Опубликовано в журнале НЛО, номер 1, 2004
М.М. Меня особенно интересует связь творчества Кропивницкого с опытом обэриутов. Не помните ли вы, говорил ли Евгений Леонидович о них и о том, повлияли ли они на его творчество?
О.Р. Евгений Леонидович не знал ОБЭРИУ до начала 60-х годов, когда они стали известны в неофициальной среде. Я помню, что их не принимали всерьез. Евгений Леонидович больше любил стилизации в стихах. Не исключаю, что были какие-то влияния. Может быть, слухи о творчестве ОБЭРИУ ходили по Москве еще в 30-е годы, но я не могу быть уверен в этом. Ян Сатуновский знал о “Литературном центре конструктивистов” — почему бы и не знать Евгению Леонидовичу про ОБЭРИУ, хотя бы и понаслышке?
Тогда [в 60-е годы] пользовался огромной популярностью Виктор Голявкин — питерец, который писал под Хармса. Он был просто знаменитостью.
В.К. В 1930-е годы обэриутов знал и ценил только узкий круг их друзей, ленинградских литераторов. Всякое абсурдистское искусство Евгению Леонидовичу было глубоко чуждо, так что, думаю, если бы даже он и знал их стихи в то время, вряд ли бы заинтересовался ими. Что, впрочем, и произошло, когда кто-то из его учеников познакомил его с их произведениями.
В творчестве Евгения Леонидовича литературоведы иногда находят сходство с обэриутами — в ироничности его стиха, в ярко выраженном игровом начале. Но, скорее всего, это больше касается стихов Сапгира и Холина; они, так же как и обэриуты, занимались детской поэзией. Евгений Леонидович детских стихов никогда не писал.
Здесь не место для литературоведческого исследования поэзии самого Евгения Леонидовича. Мы просто любили его стихи, ценили его творческую индивидуальность, мастерство, новаторство. Новаторство его было не в области формы — тут он строго придерживался традиционных форм стихосложения, — а в складе его поэтической личности, в его художественном видении, жизненной философии. В его стихах, как сам он писал о себе, — “кровь и плоть бытия”.
М.М. Но какие у него книги, образно говоря, лежали на столе? Мало у кого в русской поэзии можно найти столько перекличек и влияний, как у Евгения Леонидовича. Но кого он действительно читал? Огарева, может быть?
В.К. Нет, такого не припоминаю. У него на полках был Фет, ранний Пастернак, помню эти книги. Любил Цветаеву, Мандельштама. Любимыми его поэтами были Александр Сергеевич Пушкин, Фет и Тютчев. Он очень интересовался творчеством Случевского и Фофанова. В одном из стихотворений Е.Л. есть такие строчки:
Берите Фофанова в руки
И с ним бегите в Летний сад.
Вы, наверное, знаете, что Генрих Сапгир и Е.Л. познакомились, когда Генрих был еще подростком, во время войны [2]. С юным Генрихом Е.Л. иногда по воскресеньям ходил гулять. Он рисовал, а Сапгир читал стихи. Помню, как мы все вместе ходили гулять в конце 1950-х годов. Е.Л. читал нам Фета под деревьями, после выставок в бараке самого Евгения Леонидовича.
М.М. Мне кажется, что эстетическое бегство Кропивницкого в “пригородную идиллию”, где нет ни войны, ни сталинизма, представляет собой выражение антитоталитарной позиции. Власти всех призывали к “воюющему искусству”, а Евгений Леонидович убежал в себя.
В.К. Я не согласна. Евгений Леонидович никуда не убегал, у моего отца всегда был свой личный мир. В нем преобладали детские или юношеские впечатления. У него было свое мировоззрение, которое просто не касалось официальной, политической сферы. Поэтому и стихи о грубой жизни окраин у него такие — не то, что у Холина.
Но у папы есть и такие стихотворения, как “Не лейте, черти полосатые…”. Стихотворение это было написано под непосредственным впечатлением жизни многонаселенного и малооборудованного дома, в котором Е.Л. прожил 40 лет. Во второй половине 70-х годов этот дом был сломан, и Е.Л. переехал в город Долгопрудный. А последние годы он жил в Москве.
О.Р. У меня сохранились его письма — они такие же остроумные, как и стихи.
М.М. Оскар, расскажите, пожалуйста, о том, как образовалась “лианозовская школа”. Как вы жили в то время? Часто пишут, что неофициальные поэты и художники вели богемный образ жизни, — но как это было на самом деле?
О.Р. Название “лианозовская школа” происходит от поселка Лианозово, где мы жили в 1950—1960-е годы. Евгений Леонидович с женой, художницей Ольгой Ананьевной Потаповой, жил в Долгопрудном примерно в шести километрах от нас. В период так называемой хрущевской “оттепели” многие молодые художники стали искать свои пути в искусстве, вместо всем надоевшего и обязательного для того времени социалистического реализма. Среди этих художников были наши друзья, которые часто собирались у нас в Лианозове, смотрели картины, читали стихи, говорили и спорили об искусстве. Приезжали также наши друзья поэты Генрих Сапгир и Игорь Холин — ученики Евгения Леонидовича.
Никакой группой или школой мы себя не называли, так как у нас не было общей программы, общих установок, направления и пр. Каждый художник сам находил для себя свой путь в искусстве. Объединяли же нас всех дружеские отношения и общее стремление быть свободными в своем творчестве.
Все это было бы невозможно во времена Сталина. Но и в относительно либеральное время хрущевской “оттепели” такие свободные выступления неофициальных поэтов, открытые показы не одобренных начальством картин были небезопасны. Тем не менее наши лианозовские показы и чтения проходили совершенно открыто. Никакой конспирации, никакой подпольной живописи у нас не было.
В 1965 году мы переехали из Лианозова в Москву. Сейчас лианозовских бараков не существует, их давно снесли.
Тогда мы все занимались своим делом, но надо было где-то работать. Я, например, выгружал вагоны. Будучи сотрудником железнодорожной станции, я получил жилье недалеко от места работы. Это был барак в лагере, где мы работали, — часть лагеря, который не использовался по прямому назначению.
Денег на богемную жизнь ни у кого из нас в то время просто не было. Сапгир потом писал сценарии, состоял в Союзе кинематографистов. Холин продавал всякую всячину…
М.М. Но стихотворение Сапгира “Утро Игоря Холина” описывает именно богемную жизнь…
О.Р. Тут надо учесть, что Сапгир всегда стремился к тому, чтобы создать из самого себя некий образ. Но он действительно мог так существовать. Он же был и единственным из нас, кто жил своим писательским трудом. Он действительно любил тот образ жизни, который вы называете “богемным”. Но, как я уже вам сказал, никакой группы, никакой школы не было. Каждый жил своей жизнью. Как хотел.
М.М. Как вы думаете, можно сказать, что вы как-то занимались политикой? Какая там была атмосфера? Бесконечные споры, наверное…
О.Р. Политикой никто не занимался. У нас было, скажем так, общее мировоззрение. Опять же повторю, судьба нас свела. Она нас соединила в конце 50-х годов, и она же рассоединила в 70-х годах. 70-е годы стали временем разлуки.
В.К. По-человечески мы дружили. Это и есть Лианозово.
М.М. Вы сказали, что 70-е годы — это время разлуки. Как это понять?
О.Р. Евгений Леонидович получил комнату в коммунальной квартире еще в середине 60-х годов. И потом нас всех судьба разбросала по Москве. Холин жил на Абельмановской, если не ошибаюсь. Начиная с 60-х годов мы стали встречаться все реже. Холин и Сапгир стали общаться с другими литературными кружками, например со смогистами. Мы, художники, не так интересовались литературой, так что виделись только на выставках или на редких поэтических вечерах. Или кто-то к кому-то ходил в гости. Но атмосфера была уже совершенно другая. В Лианозове возник первый кружок. В 60-е их уже было много.
1) Работая над диссертацией по творчеству Игоря Холина, итальянский славист Массимо Маурицио взял интервью у живущих в Париже художников Оскара Рабина и Валентины Кропивницкой — о “лианозовской школе” и одном из ее основателей, Евгении Леонидовиче Кропивницком (В. Кропивницкая — его дочь, а О. Рабин — зять). Мы публикуем ту часть их беседы, которая относится к теме нашего блока — “литературные вкусы и интересы современных художников”. История “лианозовской школы” хорошо знакома читателям “НЛО” (кроме многочисленных публикаций, осуществленных в разделе “Практика” Татьяной Михайловской, следует упомянуть беседы Владислава Кулакова с участниками “Лианозовской группы” — Генрихом Сапгиром, Игорем Холиным и Всеволодом Некрасовым. Эти беседы, а также работа Кулакова по истории “Лианозовской группы”, опубликованы в книге: Кулаков В. Поэзия как факт. М., 1999), однако мы сочли полезным сохранить в тексте некоторые фрагменты, связанные с этой темой, так как в них Рабин и Кропивницкая несколько иначе расставляют акценты по сравнению с предшествующими публикациями — Примеч. ред.
2) Об этом см. подробнее: Кулаков В. Взгляд в упор (Генрих Сапгир) // Кулаков В. Поэзия как факт. С. 324—326.