(Методологические аспекты)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 2, 2004
(Методологические аспекты)[1]
В работе отечественных литературоведов, по крайней мере занимающихся русской литературой, комментаторская деятельность составляет одно из главных направлений. Речь идет, конечно, об историках литературы, но уточнение это не принципиальное, поскольку теоретиков у нас раз-два и обчелся, а современная литература отдана на откуп критике и почти не привлекает внимание исследователей.
Формы этой деятельности разнообразны: комментарий к впервые публикуемым по архивным источникам художественным произведениям, воспоминаниям, письмам, документам, комментарий в академических и близких к ним по типу изданиях классиков, примечания к “массовым” и учебным изданиям тех же классиков и известных писателей прошлого и т.д., и т.п.
В подобную работу литературоведы вкладывают массу времени и усилий, полагаю, что не меньше, чем в собственно исследовательскую работу, в написание статей и монографий.
В то же время рефлексия над этой важной сферой труда литературоведа в последние годы в России практически отсутствует. И это при том, что и сама литература, и контекст и формы ее функционирования, и читатель быстро и весьма существенно изменились за последние 15 лет [2].
В этих заметках мы попытаемся проблематизировать такие аспекты этой темы, как адресат комментария, границы комментируемого, характер комментария в эпоху революции в средствах коммуникации и т.д. Речь пойдет главным образом о комментировании русской художественной литературы XVIII—ХХ вв. Комментирование древнерусских, эпистолярных, мемуарных и т.п. текстов, в которых для читателя значим не столько эстетический, сколько познавательный аспект и аудитория которых существенно уже, неизбежно должна отличаться по своим принципам, хотя часть тенденций, о которых ниже пойдет речь, присуща и этой сфере. Определенная специфика присуща и комментированию переводной литературы.
Прежде всего определим, что понимается под комментарием. В словаре, подготовленном Институтом русского языка, находим такое определение: “Комментарий — толкование, разъяснение какого-либо текста” [3]. “Краткая литературная энциклопедия” дает близкое по характеру определение: “Комментарий (от лат. commentarius — заметка, толкование) — жанр филологического исследования, разъясняющий текст лит[ературного] памятника” [4]. Почти дословное повторение этой формулировки можно найти в “Литературном энциклопедическом словаре” (М., 1987) и “Литературной энциклопедии терминов и понятий” (М., 2001).
Когда вдумываешься в эту дефиницию, сразу же встают три вопроса:
— почему тексты, созданные с коммуникативной целью, кому-то непонятны?
— нужно ли делать их понятными?
— если да, то с помощью чего и в каких аспектах?
На первый вопрос ответить легко: текст непонятен в том случае, когда между его создателем и потребителем существует культурный разрыв, они отличаются по кругу знаний, представлений, мотивов деятельности, ценностей, литературных конвенций и т.д.
Такой разрыв возникает либо со временем, когда текст воспринимается в месте своего создания через много лет; либо при переходе текста в иноязычную и инокультурную среду, либо, в случае сильной культурной дифференциации общества, при восприятии его не той культурной средой, для которой он создавался.
Комментатор стремится “дополнить” тезаурус читателя, дать сведения о бытовых реалиях, исторических персонажах, источниках цитат и т.д., и т.п. и предполагает, что эта информация поможет постичь смысл произведения. Однако справедливость этого предположения далеко не очевидна.
Так, в народной среде именно непонятность текста считалась показателем его высоких достоинств, мудрости и глубины. В русской деревне даже существовало поверье, что кто Библию целиком прочтет, тот с ума сойдет. Напомню также слова, сказанные слугой И.А. Гончарову: “Если все понимать — то и читать не нужно: что тут занятного!” [5]
Любопытно, что словарик мифологических персонажей, приложенный к первому изданию книги М. Комарова “Приключения милорда Георга” (СПб., 1782), в многочисленных переизданиях ее отсутствовал.
С другой стороны, ряд исследователей настаивает на творческом потенциале неверного прочтения и понимания. В частности, Гарольд Блум доказывает, что подобное прочтение было причиной появления новых идей и концепций, а отечественный искусствовед Борис Соколов прослеживает аналогичные явления на материале русской лубочной картинки [6].
И действительно, в историческом развитии литературы долгое время (до Нового времени) нормой было не точное воспроизведение текста первоисточника с поясняющими его комментариями, а, напротив, творческая его переработка в соответствии с интересами, знаниями, литературными вкусами и ценностями потребителя (напомню о Шекспире, Боккаччо и др.).
Впрочем, и сейчас нередко можно встретить подобное отношение к литературным текстам (“Бова-королевич” А. Ремизова; “Трехгрошовая опера” и “Трехгрошовый роман” Б. Брехта, “Иосиф и его братья” Т. Манна и т.п.), особенно в детской литературе (“Приключения Буратино” А.Н. Толстого, “Доктор Айболит” К.И. Чуковского, “Волшебник Изумрудного города” А.М. Волкова и т.п.).
Только на уровне “высокой литературы” принята (а в авангардных ее секторах и отброшена) максима неизменности текста, который следует воспроизводить точно по источнику. Массовая (речь здесь идет не о поэтике и проблематике, а просто о масштабах потребления) литература, как правило, обходится без комментария (допуская, напротив, адаптацию исходного текста).
Функционален он (т.е. востребован) только в изданиях для читателя “продвинутого”, элитарного и в изданиях учебных, адресованных школьникам и студентам.
Рассмотрим подробнее фигуры комментатора и читателя комментария.
Комментаторы появляются в достаточно развитой литературной системе с дифференцированным набором ролей (писатель, издатель, книгопродавец, редактор, литературовед, литературный критик, преподаватель литературы, читатель). В подобной системе уже существует корпус классических текстов, включающий лучшие, образцовые, наиболее значимые произведения. “Эта традиция складывается в процессах выработки писателями, литературной критикой, а позднее — литературоведением, историей и теорией литературы собственной культурной идентичности. Через отсылку к прошлому как “высокому” и “образцовому” устанавливаются пространственно-временные границы истории, культуры и собственно литературы как целого, упорядоченного тем самым в своем единстве и поступательном, преемственном развитии. Классическая словесность выступает основой ориентации для возникающей как самостоятельная сфера литературы, для ищущего социальной независимости и культурной авторитетности писателя, делается мерилом его собственной продукции, источником тем, правил построения текста, норм его восприятия, интерпретации и оценки” [7].
Поддержанием корпуса классики, его пополнением и корректировкой занимаются литературоведы и критики. Осуществляют это они в значительной степени отдельно от самих текстов – в форме статей, историй литературы, рекомендательных списков и т.п. Но параллельно идет работа “рядом” (под одной обложкой) с текстами – я имею в виду подготовку хрестоматий и комментариев.
Текст, написанный на знакомом языке, как-нибудь да понимается. Но в литературоведении предполагается, что существует одно правильное его понимание, остальные же либо приближаются к нему (не совсем правильное понимание, неполное понимание), либо неверны, неправильны.
Комментатор, знающий, как “правильно понимать текст”, призван сообщить это знание другим.
Комментирование направлено на нормативное закрепление определенного понимания произведения (а в конечном счете и всего творчества данного автора и хода развития литературы в целом) и на трансляцию этой трактовки в более широкие круги лиц, приобщенных к литературной культуре. Таким образом, основные стимулы комментаторской деятельности – идеологический и дидактический. Отбором текстов для комментирования, типом комментария, формулировками примечаний и оценочными суждениями в них комментатор задает норму восприятия текста.
Подавляющее большинство читателей или не обращается к текстам, которые подвергаются комментированию, или, если читают их, не обращаются к комментарию. Комментарий нужен самим филологам, а также социокультурным слоям, близким к филологической культуре, подвергающимся ее воздействию, — школьным преподавателям литературы, студентам и другим учащимся, “продвинутым” читателям.
В России комментаторская деятельность получала развитие в периоды резкого роста значимости литературы и острых идеологических полемик, не имевших прямого публицистического выражения [8]. Первый такой период — середина XIX в. Именно с этого времени на протяжении второй половины XIX в. литература служила точкой приложения интеллектуальных сил, вызывала острый интерес культурной элиты. Носила комментаторская деятельность историзирующий характер (т.е. была направлена на восстановление исторического контекста создания произведения). (Чисто фактический, документальный тип комментария можно поставить в параллель с экспансией реализма в русской литературе в этот период. Характерно, что богословский, религиозно-нравственный и т.п. типы комментария тогда напрочь отсутствовали.) Занимались комментированием главным образом “непрофессионалы” (критики, педагоги, библиографы), а отнюдь не литературоведы. С.А. Рейсер в своей работе “Основы текстологии” напоминал, что “издание и комментирование произведений Пушкина в течение многих лет, в сущности до Октябрьской революции, было не работой текстолога, воспитанного в традициях филологической науки, а, скорее, чем-то вроде общественной работы любителя, для которого имя Пушкина было знаменем родной культуры” [9]. Именно для данных групп комментаторская деятельность служила самолегитимации, доказательству причастности к литературе (напомню в этой связи собирательско-комментаторскую деятельность поклонников Цветаевой, Булгакова и ряда других властителей дум 70—80-х гг. XX в.).
Важнейшие комментаторские акции середины XIX в. были совершены людьми, далекими от академического литературоведения: критик П.В. Анненков откомментировал собрание сочинений Пушкина (1855—1857), чиновник П.Е. Кулиш — собрание сочинений Гоголя (1857), гимназический преподаватель В.Ф. Кеневич — басни Крылова (1869), чиновник П.А. Ефремов — произведения авторов XVIII в. (1860-е), и т.д. Исключением, на первый взгляд, является подготовленное академиком Я.К. Гротом собрание сочинений Державина (1864—1883). Но Грот более двадцати лет преподавал (в Гельсингфорсском университете и Царскосельском лицее) и основной вклад в науку внес в качестве языковеда, а серьезных литературоведческих трудов за ним не числится.
Показательна борьба комментаторских трактовок на материале литературы XVIII в. Если Ефремов в своих переизданиях книг литераторов того времени предлагал “демократическую” ее интерпретацию, нередко упоминая в примечаниях о “варварских привычках крепостного права”, то Грот, издавая Державина, почти не давал реальный комментарий, делая акцент на комментарии текстологическом и биографическом [10]. Однако П.И. Бартеневу он писал: “Весь мой труд, смею полагать, есть довольно энергическая выходка против невежественной брани <…>” [11] (речь шла о современных критиках Державина). Намерение Грота было понято его оппонентами, и они (в частности, и П.А. Ефремов) подвергли издание резкой критике [12].
Принято считать, что комментарий призван пояснить текст. Это пояснение осуществляется путем включения текста в более широкий контекст: исторический, литературный, философский и т.д. Комментатор обращается к другим текстам и пытается дополнить круг знаний читателя, чтобы он смог полноценно воспринять произведение. Он — своего рода посредник, посвятивший себя поискам подобной информации. Из бесконечного мира культурной информации он извлекает нужное (с его точки зрения) для понимания данного текста. Но дело ведь не в том или ином факте, а во всей картине мировосприятия, структуре ценностей читателя иной культуры, восстановить которую в целостном виде комментатор не в силах. Напротив, приводя в комментариях цитаты из эпистолярных и мемуарных источников, которые не были известны современникам текста; очищая текст от редакторских и цензурных изменений, публикатор/комментатор нередко создает новый артефакт, не имеющий соответствия какому-либо тексту в прошлом (см. например, современные издания “Что делать?”).
Авторы работ по текстологии настаивают, что комментарий в научных изданиях не должен включать легкодоступные сведения. Д.С. Лихачев писал, например: “Комментарий к научному изданию должен носить исследовательский характер. Это род исследования текста. Комментарий, излагающий более или менее известные данные, допустим только в научно-популярных изданиях” [13].
Однако того идеального “научного” комментария, о котором говорят специалисты по текстологии, на деле не существует. Напротив, даже “академические” издания заполнены информацией, которую в принципе читатель должен знать, если обращается к изданиям типа полных собраний сочинений, а если не знает, то легко может разыскать в распространенных справочниках.
Вот, например, в Полном собрании сочинений А.С. Грибоедова, вышедшем с грифом Института русской литературы, в комментариях А.Л. Гришунина к “Горю от ума” сообщается, кто такие свояченица, Амур, пономарь и камергер, поясняются Содом, бахрома, камер-юнкер, вольтерьянец, якобинец, паж и т.д., и т.п. [14] Аналогичным образом в Полном собрании сочинений Н.С. Гумилева, на котором также стоит гриф ИРЛИ, поясняются Люцифер, викинг, Содом, кондор, Геракл, вериги, таверна и т.п. [15]
С другой стороны, сведения, необходимые исследователям, нередко попадают в популярные издания. Курьезный пример такого безадресного (якобы научного) комментария — подготовленное В.Д. Раком издание низовых повестей Матвея Комарова (История мошенника Ваньки Каина. Милорд Георг. СПб.: Журнал “Нева”; Летний сад, 2000). С одной стороны, книга явно адресована “широкому” читателю: снабжена завлекательной обложкой “под лубок”, названия произведений приведены на титуле в усеченной форме, а обработчик Комаров превратился в автора, в примечаниях поясняются такие слова, как “просвирня”, “консистория”, “камергер”, “камер-юнкер”, “вершок”. С другой стороны, дается подробный текстологический комментарий, нужный только специалистам, число которых по данному вопросу исчисляется в лучшем случае десятками.
Комментарий обычно в значительной степени состоит из того, что уже известно, но поиск этих сведений может представлять трудности для читателя, а комментатор кумулирует их рядом с текстом (исторические события, упоминаемые лица, бытовые реалии прошлого или специфической среды, устаревшие или региональные слова, тексты на иностранном языке, цитаты) и из того, что комментатор нашел или придумал (доказал) сам. В практике комментаторов преобладает первый вид комментария, а второй встречается весьма редко. Это не случайно. Несмотря на заявления теоретиков комментаторской работы, комментарий имеет по своей природе прежде всего дидактический характер.
Можно предложить следующий операциональный критерий: когда архивный текст публикуется и комментируется впервые, работа комментатора носит преимущественно исследовательский характер (характерно, что публикации такого типа производятся обычно в научных журналах и сборниках; это — публикации для “своих”). Если же комментируется легкодоступный текст, то в комментарии (в том числе и в академических собраниях сочинений) значительную часть комментария занимает информация, известная специалисту и рассчитанная на более широкие круги читателей. Специалисту не нужны разыскания под одной обложкой с текстом. Текст у него уже есть. Пояснения же к нему поискового характера один исследователь может изложить, а другой прочесть отдельно: в журнале или сборнике статей.
Особенно наглядно дидактический, нормативный характер комментария проявился в советский период, когда численность культурного слоя резко сократилась (репрессии, эмиграция, гибель от голода, холода, болезней), а малокультурный читатель столь же резко вырос в объеме в результате интенсивной работы по повышению уровня грамотности, деятельности рабфаков, самообразования.
Кроме того, резкая социальная ломка быстро сделала непонятными дореволюционные реалии. Поэтому в советский период функция комментатора приобрела специфическую нагрузку. Старые справочники не переиздавались и имелись в очень немногих библиотеках, новых выходило очень мало, и весь пласт информации, связанный с дореволюционной жизнью, был малодоступен. Подобно советским кинокритикам, которые смотрели фильмы на зарубежных кинофестивалях или на закрытых просмотрах, а потом рассказывали о них советским зрителям, комментатор черпал сведения из доступных ему, но недоступных массе читателей источников.
Специалисты-текстологи отмечают, что “многие дореволюционные издания [классиков] вовсе не преследовали задач историко-литературного комментирования текстов, в связи с чем этот вид комментария в них отсутствовал <…>. Можно определенно сказать, что историко-литературный комментарий в его современном виде целиком выработан советской текстологической практикой” [16].
По сравнению с периодом расцвета комментария сейчас значимость литературы, особенно литературы высокой, классической (и, соответственно, литературоведения) чрезвычайно низка. Социальные и культурные силы, которые ранее поддерживали нормативные трактовки (школа, государственное книгоиздание, культурная элита), утратили авторитет.
Различные инстанции (в том числе и Интернет) способствуют плюралистичности восприятия, готовности согласиться с одновременным существованием различных вариантов, разных интерпретаций. Больше того, все слабее историзирующий подход к культурным артефактам. Различные культурные пласты и явления синхронизируются, возникает то, что очень метафорически можно назвать новым мифологическим сознанием. А такое сознание потребности в комментарии не испытывает.
С сужением зоны востребованности комментария получается, что нужен он почти исключительно специалистам.
Кроме того, последние десятилетия отмечены быстрым развитием электронных средств хранения, распространения и предоставления информации, что резко меняет сложившуюся систему коммуникации. Нынешнюю ситуацию можно сравнить с периодом появления книгопечатания. Компьютер бросает вызов книге и периодике, а также институтам их хранения и распространения.
Сейчас поставлена под вопрос традиционная концепция текста как имеющего четкие границы сообщения.
Можно предположить, что с развитием компьютерных средств, совершенствованием техники и программ сканирования в ближайшие десятилетия будут оцифрованы если не все, то значительная (может быть, большая часть) накопленных в мире печатных материалов. Еще в 1999 г. объем Рунета превысил 10 тыс. гигабайт, что соответствует 10 млн. страниц печатного текста [17]. С тех пор он значительно вырос.
Уже сейчас в русскоязычном секторе Интернета представлены сотни тысяч текстов, в том числе и опубликованных в прошлом, и ежегодно там размещаются еще десятки тысяч, причем темп ввода все ускоряется. По нашим предположениям, лет через 10—20 в Интернет будут “заведены” 20—30% всех текстов, когда-либо опубликованных на русском языке, причем это касается в первую очередь справочных и библиографических изданий, наиболее информативных и содержательных трудов.
Весьма правдоподобна точка зрения, согласно которой в будущем библиотеки будут выступать как хранилища книг, выступающих в функции произведений полиграфического искусства (как своеобразные музеи), а также как депозитарии, хранящие малоиспользуемые или неиспользуемые издания. В основном же тексты будут читаться в Интернете и в форме электронных книг.
Интернет обладает весьма специфической аудиторией: у нее сравнительно высокий образовательный уровень; это преимущественно молодежь: студенты и молодые научные работники.
По данным исследования фонда “Общественное мнение”, проведенного в 2002 г., аудитория Интернета в России составила 8,8 млн., то есть 8,0% жителей в возрасте 18 лет и старше [18]. За три года российский сегмент сети вырос в два раза, и в ближайшие годы, по оценкам социологов, темпы роста останутся прежними. Если учесть, что среди потребителей Интернета преобладают наиболее образованные и наиболее молодые слои населения, то, по нашему мнению, не вызовет принципиальных возражений вывод, что в ближайшем будущем к Интернету “подключатся” почти все потребители комментированных изданий.
Нам представляется, что социокультурные перемены, порожденные как социальными, так и текстологическими причинами, проблематизируют деятельность комментатора, ставят его перед необходимостью вновь дать ответ на вопросы “Что комментировать?”, “Для кого комментировать?”, “Как комментировать?”.
Наши наблюдения показывают, что пока ничего подобного не происходит.
Показательно отношение комментаторов к Интернету. Нельзя сказать, что они его игнорируют, напротив, используют очень интенсивно. Но использование это ведется в рамках традиционной и быстро устаревающей идеологии комментаторской деятельности — для поиска источника цитаты, дат жизни комментируемого исторического деятеля и т.п. Эти данные, полученные с помощью Интернета, вводятся в печатный комментарий, как если бы комментатор почерпнул их из печатного источника. Но сама привычная схема “автор → печатное издание → читатель” не подвергается сомнению.
Однако мы полагаем, что уже в ближайшем будущем основным каналом коммуникации на основе письменного слова станет Интернет, все (или почти все) будет публиковаться там (хотя не исключено, что параллельно будут выходить и книги — печатные или “электронные”). Но Интернет не “квантифицирован”, как “бумажные” издания, тут текст через поисковые системы и ссылки сразу же включается в широчайший интертекстуальный контекст.
Соответственно, сразу же отпадает потребность в комментарии, излагающем сведения, содержащиеся в распространенных энциклопедиях, справочниках, библиографических указателях. Ведь наряду с ростом объема оцифрованных текстов совершенствуются и поисковые системы, которые в ближайшем будущем позволят легко выйти на наиболее авторитетную и достоверную информацию.
Думается, что комментатор должен четко осознать, что время универсального “советского” комментария прошло. Книгоиздание (в том числе и электронное) все больше и больше дифференцируется. И в будущем комментарий, разумеется, останется, ведь культура устроена так, что с течением времени культурные формы не исчезают, просто сужается зона их функционирования. Но он явно претерпит существенные изменения.
Направленность их можно предположительно обозначить так:
— доля комментированных изданий в общем объеме книгоиздания сократится;
— они станут более адресными; граница между дидактическим и поисковым комментарием станет четче;
— пока будут сохраняться существующие подходы к преподаванию литературы, будут существовать и комментированные издания классики учебного типа (для школьников, студентов), содержащие в основном реальный комментарий;
— в так называемых “научных” изданиях (собрания сочинений академического типа, переиздания книг в серии “Литературные памятники” и т.п.) объем комментария сократится; тут будут представлены преимущественно комментарии, являющиеся результатом исследовательской работы (сопоставление разных версий текста, поиск информации в архивах, прессе и т.п.);
— в основном же наблюдения, помогающие исследователям лучше понять текст, находки исследовательского типа будут излагаться в научной периодике и в специальных изданиях: персональных продолжающихся изданиях по писателям-классикам (типа “Чеховианы”, сборника “Достоевский: Материалы и исследования” и т.п.).
1) В основе статьи — текст выступления на XI Лотмановских чтениях. Он доработан с учетом обсуждения на Чтениях.
2) См.: Гудков Л., Дубин Б. Издательское дело, литературная культура и печатные коммуникации в сегодняшней России // Либеральные реформы и культура. М., 2003. С. 13—89.
3) Словарь русского языка. М., 1982. Т. 2. С. 83.
4) Краткая литературная энциклопедия. М., 1966. Т. 3. Стлб. 691; автор статьи — К.И. Тюнькин.
5) Гончаров И.А. Собр. соч. М., 1957. Т. 7. С. 324.
6) См.: Соколов Б.М. Художественный язык русского лубка. М., 1999. С. 76—77, 81, 104—108, 117 и др.
7) Гудков Л., Дубин Б., Страда В. Литература и общество: Введение в социологию литературы. М., 1998. С. 38; см. также: Зоркая Н.А., Дубин Б.В. Идея “классики” и ее социальные функции // Проблемы социологии литературы за рубежом. М., 1983. С. 40—82.
8) См.: Гришунин А.Л. Очерк истории текстологии новой русской литературы // Основы текстологии. М., 1962. С. 11—134.
9) Рейсер С.А. Основы текстологии. 2-е изд. Л., 1978. С. 144.
10) См.: Берков П.Н. Издания русских поэтов XVIII века: История и текстологические проблемы // Издание классической литературы: Из опыта “Библиотеки поэта”. М., 1963. С. 87—91.
11) Цит. по: Зорин А. Глагол времен // “Свой подвиг совершив…”. М., 1987. С. 107—108. См. в этой работе А. Зорина на с. 105—108 содержательную характеристику комментаторских принципов Грота.
12) См.: Зорин А. Указ. соч. С. 114—127.
13) Лихачев Д.С. Текстология. Л., 1983. С. 540.
14) См.: Грибоедов А.С. Полн. собр. соч.: В 3 т. СПб., 1995. Т. 1. С. 297, 298, 312, 314, 329, 330, 333, 342, 344.
15) См.: Гумилев Н.С. Полн. собр. соч.: В 10 т. М., 1998. Т. 1. С. 374, 385, 387, 429, 437, 445, 454.
16) Основы текстологии. М., 1962. С. 427. (Глава написана Э.Л. Ефременко при участии Л.П. Штокмара.)
17) См.: Ваганов А. Краткая феноменология Всемирной Паутины // Общество и книга: От Гутенберга до Интернета. М., 2000. С. 50.
18) См.: Делицын Л. Догнать Бразилию // Независимая газета. 2002. 11 октября. Ср.: Залесский П. Рунет глазами социолога // Там же. 2003. 21 марта.