Опубликовано в журнале НЛО, номер 2, 2004
Процесс глобализации, ставший особенно заметным в последние тридцать лет, имеет важнейшее значение для культур, и, в частности, для литератур самых разных стран. Глубинные культурные сдвиги, сопровождающие глобализацию, уже стали темой многочисленных исследований (философские исследования Поля Вирильо и Жана Бодрийяра о новой роли масс-медиа, концепции “информационного общества” Мануэля Кастельса и “постматериальных ценностей” Рональда Ингелхарта [1] и пр.).
К числу социально-политических и социокультурных признаков глобализации исследователи относят “формирование транснациональных акторов (компаний, информационных сетей), появление (точнее, усиление. — И.К.) международных политических и финансовых институтов, свободное движение капиталов и труда, резкое расширение сферы массовой информации”, а также “ослабление традиционных государственных барьеров, ограничивавших структуры свободных коммуникаций” [2]. Одно из событий, вызванных к жизни глобализацией, — сосуществование (виртуальное и реальное) в одном пространстве авторов, пишущих на разных языках и происходящих изначально из разных культур. Писатели втягиваются во все усиливающиеся процессы миграций, — и вынужденных, и не вынужденных.
Новый, радикально отличающийся от прежних этап глобализации [3] начался, вероятно, в 1980-е годы: именно тогда появились глобальные информационные сети (Интернет и другие), а границы государств стали более открытыми в результате крушения социалистических режимов и развития региональной интеграции. Для этого новейшего периода в истории взаимодействия культур характерны следующие особенности:
1) Резкая интенсификация: Интернет и многочисленные путешествия писателей способствуют большей динамичности и “многомерности” литературного процесса.
2) Регионализация: авторы на международной культурной арене все чаще выступают как представители не только и даже не столько “своей” страны, сколько определенной локальной субкультуры, национально-культурной или религиозной общины; это — культурное измерение того процесса, который английский социолог Роланд Робертсон назвал глокализацией [4].
3) Индивидуализация и “приватизация” взаимодействия: каждый автор сам для себя выстраивает сценарии и режимы взаимодействия с иными культурами; в силу этого качество и разнообразие возможностей взаимодействия растут день ото дня, а межкультурные контакты становятся частью не только публичной, но и частной, интимной биографии большинства современных авторов [5].
4) Как следствие — изменение типа и содержания культурного взаимодействия: результаты “культурного синтеза” в произведении искусства ныне представляются не как, например, “радостное соединение западного и восточного” (как писал И.-В. Гёте о своем “Западно-восточном диване”), но как одновременное действие различных культурных языков “в одной точке” — в одном произведении и в создающем его творческом сознании, которое само, однако, порождено определенным историческим и культурным опытом и формирует определенную идентичность — или, точнее, набор совмещенных и взаимодействующих идентичностей [6].
Разумеется, процесс глобализации порождает множество культурных проблем, которые было бы слишком необдуманно назвать просто издержками. Усиление миграций увеличивает ксенофобию и “испытывает на прочность” традиционные демократические институты (недавний пример — дискуссии в европейских странах о допустимости религиозной, в первую очередь мусульманской, символики и одежды в государственных учреждениях), а “нивелировка культур” (чаще всего мнимая) в самых разных обществах используется как предлог для политической демагогии [7]. Однако в целом глобализация воспринимается как неизбежный процесс даже теми, кого принято называть “антиглобалистами”: ныне представители этой международной субкультуры чаще говорят не об “антиглобализме”, а об альтернативных моделях глобализации и называют себя альтерглобалистами [8]. Обсуждение различных “альтернативных моделей” глобализации и ее возможных путей происходит и в художественной литературе, в том числе и в русской.
Весь этот комплекс проблем не может быть проанализирован в рамках одного блока, и редакция “НЛО”, начиная с этого номера, предполагает представить серию материалов, объединенных темой “Литература и глобализация”. В блоке, подготовленном для этого номера, публикуются материалы, относящиеся только к современной литературе, однако в дальнейшем мы надеемся ввести в контекст “литературной глобализации” работы, где анализируются более ранние стадии этого процесса.
Поскольку, как уже сказано, одной из важнейших черт современного литературного процесса является “приватизация” культурного взаимодействия, — важнейшее значение приобретает “множественная” идентичность писателей. Пишущий изначально по-английски автор из Индии, переселившийся, например, в США, не меняет языка, но начинает воспринимать себя как автора, например, одновременно англоязычного, американского и индийского, а если в своей стране он происходит из какой-либо маркированной национальной общины, то таких идентичностей становится еще больше, как, вероятно, у лауреата Нобелевской премии по литературе 2001 года Видхьяхара Найпола: индиец родом с острова Тринидад в Карибском море, в юности он переехал в Великобританию и прославился не только художественными произведениями, но и исследованиями о жизни мусульманских общин в разных странах мира; юная поэтесса Пуджа Миттал, чье стихотворение было опубликовано в “НЛО” № 64 — индианка из Нигерии, живет в Новой Зеландии и пишет по-английски [9].
В русской литературе формирование таких множественных идентичностей резко усилилось после распада СССР и стирания границ между авторами “метрополии” и “эмиграции”. Однако анализ этих процессов в отечественной науке представлен пока недостаточно — из-за того, что в российских исследованиях слабо разработана социальная психология литературы. Поэтому в данном блоке мы рискнули представить не только филологический анализ, но и результаты писательской саморефлексии — как материал, интересный и важный и сам по себе и — надеемся — дающий основу для дальнейших исследований.
Два противоположных (хотя и парадоксально перекликающихся) варианта самоощущения русскоязычного писателя в современном мире представлены в статье Марии Рубинс об Андрее Макине и в диалоге Валерия Шубинского и Олега Юрьева. Пишущий по-французски Андрей Макин сосредоточился на специфически “русско-французских” проблемах, на создании “литературного образа России”, который становится значимым именно в актуальном французском контексте. Олег Юрьев, поэт и прозаик, живущий в Германии и осознающий себя как представитель в первую очередь петербургской неподцензурной литературы (этот феномен можно проанализировать в контексте глокализации), напротив, отказывается отождествлять себя с какой бы то ни было ограниченной культурой: немецкой, русской или культурой восточноевропейского еврейства. При этом, однако, он выступает как неоконсервативный скептик. Рискнем предположить, что его “фоновая” идентичность — прежде всего европейская, при всех его инвективах в адрес европейских средств массовой информации. Очень непохожие по своей поэтике и социальной позиции Макин и Юрьев перекликаются в “критике современности”: Макин склонен обличать современную французскую литературу, приписывая ей “пошлость” (почти как отечественные критики, которые пишут о новейшей русской словесности), а Юрьев иронически описывает процессы “американизации” литературы немецкой.
Наиболее подробно процессы “наложения” различных идентичностей анализируются в беседе поэта и филолога Игоря Вишневецкого и прозаика Владислава Отрошенко, работающих ныне в США и Италии соответственно. Оба они, будучи родом из южного Придонья, обсуждают соотношение “донской” и “общероссийской” идентичности — и сходятся в том, что переезд в Москву был для них бoльшим психологическим потрясением, чем последовавший переезд в иную культуру. И, если для Отрошенко моделью самовосприятия становятся биографии русских или вообще иноязычных писателей, живших в Италии (недаром он так подробно говорит о Гоголе, Ницше и Ходасевиче), то Вишневецкий настаивает на том, что он — автор принципиально пограничный, ощущающий “своими” и Россию, и Америку, и Средиземноморье — от Венеции до Марокко, и выводит это самоощущение из особенностей культурной истории Донского края — “палимпсеста”, где сошлись и переплелись средиземноморская и “степная” культурные зоны. Эти два типа самовосприятия представляются нам принципиальными для современной русской литературы, а их сопоставление — продуктивным для дальнейшего анализа происходящих в ней процессов.
И.К.
1) См., например: Вирильо П. Тирания настоящего времени // Искусство кино. 1996. № 1; Бодрийяр Ж. К критике политической экономии знака. М., 2003; Кастельс М. Информационная эпоха: экономика, общество и культура / Пер. с англ. М., 2003; Inglehart R. Cultural Shift in Advanced Industrial Society. Princeton University Press, 1990; Inglehart R. The Trend Toward Post-Materialist Values Continues // Citizen Politics in Post-Industrial Societies / Ed. by M. Rempel and T.N. Clark. Boulder: Westview Press, 1997.
2) Гудков Л. Глобализация и национальная идентичность в России // Гудков Л. Негативная идентичность. М., 2004. С. 770. В этой же работе конспективно описано, как проблематика глобализации связана с более ранними стадиями модернизации и некоторые особенности восприятии глобализации в России.
3) Роланд Робертсон (см. далее) относит начало первой стадии глобализации к XV веку. Однако процессы, типологически сходные с глобализацией, происходили приблизительно с III в. до н.э. — в эллинистических государствах с их синкретическими культурами и общим языком-койне, а также в Римской империи.
4) Robertson R. Glocalization: Time-Space and Homogeneity-Heterogeneity // Global Modernities / Ed. by M. Featherstone, S. Lash, R. Robertson. L., 1995. Ульрих Бек пересказывает точку зрения Робертсона следующим образом: ““Глобально”… означает “во многих местах одновременно”, т. е. транслокально. <…> Глобализация — на первый взгляд нечто громадное, внешнее, что надвигается и в конце концов подавляет все остальное, — воспринимается в конкретных мелких проявлениях, на местах, на собственной жизни, в символах культуры, отмеченных знаком “глокального”.
Это можно выразить и по-другому: социология глобализации эмпирически возможна и необходима только и исключительно как глокальное исследование культуры (индустрии, социального неравенства, техники, политики)”. (Бек У. Что такое глобализация? / Пер. с нем. А. Григорьева и В. Седельника. М., 2001).
5) Разумеется, до сих пор есть страны, где литература понимается как выражение государственной идеологии, а литератор и в самой стране, и за ее пределами представляет не себя и не определенный сегмент национальной культуры, а всю страну (или политический режим) сразу.
6) Эта мысль основана на положениях лекции М.Б. Ямпольского, прочитанной в РГГУ 31 марта 2004 года.
7) В цитированной выше работе Л. Гудков специально анализирует подобные риторические “ходы”, используемые в России.
8) См., например: Седых И. Эвиан: центральная тема — состояние мировой экономики // http://www.olo.ru/news/ politic/8548.html. Этот термин с недавнего времени вошел в политический лексикон и консервативных европейских политиков — например, Жака Ширака (Хестанов Р. Глобальный менеджмент и глобальное сопротивление // Политический журнал. 2004. 5 апреля. — http:// www.politjournal.ru/index.php?action=News&tek=547). В России адептом этого термина является политолог и публицист А.В. Бузгалин: под его редакцией вышла книга “Альтерглобализм: Теория и практика антиглобалистского движения” (М., 2003).
9) Впрочем, это относится не только к писателям. “Чувство этнической принадлежности в связи с развитием общества и расселением людей все больше усложняется. <…> Применительно к США уже сегодня можно сказать, что такое развитие, “вполне вероятно, может стать новой нормой жизни: количество бикультурных семейных связей растет, и уже нередки случаи, когда человек считается белым азиатом или одновременно арабом и евреем” (З. Шнайдер)”. (Beck-Gernsheim Е. Schwarze Juden und griechische Deutsche // Perspektiven der Weltgesellschaft / Hrsg. von U. Beck. Frankfurt a.M., 1998). Цит. по.: Бек У. Указ. соч.