(«Гарри Поттер и узники философской комнаты: порядок фантастического в современной российской культуре», РГГУ, Москва, 17—18 октября 2003 года)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 6, 2003
Аргументом в пользу существования множественности миров у Джордано Бруно была мысль, что Бог по милости своей не мог оставить человека в одиночестве во Вселенной. Нам бы такой оптимизм. Теперь каждый не только умирает в одиночку, но и наукой занимается подобным образом. Чтобы коллеги узнавали о существовании друг друга, устраиваются научные конференции, куда, как правило, каждый приходит со своим рукодельем, демонстрирует его, и к нему проявляют в большей или меньшей степени ритуальный интерес. Институтом европейских культур был выбран более рискованный путь — объявить темой научной конференции единичный феномен массовой культуры и собрать людей не по принципу принадлежности к научному сообществу, а по общности объекта интереса. Таким образом — не только увидеть многообразие одиноких миров, но и устроить им встречу и создать условия для взаимодействия. Что и случилось на конференции, посвященной книгам Джоан Роулинг — «Гарри Поттер и узники философской комнаты: порядок фантастического в современной российской культуре», проходившей 17—18 октября в Профессорской аудитории РГГУ. Под «феноменом Гарри Поттера» подразумевался не только и, как оказалось, не столько сам текст, а, прежде всего, те способы отражения социума в тексте и те способы отражения текста в социуме, которые позволили актуализировать нарративные структуры и такой способ трансляции знания, как печатное слово. Конференция попыталась проблематизировать факт существования феномена Гарри Поттера в современной культуре вообще и в российской культуре в частности и понять, является ли популярность этого героя результатом грамотной PR-компании и проекцией популярности в западной (прежде всего англоязычной) культуре или связана с некими сущностными процессами и дефицитами современной культуры в целом.
Организовывая подобное мероприятие, обычно строят его умозрительную идеальную модель, к которой реальное действие будет стремиться и от которой будет неизбежно в ту или иную сторону отклоняться. В данном случае модели не было, точнее, не было идеальной — это было очевидно еще на стадии рассылки приглашений: конкретная тематика, участники, степень активности и уровень рефлексии были неизвестны. Таким образом, сам процесс организации конференции был микроисследованием по социологии культуры, результаты которого поддаются интерпретации. Однако, как выяснилось, «в народе существует некоторая поттеревность», как заметил Д. Бак, открывая конференцию. Даже в людях, не имеющих интереса к конференции как таковой, сама идея вызывала доброжелательно-ехидную улыбку и подвигала на помощь («Яндекс», например). Правда, список категорий заинтересованных людей, оглашенный на открытии, был едва ли не больше, чем количество реально присутствующих, но специфическая тема сформировала своеобразную аудиторию с определенным кодексом поведения, поэтому для многих участвовать в конференции означало не «присутствовать», а «заглядывать». Забегая вперед, можно сказать, что результатом конференции явилось научно обоснованное утверждение, что хотим мы этого или нет, но Гарри Поттер как факт культуры состоялся. Смириться с этим не так просто, как кажется. Собственно, об этом и шел разговор два дня.
Известно начало феномена — это текст Дж. Роулинг. Любой текст содержит в себе не только набор возможностей интерпретации, но и варианты рецепции. И то, и другое может быть или реализовано, или не реализовано. В случае с Роулинг и текст оказался богатым, и степень реализации высокой. Именно поэтому оказалось возможным через этот феномен рассматривать многие проблемы сегодняшней культуры. Все уровни существования текста — текст в себе, текст в своих связях с миром и мир в своих связях с текстом — оказались предметом исследований, представленных на конференции.
Поскольку серьезным людям было неудобно признаться в простом интересе к книге, которую никто не собирался возводить в ранг шедевра, создание все новых алиби для своего научного интереса стало задачей едва ли не каждого выступавшего. Отсюда вырастала внутренняя необходимость оправдания, продемонстрированная уже в открывающем конференцию докладе А. Перлова о «науке о Гарри Поттере» и взглядах Гарри Поттера на «науку». Автор утонул в оговорках, пытаясь четко отграничить предмет своего исследования от всего остального мира. Однако определение одного из основных качеств объекта — культурной актуальности — дало возможность говорить о стимулировании попыток осмысления со стороны самого текста (в силу его включенности в культурное поле), с одной стороны, и естественной неизбежности (в силу его актуальности) этих попыток со стороны рефлексии о культуре, с другой. Дискуссия еще не разогретой аудитории после доклада была ответом на два отдельно взятых сюжета выступления А. Перлова — один, связанный с книгой, и другой, связанный с принципиальной возможностью научного знания о ней. Что породило вопрос, ставший ключевым для всей конференции, — не противоречит ли попытка осмыслить содержание самой попытке осмыслить феномен гиперэкспансии? Вопрос пока повис в воздухе, чтобы, хотя и в другой формулировке, возникнуть к концу второго дня конференции — композиция замкнулась.
Самый популярный тезис первого дня — о вымышленных мирах. Л. Артемьева, говоря об эстетизации реальности в книге, в качестве структурирующих черт чтения отмечала мечту о разнообразии мира, потерю реальности и обретение новой конструируемой реальности. Д. Мамедова в докладе о круге детского чтения в современной России, констатировав разрыв межпоколенческих связывающих механизмов на уровне трансляции текстов, отметила, что прерванная связь ощущается как насущно необходимая и потому изыскивается возможность разговора через посредника, которым становится вымышленный мир (как момент восприятия — вымышленным может быть и советский мир). Английская литература почему-то поняла это давно, в то время как местная традиция, не порождающая подобных текстов такого качества, занимается деконструкцией и десакрализацией вымышленных миров (на примере театральных постановок «Алисы» и «Вини-Пуха» это показала Т. Мельник).
Все-таки Англия — несуществующая страна. Она сама — вымышленный мир. И книги о Гарри Поттере — очень английская литература. Этому были посвящены доклады по герменевтике текста, весьма, впрочем, немногочисленные — по одному на каждый день заседаний: о национальном образе воображаемого (С. Еремеева) и о диккенсовских аллюзиях (И. Егорова). Чего оказалось вполне достаточно, чтобы в рамках данного формата обозначить ментальное и литературное измерения текста. В оригинале захватывает и пространство страха, которое сочится из зазора между мирами, и наличие двоящегося магического мира. С точки зрения реального мира, запредельное ему — мир магического. С точки зрения мира магического, запредельное ему — мир неизвестного — сам характер фантастического имеет национальные формы выражения. С другой стороны, в книге отражается не только английская литературная традиция, но и английская литературная история, знакомство с которой весьма явно «просвечивает» через текст. Так рождается ощущение бесконечной множественности миров — миров культурных, бытийных, временных. Может быть, это и делает текст таким привлекательным для взрослых.
При всем многообразии тематики обсуждения этого дня, главной темой «круглого стола» спонтанно стал вопрос этической детерминированности мира героев Роулинг — призрак романа воспитания, целый день витавший в аудитории, наконец материализовался. Взрослые и серьезные люди демонстрировали редкостную включенность в текст — вплоть до обиды по поводу пятой книги, отбивающей охоту читать дальше. (Уже на следующий день в докладе Д. Дубровской эта растерянность получила объяснение — она возникала из-за нарушения одного из основных правил массовой литературы: главный мессидж каждой предыдущей книги «Какой молодец этот Гарри, как он здорово им всем показал» перестал быть однозначно внятным.) Попытки разобраться с текстом показывали, что законы массовой литературы на этом тексте работают не всегда и не полностью (а методы исследования серьезной, «миметической» литературы к нему вполне применимы). В борьбе рефлексии и очарования некоторое время побеждало очарование, вплоть до вывода: «В Гарри Поттере много магии, но мало чуда». Хотя была и попытка вернуться к рефлексии: «Мы имеем дело не с оригинальным нарративом, а с востребованным продуктом. Отсюда такие его качества, как жесткость, тривиальность». Однако многие общие положения не были услышаны и поняты адекватно: каждый говорил на своем языке — одной из главных задач первого дня была фиксация исследовательской дистанции и поиск общего языка для разговора. Жестко развести социологию, филологию, культурологию и этику, чтобы превратить их инструментарий в аппарат изучения, не удавалось.
В первый день пытались идти от текста к миру, во второй — от мира к тексту. Опредметился новый мир, связанный с книгой, — мир поттероманов, мир, где существует фан-культура. Попутно выяснилось, что отпала проблема перевода среди участников. Стало очевидно, что встреча вживую с другими людьми, не своего сообщества, состоялась, размыкание замкнутого круга произошло.
Тон задала Л. Горалик: «Меня не интересует текст в чистом виде. Меня захватывает такой факт — каждый день наблюдать рождение культа, документированного феномена, имеющего начало и, вероятно, конец. Увидеть, как функционирует этот механизм, определить структуры фанатства». Ею был предложен весьма продуктивный подход в понимании фанатства — как формы диалога потребителя и медиа, формы ответа на получаемый мессидж. Помимо четкой структурированности доклада подкупало полноценное знание человека, включенного в изучаемый феномен. Кстати, это оказался не худший из возможных миров — фанатские субкультуры, по утверждениям близко с ними соприкасающихся, взаимно доброжелательны, это среда людей, поддерживающих друг друга. Тему продолжила К. Прасолова, определив фэндом как безопасное и комфортное пространство реализации литературных амбиций. Объектом ее интереса стали продукты фанатской субкультуры — фанфикшен (текст, создающийся на основе уже существующего произведения). Гарри Поттер — лидер среди фан-фикшена, связанного с литературным источником, число созданных по его поводу произведений достигает 99 тысяч. То есть получается, что мы имеем не уникальный текст, который вызвал уникальную реакцию. Что это означает? Попадание в ситуацию? Происки пиара? Коммерческую провокацию? Докладчики все-таки чаще сходились на другом. Их позицию подытожила Д. Дубровская — источники фан-фикшена в самом тексте книги: текст устроен так, чтобы возбуждать воображение. Если в предыдущий день, говоря о тексте, все время обращались в мир, то, теперь, говоря о внешней по отношению к тексту активности, все время возвращались в текст.
После серьезной рефлексии по поводу фан-фикшена и фанатства как самостоятельных феноменов доклад о Тане Гроттер (А. Баканина) дал возможность разрядки. Среди культурологов традиционный филологический подход мог сойти с рук, но среди людей, находящихся, с одной стороны, в отношениях как минимум симпатии с объектом интереса конференции, а с другой, заинтересованных в рефлексии механизмов функционирования массовой культуры, это послужило поводом для веселья. Позиционирование Тани Гроттер как нашего ответа на Гарри Поттера и одновременно оригинального русского продукта, а создателя этой героини Д. Емеца (у которого плагиат — метод работы, как заметил человек, которому случалось редактировать этого писателя) как защитника русской идеи породило всплеск творческой активности у присутствующих. Один из самых удачных предложенных проектов — устроить всемирный перформанс: перевести Таню Гроттер на другой язык (уже переводится на голландский) — написать на нее соответствующий национальный ответ — перевести его на следующий язык — написать следующий ответ и так до бесконечности. Но удивительным образом разговор вновь вернулся в сферу этики, когда прозвучала реплика: «За державу обидно. Приходится оправдываться». Разговор о Гарри Поттере вновь возвращал сюда. И это не тот уровень претензий, которые порождаются и которые предъявляются к массовой культуре. Противопоставление (противостояние?) массовой культуры и качественного текста вновь оказалось в центре внимания. Однако оно не казалось уже таким безнадежно-неразрешимым. Как одну из рабочих гипотез можно предложить следующее: понятие массовой культуры сдвигается в сторону рецепции, это не проблема самого произведения. Именно восприятие делает текст массовым, хотя и существуют рецепты, программирующие такой тип восприятия (с большей или меньшей долей успеха). Текст может содержать в себе разные возможности, какая из них и в какой степени будет востребована, зависит уже большей частью от внелитературных факторов. Текст Роулинг богат сам по себе, он может полноценно существовать вне своей ауры успеха, однако именно структура и наполнение этой ауры дают нам представление о картине мира современного человека, о мире воображаемого, влияющего на реальный мир.
Подход к объекту исследования — текст и многообразие его возможных контекстов — дал еще один любопытный результат. Конференция продемонстрировала трансформацию взаимоотношений массовой культуры и теоретического гуманитарного знания, показала, что внутри массовой культуры существует высокий уровень адекватной саморефлексии. Причем исследование изнутри обладает рядом преимуществ, недоступных академической науке. Сокращение временного разрыва между появлением феномена и началом его изучения заставляет искать новые способы взаимодействия. В этой ситуации наука утрачивает свое привилегированное положение, становится лишь одной из возможностей понимания и самопонимания культуры. Можно относиться к этому с ревностью. А можно — с пониманием того, что Бог по милости своей не оставляет человека в одиночестве.
Светлана Еремеева
(Москва)