный антиквариат: (Послание седьмое) // НЛО. 2002. № 56. С. 371—373.
8) В стране есть еще десятки продуктивно работающих литературоведов, которых мы по тем или иным причинам не смогли опросить.
9) Литературоведы изучать институциональный аспект литературы не хотят, дистанцируются от него, уделяя основное внимание идеям и поэтике, а литературные функционеры, напротив, очень хорошо понимают важность литературных институтов, “захватывают” их и, в конечном счете, получают возможность указывать, что следует изучать и чего не следует.
10) См.: Рейтблат А. О пользе смотрения в зеркало, писателе А. Эткинде и коллегах-рецензентах // Неприкосновенный запас. 1999. № 1. С. 65—68.
11) См.: Рылькова Г. На склоне Серебряного века // НЛО. 2000. № 46. С. 231—244.
12) Гудков Л., Дубин Б. Указ. соч. С. 22.