Опубликовано в журнале НЛО, номер 5, 2003
Солоух Сергей. Клуб одиноких сердец унтера Пришибеева. — М.: ОГИ, 2002. — 320 с.
В своих не слишком многочисленных интервью, отвечая на вопрос о читательской оценке качества художественной прозы, Саша Соколов неоднократно формулировал следующий вкусовой критерий: я открываю книгу и читаю первое предложение (абзац). Если он сам по себе не являет совершенства, то нет смысла читать дальше.
При видимой эпатажности данные слова вполне основательны. В самом деле, не есть ли “соответствие критерию Соколова” знак того, что для автора текста эстетически значимы конструкции начиная от предложения, причем значимы сами по себе, а не в контексте чего-то более крупного, весомого, интертекстуально-идеологизированного, то есть имеющего отношение к вдоволь высмеянным еще Набоковым Большим Идеям? Эта установка планки, цена входного билета в зал изящной словесности разительно не соответствует новейшим веяниям, демократически признающим, что всякая клякса на бумаге достойна филологического рассмотрения, однако вполне соответствует, скажем, багажу русской литературной классики — право, эти пресловутые первые предложения мы помним наизусть и из “Мертвых душ”, и из “Анны Карениной”.
Понятно также, почему Соколов говорил именно о первом предложении: второе и последующие для своего эстетического обоснования могут прибегать к помощи предшествующих, имеют на то право, а вот первое — никак: до него лишь пустота, край, конец, вернее, предначало света. Говоря иначе, прозаический текст должен создавать свой собственный, эстетически герметичный мир, не прибегая ни к чьей помощи извне. И только в этом случае он становится достоин читателя.
Сделав вышеприведенное предуведомление, само собой, следует привести начало рецензируемой книги. Что ж, вот оно:
В половине одиннадцатого утра, в час автобусного межвременья, когда, ковыряя обломками спичек в прокопьевским табаком просмоленных зубах, шоферюги всех без исключения пассажирских автотранспортных объединений индустриального города Южносибирска только-только начали теснить за “козлиными” столами с утра уже навоевавшихся слесарей, Валерия Николаевна Додд, юная особа недурной, хотя зачем кривить душой, весьма и весьма аппетитной, исключительно привлекательной наружности, имевшая среди не по годам развитых сверстников мужского, конечно же, пола репутацию крали ветреной, ненадежной, неверной, одним словом, … впрочем, нет, нет, от слова уж избавьте, увольте, так вот, сидела одна-одинешенька в молочном кафе “Чай” на Советском проспекте и ела, забавно морща носик, скорее на воде, чем на молоке замешанную, скорбную, голубую манную кашу. Усилия требовались необыкновенные.
Соответствие “критерию Соколова” доказывается здесь легко — попробуйте поменять либо исключить любое слово на выбор. Заведомо станет хуже, а то и вовсе станет никак. Собственно, первой жертвой станет просодия — она просто “слетит” — и тогда трудный ритм дыхания читающего, поперхнувшись, может, того и гляди, запнуться напрочь. Небезопасно.
Итак, читать стЧит. Но мы спешить не станем, а взамен еще раз всмотримся в стартовое предложение романа. Итак, что мы видим: провинциальный позднесоветский (ранние восьмидесятые) город. Молодежь. Весьма мягких кондиций ирония. Как бы распадающийся, сбивающийся на “незначимые” подробности нарратив, который мог бы казаться раздражающим новаторством, если забыть, что был на Руси писатель Гоголь.
Собственно, дальше так и будет — автор создает аутентичный романный мир из реального советского города с вымышленным названием Южносибирск (авторы диссертаций по географическим реалиям в произведениях Солоуха пишут, что это Кемерово) и поколения его жителей, вступивших во взрослую жизнь на рубеже 1970–1980-х.
Надо сказать, что именно это, последнее, и пробирает сильнее всего. Ведь перед нами мир, которого больше нет. Он знаком нам и чужд одновременно. Нам ведь тоже было по семнадцать, и мы еще помним ощущения той безумной свободы, которая не зависит ни от каких политических режимов и жизненных обстоятельств. Но мы знаем, во что потом эта свобода трансформируется — исподволь, предательски. Многие из нас еще пожили в том государстве — и мы знаем, чем оно кончилось и во что превратилось. И что стало с населявшими его людьми, тоже знаем. И мы понимаем, сколь уязвим и безмятежен описанный в романе мир, невзирая на комсомольско-парткомовских крыс, осведомителей КГБ и прочую местную шпану. Но то — мы.
Иное — герои. Тем, понятно, будущее невдомек — и отсюда это странное ощущение наивности их, в общем-то, вполне содержательных проблем и чаяний. Что-то похожее на кино итальянского неореализма как бы…
Роман написан в начале 1990-х — то есть повествует о неких событиях примерно с десятилетней дистанции. Кажется, захоти автор все испортить, ему стоило лишь намекнуть на постсоветские судьбы героев — точнее, на саму возможность постсоветской жизни: в этом случае заявленный хронотоп разлетался бы в хлам — но нет, автор бежит подобного соблазна, и мы расстаемся с героями практически там же, где встречаемся: в том наивном мире, где всегда светит солнце, и всегда плохое пиво, и на рубль вполне можно пообедать в какой-нибудь столовке…
Остальное скороговоркой: да, влияние стилистики того же Саши Соколова (нескрываемое, впрочем, с явными цитатами); да, так называемая ритмическая проза, вплотную смыкающаяся с верлибром. (Имеется, впрочем, — что уж таить — и соответствующий авторский подзаголовок: “поэма”.) Иллюстрации сказанного ради — вот, извольте, отрывок, переписанный мною с разбиением по строкам:
…за ним пошел. Короче,
глаза Анатолия горели, уши алели,
рука
то крошки мелкие катала
в кармане чешских брючек плисовых,
то теребила
значок вишневый
на праведной груди, душа его
плясала, пела,
как дура прыгала, вертелась, стучала пятками, дышала часто, и Толя
даже фигуру гнусную поэта,
посмевшего не только вновь сюда
явиться,
но так непринужденно угол подпереть
спиной,
законам распространенья света вопреки
не видел, игнорировал, не замечал.
Но, впрочем, негодяй терпенье коллектива
популярного испытывал недолго,
послушал, постоял и тихо удалился,
вышел.
Не правда ли, даже на музыку положить возможно?
И в заключение — совсем уж формальное. “Клуб одиноких сердец…” впервые был опубликован в Кемерово в 1996 году. Побывал в шорт-листе “Анти-Букера” и в лонг-листе “Букера” просто. Дополняющие роман рассказы из цикла “Картинки” публиковались в журнале “Октябрь” и вышли отдельной книжкой в издательстве “Геликон+”. Тоже побывали в шорт-листе “Анти-Букера”. Довольно известный, выходит, писатель.
Лев Усыскин