(Рец. на кн.: Никанорова Е.К. Исторический анекдот в русской литературе XVIII века. Анекдоты о Петре Великом. Новосибирск, 2001)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 4, 2004
Никанорова Е.К. ИСТОРИЧЕСКИЙ АНЕКДОТ В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ XVIII ВЕКА. Анекдоты о Петре Великом. — Новосибирск: Сибирский хронограф, 2001. — 468 с. – 3000 экз.
Добросовестное и скрупулезное исследование Е.К. Никаноровой уже успело попасть в библиографии научных работ, посвященных изучению исторических анекдотов о Петре I (см., например: Мезин С.А. Анекдоты о Петре Великом как явление русской историографии XVIII в. // Историографический сборник. Вып. 20. Саратов: Изд-во СГУ, 2002). Помимо сформулированных в предисловии задач “анализа исторических анекдотов о Петре Великом, изданных (или собранных) в XVIII в.”, “выявления круга их источников” и “определения отличительных признаков историко-биографического анекдота в сравнении с анекдотом бытовым” (с. 10) автор всерьез поглощен решением и вполне теоретической проблемы — “осмысления жанра исторического анекдота в соотношении со смежными литературными формами” (с. 7). Ей фактически и посвящена первая глава, “Переводные сборники анекдотов и апофтегм в русской литературе”, по структуре и содержанию с избытком перекрывающая свое название.
Обращаясь к соотношению жанров анекдота и апофтегмы в античной литературе, Е.К. Никанорова выявляет характерные черты образа государя в античном анекдоте (“милость и сострадание к побежденному”, “благоразумие”, “умение владеть собой”, “справедливость”, “мудрость”, с. 27, 30) и прослеживает их влияние на последующую традицию, в том числе и на исторический анекдот эпохи Просвещения. К эпохе античности, согласно наблюдениям исследовательницы, восходит и тип анекдота о правителе и мудром министре/правителе и философе: в кинической традиции складывается стереотип изображения тирана — “носителя неразумной власти, отличающегося жестокостью, алчностью, мстительностью”, которому противопоставлялся “мудрец, владеющий собой и своими страстями” (с. 31). Смысловым центром этого раздела является вывод о зыбкой границе между жанрами анекдота, апофтегмы и хрии в античной литературе и указание на один из путей формирования жанра исторического анекдота — через экстенсификацию апофтегмы (“достопамятного изречения”).
Следующий раздел первой главы представляет обзор развития жанров анекдота и апофтегмы в средневековой литературе (преимущественно византийской). Здесь предсказуемый тезис о зависимости средневековых сборников анекдотов и апофтегм от христианской традиции дополнен интересным наблюдением о принципе расположения материала внутри глав сборников — по мере убывания авторитетности источников. Е. Никанорова описывает и возникший в это время новый жанр фацеции (“короткая новелла развлекательного или сатирического характера, представляющая собой литературную обработку устного анекдота”, с. 41). Западноевропейская средневековая традиция и, в частности, жанр примера (exempla) в этом разделе фактически не затрагиваются — вероятно, как не оказавшие, по мнению автора книги, существенного влияния на отечественный исторический анекдот XVIII столетия, однако по крайней мере о косвенном влиянии говорить в данном случае все-таки возможно, и потому умолчание об этой ветви развития жанра выглядит здесь особенно разительным.
Глава продолжена разделами “Сборник “Пчела” в древнерусской письменности” и ““Апофтегмата” Б. Будного в русской литературе XVIII века” и заканчивается пространным экскурсом “Западноевропейские сборники анекдотов о “просвещенных государях” в русской литературе начала XVIII века”, который и подготавливает переход от исторически обзорной первой главы ко второй, непосредственно посвященной анекдотам о Петре Великом.
Отметив важнейшие черты культуры XVIII века применительно к эволюции изучаемого жанра (секуляризация исторических знаний и популяризация концепции “просвещенной монархии”, с. 63), Е.К. Никанорова стремится продемонстрировать отличительные черты исторического анекдота “века Просвещения”. По ее мнению, анекдоты о просвещенных монархах характеризуются частым обращением к теме “воздаяния по заслугам” (с. 78), выдвижением на первый план темы веротерпимости (с. 81), тенденцией представлять правителей “домашним образом”, в отношениях с друзьями и близкими (с. 85). Фактор влияния философии Просвещения на отбор и способы подачи материала в анекдотах о Петре I постоянно остается в поле внимания исследовательницы и при анализе конкретных текстов. Так, например, рассматривая анекдот о “гневе Петра” в изложении И.Г. Корба и А.А. Нартова, автор монографии замечает, что последний намеренно заводит речь о причинах такого поведения государя (“плохое воспитание”) и вводит в свое повествование сцену раскаяния (т.е. указывает, что “путь к исправлению лежит через осознание своих недостатков”, с. 185).
Вторая глава книги предваряется общей характеристикой сборников анекдотов, ставших объектом исследования. Это “Подлинные анекдоты Петра Великого…” Якоба фон Штелина (1785, рус. пер. 1786), “Дополнения к Деяниям Петра Великого…” И.И. Голикова (1796), “Дух Петра Великаго… и соперника его Карла XII…” О.П. Беляева (1798) и “Рассказы Нартова о Петре Великом” А.А. Нартова. К сожалению, в последнем случае, обратившись к академическому изданию сборника 1891 г., Е.К. Никанорова не упомянула о времени и месте его первой (пусть и фрагментарной) публикации — в одном из номеров журнала “Сын Отечества” за 1819 г., — опустив, таким образом, рассуждения о более позднем, в сравнении с остальными, начале широкого бытования этого корпуса текстов.
Вторая глава, собственно, представляет собой в основном аналитический пересказ анекдотов из всех упомянутых сборников, с группировкой их по разделам сообразно акцентированным в том или ином тексте чертам идеального монарха. Разделение на параграфы здесь, соответственно, тождественно классификации, в основе которой лежит тщательный анализ мотивной структуры анекдотов. Структура исследуемых сборников анекдотов подтверждает справедливость выявленных мотивов-доминант: Е.К. Никанорова отмечает тенденцию анекдотов к циклизации внутри сборников, однако, к сожалению, опускает как сам собой разумеющийся тезис о том, что эта циклизация была актом сознательной воли и выбора составителя, а значит — отражает его интенции и структуру мышления. Общность тем и мотивов большинства анекдотов, составивших собрания Штелина, Беляева, Голикова и Нартова, и позволяет в конце концов сделать вывод о том, что их сборники представляют единое явление в истории русской литературы XVIII в.
Е.К. Никанорова уделяет особое внимание конкретно-историческому генезису основных мотивов анекдотов о Петре; например, согласно ее наблюдениям, исполнительность, смелость и честность, с одной стороны, вменялись солдатам в обязанность воинской присягой, а с другой — являются устойчивыми характеристиками солдата в фольклорных песнях и сказках (с. 192 и след.). Эти наблюдения и позволяют автору успешно разрешить поставленную в предисловии задачу — “прояснить вопрос соотношения устной и письменной традиции в складывании и функционировании анекдота” (с. 10). Вообще, согласно концепции книги, обращение составителей сборников анекдотов о Петре I к письменным источникам — как документальным, так и литературным — формирует специфику жанра русского исторического анекдота.
Выделенные в классификации мотивы, по сути, отражают процесс осмысления на протяжении XVIII столетия личности и преобразований Петра его современниками и потомками и могут послужить отправной точкой для изучения механизмов формирования представлений об эпохах реформ, кризисов, катаклизмов в различных слоях общества. Отчасти к разрешению этой проблемы вплотную подошла сама Е.К. Никанорова: приведем в пример лишь одно ее интересное замечание о том, что мотив перемены ролей в историческом анекдоте (“судьи становятся просителями”, “ученик превосходит учителя”) был своеобразным инвариантом лейтмотива перемен в российской жизни.
Представленные ниже критические замечания в наибольшей степени связаны с ограничениями, возникшими вследствие избранного исследовательницей подхода, а не с некомпетентной или неполной реализацией сформулированных в предисловии задач (можно констатировать, что они решены на достаточно высоком профессиональном уровне). Этот подход — история жанра и подробное описание определенного этапа его бытования — полностью принадлежит исторической поэтике, в рамках которой по преимуществу и рассматривается изучаемый предмет. Удачным следствием использования этого подхода становится строгость и логичность выстроенной классификации, внимание к исторической динамике жанра. Однако обратной стороной такого последовательного теоретического членения поля исследования становится излишняя схоластичность, которая порой порождает некоторый комический эффект: “…4) формами бытования преданий, или способами передачи исторических сведений, выступают хроникаты (слухи и толки), мемораты (личные воспоминания) и фабулаты (сюжетно оформленные рассказы)” (с. 320).
Другой, более существенный недостаток избранного подхода заключается в определении слишком узкого круга литературных жанров, которые могли оказать влияние на формирование образа Петра I в исторических анекдотах, и это тем более удивительно, что методы исторической поэтики не возбраняют при изучении взаимодействия и взаимовлияния жанров переходить от прозы к поэзии или драматургии. Однако Е.К. Никанорова берет здесь в расчет только прозаические жанры проповеди и “похвального” слова и игнорирует важнейшую — одическую — составляющую, а между тем именно в похвальной оде (прежде всего ломоносовской) акцентируется образ Петра-демиурга (или культурного героя), который соотносится практически со всеми основными выделенными во второй главе книги мотивами. Лишь единожды исследовательница упоминает о том, что “логика построения образа Петра I близка к принципам создания образа “просвещенной государыни” в оде Г.Р. Державина “Фелица”” (с. 227), но никак не развивает это наблюдение. В другом месте (с. 222) говорится о том, что в своем сборнике анекдотов И.И. Голиков драматизирует используемый источник в духе классицистической трагедии, но и это замечание не эксплицируется и не иллюстрируется текстуальными примерами.
В жертву “внешней”, научной фиксации специфики жанра и его эволюции принесен и потенциально очень интересный анализ тех определений исторического анекдота или сборников исторических анекдотов, которые давали составители и их современники: И.И. Голиков, например, подчеркивает, что его анекдоты ни в коем случае не являются историей в собственном смысле этого слова, он “неискусен в историческом слоге”, “совсем не историк”, его слог скорее “панегирической”, нежели “исторической”, но при этом понимает анекдот как такое повествование, которое “в свет не издано” и “не многим только известно”. Е.К. Никанорова приводит подобные цитаты и из Голикова, и из Штелина (с. 113—114), но, увы, никак их не комментирует. Вообще же монография изобилует интересными и точными указаниями на важные нюансы, которые желательно было бы подробно рассмотреть в рамках избранной темы, однако автор уделяет им в лучшем случае предложение или небольшой абзац. В числе этих нюансов и вопрос о влиянии литературной моды на “чувствительного героя” на тексты анекдотов XVIII в. (с. 86), и несколько раз упомянутая, но не получившая специального развития проблема бытования сборников в связи с появлением во второй половине XVIII в. “массового читателя” (см. например, с. 43) или возможность сознательного повторения государями Нового времени (в том числе и Петром I) изречений и поступков прославленных правителей древности (с. 70) — усвоение литературных моделей поведения и их повторное воспроизведение в литературе.
Автор, к сожалению, очень мало говорит и о развлекательной функции анекдота и его роли в салонном общении, хотя об этом, применительно к анекдоту начала XIX в., много писали в 1970—1980-е гг. на страницах тартуских изданий. Мы так и не узнаем, каким именно образом включенные в сборники анекдоты удовлетворяли “потребности светского человека в “моделях остроумия”” (с. 9).
По необходимости сжатый экскурс в историю жанра исторического анекдота и его ближайших “родственников”, предпринятый в первой главе, не оставляет ни физического, ни концептуального пространства для подкрепления отдельных выводов убедительными доказательствами (исследовательница считает достаточным здесь лишь сослаться на авторитеты — В.П. Адрианову-Перетц и Д.С. Лихачева). Это влечет за собой чрезмерную психологизацию литературы и модернизацию мышления средневекового человека. Например, очень трудно согласиться со следующим тезисом: “…демонстрируя на многочисленных примерах сложность и противоречивость характера и поведения, несовпадение в человеке “внутреннего” и “внешнего”, видимого и истинного, “Пчела”, наряду с другими учительными книгами, готовила читателя к восприятию того художественного открытия XVII века, которое было названо Д.С. Лихачевым “открытием характера”” (с. 38—39).
Самый досадный недостаток избранного подхода заключается в эпизодическом, непоследовательном обращении к историографической традиции, в частности — к отдельным методологическим наработкам западных историков. Наиболее очевидная и требующая восполнения лакуна — это фиксация того хронологического “зазора”, который отделяет время создания сборников от времени, в котором разворачивается их действие (конечно, исторический анекдот, в противоположность историческому преданию, идеализирует Петра не столько и не только потому, что создается и распространяется в столицах, а именно к такому выводу приходит автор на с. 320). Почему сборники анекдотов о Петре I появляются только в 1780-е гг.? С какими явлениями в истории культуры и идеологии это связано? Когда начинает складываться устная традиция их бытования? (Упомянутый в начале этой рецензии С.А. Мезин, например, полагает, что это произошло в царствование Анны Иоанновны, по мере того, как нарастало недовольство “засильем немцев”.) Какое влияние оказала на составителей сборников (прежде всего, на Беляева и Голикова) эволюция представлений Екатерины II о масштабе и значении петровских реформ — от “Наказа” и “Антидота” до “Записок касательно российской истории”? (Влияние этой эволюции на историографию конца XVIII столетия сейчас бесспорно доказано.) На все эти вопросы позволяют достаточно полно и аргументированно ответить существующие исследования екатерининского царствования. Более того, некоторые описанные Е. Никаноровой особенности анекдотов о Петре являются очевидным продуктом 1780-х: тот же мотив беспрекословного послушания, безусловной храбрости русских солдат, который автор монографии возводит одновременно к фольклору и тексту воинской присяги, во множестве источников сопровождается мотивом высокой оценки Петром этой добродетели его подданных (с. 188). Создатели анекдотов особенно подчеркивают таким образом умение Петра разглядеть и оценить главные черты национального характера.
Это пренебрежение к конституирующему, на наш взгляд, сам жанр исторического анекдота моменту исторической дистанции отсекает саму возможность изучения многолетнего складывания исторической памяти о Петре I и его эпохе, хотя сами тексты анекдотов предоставляют благодатный материал для такой работы (заметим попутно, что пример очень удачного и плодотворного исследования такого рода дал в своей книге о Людовике Святом Жак Ле Гофф). Так, например, судя по приведенным в разделе “Петр как государь правосудный и милостивый” цитатам, и устная, и письменная традиции стремились если не вовсе элиминировать, то по крайней мере осмыслить и оправдать, во-первых, многочисленные казни, совершившиеся по личному приказанию царя, а во-вторых, случаи его необъяснимой жестокости или милости. В этом смысле анекдоты, в которых на первый план выступает образ милостивого или правосудного Петра, являются своеобразной компенсацией за пережитые всем обществом страх и ужас репрессий “на благо модернизации”.
Есть в книге и более частные упущения. Е.К. Никанорова несколько раз говорит об отражении в собранных и обработанных А.А. Нартовым анекдотах философии Просвещения и конкретно идеи самовоспитания, но не допускает возможности влияния на концепцию сборника масонской идеологии, между тем как составитель сборника в течение нескольких десятилетий принимал участие и играл ведущую роль в различных масонских ложах (так, в 1773 г. он основал в Петербурге ложу “Горус” и был в ней мастером стула, дружил и сотрудничал с М.М. Херасковым и М.М. Щербатовым).
По нашему мнению, вытекающая из всего вышеизложенного методологическая и практическая “мораль” сводится к тому, что необходимо устанавливать очень точные соответствия между предметом исследования и инструментарием, который к нему прикладывается.
В заключение остается только добавить, что книга сопровождается более чем стостраничным Приложением, в котором приведены тексты анекдотов из четырех упомянутых сборников, дающие примеры наиболее характерной реализации выявленных мотивов. Эта фрагментарная републикация сопровождается небольшим комментарием и “Указателем основных сюжетов и мотивов к сборникам анекдотов о Петре Великом”, но, к большому неудобству читателей, издание не снабжено именным указателем.