(пер. с фр. М. Гистер под ред. А. Строева)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 5, 2004
Ж.-А. Рони в своих мемуарах описывает Жана Лоррена [1] как “жалкое извращенное существо”, “на животе у которого, как грибы на дереве, постоянно возникают нарывы” [2]. Сам Лоррен в одном из писем изображает себя в близких выражениях: “…этакий бедолага, иззелена-бледный и несколько подгнивший…” [3] Его регулярно одолевали разнообразные болезни. Причины их хорошо известны: пристрастие к эфиру, который Лоррен вдыхал регулярно, и вторичные проявления сифилиса, которым он, по-видимому, заразился в молодости. Героями его сочинений часто становятся больные (например, князь Норонцов из романа “Бродячий порок”, 1902, страдающий “всеми болезнями” [4]); их недуги могут иметь как психическую, так и физическую природу. В письмах Лоррен с откровенностью, граничащей с натурализмом, подробно описывает симптомы своих болезней:
Вчера у меня сжало сердце, это длилось около десяти минут, пришлось остановить экипаж и отвести меня в ближайшую аптеку, я ехал в Сен-Жермен, это были ужасные четверть часа… я думал, что мне конец, жуткое ощущение агонии… Этой ночью все повторилось, но с меньшей силой, и в конце концов меня вырвало кровью и желчью… зловонной: кажется, ртуть иногда вызывает подобные расстройства… маленькие сгустки собираются в желудке <…> Все болит, и дух, и тело [5].
Упоминание о лечении ртутью ясно указывает на сифилитическое происхождение описываемых симптомов. Письмо к Анри Бауэру без обиняков подтверждает это. Возвратившись поправлять свое здоровье в Нормандию, Лоррен пишет ему 9 августа 1890 г.:
Я здесь на месяц, пытаюсь йодом… ртутью!! и соком кресс-салата восстановить кровь, в тридцать четыре года, увы, изрядно испорченную… старые, старые грехи молодости, я считал, что забыл их и… да, призраки… вот до чего я дошел [6].
Но, в духе эпохи и настроений декаданса, Лоррен эстетизирует свои болезненные симптомы — этим приемом он пользуется даже в переписке. Нарывы, о которых говорил Рони, превращаются в растения, почва для цветения которых уже давно была подготовлена в литературе и искусстве. Впрочем, речь идет о вполне определенных цветах. Лоррен пишет 26 июня 1893 г. своему самому доверенному корреспонденту, критику Анри Бауэру:
С меня их снимут наконец, эти лохмотья гнили, в которых, может быть, единственное мое отличие, и в следующую пятницу Поцци, хирург госпожи Жакмен, приедет в Отей, чтобы усыпить меня и умелой рукой сорвать те ужасные орхидеи боли, от которых, как вам известно, я так страдаю последние два года [7].
Орхидею окружал в ту эпоху вполне определенный символический ореол: это бесформенный и кровоточащий цветок, воспетый Д’Аннунцио и самим Лорреном. Через два дня, в письме к Габриэлю Муре от 28 июня 1893 г. этот образ появляется вновь:
Послезавтра меня оперируют; Поцци, врач и палач, дав предварительно хлороформ, разрежет меня, как арбуз, и сорвет уверенной рукой орхидеи боли, от которых я мучаюсь более трех лет [8].
В преддверии операции (30 июня) бЧльшую ясность приобретает мотив анестезии, при этом отчетливее становится и ботанический образ: тело обозначается как плод, но плод гнилой: “…бедный я, недужный, в клочьях распухшей плоти” [9], “груда протухшей плоти” [10]. Самолюбование, с которым Лоррен говорит о своих недугах, здесь достигает высшей точки. Это самолюбование — прежде всего результат упражнений в эпистолярном жанре: для Лоррена, видимо, было делом чести не повторяться от одного письма к другому, рассказывая своим корреспондентам об одном и том же:
Действительно, тема пошатнувшегося здоровья и ботанические метафоры возникают в текстах Лоррена еще тремя годами раньше — летом 1890 г. В письме от 19 июня 1890 г. Лоррен сообщает Габриэлю Муре:
Так что же, дорогой друг, Вы выращиваете орхидеи на дому, дорогой друг [sic!], и вот куда заводит Вас чистая любовь к изыскам, о которых мечтают английские эстеты, или, быть может, это пример Одилона Редона ввел Вас в грех поклонения этим тревожным и кровоточащим цветам, милым Гюисмансу и другим законодателям <…> Я же отправляюсь нынче утром, чтобы подлечить и, быть может, вылечить в Пуасси эти довольно болезненные впадины в гортани [11].
В одном из писем к Бауэру, от 29 июня 1890 г. из Пуасси, он сообщает: “Я здесь уже около десяти дней и все еще очень страдаю от тех же болей в горле и болезней слизистой оболочки”, и упоминает о “плачевном состоянии своего здоровья”[12]. 10 июля Лоррену оперируют нарыв на правой руке, и он вновь использует образ орхидеи: “Все продолжаются… те же орхидеи… нарыв под мышкой, только и всего”[13]. С 1890 по 1893 г. Лоррен болеет непрерывно. Он живет в “страхе перед йодовыми тампонами и прочими пакостями, которые ободрали мне горло”[14]. В 1893 г., с приближением зимы, “орхидеи” возвращаются вместе с новыми недугами. 3 ноября 1893 г. Лоррен пишет Муре, отказываясь от его приглашения: “Я болею, лежу, не вставая, миндалины в язвах, все эти орхидеи гриппа, которые вызревают в моей гортани, и я не выхожу, врач запрещает”[15].
Выбор орхидеи как эмблемы болезни, разумеется, не случаен. Лоррен высказывается об этом не в письме, а в одном из своих очерков в “Эко де Пари”, которые он печатал под псевдонимом Ретиф де ла Бретон[16]. Он рассказывает о том, как побывал на выставке садоводства, и советует посетителям прийти туда в последний день перед закрытием, чтобы насладиться агонией цветов. В очерке прежде всего бросается в глаза описание патологии, в нем препарирован и переведен в клинический контекст миф о женщине-цветке:
А вы уверены, что орхидея — не болезнь, поражающая цветы? — Что-что? — Вы только взгляните на желтые пятна тления, на розовые язвы, на сиреневые пятна хлороза и на изломанную форму лепестков, в которых нет ничего от нежности других растений, а только чувственность и зов плоти… Не напоминает ли вам это о странных болезнях миллионерш, о патологиях восхитительных светских дам из семей евреев или инородцев-нуворишей, о болезнях, требующих разорительного лечения, с предорогими операциями, которые стоят по пятнадцать-двадцать тысяч? — Нет уж, позвольте! Вам ли, поэту, злословить об орхидеях, растениях химерических, феерических, причудливых. — Что прикажете делать? Орхидея всегда казалась мне экспонатом цветочного анатомического музея [17].
Орхидея равно успешно приживается на любом типе перегноя, лишь бы он был заражен. Посредник между больницей и музеем, как и между Самуэлем Поцци и Одилоном Редоном, писатель узнает себя в этом цветке неопределенного пола.
Ботаника и микробиология могут объединиться, чтобы позволить Лоррену превратить инфекции в зрелище. Этакая медицинская симфония в псевдомажоре, где “белые кровяные тельца” и “ликующие бациллы” танцуют балет или пляшут на своем первом балу под эгидой другого эмблематического цветка — камелии. Неизвестно, не вызывали ли в сознании Лоррена — пусть безотчетно — камелия и — по ассоциации — романтический призрак Мари Дюплесси [18] великий страх перед туберкулезом, этой манией завершающегося Х╡Х столетия?[19] К романтизму тут примешана изрядная порция натурализма, поскольку больной, кажется, колеблется между “тубой и кулем этой милой болезни”, туберкулеза, и своим хроническим энтеритом, то есть воспалением тонкой кишки. Эстетство с оттенком иронии достигает наивысшей степени в длинном письме к Флоранс Бержес, написанном 18 февраля 1906 г., за четыре месяца до смерти, и опубликованном Жоржем Норманди:
Мой энтерит отпускает, но общее состояние плачевное. У меня стафилококк! Варварское слово, которого Вы не знаете. Стафилококк, ужасная бацилла, отец стрептококка, бациллы туберкулеза. Брр! Брр!.. <…>
Как мило!
Меня сразу же посадили на сильнодействующие и подавляющие средства. Мой случай великолепен: у меня нет больше красных кровяных телец. Одни лишь белые кровяные тельца и ликующие бациллы, как на первом причастии, пользуются всей этой белизной, чтобы создать как можно больше гноя, и все слизистые оболочки искрятся маленькими… белыми камелиями [20].
Для писателя-бациллоносителя, который отказывается идти “выгуливать <…> свои стрептококки на цветущих берегах, орошаемых Сеной”, и которому медицинская наука кажется по меньшей мере сомнительной, обращение к символу — это возможность превратить частное письмо о болезни и саму болезнь в произведение искусства. Лоррен писал 19 декабря 1893 г. Эдмону де Гокуру, что у него “сплошь коралловые полипы Гюстава Моро на миндалинах и сплошь белизна грибка в гортани”[21].
Физиология или мораль, дух или тело — где гнездятся болезни Жана Лоррена, который словно бы бился в тисках между болезненными цветами и неземными существами с прозрачными крыльями? В своей, как он говорил, длительной карьере аморальности (и в своей долгой физической болезни) ему случалось иной раз чувствовать очищение как благодатный результат выздоровления. Так, он сообщал одному адресату, чье имя осталось неизвестным:
У меня нежная и незлобивая душа человека, который умирает или чуть не умер. <…> Нервические припадки, жестокие страдания, уколы морфия, хирургические операции, хлороформ, который не усыпил меня, и долгое выздоровление, долгое, как последняя надежда, наболевшая, задумчивая, тихая, усталая, от всего уставшая. В этой битве мои чувства потерпели крушение, и я выхожу из борьбы, разбитый физически, но морально очистившийся, освобожденный, возносящийся голубоватыми испарениями к стройности и высоте, утонченности и хрупкости одухотворенной красоты… любви архангелов с херувимами, чудовищной в самой своей чистоте! [22]
У этой болезни или, вернее, у этого синдрома есть название, весьма модное в ту пору [23]. Лоррен произносит заветное слово в письме к Альфреду Мортье:
Я так истерзан неврастенией, что мысль запереться, войти в гостиную пугает и гнетет меня… Мне здесь так трудно дышится, по утрам катары, бронхи трещат, как жаровня <…> Я так устал физически, что хотел бы умереть [24].
Он ищет лекарства, которые лечат тело, но бессилен найти средство, которое исцелило бы душу. В важнейшем письме к Бауэру от 26 июня 1893 г. он указывает на литературную природу своего недуга, предлагая ключ — цитату, содержащую две последние строки 116-го стихотворения “Цветов Зла” Шарля Бодлера — “Поездка на Киферу”:
— О Боже! Дай мне сил глядеть без омерзенья
На сердца моего и плоти наготу! [25]
Лоррен явно узнает себя в этом “мертвеце-посмешище” с его “неправедными радениями”, при виде которых он чувствует: “Волной блевотины мне захлестнула рот / Вся скопленная желчь”. Переписка Лоррена представляет нам не лишенное самолюбования описание тела, разъеденного эфиром и сифилисом и с каким-то мрачным наслаждением выставленного на обозрение, совсем как повешенный у Бодлера. Это — симптомы той болезни, которую Лоррен приписывает Анри Бауэру, хотя на такой диагноз в равной мере мог претендовать он сам. Лоррен называет ее “бодлеритом”. Это слово рифмуется с “энтеритом” — болезнью, которой страдали и Лоррен, и его герой Норонцов. Позднее, проходя курс водолечения в городке Пломбьер, Лоррен писал Фернану Кастельбону де Боосту (17 августа [1901] г.): “Всю зиму маялся бронхитом, энтеритом — все лето, и вот меня подстерегает этот несносный туберкулез”[26]. Письма Жана Лоррена обнажают его тело и, в отличие от романа, приоткрывают дверь не в будуар или салон, а в комнату больного и уборную.
В конце 1901 г. Лоррен, вследствие своих болезней, навсегда уезжает из Парижа, чтобы поселиться в Ницце. На следующий год он печатает роман “Бродячий порок”, действие которого происходит в Ницце. Некоторые страницы кажутся отражением писем его автора:
Как будто гордясь тем, что собрал в себе целый букет болезней и пороков, теперь он рассказывал мне о своих хирургических операциях. Он перенес их три, и весьма непростые; он злоупотреблял обезболивающими: морфий, эфир и кокаин были его закадычными друзьями. Его одолевали все возможные недуги и напасти, и он упоминал мимоходом самые постыдные болезни [27].
Так, Лоррен признается Габриэлю Муре: “…я почти излечился сифи…лически, но, Боже, как недужна моя душа!”[28] Легкие князя Норонцова, которые “потрескивают от хрипов”[29], напоминают бронхи Лоррена, которые “трещат, как жаровня”[30]. Трем операциям, о которых Владимир рассказывает доктору Рабастену, соответствуют девять язв, которые оперировал доктор Поцци [31]. Лоррен — автор писем — необычайно схож с героем романа. Трудно установить границу между вымыслом и реальностью. И вот Лоррен объявляет своему другу Полю Эскудье в том же 1901 г.:
…эта неделя <…> была для меня ужасна, я испытал неистовый всплеск сладострастия и чувствую, что гублю себя… ну и пусть!!
Париж вновь овладел мной — как Эталь овладел Фокасом [32].
Уравнение сходится, тождество полное: Париж = Эталь и Лоррен = Фокас [33]. Писатель сосредоточивает в себе болезни своих героев: энтерит и туберкулез Норонцова, невроз Френеза. В письме к Альберу Самену (5 декабря 1899 г.), еще одному писателю-больному, Лоррен окончательно стирает грань, отделяющую жизнь от творчества:
Да, дорогой мой Самен, по четвергам я буду очень рад Вас видеть, мы читаем стихи Бодлера и Самена, и мне случается иной раз снискать успех, декламируя “Похоть”, да-да.
Не гарантирую Вам, что Вы найдете здесь Эталя, но, быть может, Вы повстречаете здесь кого-нибудь, похожего на Фокаса [34].
Намек на главу XIV романа “Господин Фокас”, “Чудовища”, весьма прозрачен. Во время оргии у Эталя Мод Уайт читает Самена (““Похоть”, знаете ли, великие литании”) — это часть того, что Эталь называет “выжидательной медициной”, которая применяется для исцеления Френеза [35]. Своего рода гомеопатия, состоящая в лечении болезни моральной болезнью литературной, где лекарством выступают “Цветы Зла” Бодлера и “В саду Инфанты” Самена, “книга <…>, столь победоносно и болезненно прельстительная” [36].
Как мы видим, письма Лоррена выполняют функции посредника не столько между двумя участниками переписки, сколько между больным писателем и его творчеством. Болезнь тут служит нескольким целям. Она открывает самые широкие возможности для проявлений столь свойственного Лоррену нарциссизма. Самолюбование, с которым он рассматривает свое тело, находящееся под постоянной угрозой распада и гниения, позволяет ввести в обиход “эстетику мертвечины”, объектом которой является сам автор. И в этом Лоррен в равной мере оказывается типичным писателем-“декадентом”. Но он играет на своей болезни, и болезнь, ставшая игрой, парадоксальным образом позволяет дистанцироваться от себя самого, высвобождая пространство для иронии. И эта последняя подчиняет эпистолярный жанр, скрывая подлинное страдание, которое иногда проглядывает в письме.
Поза? Отчего же?.. я писал Вам в понедельник, что пережил приступ черной тоски и ужасной ипохондрии, и я не хотел докучать Вам этим, вот и все.
Тот столп моих скорбей, где заперта душа [37].
Сочетание бесстыдства, которое нарочито выставляет напоказ телесные страдания, с целомудрием, которое ревностно скрывает душевные. “Я слишком многого требовал от жизни, и вот, сохранив видимость здоровья, я стал весьма хрупким существом” [38]. В случае Лоррена, как мы могли заметить, видимость обманчива; что же касается хрупкости, о ней свидетельствуют письма.
Примечания
1 Жан Лоррен (наст. имя Поль Дюваль, 1855—1906) — поэт, прозаик, драматург и журналист. — Примеч. ред.
2 Rosny J.-H. Torches et Lumignons. Paris: Гditions de La Force FranНaise, 1921. P. 108.
3 Письмо к Анри Бауэру, 4 августа [1890], не опубликовано (частное собрание).
4 “Он болел всеми болезнями, какие есть, Все в нем было истерзано, источено туберкулезом, да к тому же изнурено неврозом; желудок работал плохо, кишечник вообще не работал, почки были поражены, воспаленная печень едва секретировала, само дыхание было мукой; он уже потерял счет бронхитам и, измученный болями, диабетик и ревматик, он с какой-то ожесточенной радостью перечислял свои хвори”; “как недужен и как растлен, и телом, и душой!” (Lorrain Jean. Le Vice errant. Paris: Albin Michel, 1926. Р. 150, 140).
5 Письмо Габриэлю Муре, б. г. [1890], частное собрание.
6 Частное собрание.
7 Письмо Анри Бауэру, 26 июня 1893 г., частное собрание.
8 Частное собрание.
9 Письмо Анри Бауэру, 26 июня 1893 г., частное собрание.
10 Там же.
11 Частное собрание.
12 Частное собрание.
13 Lorrain Jean. Lettres inОdites И Gabriel Mourey et И quelques autres / Гd. Jean-Marc Ramos. Lille: Presses Universitaires de Lille, 1987. Р. 31.
14 Письмо к Эдмону де Гонкуру, б. д. [1893] // La France Active. 10e annОe. № 98. 1929. 15 mars. Р. 38.
15 Частное собрание.
16 Не путать с Н.-А.-Э. Ретифом де ла Бретонном — французским писателем XVIII в. — Примеч. ред.
17 Echo de Paris. 1895. 30 mai.
18 Мари Дюплесси (Mari Duplessis) (1824—1847), настоящее имя Альфонсина Плесси, — знаменитая парижская куртизанка, возлюбленная Александра Дюма-сына и (впоследствии) Ференца Листа. Послужила прообразом для героини пьесы Дюма-сына “Дама с камелиями”. Умерла от туберкулеза в возрасте 23 лет. — Примеч. ред.
19 См.: Palacio Jean de. PoОtique du crachat // Romantisme. 1996 № 94 / 4 (Nosographie et DОcadence). Р. 73—88.
20 Le Courrier FranНais. 28e annОe. 1911. 18 mars. Р. 14—16; переиздано: Lorrain Jean. Correspondance. Paris: BaudiniПre, 1929. Р. 196.
21 La France Active. 10e annОe. 1929. 15 mars. № 98. Р. 39.
22 Б. д., не опубликовано: Vente Drouot. Catalogue. 1984. 6 dОcembre, lot 192.
23 Октав Юзанн, близкий друг Лоррена, говорил, что тот “болезненно поражен неврастенией” (Uzanne Octave. Jean Lorrain L’Artiste — L’Ami. Souvenirs intimes. Lettres inОdites // Les Amis d’Гdouard. 1913. № 14. Мars. Р. 25. См.: Bablon-Dubreuil Monique. Une fin de siПcle neurasthОnique: le cas Mirbeau // Romantisme. 1996/4. № 94. Р. 7—47.
24 Частное собрание.
25 Бодлер Шарль. Цветы Зла. М., 1993. С. 138. Пер. И. Лихачева.
26 Частное собрание.
27 Lorrain Jean. Le Vice errant. Р. 150.
28 Lorrain Jean. Lettres inОdites И Gabriel Mourey… Р. 33.
29 Lorrain Jean. Le Vice errant. Р. 152.
30 См. выше письмо к Альфреду Мортье.
31 Письмо Оскару Метеньеру, 28 августа, [1893 г.]; Lorrain Jean. Correspondance. Р. 159: “30 июня Поцци прооперировал мне девять язв в кишечнике! Месяцем позже — и было бы прободение, конец всему”.
32 Частное собрание. Эталь и Фокас — герои романа Лоррена “Господин Фокас” (1901).
33 О. Юзанн видел в нем “своеобразный прототип его Фокаса” (Uzanne Octave. Jean Lorrain… Р. 13).
34 Частное собрание.
35 Lorrain Jean. Monsieur de Phocas. Paris: Ollendorff, 1901. Р. 156.
36 Ibid.
37 Адресат неизвестен, б. д. [декабрь 1897 г.], частное собрание.
38 Адресат неизвестен, б. д. [конец 1905 г. — начало 1906 г.], частное собрание.
Пер. с фр. М. Гистер под ред. А. Строева